История семнадцатая. Вынос мозга

– Я выживу.

Я сказала это третий раз, но Макс опять не услышал. Он иногда ужасен в своей упертости. Я впервые в жизни придумала гениальный план, а меня не хвалят! Меня игнорируют.

– Шарп, – прошу со вздохом.

Протягиваю руку и получаю свежий платок. Плакать я не буду, но вытереть потные руки надо. Плакать не могу вообще, и такая фигня длится сутки. Когда по команде «выхухоль» мы вывернули вселенную и, вроде блохи, перепрыгнули с одной складки черной ткани универсума на другую, на миг оказавшуюся рядом, когда захухливание вернуло нас в обычный для людей мир, рядом плавилась планета. Она была чуть крупнее Утиля. Она уже приняла удар и стала раскаленным крематорием на двух третях своей поверхности. Мы успели забрать часть солнечного бешенства, но – увы… Сорок семь миллиардов могилок. Я не способна это представить, осознать и оплакать. Мы успели спасти и втащить в наспех оборудованные больничные палаты Сада Тиа от силы миллиона три уцелевших. Мы спасли остатки местного архива черепных коробок. Мы приняли в росль еще одну колонию простейших, пока они дикие, но Тиа с ними занимается.

Программы лечения и полное довольстве для спасенных были мгновенно спланированы Максом и Ливси. Мы резво выхухлились к Утилю-3, где тоже кремировали во всю. Там мы успели подставиться под удар и там мы застряли, потому что надо делать перепись населения, сбор сырья и сортировку, засев росли и все такое прочее, для переоборудования свалки в Сад.

Я не участвовала в суете. Сидела, сосредоточенно смотрела в пустоту и вытирала потные руки. Не знаю, почему у меня потеют руки. Может, это реакция на жидкую химию, в которой я сортировала катализаторы роста. Но Шарп рядом и он один понимает, как мне окончательно плохо. Настолько, что я стала серьезна. Добыла карандаш и написала план. Настоящий.

Пункт первый. Вся история начинается с бегства в уединение инмайра Олера. Им спровоцировано дальнейшее. Значит, масштаб у бедствия вселенский и мои трепыхания пока что – глупость. Я спасала себя и затем пробовала выручить одну планету. А речь наверняка идет о чем-то в разы худшем.

Пункт второй. Если меня подставили под удар и из-под него вывели, показав жуткую изнанку вселенского благополучия, значит, я в этой игре не пешка. То есть я в начале пешка, но должна пройти куда-то и стать… кем становятся пешки? Шарп не знает. Наследницами Олера, вот это решила я, мне же подсказал интмайр. Значит, я обязана официально вступить в права. А как это сделать? Знаю пожалуй только я и еще знал Тьюить. Это было в инструкциях Олера, отданных габмургу: любые официальные действия по рассмотрению наследия интмайра должны происходить в личных апартаментах Олера. Я обязана туда попасть.

Пункт третий. Некто изготовил копию Серафимы Жук. Все злодеи думают, что я померла и копия успешно меня замещает. Она сейчас официально – габрехт, спасительница габа Уги и героиня. А еще она агент врага и имеет доступ в его злодейскую штаб-квартирку, расположенную по соседству с апартаментами Олера. Так я думаю. Вывод: если я смогу на время подменить собой свою же копию, я буду своя среди чужих.

Пункт четвертый. Чтобы обмануть врагов, надо портироваться в габ Уги. Там я знаю все лазейки с могу нахимичить ого-го чего. Портация – это неприятно, но удобно. Даже поймав сигнал о внешнем возбуждении портатора, в переброску не поверят. Живые на сверхдальние дистанции не перемещаются. Зато я смогу и, попав в Уги, постараюсь предупредить Саида, это очень важно. Мне лично, да.

Пункт пятый. Шарп должен провести полное сканирование моего мозга в поисках звездных карт и координатных сеток, которые надо совместить с новыми данными о вселенной, полученными через технологию постановки невода. Это уже сделано, где Уги, Шарп разобрался. Где апартаменты Олера – три планеты у спокойной звезды при личном габ-пирсе – Шарп тоже установил и мне в голову заново вдолбил.

Пункт шестой. Пробившись к наследству, действовать по обстоятельствам.

По-моему, план толковый. Риск есть, но я призналась Максу, что умереть мне не светит. Он не поверил, и убивать меня для выявления истины отказался…

– Я правда выживу.

– Сима, это несущественно, – неизменно ровным тоном неизменно правого и умного сообщил Макс. – Качество жизни бывает очень разным. Порой смерть позволяет установить разумные границы снижения качества.

– Это ты о чем?

– Насилие, неволя, – сказала Зэйра, ставя перед Максом его любимую кружку и подавая мне влажное полотенце для рук. – Май Макс гений. Он всегда прав. Я долго жила там, где было проще не жить. Умереть не страшно. Страшно так жить.

Я тщательно протерла руки. Пальцы не дрожали. Но я очень хорошо и сразу поняла, как крепко может быть права Зэйра. С этой стороны на свою способность выживать я еще не смотрела. Кажется, накопился новый повод пожелать Олеру бесконечной икоты.

– Но выбора нет. Макс! Макс, послушай еще раз. Пока мы все нелегалы. Официально жители Утилей, не знаю сколько таких миров – они по сути рабы системы, где Олер был большой шишкой. Система пыхтит и крутится. Где-то далеко кто-то из кандидатов на занятие зоны СС клепает нянь, клонов и спутниц. Новых и новых. Все они не имеют прав. Мы не знаем, для чего их предназначили. Ты инженерный клон, но из такого гениального мозга можно сваять военного стратега или пилота-смертника. Или еще что похуже. Только став равной в правах с Олером, я выясню, что происходит. Смогу это поменять. Сообщу хотя бы всем в мире, что за бардак у них на чердаке!

– Она права, – вдруг сообщила Зэйра, гладя Макса по руке. – Ты прав. Она права. Я права. Как необычно. Но только Макс гений, – Зэйра широко, победно улыбнулась. – Значит, он выберет самую весомую правду.

Тишина повисла густющая, я не могла ею дышать. Листочек с каракулями плана лежал на столе и казался ужасно, невыносимо жалким. Мой план – смех и слезы, ничего он не стоит. Это не план а так, домыслы. Сейчас Макс все обоснует, а я выслушаю и соглашусь, потому что он точно гений. Только зачем мне тогда жить? Если надо сидеть и не высовываться, то я не смогу! Именно за это и выбрана тащить на горбе наследство Олера, который однажды сломался и усомнился в своих же делах и планах. А еще струсил, сбежал в уединение. И ведь как красиво напоследок высказался, я поверила, что его стоит уважать за принятое решение.

– Портация исключается. Упакуем в монокуюкное волокно и выхухлим в нужную точку, незаметно, – сказал Макс. – Процесс несовместим с жизнедеятельностью белковых, но я склонен верить в синтирование.

– Макс… – прошептала я, не веря ушам.

– Шарп будет отправлен в близлежащие с объектом «апартаменты Олера» скопление астероидов или иного генератора помех нужного формата. Выброс стикера под склейку по первому подозрению в угрозе безопасности. Вы осознаете, что Сад Тиа – не военный корабль и должной помощи, вероятно, оказать мы не сможем в короткие сроки?

Я все еще не могла дышать, после выговаривания имени Макса в горле застряло что-то плотное… Пробка. Макс верит в меня! Макс верит в мой план! Макс меня не числит ничтожеством, годным лишь на роль спасаемого объекта, ценного происхождением от истинных людей. Я двумя руками постаралась передавить роскошную шею и чмокнула гения в среднюю затылочную складку. Зэйра возмущенно охнула. Макс неопределенно хмыкнул. Шарп загудел: он был против плана, он полагал, что рисковать жизнью людей нельзя.

– Открываю отсчет времени. Отправка на задание через одну долю суток, – оповести нас Макс. Двумя пальцами поднял листок с каракулями. – Это мы прямо теперь обсудим. Это следует привести к годному виду. Начнем с главного. Как вы намерены блокировать свою копию, не создавая подозрений ни у друзей, ни у врагов?

Я открыла рот, сказала «Э-ээ…» и начала думать. К моменту отправки в Уги я охрипла и вспотела до копчика. Хотя костюм должен исключать потение.

Монокуюкное волокно, основа росли и производная катализатора, при внедрении в тело причиняет кошмарную боль и вдобавок чешется. От идеи личного выхухливания дурно еще до процесса. Но отступать поздно, потому что все сразу согласятся и тогда уж второй попытки не будет.

Все. Макс опять сказала про выхухоля. На Земле ни разу не видела этого зверя, даже на картинке. Но ужасен он – непередаваемо! Он напал на меня и рвет на части. Мир – не мешок фокусника. Он доводится мне родной кожей. И сейчас с меня вдумчиво, без спешки, сдирают эту кожу, чтобы вывернуть и меня, освежеванную, в нее же замотать.

– А-аа… – визжу я, зажимаю рукой рот и понимаю, что прокусила ладонь.

Вдыхаю. Выдыхаю. Сердце лупит в горло снизу, рот полон железа, в глазах черно. Облизываю прокушенную руку, чтобы убедиться: на ней есть кожа. Мокрая, в волдырях. Но – есть. Кругом темно. Тихо. Если я в родном габе, то – ура. Если нет… тогда никто не знает, где я. Пока не важно, Ливси был прав, встать я смогу не ранее, чем через полчаса. Надо отдыхать и терпеть боль.

Тут очень тихо. Слух постепенно восстанавливается, но все равно тихо. Едва слышно шелестит что-то в недрах поверхности – дальние отзвуки шумов. Хочется улыбнуться, ведь именно так звучит живой габ. Я знаю, я любила его слушать, прильнув ухом к стене, когда дежурила ночами.

На плечах начинает шевелиться ткань костюма. После выхухливания он вроде как в параличе был, сейчас перезагрузился и тестировался. Выбросил мне в мозг длинную сводку по сбоям и повреждениям, отчитался о процессе восстановления и моем самочувствии. Добавил еще одну сводку, это уже о том, как он борется за мое здоровье. Вроде, успешно.

Шаги! Едва слышны, я опознала их издали лишь потому, что меня учил Билли и доучивали всякие там клоны-грисхши. Угроза возникла, она прямая и нацелена на меня. Некто крадется сюда, вооруженный и агрессивный. Еще, кажется, напуганный. А я не могу даже сесть. У меня пока живучесть процентов десять от нормы.

– Не двигаться! – едва слышно прошептали во тьме.

Звучит убедительно, прямо таким не отказывают. Голос женский, настороженный. Угроза обдувает меня летним ветерком и удаляется. Нет, меня не будут убивать. Когда начинают разговаривать, до смерти сразу делается куда как далеко.

– Отпад, что за приказ. Я и так не могу двигаться, посвети и поймешь.

– Не двигаться, – шепот щекочет спину мурашками.

Ну и голос! Слушала бы и слушала. И слушалась. Да я обожаю невидимку, я готова исполнять ее просьбы охотно, сразу, азартно.

– Ц-шью.

– Что? – от недоумения голос стал обычным. Приятным, но обычным.

– Все меня спрашивают – «что». Все, с чего бы ни начинался разговор. А что я сказала?

– Цыкала и шипела, – неуверенно отозвалась невидимка. – Ты на прицеле.

– Ага. Значит, вспомнила о розовых лисичках. Ц-шью. Очень вкусно.

– Идентифицируйся!

– Не могу двигаться.

– Руками можешь, – осторожно признала невидимка.

– У меня живучесть восстановлена на одиннадцать процентов и та за счет болтливости.

– Не понимаю… Не двигайся!

Это опять убеждение. От мысли о приятности голоса почему-то дико хочется жрать. Нет лисичек, так я могу и опилки проглотить. Что угодно! Живучесть, зараза, требует калорий. Жирных, крупных калорий.

Шаги приближаются. Такие легкие… Невидимка, пожалуй, не крупнее морфа. Свет медленно разгорается.

– Уги-уть… – блаженно улыбаюсь я, заметив прямо перед носом знакомый символ на стыке пола и стены.

Родной мой, любимый габ. Грузовой ангар. Левое крыло, кажется. Тут обычно залито текучее. Мы переваливаем много текучего, даже странно, что ангар, а вернее вселенская бочка, пустует.

– Как ты еще жива, – с дрожью ужасается невидимка.

То есть видимка! Моргаю и икаю от недоумения. Она выше меня ростом. И я знаю ее! Уж колени-то во век не перепутаю с любыми другими. Ой, ну до чего стыдно.

– Ты все же подала на меня жалобу? Вообще правильно, – морщусь и понимаю, что покраснела до корней волос. Ха, а может, я вообще рыжая от стыда стала? – Ну прости, ну дура, брякнула сгоряча «коленками назад», а потом Саидке отдуваться…

Я запнулась на полуслове. В голове такое творилось, что пришлось закрыть глаза и провести учет остатков логики. Дико зудело любопытство: а было у этой с Саидом – ну, вообще и тем более после той истории и если было, то кто она ему и… И как оно у них, если ноги особой формы? Продвинутая должна получаться камастура, наверное. Вдобавок прям морщу лоб и пробую понять: а я ее что, ревную? Вроде нет. То есть да. То есть какое мое дело? Мое дело сейчас ну совсем, совсем не касается того, на что я трачу себя. А…

– Сима? – хрипло, с неподдельным шоком, выдавила знакомка. – Ты – Сима? Настоящая?

– Крепко бэ-у, но в остальном вроде да, – захотелось широко улыбаться и выздоравливать. – Значит, ты не жаловалась. И прибить не готова за мои слова. Приятно.

– Меня зовут Яхгль. Я дежурила в палате у… у тебя, то есть у нее, – скороговоркой взялась отчитываться внезапная союзница. – Габрал Рыг строго приказал относиться дружески и ненавязчиво следить. Чтобы она верила, что я не опознаю подмены. Я старалась, она делала вид, что верит и искала способ сбежать, дать знать о том, что оказалась под наблюдением. Вдруг такой вихрь в поле силы! Она напряглась, но все же первой поймала возмущение я, успела ввести снотворное, она не считала тебя. Зато я сразу помчалась сюда, так удивилась, что даже не сообщила дежурному.

Продолжая бормотать пояснения, мало что проясняющие моей больной голове, Яхгль перевернула больное тело на больную спину. От примененного ко мне лечения стало тошно, душно и потно. Затем я малость постучала зубами, поохала и смогла сесть. Конечно, меня держали под спину. Все равно победа.

– А Саид?

– Улетел, вроде все у него хорошо.

– Гюль? Ты знаешь Гюль?

– Рыг велел о ней ни слова. Но жива, так мы думаем.

– Ага. А почему в габе так тихо?

– Остановлено всякое сообщение до особого решения габ-центра. К тому же двое суток назад хрясы всей расой ушли в медитацию. Еще общим решением системы людей временно отстранили от должностей. Пыры структурируются. Дрюккели заявили о частичной изоляции. – Яхгль тяжело вздохнула, устроила меня у стены и села рядом. – Я вижу поле силы, идяне умеют. Каждый имеет личное поле, но в то же время содержит ритм общей вибрации расы. Сейчас рассогласование вибраций огромно. Кажется, все так непримиримы… до прямой агрессии одно неосторожное движение.

– Кого бить будут? Козла отпущения или реального урода?

– Что?

Яхгль настороженно глянула на меня. Вероятно, она уже совсем не сомневалась, что я не подделка. С подделкой ей было проще.

– Когда чешутся кулаки, или находят того, кого не жалко и его долбят, чтобы спустить пар… показать крутость? Или уж стенка на стенку, по-взрослому и до победы. Но тогда требуется прищучить настоящего говнюка.

– Если я верно понимаю про козла и стенку, то грисхши и люди, вот две цели.

Я кивнула и прикрыла глаза. Ничего пока что не понимаю. Но план «А» по изоляции копии накрылся, как мне и говорил Макс. План «Б», более надежный, вроде тоже слился: вылеты из габа под запретом, наверняка. Ну дела-ить! Я прибавила к слову «ить» – и вспомнила важное.

– Тьюить, он цел?

– Один мозг в крошево, второй не инициируется без своей пары, – развела руками Яхгль. – Я идянка, медик, но ничего не могу исправить! Габарит начудил, мы не можем ни отключить, ни понять, что именно он делал и вредно это или наоборот.

– Васька? Он один умеет чудить по-настоящему.

– Саид называл его именем Вася. Габарит отключен. Необратимо, кажется. Значит, нам нечем инициировать восстановленный физически и совершенно пустой мозг габмурга, – Яхгль покосилась на меня. – Почему ты не веришь ни в одно мое слово, когда я говорю о плохом?

– Вообще не верю, когда о плохом. Приступ атипичности с ударом в оптимизм и отдачей на последние извилины. Так, Яхгль, мне нужна помощь. Выбора у меня нет. Значит, ты обречена стать сообщницей. Отсюда следует вот что… А что? Ага, а то: веди к Тьюитю.

Сказанное было глупостью редкой концентрации. Начнем с того, что я не встану. Продолжим тем, что верить мне никто не обязан. Добавим понятную габ-инструкцию: сообщник получит в условиях нынешнего военного времени по полной, когда все всплывет. Но я хотя бы попробовала.

– Сейчас ночь, перемещения ограниченны, – с оттенком отчаяния в слабом голосе, выдавила Яхгль. – Если бы ты была сафар Павр, который подал вчера прошение о церемонии в палате габмурга, то пожалуй…

– Да хоть круш! Я тебя обожаю!

– Сафары запросили групповое посещение, энна не увядает, когда они рядом, – еще тише шепнула Яхгль.

Идянка поднялась невероятно гибким движением, и как-то сразу до меня дошло: эти ноги не результат морфинга-пластинга. Только природное способно столь шикарно, грациозно работать. Неприродное… оно всего лишь эффективно. Я изложила вслух. Яхгль вроде осталась довольна. Затем мы поговорили о Саиде, я ж не могла молчать, когда внутри шкворчало от голодного любопытства. И еще мы поговорили глобально о том, что быть половинкой не так и плохо иногда… особенно если знаешь, чья половинка, это ж в разы лучше, чем ни фига не понимать, кто тебе мёд, а кто просто говно, на ботинки липнущее. Люди странные… У нас иногда начисто нюх отрубает, особенно у женщин, я так и сказала. Мы умом понимаем, что нас используют, а позволяем и даже помогаем. Например Тай, в которого тупо, безнадежно втрескана всем бессознанием. Он меня…

Тут я наконец заткнулась и прекратила вываливать незнакомой гражданке с красивыми ногами не той системы все, что вообще-то тайна. Мы уже выбрались из грузовой зоны и брели в сторону заведения Павра. Яхгль шагала беззвучно, косилась на меня и в глазах у нее порой взблескивало такое… чертово ведьмовство, и не менее. Она молчала, а меня распирало от желания душу вывернуть. Достать и выложить напоказ все, что тяготит.

– Ну ты и штучка, – заподозрила я.

– Хрясы полагают, что только идяне умеют принимать исповеди, – хитро прищурилась Яхгль. – Люди империи внушили себе, что мы вымогаем, а то и силой вырываем признания. Затем мы якобы начинаем управлять окружающими. Нас боятся и стараются использовать. Ты интересная. Ты вроде говоришь, и все сумбурно, и искренне… но сказанное требуется мне больше, чем тебе. Все верно, я слепа. С нюхом на людей у меня беда. И словно этого мало, есть еще моральные рамки. – Яхгль выдохнула навзрыд. – У идян рамки крепче брони крейсера империи. Сами Ика читали в моей душе и нашли мое поведение недопустимым. Как жить? Как велели они, не смогу. Как хочу, рамки не пустят.

– А отбежать в сторонку и отдышаться?

– Я отбежала, – криво улыбнулась Яхгль. – Рыг сказал, даже бойцам дозволяется отдых. Он мурвр. Мурвров никакой симпатией не пронять, они уважают лишь за дела и непосредственно. Ни рекомендации не работают, ни приказы, ни авторитет великих. – Яхгль вздохнула еще тяжелее. – Из-за меня Ика и Рыг приняли решение не замечать один другого. Кошмар.

Ой, держите меня… Хочу увидеть своими глазами, бросив все дела, как Рыг кое-кого с двух копыт в лоб не замечает. Но – не могу. Я выполняю план, первый в своей жизни настоящий план, к тому же одобренный Максом.

В коридорах родного габа так тихо, что аж жуть на душе поземкой и хочется раздобыть оружие. Так и вижу: из-за того угла сейчас выдвинутся грисхши, вон та дверь отъедет и покажет мне вид на розовую Барби. Лже-Сима с адски горящими глазами подкрадется и вопьется мне в шею, чтобы выпить из меня знание секретных планов… То ли атипичность моя сбоит, то ли я спеклась после выхухливания? Никто не выпрыгивает. Яхгль идет по середине коридора, глубоко, шумно дыша и иногда напряженно встряхивая головой. Она пояснила, что умеет брать на себя внимание, но дается это недешево. То есть все живые наблюдатели сейчас если смотрят на экраны, видят нас двоих, а замечают только ее. Их не посещает здравая мысль о том, что нарушается комендантский час. Или как называется у нас с габе ограничение на перемещение? Не важно, вон уже и знакомый фасад «Зарослей сафы».

Павр при виде подруги Симы замер, недоуменно поджав правую, еще в детстве поврежденную, ногу. Сложил хохолок, раскрыл, снова сложил, настороженно моргая и ничего не понимая, пока я не сказала ему, что все в мире вверх дном, но сам он держится и хвост пучком и хаер по ветру.

– Сима, хоч-чешь гринс-ч-кого? – в речь Павра прорвался щелкающий акцент.

– Глоточек. И жратвы две горочки, вот такие, – я показала холм выше своей головы.

– Сима, – успокоился Павр и умчался, чтобы вмиг явиться в сопровождении вереницы блюд с едой и колб с напитками.

Телекинез для официанта – это не прихоть, это профпригодность. Сафары не официанты, они вроде наших грузин, только старорежимных, без митингов и бандитизма, когда горские хлопцы пели, пили и тостовали гостей до беспробудности. Если бы враг нагрянул к столу, враг бы там и сдался, икая и считая алкалоидных белочек. Гостеприимство – оружие с неограниченной поражающей способностью… Хотя сафары врагов не угощают. Не подать напиток – это у них и есть ужаснейшее, несмываемое оскорбление.

Я думала и жрала с характерным чавканьем. Как же вкусно! Живучесть прямо взлетает по мере того, как надувается пузо.

Минут через пять я облизала пальцы и скороговоркой изложила план. Яхгль задумалась. Павр прикрыл глаза и вежливо промолчал. Еще через пять минут мы пошли навещать Тьюитя. Три сафара, двадцать подносов, сотня булькающих шаров и Яхгль впереди табора в роли поводыря. Я брела в середине, с цветным «ирокезом», наспех собранным из перьев, одолженных сафарами. Я была мало похожа на представительницу их расы, но рой колб и подносов замаскировал бы и трипса.

Перед медблоком нас встретили дрюккели, балдеющие от атипичности мирной демонстрации. Этого их рюкла я не знаю, но ребята крепкие и не глупые. Гравировки габ-различия на их спинах смотрятся так круто, что хочется потрогать. Вроде лазерных они, с переливом и объемностью.

– Запрет на перемещение группами, – проскрипел передовой дрюккель. – запрет на ночные выходы за пределы зоны проживания. Запрет на…

– Утром будет проведено вмешательство в мозг габмурга, – перебила Яхгль, голос у нее сделался мягкий, как лебяжий пух. – Представители расы сафаров подали запрос на исполнение ритуала призвания здоровья. Я передала запрос габралу Рыгу. Недавно получила просьбу сафаров ускорить церемонию и передала ее тоже.

– Поиск соответствия, – оживился дрюккель. – Имеется инструкция. Срок посещения одна доля суток. Шум недопустим. Ответственность за непричинение вреда пациенту возлагается на лицо расы идян, Яхгль.

Ума не приложу, чем Яхгль подкупила Рыга? Неужели она дерется круче Бмыга? Неужели умеет уворачиваться от таранного удара с двух копыт? Неужели… Топаю на дезинфекцию, прикусов язык. Глядишь, заболит – часть вопросов и отвалится от него.

Отвалилась… да все вопросы сдохли, едва я вошла в палату. Я конечно понимала, что Тьюить плох. Но ждала чего-то менее удручающего. Перо моего любимого круша смято, оно стало тусклое, редкое. Подпух весь вылез, где его не выбрили для медицинских нужд. Одна голова в коконе чего-то научного. Вторая в сплошном спагетти из полупрозрачных тончайших нитей. Виден мертво открытый, вытекший глаз… И рядом с глазницей пристроен вялый, полусухой, цветок энна. Он, кажется, стал меньше и прозрачнее, пока я не видела его. А Васька… Корпус в потеках расплава: в габарита стреляли много раз. Есть сквозные дыры. Ремонтный состав заделал часть повреждений, прочее – крошево и обмотанные ремонтной сектой узлы. Васька укутан в нитки, которые к нему тянутся от Тьюитя.

Пока я смотрела и скрипела зубами, перетирая неуместные комментарии, сафары разбрелись по палате и ловко развесили колбы-подносы так, чтобы блокировать стороннее наблюдение. Трое «не наших» – сиделки и врач —пялились на Яхгль, моргая исключительно несознательно. Павр начал монотонно щелкать на родном наречии, прочие ему вторили.

Значит, время пошло. И времени у меня мало. Я села, внимательно рассматривая корпус Васьки. Никто не знает, что за нитки соединяют его с крушем? Зато я знаю. Васька уже полгода до судорог боится перепрограммирования и иного вмешательства в сознание. Он уверен, что утратит атипичность, а это его пугает больше гибели. Наверное, так люди боятся на старости лет склерозов и альцгеймеров, лишающего нас личностности. Васька перелопатил столько материала по теме, сколько смог добыть при его и моих полномочиях. Васька от моего имени и еще от трех живых, в том числе Саида, вел переписку с научным сектором. Он установил: в империи есть метод экстренного реанимирования с подключением на мозг напрямую. Васька смог убедить хрясов принять его младшим паломником на путь ханха, чтобы изучить религиозный ритуал передачи великого текста о пути. Васька выведал от моего имени у трипсов их способ обучения молодняка мозговым вскармливанием. Васька все это обработал, привлекая консультантов через Игля. Кстати: где Игль, ведь он-то знает про нити… Не важно пока.

В итоге Вася доверил мне восстановление свое личности, если вдруг кто-то подло его перепрограммирует. У Васьки три сотни тюнинговых резервных емкостей самокопирования. Он откатывает копии непрерывно. Это, пожалуй, уже пунктик.

Борнепластинка управления цела. Протираю, целюсь пальцем и рисую: 2 х 2 = 8. Вообще-то восьмерка должна быть лежачая, Васька хотел намекнуть на бесконечность. Но я хохмы ради выводила восьмерки по-разному на тестовых восстановлениях. С тех пор ее можно рисовать под любым углом.

Все, ждем. У Яхгль на лбу пот, Павр щелкает ритуал по третьему кругу. Время утикивает все резвее. Когда уже хоть один годный накопитель сольет в Ваську его личность?

– Уть, – едва слышно выдохнул клюв.

– Ить, – еще тише проскрипел второй.

Тонкие нитки, соединяющие Ваську с габмургом, стали увядать и распадаться, искря напоследок. Я выхвалила из них цветок энна и прижала, бережно укрыла в ладонях. Энна теплый. Энна рад мне. Взаимно…

– Васька, – упрекнула я.

Изуродованный габарит остался тих и холоден. И нет рядом Шарпа, чтобы сунуть мне платок. Чертов универсум, где живые порой хуже и дурнее автоматики. Природных сотрудников в габе – хренова туча, и все мы обложались, а Васька вопреки мечте выжить насовсем и любой ценой, не себя задублировал во все три сотни накопителей… Или я уже ничего не понимаю.

Яхгль прыжком оказалась у голов круша, сразу видно – медик она по образованию и реальный мурвр по упертой привычке вцепляться в живых и не отпускать их на тот свет. Возится, делает полезное. Надеется… а я сейчас за габмурга спокойна. Но Васька не оживает.

– Павр, он не оставлял брелок с восьмерочкой?

Сафар отрицательно качнул хохолком, замялся и шевельнул руками. Это значит – вроде нет, но надо подумать.

– Поспрашивай. Может, кому и оставлял. А то хана Ваське, совсем хана.

Я пригорюнилась, нащупала ближнюю колбу и отхлебнула, не проверяя, что внутри. Крепкое! Мычу, мотаю головой… поминки, блин.

– Теперь мы соберем его, – Яхгль решилась порадоваться. – Саид настроил связи, а прочее, оказывается, было здесь все это время! Сима, я почти закончила. Сейчас будем исполнять твой план.

Идянка обернулась к зомбированной до состояния статуи медсестре. Напевным, ласковым тоном сообщила, что габмург Тьюить через час будет в сознании. Затем долго и нудно повторяла малопонятное о параметрах и условиях, а сама химичила в мозгах несчастной, наплевав на все рамки морали и этики.

Медичка, шало подергивая шей, побрела к дверям. Вышла и зашаркала по коридору, то и дело громко повторяя, что габмург жив и вот-вот очнется. Если я хоть что-то понимаю, особенно внятно эта курица радовалась, минуя палату лже-Симы. Я смотрела на Яхгль. Идянка пустыми глазами пялилась в невидимое мне. По спине ползали мурашки размером с гадюку.

– Воды, – очень тихо позвал голос, неотличимый от моего.

Медичка в коридоре споткнулась, чуть не упала и уткнулась лицом в стену, тяжело дыша и дергаясь, будто ей ноги спутали. После второго шепота о воде она перестала сопротивляться и вошла в темную палату. Я смотрела теперь на свои ладони. Левая держала емкость с водой. Правая по одному отжимала пальцы у левой, вразумляя ее к подчинению мой воле. Чертова самозванка! Во силища… дышим тихо, ни о чем по возможности не думаем, стараемся твердить молитву пути ханха, чтобы слиться с сонмом голосов и душевных движений хрясов, чтобы облегчить для Яхгль дело моей маскировки.

Дверь «моей» палаты открылась, выпуская медичку. Со зрачками по весь глаз, с белым, без единой кровинки, лицом. Женщина прошла к палате Тьюитья, не замечая никого из нас. Взяла правую руку габмурга и приложила запястьем к своей руке. Постояла. Кивнула и отвернулась, на ощупь пробираясь к своему обычному месту. Села и мгновенно заснула.

Движение пальцев Яхгль – и дверь нашей палаты закрыта. Я умоляюще смотрю на идянку. Она, хоть и не доу, понимает: указывает на рабочее место со стандартной сферой идентификации в подлокотнике. Такие места для референтов есть каждой палате, куда устраивают принимающих решения: как только Тьюитю полегчает, он сможет отсюда управлять габом, пусть и не в полном объеме. Сжимаю зубы, молюсь доброму боженьке и идентифицируюсь. В голове знакомо щелкает, щепуче щекочет – это очнулась система габ-контроля. Не знаю, как она отреагирует на то, что меня сейчас две штуки в зоне наблюдения. Обычно такое оценивается в течение пяти минут, затем вводится протокол сбора данных о сбое и дальнейшая их фильтрация, это еще минуты две. Оно и понятно: есть клоны, такие могут идентифицироваться группами и иметь равные параметры. Есть виртуальные дубль-версии сотрудников, создаваемые не вполне законно на случай отлучки с места дежурства. Есть «бродяги» – инспекционные проекции, высылаемые для контроля подозрительных территорий. И так далее. Система сперва убедится, что я не один из перечисленных штатных феноменов, и только затем поставит разумных в известность о том, что в габе что-то криво.

Так, я идентифицирована. Вижу свою переписку. Три секунды назад лже-Сима отправила габралу уведомительный пакет данных. Молодец, все как я хотела! «Уведомительный» – значит, он будет считан только после запроса со стороны Рыга. А запрос поступит, едва корабль отстыкуется от пирса. Тогда и только тогда наш габрал узнает, что «как бы Сима» отослана самими Тьюитем по срочному делу категории важности си-тар, а это вынудит Рыга связаться с габариусом Чаппой для отмены старта. То есть времени уйти в прыжок «Стреле» хватит.

– Сбегает, – шепнула я. – Умничка.

– Я дала ей возмущение с прицелом на панику, – признала Яхгль. Помолчала и добавила: – Она покинула палату. Удаляется. Старается быть нейтральной, мне плохо ее видно, сильная маскировка.

Пусть удаляется. Вскрываю уведомительный пакет, это же моя почта. Быстро читаю умный текст, не меняю ничего во лжи о поручении от Тьюитя. Вскрываю фальшивый, заранее сформированный отчет о тесте параметров корабля, это рутина, и лже-Сима вбила данные сразу, чтобы сократить время на подготовку к полету. Удаляю то, что следует по моему мнению. Вбиваю фрагмент, который я создала еще в Саду Тиа, версия три из семи заготовленных.

«ЧП! Вниманию габариуса. Сообщаю о факте выноса мозга с моего служебного корабля типа „Стрела“. Предварительное мнение по происшествию: кража. Предварительное решение по происшествию: принудительный автоматический контроль корабля на каждом габ-узле с захватом по выявлению в зоне ответственности».

И второе сообщение. Это привет мой габариусу, он поймет.

«Драгоценный высокий Чаппа! Примите со всей своей великодушной снисходительностью извинения недостойного сотрудника, исполнившего ненадлежащим образом контрольные процедуры. Понимаю, осознание глубины падения и скорбь моя не поднимут решение выше планки фир, и все же молю о снисхождении. Если будет то в вашей воле, сочтите предыдущее послание недействительным в виду выявления наличия мозга на его штатном месте».

Теперь все хозяйство из пары глупостей еще раз изучаем. Вскрываем блок с приоритетами и делаем глупость номер три, дабы довести конструкцию до равновесия. То есть занижаем вручную оба приоритета, якобы нечаянно путая символы. Именно так однажды сделал стажер габ-системы. Мне жутчайшую историю под секрету рассказал Тьюить, дело было полгода назад, когда я приуныла, очередной раз не справившись с задачкой по навигации и нуждалась в убеждении: я не худшая, я подаю надежды. Габмург пожалел меня. Он добряк, наш полноватый и немножко смешной круш, он старается казаться грозным, а наказывать сотрудников для него – это прямо трагедия. Спорим, Чаппа знает тот случай? Ведь ему пришлось все разруливать. Империя утратила право назначать атипичников сроком на пять циклов. Чаппа получил строгий выговор от своих же, от дрюккелей, поскольку отстаивал интересы габ-службы и не действовал в пользу инсектов ни прямо, ни косвенно, чтобы вырастить до десяти-пятнадцати циклов срок отлучения империи от выбора сотрудников.

Закрываю переписку и молюсь в едином со всеми хрясами порыве о даровании мне пути. Потому что если я через десять минут не сгину из пространства Уги, Симы Жук станет два экземпляра. Официально.

В облаке звякающих колб и дзынькающих подносов покидаю Тьюитя. Бреду по коридору, протискиваюсь в палату лже-Симы. Жду, пока удалятся Яхгль и сафары. Звяканье, шарканье, чириканье – все стихает вдали. Процокали дозорные дрюккели. Еще полминуты. Сейчас снаружи пусто.

Открываю дверь и бегу изо всех сил к портатору. Меня видно, но это не важно. За это не мне объясняться. Одним рывком вскрываю зону контроля. Вбиваю данные по точке назначения. Ввожу приказ на на передачу данных с приоритетом Тьюитя. И приказ на самоликвидацию узла по протоколу «ло», авральному во всех своих версиях. Я не тупее своей подделки, я тоже позаимствовала идентификацию у габмурга, так что приказы неизбежно будут выполнены. Прыгаю в круг, с ужасом ожидаю очередного прожаривания организма. Удар по мозгу, свет в туннеле, боль и на том свете, и на этом… и темнота.