Пушкин-американец

В 1817 году в город Екатеринбург, лежащий в Уральских горах, занесло некоего американца, имя которого давно забылось. Это был молодой человек, унесенный неведомыми превратностями судьбы немыслимо далеко от родной Филадельфии. Каким-то образом ему удалось устроиться секретарем к американскому промышленнику, совершавшему в обществе жены вояж по России и уделившему особое внимание природным богатствам Урала.

В ту пору Екатеринбург, хоть его история и насчитывала целый век, оставался тихим провинциальным захолустьем. Правда, совсем недавно в его окрестностях отыскали золото (что явилось едва ли не основной причиной, по которой промышленник завернул в такую даль), в город хлынули горняки и разнообразные искатели приключений, что принесло туда этакий дух пограничной вольницы, но доставило немало тревог местной аристократии, которая неустанно принимала и развлекала заезжего промышленника в своих дворцах. Изобилие серебра и хрусталя, французских вин и ирландских кружев, теноров и талантливых дочерей, искусно игравших на фортепианах, на время умиротворило дурное настроение жены промышленника, давно уставшей от тягот и лишений чрезвычайно длительного путешествия.

Так выглядят факты при попытке восстановить их, опираясь на данные позднейших времен. Достоверно известно лишь об одном событии: одним прекрасным летним утром промышленник и его супруга, никого не предупредив, уселись в карету и навсегда покинули Екатеринбург, оставив там своего секретаря.

Рязанову, в чьем доме квартировал визитер, это доставило определенные трудности. Молодой человек сам по себе был никем, и содержать его в качестве гостя не представлялось возможным. Но и выставить его тоже было нельзя. Он, пусть и косвенным образом, все же являлся объектом гостеприимства, от коего нельзя было отказать без веской причины. При всем при том обстоятельства, при которых американцы бросили здесь своего соотечественника, наводили на определенные подозрения – промышленник был намного старше своей молодой жены, а парень был хорош собою, – которые непременно наводили сомнения морального характера на любого, кто мог бы приютить его.

И в довершение всех бед он совершенно не говорил по-русски.

Несколько самых почтенных обитателей Екатеринбурга собрались в наполненной густым табачным дымом комнате Английского клуба (так местные вельможи назвали свое собрание по примеру Москвы, хотя ни одного англичанина в этих краях не имелось), чтобы разрешить трудности. Американец был здоров и силен, но, не зная языка, не был пригоден ни для какой работы. Даже горняк должен понимать приказы и предупреждения. Так что проблема была непростой. Но в конце концов решение было найдено, и на следующий день делегация во главе со стряпчим Никитичем, худо-бедно владевшим английским, послала за американцем.

Американец внимательно и почтительно выслушал вступительные речи и сказал:

– Джентльмены, приношу глубокие извинения за то, что причинил вам столько хлопот. Должен сразу сказать, что у меня и в мыслях нет предъявлять вам какие-то претензии. Я и так в большом долгу перед господином Рязановым и его семьей, которые так заботливо отнеслись ко мне. Увы, у меня нет ни единого пенни, так что я не в состоянии расплатиться с ними сейчас, но рассчитываю сделать это, как только поправлю свои дела.

Но я готов освободить их от своего обременительного присутствия. У меня, правда, нет никаких планов, я не представляю себе, куда можно было бы направиться, и потому был бы чрезвычайно благодарен всем, кто подсказал бы мне, где можно найти хоть какую-нибудь работу. Впрочем, я понимаю, что и это может не получиться.

Эта достойная речь, переведенная на русский язык, была встречена почтенными дельцами с одобрением и облегчением, ибо в ней была выражена готовность принять то предложение, которое они успели подготовить. И некто, взявший на себя обязанности главы спешно собранного комитета, сообщил, что в городе имеется почтенный и весьма престарелый священник, который в свои лучшие годы был душою местного общества. Теперь его разум начал угасать, и ему требуется компаньон – секретарь-помощник, поспешил добавить оратор, хотя как ученый батюшка, конечно… ну, короче говоря, американцу нужно будет в основном рубить дрова, убирать в доме и готовить пищу. За это он получит кров, еду и небольшое денежное жалованье. Не щедрое, но достаточное для существования бережливого молодого человека. Ну а он, конечно, оценит по достоинству общение с добродушным и нетребовательным отцом Астуриасом и заодно получит возможность выучить язык своей новой страны.

Все это американец воспринял с искренней благодарностью. Под конец он пожал руки всем представителям комитета и поблагодарил за заботу. После чего те разошлись по домам к своим женам, распространяя вокруг себя ореол высокой добродетели, и поскольку все прошло точно так, как было задумано, не прошло и месяца, как они позабыли о молодом человеке.

Пришла осень, а потом и зима. Американец прилежно заботился о старике, которому, как выяснилось, секретарь был вовсе не нужен, потому что он медленно, но верно выживал из ума. Однако молодой человек старательно готовил и убирал, был всегда приветлив и быстро освоил начатки знаний русского языка, так что теперь мог обходиться без посторонней помощи.

Как-то весенним днем молодая женщина по имени Елена Михайлова, проходя мимо дома священника, услышала, как за забором заливаются хохотом дети, и остановилась посмотреть, во что же они играют. Оказалось, что американец сидит на бревнышке, а перед ним, на траве, полукругом расположились ребятишки. Услышанное же просто зачаровало ее.

– Ну, кто следующий? – спросил американец.

– Баба-яга! – выкрикнул один из малышей.

Американец задумался ненадолго и торжественно провозгласил:

Сделал паузу, придумывая заключительную строчку. Потом его лицо просветлело, и он закончил:

Ребятишки снова расхохотались, да так, что двое из них покатились по земле. Тут американец увидел наблюдавшую за происходившим Елену и поспешно обратился к детям:

– Ну, друзья мои, еще один стишок, и разойдемся до завтра.

– Колесо! – пискнула девочка с косами до пояса.

– О, это слишком просто, – отозвался американец.

И, поднявшись, шуганул детей, подув на пальцы, будто на одуванчик. Потом с акцентом, правда не таким сильным, какой ожидала услышать Елена, сказал:

– Надеюсь, дети не потревожили тебя. Они очень общительные, и им легко угодить.

– Нет, нисколько, – ответила Елена. – Где ты выучил такие стишки? Я никогда их не слышала.

Американец весело улыбнулся.

– О, я сам их сочиняю. Ребятишки говорят слово, а я складываю стишок. Когда мне не хватает слов, то говорю бессмыслицу. – Он подмигнул. – Знаешь, я ведь страшное чудовище. Делаю вид, будто играю с ними, а на самом деле заставляю малышей бесплатно учить меня русскому языку.

– Ты очень хорошо говоришь по-русски, – сказала Елена. – Для…

– Ты хотела сказать: для чужеземца. Да, но я не хочу говорить по-русски, как чужеземец. Я… можно я тебе кое-что расскажу?

– Да, – сказала она, – расскажи!

Он похлопал по концу бревна, предлагая ей сесть, а сам вежливо передвинулся на противоположный конец.

– Ты, конечно, слышала обо мне: о том, как я застрял здесь и как стал слугой отца Астуриаса. Но ты и представить себе не можешь, как тяжело мне далась минувшая осень! Мне порой казалось, что я сойду с ума.

Знаешь ли, там, в Америке, я думал о языке не больше, чем о воздухе, которым дышу. Никто ведь не посвящает стихов воздуху. Но лишиться его!.. Представь себе молчание, в которое я был погружен, не имея никого, с кем можно было бы поговорить. Отец Астуриас живет в маленьком домике в лесу, и хотя туда время от времени заглядывали гости, никто из них не говорил по-английски. Я оставался наедине со своими мыслями, но слова, в которые я облекал их, из-за продолжительной невостребованности казались чем дальше, тем более странными и незнакомыми. Порой я целыми часами пытался вспомнить, как то или иное слово сочетается с другим. А еще хуже было то, что старик очень мало говорил. По мере того как слабел его рассудок, он все глубже и глубже погружался в молчание. Он отказывался от использования языка, за овладение которым я отдал бы половину души.

В такой обстановке любое слово, которое этот поневоле ставший молчуном старик ронял из скупого на звуки рта, было для меня все равно что золотая монета, брошенная в пыль перед нищим. Помню, однажды, после трехдневного молчания, отец Астуриас поднял кружку и сказал: «Молоко». Молоко! До чего же восхитительное слово! Я принес кувшин и налил ему молока. Я объяснял, указывая на кружку: «Молоко!» А потом я плясал по комнате, распевая: «Молоко, молоко, молококолококо!», пока старик не рявкнул: «Заткнись!»

Елена рассмеялась.

– Той ночью я долго не мог заснуть и много раз повторял: «Молоко» и «Заткнись». Тогда-то, наверно, я и влюбился в ваш изумительный, замечательный язык.

Всю зиму я крутился вокруг доброго батюшки и выдумывал различные хитрости, чтобы заставить его произносить новые слова. Бывало, я наливал воду и говорил: «Молоко», чтобы он рассердился и буркнул: «Вода». Таким образом я узнал слова «хлеб», «пол» и «лестница». Из того, что он бормотал себе под нос, я усвоил фразу «Нам нужны дрова для печки», понял, что означают слова «Еще похлебки» и что, если он говорит: «Вкусно!», это значит, что ему понравилась приготовленная мною еда. Ты посмеешься над этими мелкими победами, но они дали мне основы вашей грамматики.

У отца Астуриаса было лишь две книги – Библия и словарь, и когда я наконец разгадал тайну вашего алфавита, они сделались для меня бесценными. Я начал вслух читать ему Библию. Ему это доставляло большое удовольствие, и в минуты просветления он поправлял мое произношение и раз-другой ответил на мои вопросы о значении или происхождении тех или иных слов. Хотя, к сожалению, эти просветления случались редко. Когда же приходили гости, я говорил со всей возможной почтительностью отрывочными фразами и разными хитростями вынуждал гостей на ответы, из которых узнавал все новые и новые тайны вашего языка.

Из темного туннеля этой зимы я вышел на свет отчаянно влюбленным в русский язык. Настолько, что теперь мечтаю посвятить остаток жизни сочинению на нем стихов и рассказов. Но для этого я должен овладеть им куда лучше, чем сейчас. – И вдруг он спохватился: – Где же мои манеры? Я ведь даже не спросил твоего имени.

Елена представилась и добавила:

– Но ты и своего не назвал.

Юноша крепко задумался:

– У меня было когда-то имя, американское имя, но я разлюбил его. Поэтому позволь мне выбрать новое, русское. Пусть будет Александр, потому что передо мною лежит огромный, как мир, язык, который нужно покорить. Сергеевич, потому что мирское имя батюшки было Сергий. И Пушкин, потому что… да ни почему! Просто, мне нравится звучание. – И он расхохотался.

– Александр Сергеевич Пушкин, – серьезно произнесла Елена. – Приятно познакомиться.

Пушкин пожал ее руку.

– А мне, так вдвое приятнее.

Елена зарделась.

Елена была хороша той красотой, что присуща только юным женщинам, выросшим на Урале. Благодаря чистому воздуху и постоянной посильной работе она была сильной и здоровой. От матери она унаследовала рыжие волосы и идеальное телосложение. Неудивительно, что Пушкина потянуло к ней. И она, в свою очередь, почти влюбилась в него.

Они были молоды и потому изобретательны. Их связь была обнаружена лишь через несколько месяцев.

Когда Елена вспоминала впоследствии о тех событиях, они казались ей сном. Она никогда не позволяла себе мечтать о будущем – возможно, потому что знала: его не может быть. Их история была стара как мир, и даже в невинности своей Елена отлично знала, как такие истории проходят и чем заканчиваются.

Когда юный Пушкин повторно провинился перед екатеринбуржцами и был вынужден покинуть город, Елена проплакала полночи. Но к утру она утерла глаза и принялась собирать заново свою разбитую жизнь. Поскольку она с самого начала знала, чем все закончится, это удалось сделать даже быстрее, чем она ожидала.

Никто в городе не ожидал, что когда-нибудь вновь услышит об американце. Но у этой истории оказался совершенно неожиданный финал.

Прошли годы (не так уж и много), и благодаря расположению фортуны состояние семейства Елены выросло настолько, что они продали свое екатеринбургское имущество и переехали в Санкт-Петербург. И там Елена, к своему изумлению, узнала, что Пушкин не просто известен как писатель и поэт, но, по всем меркам, считается знаменитостью.

После естественных колебаний Елена отправила бывшему возлюбленному письмо, составление которого потребовало от нее больших усилий. Оно не было ни слишком горячим, ни чересчур холодным. В нем ничего не предлагалось, но и не высказывалось ничего такого, что могло бы воспрепятствовать любому дальнейшему развитию событий. Это письмо можно было бы смело поместить в учебник как образец посланий подобного рода.

Но когда пришло ответное послание, у нее дух перехватило.

Александр Сергеевич все еще любил ее! В буре слов ей открылась его страсть, его томление, его вечная преданность. Единым натиском он опрокинул все ее защитные бастионы, рассеял оборонительные порядки нерешительности и захватил самую глубинную святыню сердца. Его письмо никак нельзя было бы вставлять в учебник, ибо оно было переполнено непристойностями, но душу Елены оно обнажило целиком. Это письмо могло бы совратить и монашку.

Но Пушкин не предъявлял никаких претензий, не делал никаких предложений. Он лишь просил дать ему возможность вновь увидеть Елену и еще раз услышать ее голос, похожий на музыку леса. Для этого он предложил вместе посетить оперу.

Неужели кто-то может усомниться в ее решении? Елена согласилась.

Пушкин прислал за Еленой экипаж, и когда она подъехала к театру, он уже нетерпеливо ждал. Когда же она появилась, лицо его выразило нешуточное облегчение. Предложив Елене руку, он проводил ее внутрь, в ложу.

Для девушки из провинции это было все равно что попасть в волшебную сказку. В театре собрались сливки петербургского общества, и многие знатные дамы, не скрывая любопытства, вытягивали шеи, чтобы увидеть новую звезду, воссиявшую рядом с поэтом. Она же была настолько растерянна, что даже опера, «Севильский цирюльник» Россини, оставила у нее лишь смутное впечатление красоты, как будто служила фоном темного бархата для роскошных одеяний и сверкающих драгоценностей театральной публики. Она не столько видела, сколько ощущала восхищенные взгляды, которые бросал на нее искоса ее бывший возлюбленный. Посреди представления она вдруг скинула туфельку, игриво просунула носок затянутой в чулок ноги под край его штанины и погладила по щиколотке. Краем глаза она видела, как Пушкин содрогнулся от желания. И все же на вид он оставался спокойным и собранным и в антракте в самой светской манере представил ее своим высокопоставленным друзьям.

Когда представление завершилось, они уехали из театра в одном экипаже. И, по молчаливому согласию, направились в квартиру Пушкина.

Елена с изумлением принимала ласки своего первого возлюбленного. Движения его стали более продолжительными и плавными. Руки его точно попадали в те места, которые когда-то подолгу нащупывали. Было очевидно, что с тех пор, когда они полюбили друг дружку, он познал множество женщин и выучил все тонкости искусства любви. Но и Елена, хотя опыт ее был куда скромнее, кое-чему научилась и могла по достоинству оценить изменения.

Потом она лежала в объятиях Пушкина и слушала, как он строил планы для них обоих. Он немедленно объявит о помолвке. Они поженятся весной. Он купит ей имение и посадит там розы, а в городе – особняк, где она будет вести салон. Их первый ребенок будет мальчиком, и крестным у него станет сам царь. Елена улыбалась, кивала и уснула под его счастливую болтовню.

Рано утром…

Рано утром Елена проснулась первая. Она быстро оделась и, переборов печаль, тихонько покинула квартиру. Пушкин крепко спал, скинув с себя простыни. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не поцеловать его грудь, а то и более интимную часть тела. Но она сбежала, удержавшись даже от намека на продолжение близости. Она нисколько не жалела о том, что произошло ночью, но знала, что не следует ожидать ничего большего.

Пушкин, естественно, попытался восстановить связи. Он штурмовал ее армиями писем, стихов и страстных признаний. Все это она читала с болью в сердце, а потом сжигала в кухонной печи.

Со временем он унялся.

Елена, со своей стороны, нашла себе другого любовника. Однажды, через восемь месяцев после того случая, он неожиданно высказал ей какой-то невнятный набор слов, в котором она с трудом опознала предложение руки и сердца. К собственному удивлению, она поняла, что и сама полюбила этого мужчину всей душой, и приняла предложение.

Вскоре они обвенчались.

Так что в последний раз Елена и Пушкин встретились уже как двое почтенных семейных людей. Это случилось на обеде, который давал один из общих знакомых, а обе четы случайно проезжали через Москву, направляясь в противоположные стороны. Во время бала, естественно, были и танцы, и Пушкин, и Елена танцевали, но только не друг с другом.

Тем не менее Пушкину удалось подкараулить Елену, когда она на краткий миг осталась одна. Негромким, но пронзительным голосом он задал лишь один вопрос:

– Почему?

– Насколько мне известно, вы состоите в счастливом браке, – ответила Елена. – Я тоже. Так пусть все остается как есть.

Но Пушкина эти слова не успокоили.

– Мадам, вы бросили меня, – сказал он, правда, не обвиняюще, а скорее как спасенный моряк с погибшего корабля мог бы впоследствии удивляться тому, как все это произошло. – Мне кажется, я все же имею право попросить объяснения.

Елена вздохнула – и согласилась.

– Давайте прогуляемся по саду, на глазах у всех, чтоб было ясно, что мы беседуем не как любовники, а как старые знакомые – уверена, моя репутация это выдержит, – и я вкратце объяснюсь.

И они рядом, но не соприкасаясь друг с другом, неспешно пошли по саду.

– Помните время нашего первого знакомства? – спросила Елена. – Какие речи мы вели тогда во время любви? Вы умоляли меня сообщать вам каждую мою мысль, каждое мое чувство.

– Я никогда этого не забуду. Мы ворковали, как пара голубков. Я могу восстановить все наши разговоры, фраза за фразой. Это было воплощением самой нежности.

– И мы каждую ночь вели такие разговоры.

– Это был пир языка и любви.

– И наша встреча в Петербурге. Что я говорила тогда?

Пушкин промолчал.

– Я не говорила ничего, и вы не обратили на это внимания, поскольку уже получили от меня то, что хотели. И в ту ночь я поняла, что любили вы вовсе не меня – вы любили русский язык. О, вам казалось, что вы любите меня, потому что я была хороша собой, а для вас наш роман оказался чем-то совершенно новым. Вы искренне верили, что изучаете мое тело и, возможно, мою душу, но истинная ваша страсть была отдана для более чувственных удовольствий от слов, грамматики и нежных любовных речей. Разве способна женщина выстоять в таком соревновании? Я не способна.

Пушкин долго не мог найтись с ответом. И наконец сказал:

– Мадам, вы устыдили меня.

– Вам, такому, какой вы есть, нетрудно допустить подобную ошибку. – Елена твердо посмотрела в глаза Пушкину. – Но прошлое миновало. Осталось настоящее. У меня есть мой преданный супруг, у вас – ваша добродетельная жена. Перед вами и мной лежит вся жизнь, у каждого – своя. Я уверена, что вы проживете сто лет и каждый день будете что-то писать. Если же мне удалось немного поспособствовать вам в этом – что ж, я счастлива.

И на этом они расстались навсегда.

Такова правдивая история Пушкина-американца. Множество книг, заполняющих множество шкафов, утверждают иное, и я не могу найти этому объяснения. Возможно, история спутала его с каким-нибудь тезкой-однофамильцем. Возможно, так получилось, потому что истину очень старались скрыть. Ведь если что-то никому не известно, никто об этом и не проболтается. Я же, со своей стороны, скажу лишь одно: вот вам факты, и делайте из них, что захотите.