В первых числах апреля 1921 года, после эвакуации из Крыма и четырехмесячного пребывания в Константинополе я прибыл в Лион. Каково было мое удивление, когда я увидел среди новинок, выставленных в окнах книжных магазинов на «Place Bellecour», французское издание «Протоколов Сионских мудрецов», то есть ту самую книгу, которая была издана моим знакомым, Сергеем Александровичем Нилусом, в начале 900-х годов.

Обширное предисловие, составленное французским издателем, Mgr Jouin, пытающееся дать критический разбор предыдущих изданий, установить происхождение самого документа и определить личность русского издателя, содержит, впрочем, немало вполне понятных, неточностей.

Далее, при чтении издаваемых в Париже русских газет я убедился, что вокруг «Сионских Протоколов» в различных частях света, да и в среде самой русской печати, завязалась полемика.

Совокупность этих наблюдений побудила меня поделиться воспоминаниями о С. А. Нилусе и его писательской деятельности.

Считаю необходимым оговорить здесь, чтоб к этому больше не возвращаться, что приводимые мною сведения о личности и деятельности Нилуса собраны при длительном непосредственном общении с ним и людьми, хорошо знавшими его, причем все источники сведений вполне без-пристрастны и честны.

К Сергею Александровичу Нилусу никаких дурных чувств я не питаю, да и не имею основания питать. Поэтому во многих отношениях считаю себя обязанным коснуться его личной жизни, лишь поскольку она соприкасается с общественной жизнью и поскольку это требуется выявлением правды, памятуя изречение: «Amicus Plato, sed magies arnica veritas».

В конце января 1909 года движимый религиозным искательством, я по совету покойного Петербургского митрополита Антония поселился вблизи Оптиной Пустыни.

Монастырь, находящийся в б верстах от города Козельска (Калужской губ.), расположен между опушкой густого соснового леса и левым берегом реки Жиздры. Около монастыря имеется несколько дач, на которых жили миряне, по-желавшие в той или иной степени приобщиться к монастырской жизни.

В эпоху, к которой относятся мои воспоминания, братия состояла из 400 монахов, занимавшихся земледельческим трудом и созерцательной жизнью под руководством трех старцев — отцов Варсонофия, Иосифа и Анатолия.

В свое время Оптина Пустынь была источником заметного духовного влияния на одно из крупных течений русской мысли. Оптинское старчество в лице отцов Макария и Амвросия возымело учительское значение для ранних славянофилов. На братском кладбище рядом с упомянутыми Старцами покоятся их ученики — оба брата Киреевских; А. С. Хомяков и Аксаков часто бывали в монастыре, а Константин Леонтьев провел в нем почти все последние годы жизни, приняв тайно даже постриг.

В монастырской библиотеке хранилась весьма ценная переписка старцев с этими лицами, а равно с Гоголем и Достоевским. Последний в художественном образе старца Зосимы обезсмертил о. Амвросия и его мистическое учение.

Л. Н. Толстой тоже часто посещал Оптину, и, конечно, всем памятно, что там был предпоследний этап его земного пути.

Нелишне будет подчеркнуть здесь, что Оптинские старцы решительно ничего общего не имели с проходимцами, именовавшимися старцами и окружавшими последнего Царя. Оптинские старцы были люди просвещенные, проникнутые духом любви и терпимости, всегда чувствующие себя свободными по отношению к власть имущим и внимательные только к человеческому горю; близкие к народу и понимающие его безграничную печаль, они отдавали буквально всё свое время на утешение стекающихся к ним тысячами несчастных и обиженных.

Наличие старчества, а равно сохранившиеся там традиции церковной культуры, привлекали в Оптину Пустынь тех представителей русской интеллигенции, кто увлекался религиозным исканием. На следующий день после моего приезда настоятель монастыря архимандрит Ксенофонт предложил познакомить меня с живущим при монастыре «церковным писателем С. А. Нилусом». О последнем я еще раньше, в Петербурге, слышал от В. А. Тернавцева, чиновника особых поручений при Синодальном обер-прокуроре и члена Религиозно-философского общества, как о человеке безусловно интересном, но с большими странностями.

После обеда в покоях настоятеля я познакомился с С. А. Нилусом. То был человек 45-ти лет, типичный русак, высокий, коренастый, с седой бородой и глубокими голубыми глазами, слегка покрытыми паволокой; он был в сапогах, и на нем была русская косоворотка, подпоясанная тесемкою с вышитой молитвою.

С. А. Нилус прекрасно владел французским языком, что было очень ценно тогда для меня. Оба мы были рады знакомству, и я не преминул воспользоваться его приглашением.

С. А. Нилус жил на одной большой, из 8-10 комнат, даче, где раньше поселялись уволенные на покой архиереи. Вокруг дома был большой фруктовый сад. С. А. занимал сам с семьей из трех лиц только 4 комнаты; в остальных же помещалась содержавшаяся за счет получаемой его женой из придворного ведомства пенсии богадельня для всякого рода калек, юродивых и бесноватых, чающих исцеления; одним словом, та часть дома представляла собой настоящую Cour des miracles.

Квартира Нилуса была убрана в старом помещичьем вкусе со множеством царских и великокняжеских портретов, снабженных автографами и подаренных его жене, несколькими хорошими картинами. Была большая библиотека по многим отраслям знания и особая молельня для домашнего богослужения, которое совершалось по мирскому чину самим С. А. Впоследствии воспоминания об этой обстановке всегда сочетались у меня с образами раскольничьих скитов, описанных Лесковым.

Род Нилуса происходил от одного шведа-выходца, переселившегося в Россию при Петре Первом. С. А. уверял, что по женской линии текла в его жилах кровь Малюты Скуратова. Быть может, поэтому, будучи при этом большим почитателем крепостного права и крепкой старины, он любил защищать память Грозного.

Сам С. А. Нилус был разорившийся Орловский помещик, притом, если память мне не изменяет, сосед по имению М. А. Стаховича, которого он поминал часто, хотя и не добром за вольнодумство.

Родной брат С. А., Дмитрий Александрович Нилус, был председателем Московского Окружного суда. Братья враждовали между собою; С. А. считал Д. А. атеистом, а тот смотрел на брата, как на сумасшедшего.

Нилус был, несомненно, человек образованный. Весьма успешно окончивший Московский университет по юридическому факультету, он владел в совершенстве французским, английским и немецким языками и знал основательно современную иностранную литературу.

Как я потом узнал, С. А. почти ни с кем не уживался, у него был бурный, крутой и капризный характер, вынудивший его бросить службу по судебному ведомству, в которое он кратковременно определился на должность следователя в Закавказье, на русско-персидской границе. Пытался заняться хозяйством в имении, но для такого рода занятий был тогда человеком со слишком большими умственными запросами. Стал увлекаться ницшеанством, теоретическим анархизмом и коренным отрицанием современной культуры.

При таких настроениях жизнь в России была не по духу С. А. Уехал он за границу с одной дамой, госпожой (Н. А. Володимировой). Жил подолгу во Франции, главным образом в Биаррице, пока управляющий его орловским имением не сообщил ему, что он вконец разорен.

Тогда, около 1900 года, под влиянием материальных невзгод и тяжких моральных испытаний Нилус пережил сильный духовный перелом, приведший его к мистицизму. О дальнейшем развитии этого религиозного процесса будет речь ниже.

С. А. представил меня жене, Елене Александровне, урожденной Озеровой, бывшей фрейлине Императрицы Александры Феодоровны; она была дочь гофмейстера Озерова, бывшего российского посланника в Афинах и сестра генерал-майора Давида Александровича Озерова, управлявшего тогда Аничковским дворцом.

Елена Александровна Нилус была женщиной в высшей степени доброй и безответной, совершенно подвластной мужу, до полного отречения от самой себя. Это уже видно из того, что она великолепно относилась к бывшей подруге жизни С. А, которая, также разорившись, нашла приют у них.

Сложившееся, таким образом, знакомство с С. А. Нилусом длилось безпрерывно все девять месяцев моего пребывания при Оптиной Пустыни, то есть с последних чисел января по 10 ноября 1909 года. Впоследствии при посещениях мною обители я также навещал С. А., пока, ввиду полного отсутствия терпимости с его стороны по отношению к инакомыслящим, не пришлось отказаться от личного с ним общения.

Мне известно, что в 1917 и 1918 годах он жил в гостинице при Покровском женском монастыре в гор. Киеве. У меня имеются также данные о том, что зимой 1918-19 годов, после падения гетманства, С. А. Нилус уехал в Германию, где поселился в Берлине. Последние сведения получили частичное подтверждение еще в Крыму со стороны старшей сестры лазарета № 10 Белого Креста, бывшей фрейлины Карцовой, когда я лежал в этом лазарете.

С самого начала мое знакомство и общение с С. А. Нилусом ознаменовались безконечными спорами. Ведь встречались в нашем лице самые ярые противники — люди, подходящие к одной и той же идее с различных сторон, рассматривающие ее с противоположных точек зрения и одинаково притязающие на обладание этой идеей и на верность ей.

Из прежнего своего анархического мышления С. А. удержал отрицание современной культуры, перенося это отрицание в область религиозного мышления и отвергая возможность применения научных методов к религиозному познанию. Восставал он против духовных академий, тяготел к «мужицкой вере» и высказывал большие симпатии к старообрядчеству, отождествляя его с верою без примеси науки и культуры. Отвергал он всё это вместе с современной культурой, видя в ее выявлениях «мерзость запустения на месте святом», подготовку к пришествию антихриста, воцарение которого, по его мнению, совпадет с расцветом «псевдохристианской цивилизации».

Напротив того, к кораблю Православия принесли меня те либеральные течения Западного христианства, которые смывают с церквей исторические наслоения искусственного и чуждого Христу происхождения. Модернизм и старокатолическая критика, как независимые методы научно-религиозного познания, восстановили в моем сознании образ истинной христианской церкви, дальнейшее раскрытие которой совершилось под влиянием А. С. Хомякова, В. С. Соловьева и более современных представителей русской религиозной мысли.

Однако, несмотря на ожесточенные споры, С. А. Нилус прощал мне много «заблуждений». Причиной тому было мое пребывание в монастыре и хорошее отношение ко мне со стороны Старцев, а потому он пока что не подвергал меня отлучению, а наоборот, прилагал много усилий к моему «обращению».

На третий или четвертый день нашего знакомства, во время обычного спора о взаимоотношениях между христианством и культурой, С. А. Нилус спросил, известно ли мне об изданных им Протоколах Сионских Мудрецов. Получив отрицательный ответ, С. А. подошел к библиотеке, взял свою книгу и стал переводить мне на французский язык наиболее яркие места из Протоколов и толкования к ним. Следя за выражением моего лица, он полагал, что я буду ошеломлен откровением, а сам был немало смущен, когда я ему заявил, что тут ничего нового и что, по-видимому, данный документ является родственным памфлетам Эдуарда Дрюмона и обширной мистификации Лео Таксиля, несколько лет тому назад одурачившего весь католический мip, включая и его главу, Папу Льва XIII.

С. А. заволновался и возразил, что я так сужу, потому что мое знакомство с «Протоколами» носит поверхностный и отрывочный характер; а кроме того, устный перевод понижает впечатление. Необходимо цельное впечатление, а впрочем, для меня легко будет познакомиться с «Протоколами», так как подлинник составлен на французском языке.

С. А. Нилус рукописи «Протоколов» у себя не хранил, боясь возможности похищения со стороны «жидов». Помню, как он меня позабавил и какой переполох был у него, когда еврей-аптекарь, пришедший из Козельска с домочадцами гулять в монастырском лесу, в поисках кратчайшего прохода через монастырь к парому как-то попал в Нилусову усадьбу. Бедный С. А. был долго убежден, что аптекарь пришел на разведку. Я узнал потом, что тетрадь, содержащая «Протоколы», хранилась до января 1909 года у иеромонаха Даниила Болотова (довольно известного в свое время в Петербурге художника-портретиста), а после его кончины — в Оптинском Предтеченском скиту, в полверсте от монастыря у монаха о. Алексия (бывшего инженера).

Несколько времени спустя после нашего первого разговора о «Сионских Протоколах», часа в четыре пополудни, пришла ко мне одна из калек, содержащихся в богадельне на даче Нилуса, и принесла мне записку: С. А. просил пожаловать по срочному делу.

Я застал Сергея Александровича в своем рабочем кабинете; он был один; жена и госпожа (Н. А. Володимирова) пошли к вечерне. Наступали сумерки, но было еще светло, так как на дворе был снег. Я заметил на письменном столе большой черный конверт, сделанный из материи; на нем был нарисован белый осьмиконечный крест с надписью «Симъ Победиши». Помню, еще была наклеена также бумажная иконочка Архангела Михаила; по-видимому, всё это имело заклинательный характер.

С. А. трижды перекрестился перед большой иконой Смоленской Божией Матери, копией знаменитого образа, перед которым накануне Бородинской битвы молилась Русская Армия; он открыл конверт и вынул прочно переплетенную кожей тетрадь.

Как я узнал потом, конверт и переплет тетради были изготовлены в монастырской переплетной мастерской под непосредственным наблюдением С. А., который сам приносил и уносил тетрадь, боясь ее исчезновения. Крест и надпись на конверте сделаны краской, по указанию С. А., Еленой Александровной.

«Вот она, — сказал С. А. — Хартия царствия антихристова».

Раскрыл он тетрадь.

На первой странице замечалось большое пятно бледно-фиолетовое или голубое. У меня получилось впечатление, что на ней была когда-то опрокинута чернильница, но, тотчас же чернило смыли. Бумага плотная и желтоватой окраски. Текст написан по-французски разными почерками, будто бы даже разными чернилами.

«Вот, — сказал Нилус, — во время заседания этого Кагала секретарствовали, по-видимому, в разное время разные лица, оттого и разные почерки».

По-видимому, С. А. видел в этой особенности доказательство того, что данная рукопись была подлинником. Впрочем, он не имел на этот счет вполне устойчивого взгляда, ибо я в другой раз слышал от него, что рукопись является только копией.

Показав мне рукопись, С. А. положил ее на стол, раскрыл на первой странице и, подвинув мне кресло, сказал: «Ну, теперь читайте».

При чтении рукописи меня поразил ее язык. Были орфографические ошибки, но, мало того, обороты были далеко не чисто французскими. Слишком много времени прошло с тех пор, чтобы я мог сказать, что в ней были «руссицизмы»; одно несомненно — рукопись написана иностранцем. Читал я часа два с половиной. Когда я кончил, С. А. взял тетрадь, водворил ее в конверт и запер в ящик письменного стола.

Пока я читал, Елена Александровна Нилус и госпожа (Володимирова) пришли из церкви, так что к моменту окончания моего чтения чай был подан. Не зная, насколько госпожа была посвящена в тайну рукописи, — я молчал. Между тем, Нилусу очень хотелось знать мое мнение и, видя, что я стесняюсь, он правильно разгадал причину моего молчания.

«Ну, — сказал он шутя, — Фома неверующий, уверовали ли вы теперь после того, что трогали, видели и читали эти самые Протоколы? Ну, скажите свое мнение, не бойтесь — здесь ведь нет посторонних: жена всё знает, а что касается госпожи (Володимировой), то ведь благодаря ей раскрылись козни врагов Христовых; да вообще тут нет тайны».

Я поинтересовался, неужели через госпожу (Володимирову) Протоколы дошли до С. А. Нилуса? Мне казалось странным, что эта огромная, еле движущаяся, разбитая испытанными болезнями женщина могла когда-либо проникнуть в «тайны кагала Сионских мудрецов». «Да, — сказал Нилус, — госпожа (Н. А. Володимирова) долго жила за границей, именно во Франции; там, в Париже, получила она от одного русского general’a эту рукопись и передала мне. General'y этому прямо удалось вырвать ее из масонского архива».

Я спросил, является ли тайной фамилия этого генерала. «Нет, — ответил С. А., — C’est le general Ratchkovsky. Хороший, деятельный человек, много сделавший в свое время, чтобы вырвать жало у врагов Христовых».

Тогда мне вдруг вспомнилось, что, когда еще во Франции я брал уроки русского языка и русской литературы у одного эмигранта, студента-филолога Езопова, последний говорил, что русская политическая полиция не дает покоя русским эмигрантам во Франции и что во главе этой полиции был некий Рачковский.

Я спросил С. А., не являлся ли «женераль Рачковский» начальником русской тайной полиции во Франции.

Сергей Александрович был удивлен и даже как будто бы несколько недоволен заданным мною вопросом; он ответил неопределенно, но сильно подчеркнул, что Рачковский самоотверженно боролся с масонством и дьявольскими сектами. Однако Нилусу захотелось знать, какое впечатление получилось у меня от чтения.

Я открыто сказал ему, что остаюсь при прежнем мнении: ни в каких мудрецов сионских я не верю, и всё это взято из той же фантастической области, что «Satan démasqué», «Le Diable au XIX Siecle» и прочая мистификация.

Лицо Нилуса омрачилось.

«Вы находитесь прямо под дьявольским наваждением, — сказал он. — Ведь самая большая хитрость сатаны заключается в том, чтобы заставить людей не только отрицать его влияние на дела мipa сего, но и существование его. Что же вы скажете, если покажу вам, как везде появляется таинственный знак грядущего антихриста, как везде ощущается близкое пришествие царствия его».

С. А. встал, и все за ним перешли в кабинет.

Нилус взял свою книгу и папку бумаг; притащил он из спальной небольшой сундук, названный потом мною «Музеем антихриста», и стал читать то из своей книги, то из материалов, подготовленных к будущему изданию. Читал он всё, что могло выразить эсхатологическое ожидание современного христианства; тут были и сновидения митрополита Филарета, предсказания Преп. Серафима Саровского и каких-то католических святых, цитаты из энциклики папы Пия Х-го, и отрывки из сочинений Ибсена, В. С. Соловьева, Д. С. Мережковского и пр. Читал он очень долго, затем перешел к вещественным доказательствам, открыв сундук. В неописуемом безпорядке перемешались в нем воротнички, галоши, домашняя утварь, значки различных технических школ, даже вензель императрицы Александры Феодоровны и орден Почетного Легиона. На всех этих предметах ему мерещилась «печать антихриста» в виде либо одного треугольника, либо двух скрещенных.

Не говоря уже про галоши фирмы «Треугольник», но соединение стилизованных начальных букв «А» и «Ѳ», образующих вензель царствовавшей Императрицы, как и пятиконечный крест Почетного Легиона, отражались в его воспаленном воображении как два скрещенных треугольника, являющихся, по его убеждению, знаком антихриста и печатью Сионских мудрецов. Достаточно было, чтобы какая-нибудь вещь носила фабричное клеймо, вызывающее даже отдаленное представление о треугольнике, чтобы она попала в его «музей».

С возрастающим волнением и безпокойством, под влиянием мистического страха С. А. Нилус объяснил, что знак «грядущего сына беззакония» осквернил всё, сияя в рисунках церковных облачений и даже в орнаментике на Запрестольном образе новой церкви в скиту.

Мне самому стало жутко. Было около полуночи. Взгляд, голос, сходные с рефлексами движения С. А. — всё это создавало ощущение, что ходим мы на краю какой-то бездны, что еще немного, и разум его растворится в безумии.

Произошло чрезвычайно любопытное явление.

Я стал успокаивать Нилуса, доказывать, что ведь в «Протоколах» ничего не сказано о зловещем знаке, а потому нет между ними никакой связи. Убеждал я С. А., что ничего нового он даже не открыл, ибо знак этот отмечен во всех оккультных сочинениях, начиная с Гермеса Трисмегиста и Парацельса, которых во всяком случае нельзя причислить к «Сионским мудрецам», и кончая современниками — Папюсом, Станиславом де-Гюэта и пр., которые евреями не были. Мало того, помянутый знак ничего противухристианского не знаменует, выражая мысли о нисхождении божества к человечеству и восхождении человечества к божеству.

С. А. лихорадочно записывал справки, и вскоре я убедился, что попытка образумить его не только не привела к цели, а наоборот, обострила до крайних пределов его болезненные переживания.

Несколько дней спустя С. А. отправил в Московский книжный магазин Готье большой заказ на книги по тайным наукам, а в 1911 году вышло его 3-е издание «Протоколов», обогащенное новыми данными из области оккультизма и картинами, позаимствованными у цитированных мною авторов. На обложке под новым заглавием «Близъ грядущий антихрист или царство дьявола на земле» красовалось изображение короля из игры карт «Таро» с надписью: «Вот он — антихрист».

Таким образом и портрет антихриста нашелся. Я заканчиваю эту главу штрихами, довольно четко рисующими физиономию С. А. Нилуса.

В 1909 году, в бытность мою в Оптиной Пустыни, происходило как раз в Петрограде разбирательство судебного дела о бывшем директоре Департамента полиции действ. ст. сов. Лопухине. Полицейское подполье старого режима поневоле раскрывало свои недра. Я спросил С. А., напоминая ему о Рачковском: «Не думаете ли вы, что какой-нибудь Азеф надул „женераль Рачковского“ и, что, того не зная, вы оперируете подлогом».

«Вам известно, — ответил С. А., — мое излюбленное изречение у Апостола Павла: „Сила Божия в немощи человеческой совершается“. Положим, что „Протоколы“ подложны. Не может ли Бог и через них раскрыть готовящееся беззаконие? Ведь пророчествовала же Валаамова ослица. Веры нашей ради Бог может превращать собачьи кости в чудотворные мощи; может Он и лжеца заставить возвещать Правду».

Летом того же года происходила вторая младо-турецкая революция. Салоникская армия Махмуд-Шефхет-паши подходила к Константинополю. Раз прихожу к С. А. и застаю его в большом возбуждении. Перед ним была развернута бывшая в приложении к «Русскому Знамени» карта Европы, о которой идет речь на странице 128 французского издания «Протоколов». На этой карте изображен ползущий змий и обозначен датами его исторический путь через завоеванные им европейские государства, причем Константинополь является последним этапом на его пути к Иерусалиму.

Видя С. А. страшно расстроенным, спрашиваю: «Что случилось?» — «Голова змииная приближается к Царьграду», — ответил он. Потом С. А. пошел служить молебен о даровании победы султану над младо-турками. Чередной иеромонах не счел возможным помянуть Абдул-Гамида. Стоило многих усилий покойному старцу о. Варсонофию, чтобы доказать С. А., что Абдул-Гамид понес заслуженную кару за массовые избиения христиан и гонения на наших единоверцев. Впрочем, С. А. не успокоился и вернулся в великом гневе и негодовании на старца.

Приступая к изложению своих воспоминаний о С. А. Нилусе и «Сионских Протоколах», я сознавал, что имеющиеся в моем распоряжении данные являются только материалами для тех, кто на основании всестороннего его освещения прояснит вопрос о происхождении «протоколов». Поэтому я твердо решил не вступать в полемику ни с французскими издателями, ни с органами печати, трактовавшими данный вопрос.

Считаю все же совершенно необходимым, прежде чем изложить стечение обстоятельств, сделавших С. А. Нилуса владельцем и издателем рукописи, обратить внимание на одну особенность издания 1917 года, отмеченную Mgr Jouin’oм. Я имею в виду заявление С. А. о том, что рукопись передана ему в 1901 году предводителем дворянства Алексеем Николаевичем Сухотиным. Эта версия противоречит сделанному мне С. А. Нилусом сообщению, что рукопись была им получена от Рачковского через госпожу (Н. А. Володимирову).

Мне, знающему подоплеку семейных отношений С. А. Нилуса, совершенно понятно, что он не мог открыть читателям госпожу Наталью Афанасьевну, ту таинственную «даму», про которую говорится во всех изданиях. Я далек от мысли, чтобы считать А. Н. Сухотина мифом, но я уверен, что он был не более как посредником или курьером, передавшим лично С. А. Нилусу полученную в Париже от госпожи Натальи Афанасьевны драгоценную рукопись. В книге Нилуса, по вышеизложенным соображениям личного характера, Сухотин стал ширмой, скрывающей от читателя самую Наталью Афанасьевну.

Что касается передачи рукописи в распоряжение С. А. Нилуса, то она произошла при следующих обстоятельствах.

В 1900 году разорившийся С. А. Нилус возвратился в Россию и, обратившись к Богу, стал путешествовать, вернее — странствовать по монастырям, питаясь иногда одними просфорами. В это время он писал свои «Записки православного, или Великое в малом», которые при содействии заведовавшего типографией Троице-Сергиевской Лавры архимандрита (впоследствиии архиепископа и члена Государственного Совета) Никона, были напечатаны в «Троицком Листке», выходившем в Сергиевом Посаде. Эти записки тогда же были выпущены отдельными оттисками.

Книжка, описывающая обращение интеллигента-атеиста и процесс его мистического перерождения, приобрела известность благодаря рецензиям Л. А. Тихомирова в «Московских Ведомостях» и архимандрита Никона в «Московских Епархиальных Ведомостях». Дошла она до Великой княгини Елисаветы Феодоровны, которая заинтересовалась автором ее.

Великая княгиня Елисавета Феодоровна всегда боролась против мистиков-проходимцев, окружавших Николая Второго. Боролась она, между прочим, с влиянием лионского магнетизера Филиппа и сильно недолюбливала царского духовника, престарелого отца Янишева, за неуменье оградить Царя от нездоровых мистических влияний. Великая княгиня считала тогда, что С. А. Нилус, как русский человек и ортодоксальный мистик, сможет благотворно повлиять на Царя.

При Великой княгине Елисавете Феодоровне состоял ген. — майор Михаил Петрович Степанов, брат прокурора Московской Синодальной Конторы, Филиппа Петровича Степанова, и дальний родственник Озеровых. Он пользовался полным доверием Княгини и продолжал состоять при ней даже тогда, когда она стала настоятельницей Марфо-Мариинской Общины. Через него именно С. А. Нилус и был направлен в Царское Село к фрейлине Елене Александровне Озеровой. То было в 1901 году.

Между тем, уезжая из Франции, С. А. Нилус оставил в Париже весьма близкое ему лицо, а именно Наталию Афанасьевну.

Потерявшая также почти всё состояние, сильно подавленная разлукой, она тоже склонилась к мистицизму и стала интересоваться оккультическими кружками Парижа. При этих условиях она получила от Рачковского, тоже вращавшегося в этих кружках, рукопись «Протоколов Сионских Мудрецов», которую и переслала С. А. Нилусу.

Можно полагать, что Рачковский, стремившийся в свое время к уничтожению влияния Филиппа на Царя, узнав о предстоящей роли С. А. Нилуса, пожелал использовать сложившуюся обстановку с целью одновременно вытеснить Филиппа и заручиться расположением нового временщика. Как бы то ни было, когда С. А. Нилус явился в 1901–1902 годах в Царское Село, он уже имел в руках «Протоколы».

С. А. Нилус произвел большое впечатление на фрейлину Озерову и придворный кружок, враждебный Филиппу. При содействии этих лиц он в 1902 году выпустил 1-ое издание «Протоколов» в качестве приложения к переработанному тексту книжки о собственных мистических опытах. Книга вышла под заглавием «Великое в малом и антихрист, как близкая политическая возможность». Книга была представлена Царице и Царю.

Одновременно, в связи с кампанией против Филиппа выдвигалась следующая комбинация: брак С. А. Нилуса с Е. А. Озеровой и, по рукоположении приближение его к Царю, дабы он занял впоследствии место духовника. Дело шло так успешно, что С. А. Нилус уже заказал священническую одежду. Помню, как весной Девятого года вывешивали в саду всякую одежду, среди которой были сшитые еще в 1902 году рясы С. А. Нилуса.

Партии Филиппа, однако, удалось парировать удар, сообщив духовному начальству о наличии известного мне канонического препятствия к принятию духовного сана С. А. Нилусом.

После этого С. А. впал в немилость и должен был покинуть Царское Село. Вновь, на скудные средства, вырученные от сотрудничества в «Троицком Листке», начались для него дни скитанья по монастырям. Женитьба была невозможна, так как у Е. А. Озеровой, кроме пенсии по должности отца, ничего не было, а в случае выхода замуж она могла лишиться и этих средств.

В 1905 году не стало больше враждебного Нилусу влияния Филиппа. Придворные друзья Е. А. Озеровой исходатайствовали у Николая Второго Высочайшее соизволение на предоставление права дальнейшего получения пенсии в случае выхода замуж. Тогда же заботами Е. А. Озеровой вышло второе издание «Протоколов» с новыми материалами, касающимися Серафима Саровского. Помнится мне, что это издание носило несколько измененное заглавие; вышло оно в Царском Селе и, мне кажется, как издание местной общины Красного Креста, к которой имела отношение Е. А. Озерова.

Вслед за всем этим С. А. и Е. А. повенчались, но каноническое препятствие не отпало, и нельзя было думать ни о священстве, ни о духовном влиянии на Царя. Впрочем, зная С. А. как человека простого и крутого нрава, я полагаю, что его влияние не оказалось бы продолжительным и что он сам, пожалуй, весьма мало об этом мечтал.

После женитьбы С. А. и Е. А. Нилусы покинули навсегда Царское и Петербург; поселились они сперва при Валдайском монастыре, а потом, в 1907 году, при Оптиной Пустыни, где я и застал их в 1909 году.

Жили они, как я сказал, скромно, и большая часть шеститысячной пенсии Е. А. шла на содержание странников, юродивых и калек, приютившихся у них. В их доме нашла приют и разоренная вконец больная Наталья Афанасьевна, благодаря которой увидели свет и наделали немало шуму и беды «Протоколы Сионских Мудрецов», замечательное изобретение «женераля Рачковского».

Появление двух первых изданий «Протоколов» (1902–1905 гг.) прошло совершенно незаметно. Только, кажется, в 1907 году Лев Тихомиров откликнулся в «Московских Ведомостях» на появление «Протоколов», выпустив эсхатологическую передовицу под заглавием «Ганнибал у ворот». Быть может, поводом к этой статье послужило издание «Протоколов», выпущенное Бутми в 1907 году.

Богословские журналы, издававшиеся при Духовных Академиях, не обмолвились ни словом об этих и последующих изданиях; впрочем, навряд ли первые издания могли доходить до широких кругов, ибо тираж был ограниченный, а продажа ничтожная.

Из всего Епископата только Архиепископ Никон Вологодский, член Государственного Совета, известный своими призывами к гонениям на инословных и иноверцев, придавал значение этой книге и посвятил ей одну заметку в «Троицком Листке».

Высшие представители иерархии относились не только без всякого доверия к изданию Нилуса, но опасались в нем нового вида сектантства, ибо, если пророчествовать о пришествии антихриста, надо возвещать и Второе пришествие Христа.

Довелось мне говорить о Нилусе и его издании с двумя видными русскими иерархами, Митрополитом Антонием и Архиепископом Сергием. Оба иерарха, пострадавшие впоследствиии за честное и открытое выступление против Распутина, были решительными противниками тайных влияний на Царя. Знали они о Нилусе только по его изданиям, а потому относились к нему отрицательно, предполагая, что им преследовалась корыстная цель, с чем, поскольку это касается самого Нилуса, я не соглашался, так как продолжаю считать его убежденным фанатиком.

Что касается Старцев оптинских, то, пока С. А. воздерживался от пропаганды своих идей, они относились к нему с большой снисходительностью и некоторым вниманием. Ведь последнее издание «Протоколов» относилось к 1905 году, а в промежутке с 1905 по 1911 годы С. А., прибывший в Оптину Пустынь в 1907 году, кроме благотворительности и строгого соблюдения церковных правил, занимался лишь писанием душеполезных листков и житий святых. Выпустил он в 1907 году небольшой сборник красочных рассказов о смерти праведных. Таким образом, не было повода к выявлению отрицательного отношения к С. А. со стороны Старцев.

Необходимо отметить, что всё же и в эту эпоху нельзя было причислить Оптинских старцев к числу последователей С. А. В частности, о. Варсонофий несколько раз спрашивал меня, не надоедает ли Нилус своими «Протоколами», упрекая его притом в стремлении возводить частное мнение в догмат.

Совершенно иным оказалось их отношение к С. А. после выпуска издания 1911 года, сделанного за счет одного Козельского старообрядческого купца.

К появлению этого издания Нилус приурочил открытие устной проповеди о скором пришествии антихриста. Он обратился к Восточным Патриархам, к Св. Синоду и Папе Римскому с посланием о необходимости созвать VIII-й Вселенский Собор для принятия общих для всего христианского мipa согласованных мер против грядущего антихриста. Одновременно проповедуя оптинским монахам, он определил, что в 1920 году явится антихрист. В монастыре началась смута, вследствие которой С. А. попросили оставить монастырь навсегда.

Первые признаки интереса к «Протоколам» я заметил в бытность мою на Дону еще при атамане Краснове в 1918 году. Издание же 1917 года прошло совершенно незаметным из-за революционных событий. Выпуском нового удешевленного издания «Протоколов» в Новочеркасске в 1918 году руководили присяжный поверенный Измайлов и писатель, войсковой старшина Родионов, автор «Нашего преступления». «Протоколы» рекламировала издаваемая названными лицами погромная газета «Часовой».

Еще до ухода атамана Краснова Донской войсковой круг потребовал прекращения субсидий «Часовому», который и перестал выходить в феврале 1919 года. Тогда же центр антисемитической пропаганды и склад издания «Протоколов» были переведены в Ростов, где после ухода заведовавшего короткое время отделом пропаганды в Особом совещании И. Е. Парамонова началось вновь их распространение. Мне, как бывшему начальнику политической части штаба Донской армии, известно, что распространением «Протоколов» занялись не только В. М. Пуришкевич, но и другие отважные публицисты в Ростове, Харькове и Киеве. «Протоколы» рассылались в войсковые части Добрармии, включая и Кубанские, конечно, без участия Кубанского правительства. Служили они пищей для погромной агитации и дали в этом отношении самые блестящие и печальные результаты. Пропаганда, развращая войска оправдыванием грабежей, была одной из причин нашего поражения. Протопресвитером военного духовенства о. Георгием Шавельским был разослан циркуляр полковым священникам о недопущении такой агитации. Но его влияние было парализовано действиями некоторой части офицерства.

Летом 1918 года в Ростове появился бывший проф. Московской Духовной Академии Малахов (не духовное лицо), приступивший к антисемитской агитации на основе «Протоколов». Ростовскому градоначальнику, ген. — лейт. Семенову не удалось запретить эти лекции, так как они устраивались Отделом пропаганды Особого Совещания.

На Дону, начиная с февраля 1919 года и до конца фактического существования Донской государственной власти как власти независимой, «Протоколы» не были допущены к распространению.

«Протоколы» сыграли крупную роль в бывших на Украине погромах. Один из моих знакомых, полковник Дзугарев, по происхождению осетин, рассказывал мне следующий характерный случай. Очутившись в Киеве во время борьбы между гетманом и Петлюрой, в ноябре 1919 года, он, переодевшись, бежал на Дон. В Лубнах его задержали петлюровцы и привели в штаб. Его приняли сперва за еврея и хотели расстрелять: «ибо, — говорил ему атаман, — вы хотите поставить нам царя с золотой головой. Это было сказано на заседании ваших Сионских Мудрецов».

Причина погромного движения на Украине, по-видимому, заключалась в этой подпольной агитации, а не в политике Украинской Директории.

Правление ген. Врангеля в Крыму оказалось эпохой антисемитической пропаганды на основе «Протоколов». Проф. Малахов, священник Востоков, журналисты Ножин и Руадзе, субсидируемые правительством, говорили на всех перекрестках о «Протоколах» и «жидомасонском» всемирном заговоре. Однако большого и реального успеха эта шумиха не имела.

В итоге, в самой России, где «Протоколы» увидели свет, их влияние долгое время казалось ничтожным. Появилось оно только как попытка принципиального оправдания разбоев, сопровождавших гражданскую войну.

Поэтому я был немало удивлен, узнав, что «Протоколы Сионских Мудрецов» переведены почти на все главные европейские языки. Можно полагать, что интерес к ним появился в связи с необъяснимыми для многих «апокалиптическими» событиями нашего времени. Мне кажется, что такой способ объяснения исторического катаклизма имеет большое сходство с гаданием восточных женщин на набережной Галаты, где в случайных узорах брошенных камешков и монеток показывают смутные начертания настоящего и будущего.

Поучительно в истории распространения «Протоколов» то, что за исключением небольшой группы лиц представители Русской Православной Церкви, несмотря на крупные ошибки недавнего прошлого, воздержались от всякого содействия делу. Знаменательным оказалось отношение Оптинских старцев к Нилусу. Я глубоко верю, что не Востоковы и Малаховы являются выразителями духа Православия, а Оптинские отшельники, постигшие мудрость Учителя. Для подлинно религиозных людей, для тех, кто не смотрит на веру как на «ancilla politicae», христианская эсхатология выражается не в болезненных откровениях пророка духовного вырождения С. А. Нилуса, а в светлом учении современного учителя Церкви Вселенской В. С. Соловьева, предчувствовавшего грядущее единение всех сынов единого Бога для защиты общего достояния, ибо вся наша духовная культура покоится одинаково на вечных основаниях обоих Заветов.

Автор печатных пяти фельетонов о Нилусе и «Сионских Протоколах» А. М. дю Шайла — отставной подъесаул Войска Донского — прожил весь 1909 год в Оптиной Пустыни, куда он отправился с целью изучения внутреннего быта Русской Церкви. В 1911 г. дю Шайла поступал в Петербургскую Духовную Академию, в которой прослушал четырехлетний курс. Написал несколько исследований на французском языке по истории русской культуры по славянским и церковным вопросам. С 1914 г. дю Шайла состоял в военной службе и был начальником передового перевозочного отряда при 101-й пехотной дивизии. В этом звании за непосредственное участие в боях был награжден Георгиевскими медалями всех 4-х степеней. С декабря 1916-го по август 1917 года служил в 8-м броневом автомобильном дивизионе. Засим перешел на службу в Штаб 8 Армии, где оставался до овладения Штабом большевиками. В 1918 году поступил в службу в Штаб Донской Армии. С 1919 года занимал последовательно должности штабного офицера для поручений по дипломатическим делам и начальника политической части.

19-го апреля 1920 года генералом Врангелем издан следующий приказ:

«Бьет двенадцатый час нашего бытия. Мы в осажденной крепости — Крыму.

Успех обороны крепости требует полного единения ее защитников. Вместо этого находятся даже старшие Начальники, которые политиканствуют и сеют рознь между частями.

Пример этому — Штаб Донского Корпуса. Передо мною издание Штаба — „Донской Вестник“. Газета возстанавливает казаков против прочих не-казачьих частей Юга России, разжигает классовую рознь в населении и призывает казаков к измене России.

По соглашению с Донским атаманом приказываю генерал-лейтенанту Сидорину сдать должность генерал-лейтенанту Абрамову. Отрешаю от должности начальника штаба корпуса, генерал-лейтенанта Кельчевского и генерал-квартирмейстера, генерал-майора Кис лова. Начальника политического отдела и редактора газеты, сотника графа дю Шайла предаю военно-полевому суду при коменданте главной квартиры. Следователю по особо важным делам немедленно на месте произвести следствие для обнаружения прочих виновных и предания их суду.

Газету закрыть.

Впредь буду взыскивать безпощадно со всех тех, кто забыл, „что в Единении — наш долг перед Родиной“».