Торопливо покидая дом перед полуночью, я сильно волновалась. Луна светила достаточно ярко, чтобы я выключила фонарь, но мне все равно казалось, что кто-то видит, как я бегу мимо темных табачных плантаций в одной ночной рубашке и шлепанцах. Я очень спешила, стараясь не обращать внимания на чувство, что я не одна.

Почему некоторые табакосушильни назывались так, а не иначе? Например, «Южная» – та, где как раз сейчас сушился табак и где Генри Аллену нужно было проверять горелки, – была вовсе не самая южная. А пустая «Зеленая» – та, где нам предстояло встретиться, – совсем не была зеленой. Смысл имело только одно прозвище – «Рождественская» сушильня, потому что ее построили давным-давно как раз под Рождество. Все они были некрашеные, однако в разговоре никто их не путал. Мы росли с этим знанием.

Справа от меня тянулись несчетные ряды блестящих под луной табачных растений. Я не могла не думать о маминых феях. В такие ночи я была готова поверить, что они бродят поблизости; уповала я на то, что они не злые, а добрые. Я припустила еще быстрее и, увидев впереди сушильни, обрадовалась, что почти добралась до места. Миновав «Южную» сушильню, я увидела, что из-под двери «Зеленой» пробивается свет. Он уже был там! Я бросилась бежать, не обращая внимания на бьющий меня по бедру фонарь.

Генри Аллен, наверное, услышал меня, потому что распахнул дверь, схватил меня за руку и поспешно втащил внутрь, чтобы никто не успел увидеть свет. Он стал меня целовать и ласкать, его руки почти подбирались к моей груди, но не трогали ее, иначе мы тут же набросились бы друг на друга.

– Ты уже проверил горелки? – спросила я, когда мы перестали целоваться. Мне хотелось утвердительного ответа, чтобы у нас было больше времени. Мне нравилось, когда потом мы с ним разговаривали.

– Придется проверить после твоего ухода, – ответил он. – Времени у нас в обрез. Папа еще не лег. Если я задержусь, он пойдет меня искать. – Он повернулся в сторону дома, как будто мог его увидеть сквозь стену. – Прости, что заставил тебя прийти. У меня даже книги нет, чтобы тебе показать.

– Замолчи! – Я снова принялась его целовать. Раз времени у нас было в обрез, жалко было тратить его на разговоры.

Я учуяла дым. Генри Аллен был во мне и двигался все быстрее. Мне пришлось крепко прижать его к себе, чтобы заставить остановиться.

– Генри Аллен! – Я тряхнула его, но он был как глухой. В эти моменты он всегда был таким. Я схватила его за плечи. – Генри Аллен! – почти крикнула я. Теперь он опомнился.

– Что?.. – прохрипел он, задыхаясь.

– Чувствуешь запах?

Он поднял голову и повел носом. Я сбросила его с себя. Где-то определенно горело.

– Черт! – Генри Аллен вскочил. – Одевайся!

Я нашарила на полу смятую ночную рубашку. Снаружи доносились голоса.

– Генри Аллен! – громко, испуганно звала его мать. – Генри Аллен!!! – Это уже походило на вопль, и я зажала себе рот ладонью, чтобы самой не заорать. Происходило что-то страшное.

Одевшись, Генри Аллен выбежал из сушильни с фонарем, оставив меня в кромешной темноте. Я не смела выйти, боясь попасть на глаза Гардинеру-старшему. Можно было бы попробовать выскользнуть из сушильни через другую дверь, но мне было страшно шелохнуться.

– Мама, я здесь! – крикнул Генри Аллен.

Высунув голову за дверь, я увидела объятую пламенем «Южную» сушильню. Похоже, она загорелась не только что, иначе в воздух не взлетали бы, как фейерверки, раскаленные головешки. Гардинер уже подбежал к горящей сушильне, в свете пожара я могла ясно его разглядеть. Он кричал и размахивал руками. Под вопли о горелках Генри Аллен получил от него по лицу. Потом он повернулся к «Зеленой» сушильне, и я отшатнулась, испугавшись, что он меня увидит. Стоя за дверью, я тряслась от страха: что мне делать? Если бы я бросилась наутек, меня увидели бы и поняли, чем занимался Генри Аллен. Чтобы загорелась «Зеленая» сушильня, где я пряталась, требовалось совсем немного – чтобы на ее крышу упал хотя бы один раскаленный уголек.

Сквозь треск пожара прорвалась сирена, и я представила себе машину добровольной пожарной бригады, сворачивающую с дороги Дохлого Мула на дорогу, делящую надвое поле табака. Сирена становилась все громче и в конце концов сделалась оглушительной, как будто звучала у меня под носом, здесь, в сушильне. Я зажала руками уши. Потом до моего слуха донеслись до того отчаянные крики, что я не сумела разобрать слова. Может, удастся удрать незамеченной, когда все смотрят только на пожар? Я распахнула дверь – и меня сбил с ног непонятный удар. «Зеленую» сушильню уже поливали водой, ее струя меня и опрокинула. От напора воды весь сарай трясся, как былинка, шум был такой, что я не слышала собственный голос: забывшись, я умоляла прекратить и выпустить меня. Вода лилась с потолка, текла по стенам. За какую-то минуту у меня вымокли волосы. Я попробовала найти местечко посуше, но как это сделать в такой темноте? Я метнулась в глубь сарая и стала дергать вторую дверь. Она оказалась заперта снаружи. Я в отчаянии забарабанила по ней кулаками.

– Выпустите меня! – заорала я. – На помощь! – Я знала, что в шуме воды, треске пожара, среди всех этих воплей никто меня не услышит. Оставалось сесть, прижаться спиной к стене, накрыть руками голову и ждать, когда всему этому придет конец.

Вода перестала литься так же внезапно, как начала. Я опять услышала крики и решила, что пожарные принялись поливать следующую сушильню, если не сам дом. Облепленная мокрой ночной рубашкой, я шагнула к двери. Прежде чем я коснулась ручки, дверь открылась, и мне в лицо ударили лучи сразу двух фонарей, такие яркие, что мне пришлось загородить глаза.

– Айви! – раздался голос Генри Аллена.

– Ах ты маленькая шлюха! – крикнула его мать. – ШЛЮХА! – Она вошла в сушильню, схватила меня за руку и дернула, как мухобойку, которой она намерена прихлопнуть муху.

– Не трогай ее, мама! – взмолился Генри Аллен, но она насильно вытянула меня из сушильни. От рывка я бы упала, если бы она не вцепилась в меня намертво.

– Убирайся! – прокричав это, миссис Гардинер ослабила хватку. На меня обрушились удары. Я бросилась наутек. – Убирайся, мерзкая тварь! – настиг меня ее голос.

Я бежала изо всех сил. Догорающая «Южная» сушильня осталась у меня за спиной. Мои шлепанцы разбрызгивали оставшуюся от пожарных шлангов жидкую грязь. Фонарь я забыла в сушильне и теперь бежала в кромешной тьме, мимо полей и безмолвных фей, потом по лесу и по лугу. В дом я проникла по возможности бесшумно, стараясь не потревожить спящих своим хриплым дыханием, способным мертвого поднять из могилы.

Нонни спала на кушетке, Мэри Элла и малыш Уильям тоже смотрели десятый сон. Мне повезло, что их не разбудили пожарные сирены. Моя ночная рубашка так вымокла и так прилипла к телу, что я боялась, что она стала невидимой и я предстала перед миссис Гардинер все равно что голой. От одной этой мысли мне хотелось умереть. Я стащила с себя мокрую тряпку и натянула единственную оставшуюся – зимнюю, в которой мне было бы жарко, если бы я не дрожала от сырости и унижения. Забравшись в постель, я, растянувшись рядом с Уильямом, расплакалась. Я старалась плакать тихо, но ничего не могла с собой поделать. Что теперь будет? Мать и отец Генри Аллена все знают! Неужели этой ночью у нас с ним все кончилось?

Если миссис Гардинер все скажет Нонни, то… Я зажмурилась. Об этом даже подумать было страшно. Получалось так, что в эту ночью пришел конец всей моей жизни.