Домой он шел, навскидку, с полчаса. Пару миль, плюс-минус. Через весь город, по главной улице, где было даже темнее, чем обычно, нигде ни огонька, разве только в “Таверне Фрэнка”. Они заглядывали сюда всего несколько часов назад, а казалось – вечность прошла. Давно закрыто, но свет горит. И всем понятно почему. Поу старался не заглядывать в окно и побыстрее пройти мимо, никогда не знаешь, кто там сидит. Из-за неуплаты налогов бар собирались прикрыть, но Фрэнк Мельтцер каким-то чудом раздобыл деньги, сказал, тетушка оставила наследство, но люди поговаривали, что он смотался во Флориду и вернулся оттуда с полной машиной наркоты. Наварил десять тысяч баксов. Если судимостей нет, биография чистая, можно позвонить нужным людям, и дело в шляпе, но только если досье чистое. Наркокурьер, так это называется. Но тут как в кино: раз вляпался – больше тебя не выпустят. Может, Фрэнк Мельтцер уже и жалеет, что связался с этим делом. Есть еще одно местечко, за городом, “Маленькая Польша”, какие-то русские бандиты его купили, но кормят там вкусно, люди готовы даже ездить туда, чтоб попробовать “pierogi” и “kolbasa”.

Поу шел довольно быстро. Ноги-то длинные, сам здоровый. И все думал-думал. Мечтал – поедет к ней. Поедешь к ней в Коннектикут. Там полно колледжей, получишь стипендию. Да господи, кому он врет. Она-то смылась туда со своим дружком, который теперь ей муж. Ой, эти его дурацкие переживания, ерунда это все, сплошные фантазии, не последний раз они переспали, такое у него чувство, не то чтоб совсем трагедия, рыдать и выть на луну. Но близко к тому. Они еще окажутся в постели, и это будет безумный секс, пять-шесть часов, с криками и рычанием, со стонами и нежными объятиями и полной и абсолютной пустотой после. И больше он ее никогда не увидит. Она никогда не вернется в Долину, в этом он уверен. Четыре года, четыре года спущены в унитаз. Но, дьявол, какие четыре года, не было никаких четырех лет, просто забава длиной в четыре года, это не то же самое, что быть вместе. Они никогда по-настоящему и не были вместе, кроме тех рождественских каникул три года назад, когда она приехала на целую неделю. Целую неделю они гуляли, держась за руки и все такое, целовались, ну как положено нормальной парочке. А в остальное время был только секс. Сначала вроде клево – симпатичная девчонка, которой нужен только секс и ничего больше. Сразу и не верится, что такие девчонки вправду существуют. Но сейчас почему-то совсем не кажется клевым. Она всегда возвращается в ту, другую свою жизнь, потому как в этом все дело, у нее две жизни, и эта, в родном городе, – это жизнь, от которой она никак не может избавиться. Там у нее другой мир, он никогда не видел, но по ее рассказам представляет: богатые особняки, культурные образованные приятели, дворецкий. Не просто там врачи или юристы какие, а вообще другой уровень. Высшее общество, где полагается иметь дворецкого. Хотя, может, это только в кино. Может, дворецкие уже не в моде. Наверное, сейчас все автоматизировано, роботы там всякие.

И гляньте на него, бредет пешком по грунтовке, по настоящей грунтовой дороге. Поу представил ее мужа, за рулем BMW, или что там у него, “ой, только посмотри, дорогой, мы едем по настоящей грунтовой дороге”. Как оригинально. Угу. Видел он эту рожу как-то на фотке, когда тот был еще просто одним из дружков Ли. На гомика похож. Типичный гомосексуал. В розовой рубашонке. Может, у них в Коннектикуте это ничего особенного не означает, но здесь такое носят только пидоры, и у Поу на душе здорово полегчало тогда. Но он все равно тащится домой по пыльной дороге, и доехать ему не на чем, и вместо особняка у него трейлер, вон впереди уже маячит. Свет на крыльце горит. Почти пять утра. Прежде чем войти в дом, он нырнул на секунду в кусты, чтоб не будить мать звуками из ванной. Он старался не шуметь: мать, она вообще плохо спит, и если уж кому нужно поспать года три без перерывов, так это ей, точно.

Поу крадучись проскользнул в дом и сразу в постель. Засыпая, напомнил себе, что вообще-то у него серьезные проблемы, но как-то неубедительно получилось. Все устаканится, решил он.

Проснулся Поу поздно, с ясной головой, давно уже не чувствовал себя так хорошо, глянул на часы – мать уже ушла на работу. Лежа в постели, в ярком солнечном свете, опять думал о Ли. Окно, выходящее на юг, всегда бесило, как солнце встает – не уснуть. Надо починить жалюзи, пару месяцев как сломаны. И постеры на стене отклеились, Kiss, и чего он в них нашел, еще и Rage Against The Machine, а эти, говорят, коммунисты. Зато без штор в окно отличный вид, далеко, до самой реки, и на солнце комната прогревается быстро. Хорошо, хоть и не выспишься толком. Зато тепло.

Надо бы пойти в библиотеку, заполнить заявление в колледж, сегодня io апреля, начинается новый день, и так до самого последнего в жизни. Но и тогда все будет так же – день, когда он помрет, начнется так же, как и любой другой. Впрочем, он надеялся, наступит этот день еще не скоро. Поу встал, вышел на улицу прямо в трусах, еще один прекрасный день, в который вспоминаешь, как здорово просто быть, просто дышать, и плевать, если все остальное хуже некуда. Ты дышишь, думал он, а это уже немало, не все могут этим похвастать. Посмотрел на свою машину, “камаро” 1973 года, последняя модель с нормальным бампером, пока идиотские федеральные “требования по сопротивлению удару” не уничтожили всю линейку. Он бы ни за что не согласился на модель моложе 73-го. Это надо совсем дебилом быть. “Камаро” так и стоял там, где его выгрузил эвакуатор месяц назад. Грязь и опавшие листья залепили кузов, а он ведь немало отвалил за покраску. Коробку он угробил, когда гонялся с Дастином Макгриви и его WRX Subaru, Дастин жал на газ со всей дури, чуть клапаны не сорвал, и в первый раз Поу его сделал, а во второй полетела коробка передач, родная “турбо-матик”, разлетелась на кусочки, и пришлось оставить “камаро” в кювете, а Дастин подбросил его до дома. Для американской стали это перебор, сказал Дастин. А Поу ответил, хорошо, мол, это не машина матери, забирая с собой ароматизатор с Иисусом.

Это тебе урок, решил он, японская машина Макгриви победила только потому, что не развалилась сама по себе. Они знают дело, эти японцы, – до сих пор не жалеют стали. Специальные присадки. Хочется верить в величие Америки, но кто-нибудь обязательно напомнит, что немцы и япошки производят ровно столько же металла, что и Штаты, а обе страны размером с Пенсильванию. Не то чтобы он знал наверняка, но похоже на правду. Пенсильвания – большой штат. Но все дорогие машины выпускали там, за океаном, – “лексус”, “мерседес”, все остальные. Это со всей страной так, думал он, славные деньки миновали.

Ладно, он всяко вложил в “камаро” почти восемь штук, литые диски 350 “Велд”, покраска – в основном, правда, по кредитке, давно исчерпанной. Можно выручить за него четыре тысячи максимум. Или три с половиной. Откровенно говоря. Сплошная ржавчина. Не лучшее вложение. Да уж, не предприятие Чарлза Шваба. Купил бы что подешевле, приемистое и скоростное. “Тойоту” какую-нибудь. Он прикинул выгоды, но нет, эта тачка, старый “камаро”, ни разу не помогла ему подцепить юбку, которую он и так запросто не подцепил бы. Магнит для щелок – так называли его тачку парни из магазина винтажных автомобилей, да хренотень это все. Не верьте тем, кто несет такую чушь. Машина – дрянь, с какой стороны ни посмотри. Мать была права.

Надо будет продать ее через интернет, вывесить объявление, когда пойдет в библиотеку заполнять анкету в колледж. Найдется какой-нибудь болван вроде него и купит. А он взамен возьмет старый “сивик” или “терсел”. Нет, только послушай себя. Собираешься купить нормальную маленькую машину. Да еще месяц назад такое и привидеться не могло. Ты меняешься прямо на глазах.

Поу взял ведро, шланг, смыл грязь и листья, притащил из дома специальный автошампунь, умыл “камаро” как следует, чтобы тот не слишком напугал потенциального покупателя. Он так и возился в одних трусах. Приятно на солнышке почти нагишом, тепло.

Со стороны дороги донесся звук мотора. “Плимут” матери. Он не ждал ее так рано, но бывает: руки у нее с каждым днем все хуже. И это он тоже не брал в голову, хотя совсем скоро мать не сможет работать – по крайней мере, столько. Зимы ее просто убивают. “Плимут” подрулил к трейлеру, и вот она, его мать, в воскресном наряде, и он рядом – в трусах во дворе, в середине дня. Она покачала головой, но совсем не радостно. Не понравилось ей такое зрелище.

– Продаю. – Надо же объяснить, почему его застали в таком виде.

Мать молча смотрела на него.

– Тачку продаю. Куплю что-нибудь на ходу. В колледж собираюсь. В сентябре, если получится.

Она все так же молчала.

– Позвоню тренеру из Колгейт-колледжа. Он сказал, чтоб обращался к нему когда угодно. Да и других мест полно. В любом случае в сентябре пойду учиться. Хотя бы в наш университет в Калифорнии или еще куда.

– Угу, – буркнула она и прошла мимо. Не поверила.

– Я серьезно, – крикнул он вслед.

Мать вошла в дом.

Он заторопился следом, натянул штаны, как будто в них выглядел серьезнее.

– Правда собираешься или просто так языком болтаешь, чтобы я не начала брать с тебя плату за проживание?

– Правда. Сейчас пойду в библиотеку запрошу анкету. Пускай пришлют почтой поскорее.

– А рекомендации от учителей и табели с оценками?

– Точно. И это тоже сделаю. – Про эти детали он и позабыл.

– Билли?

– Чего?

– Ты хороший мальчик. – Она нежно обняла его, но он все равно чувствовал – не верит. И кто бы обижался?

Поу проголодался, но в холодильнике не нашлось ничего подходящего. Морозилка тоже практически пуста. Немножко оленины никогда не повредит, надо бы сходить поохотиться, браконьерство – это у них семейное. Оленей развелось пропасть, сезон продлили, но все равно сократить численность не удается, так что немножко браконьерства только на пользу. Пятьдесят фунтов свежего мяса, дармового. Мать, правда, к нему не прикоснется.

Он оделся, достал свой 30-30, настоящий винчестер 94, когда “Винчестер” еще не начал выпускать нынешнее говно, этому ружью полсотни лет. Стреляные гильзы выбрасывает вверх, как положено, и никакой оптики – оптика для тех, кто стрелять не умеет. Настоящий лаймановский прицел. Можно было подумать, что ружье досталось ему от отца или деда, но им бы ни за что не оценить такую игрушку. Он сам накопил денег и купил, наплевав на новые модели, пусть пластиковое барахло и вдвое дешевле.

Сунул в карман несколько патронов, три – в самый раз, и вышел в поле. Весна наступила, аромат свежей зелени повсюду. Поу забрался в маленькую охотничью засидку, которую сам соорудил неподалеку от дома, потянул носом воздух, даже сырая земля в укрытии пахла вкусно, это запах проклюнувшихся молодых растений. Запах самой жизни, ага. Затолкал в магазин пару тупоносых патронов. Жизнь идет по кругу. Будет продолжаться и после меня. Как славно начинался день. И он его практически просрал, ни в какую библиотеку уже не успеет. Хотя сегодня воскресенье. Она, поди, и так закрыта. Тогда вечером он все подготовит, а завтра отправит письма в колледж. Но денек-то и вправду чудесный, и нечего просиживать такие дни по библиотекам.

Поле не обрабатывали давным-давно, все заросло высокой травой и золотарником. Скоро надо косить. Вот завтра и займется, а то некошеное поле долго полем не останется. И вообще хорош уже быть бакланом, который все откладывает на завтра. Пришла пора взрослеть. По сути, он до сих пор маменькин сынок. Приходится признать. В чем-то он хорош, да, но далеко не во всем. Поу окинул взглядом пространство, расстилавшееся во все стороны насколько хватало глаз, цепи холмов и низин, глубокие морщины земли, будто Творец собрал ее в горсть и сжал. Так забавляешься с кожей на собачьей морде, сгребая в складки. А он ведь так и не собрался завести другую собаку. Все еще тосковал по Медведю. Но Медведь умер два года назад. Тоскуешь или просто лень возиться? Поу вернулся к созерцанию окрестностей. Бог тут, конечно, ни при чем. Айзек наверняка знает, почему наша округа так устроена. Какие-нибудь подземные плиты, все такое.

Поле постепенно понижалось к реке, а потом опять поднималось вверх, сотня оттенков зеленого, нежнейшая молодая травка, молодые почки на дубах, темные тени сосновых иголок, ели. Весна – блин, даже животные любят весну. Вот называешь это все зеленым, но это ведь неправильно, должны быть разные слова, сотни разных слов, чтобы описать такую красоту. Когда-нибудь он обязательно придумает нужные, свои собственные. Воздух прохладный, а небо ослепительно голубое. Чертовски славный день. Должно быть, давным-давно, когда здесь жили индейцы, было так же прекрасно и зелено. Он не понимал, почему люди хотят уехать отсюда. Восхитительное место, без преувеличений. Все из-за работы. Но ситуация меняется. Долина возрождается. Хотя никогда не станет прежней, и в этом проблема, конечно. Людям трудно привыкнуть – прежде богатый край, ну пускай не богатый, но вполне успешный, сталелитейщики зарабатывали тридцать долларов в час, это были огромные деньги. Никогда уже не будет по-старому. Пошло прахом давным-давно. Никто сейчас не станет упираться за гроши. Он был еще маленьким, не понимал, что мир рушится. Видел только хорошее. Мне повезло, решил он, замечать только светлые стороны. Мы первое поколение, которое выросло в новой реальности. Да, именно так, новое поколение. Но в некотором смысле жизнь берет свое. Отсюда, прямо с того места, где он сидит, видны поросшие лесом участки, которые в его детстве были возделанными полями. Дуб, вишня, береза – земля возвращается в свое естественное состояние.

Поу рассматривал свои охотничьи угодья: полоска леса по краю их участка, почти аллея, вдоль поля вниз к ручью. Здесь вообще повсюду ручьи, такая земля. Она полна жизни, эта земля, но люди проходят мимо, не замечая, как и он раньше не замечал. Олени должны появиться вон там, в просвете деревьев у ручья. Он выберет самого маленького. Поу расслабился, в голове стало пусто.

Время шло, а он просто смотрел, как в трансе, тело оцепенело, он его почти не чувствовал, не шевельнулся и не вздрогнул ни разу, только глаза двигались. Это особое умение – разделить тело и сознание. Очень естественно, как часть природы, учил его отец, наблюдай за животными, долго ведь не просидишь неподвижно, а и не надо, надо просто слиться с окружающим, раствориться в нем. Пускай все естество твое уснет, кроме глаз. Но люди утратили это умение. Им больше не нужно становиться частью мира. Они проносятся сквозь него. Что-то в этом неправильно, думал Поу. Вот сам он ни за что не станет жрать гамбургеры из “Макдоналдса”, ему в них чудится химический привкус, и желудок у него слабый. Зато запросто может умять шмат оленины, или целого кролика, или куропатку, или еще кого-то, живущего в лесу, главное знать, откуда взялась твоя еда. Любое дикое мясо, короче, идет тебе на пользу. Но, блядь, “Макдоналдс”. Вообще не о чем говорить. Не самая жуткая дрянь, кстати. “Бургер Кинг”, “Венди” – такое же дерьмо. У него от их жратвы сразу понос. Вернее всего, от химии. Он бросил взгляд на часы, только минута прошла. Вот она, награда за мысли. Время останавливается, когда начинаешь думать. Он опять сосредоточился. Представил оленя. Дремлющего в безопасности под деревьями, где слышен любой шорох. Но скоро проголодаешься или захочется глотнуть воды из прохладного ручейка и придется пересечь крошечный открытый участок. Поу потянул носом, осторожно повернул голову и вновь принюхался. Ветер не изменился, по-прежнему дует в его направлении, от деревьев. Олени его не почуют.

Подождем, пока они пойдут на водопой, к свежему холодному источнику. А с Ли все будет хорошо. Пускай она замужем, но все равно любит меня. Сегодня вечером увидимся, интересно? Их разрыв не должен быть такой уж трагедией. Они любили друг друга, но звезды этому не благоприятствовали, скажем так. Она поступила правильно. Потом подумал об Айзеке и о мертвеце на старом заводе. Поу вздрогнул, плохая мысль, он ее отбросил. Харрис все уладит. Да, он облажался по-крупному, но Харрис разрулит.

Он услышал, как к дому подъехала еще одна машина. Кто-нибудь из материных ухажеров. Может, пойти проверить? И напрасно потерять два часа сидения в засаде и единения с лесом. Белки и птицы снуют по веткам, будто тебя и вовсе на свете нет. Маленькая Миссис Белохвостая олениха уступит первой. А он сидит тут, как старый индеец, ждет. Олени залегли, поди, ярдах в ста отсюда.

Минут через двадцать вверху на поле что-то зашевелилось. Поу медленно повернулся в ту сторону, но ружья не поднял. Потом увидел, что это не олень. Человек – Харрис – возник на верхушке холма рядом с трейлером. Поу видел, как солнечный зайчик блеснул на его лысине. Харрис внимательно осматривал поле. Черт, он заметет меня за браконьерство. Вчера зацапал, и вот опять сегодня. Подмышки внезапно взмокли, он видел, как Харрис сканирует пространство, и почти слышал, как работают его мозги. Харрис увидел цепочку деревьев, густые заросли, кучу хвороста, откуда отлично просматривается местность. Лучшее место для засады, и Харрис двинулся вниз, прямиком к нему. Поу знал, что в кустах его не заметить, да и солнце светит в лицо Харрису, но тем не менее он решительно шел прямо к Поу. Нет, дело не в браконьерстве. Он бы не поперся в такую даль за простым браконьером. И вообще не мог про это знать. Айзек был прав: Харрис ждал благоприятного момента, а он-то, идиот, спокойно завалился спать, ничего толком не придумал. Харрис все понял, ему лапши на уши не навешаешь. Ли ни за что не станет с ним даже разговаривать, он ведь втравил ее брата в такое дерьмо, вот уж кому не нужны проблемы, так это Айзеку Инглишу, он, бедолага, пытался с собой покончить, как его мать. Поу чувствовал тяжесть ружья. До Харриса двести ярдов, может, сто восемьдесят, он больше ни о чем думать не мог, поправка шесть дюймов. Другого шанса не будет. Ты или кто-то другой. Харрис, он же просто чертова машина, всем известно. Он все смотрел и смотрел на Харриса и все время только об этом и думал. Странное ощущение в животе, страх, скоро пройдет. Когда он наконец прицелился, Харрис был уже шагах в семидесяти. Боже. Черт, ты чертов лунатик, полный придурочный псих, который собирается застрелить полицейского, который знает тебя с самого детства. Как будто это решит твои проблемы.

Поу сунул ружье под кучу хвороста и чуть отполз, чтобы, когда Харрис застукает его, он был подальше от оружия.

Харрис ждал, пока Поу поднимется.

– Билли, – позвал Харрис.

– Здрасьте, шериф Харрис.

– Пошли, и ружье забери, чтоб не заржавело здесь.

Поу беспомощно смотрел на офицера.

– Пойдем. У нас есть дела поважнее.