История четвертая
Кое-что о чудесах
Худший день закончился слезно и мрачно. Паршивее всего то, что следующий за ним не стал лучше, я проснулась и сразу это поняла. Как будто в мире что-то хряпнуло – и по нему пошла трещина. Сколько я ни старайся делать вид, что универсум целенький, смотрю исключительно на эту трещину. Тошно мне. Стоит перед глазами казнь, режет нервы собственное бессилие и выбешивают до невменяемости пояснения минотавра, ничего не поясняющие, зато очень спокойные. Это его: «В шлак, плохо». Поставил квиппу, гад. Припечатал где-то в отчете начальству: союзник Альг был полезный, но весь вышел. Спасать не стоит, это невозможно.
Не могу ничего забыть. И хуже, не хочу. Раз невозможно спасать, значит – еще жив? Был бы мертв, так бы мне и сообщили: мол, скончался, мы ему посмертно благодарны. Я провернулась ужом с правого бога на левый и дальше по кругу. Тошно. Неужели здешние габ-безопасники взяли да и бросили человека? Которого уродовали и убивали у меня на глазах так, что никто бы не выжил. Хотя тут все не вполне люди, если по земным меркам. У Гюль вон – живучесть минотавру на зависть. Зря она, что ли, ползла под крышу, когда надумала самоубиться? Она спонтанная, но и расчетливая. Интеллект запросто не отрубишь. Посчитала, наверное. Высоту там, скорость, ускорение… Я слова кое-как помню, а она навигатор, она весь смысл сечет.
Кот сегодня серый – тоже переживает. Лежит возле бока и упрямо делает вид, что никакой он не морф. Просто спит тут и вот-вот пойдет лакать молоко.
– Ты чем питаешься, Гав?
– Мр-яу, – он открыл верхний непарный глаз и снова закрыл.
Типа – будь спокойна, дорогая хозяйка, я разберусь сам, надою молоко и воспитаю мышей.
В дверь сверхделикатно поскреблись. Не дожидаясь моего «иди к черту» проникли. Телепает меня Гюль, зараза, без всякого зазрения совести. Завтрак принесла. Поднос купила цветной. Суфле перевалила в миску из «Дна». Тоже устала от серости. Сама такая важная, прямая. Косы все расплела, соорудила на голове чалму из собственных роскошных волос.
– Утро, – поприветствовала я, проглотив первую порцию суфле и слово «доброе».
– Ты не так на мир смотришь, как я, – тихо сообщила Гюль, пристраиваясь на краешек кровати. – Я всю жизнь жила и было вокруг сложно, многослойно, неоднозначно. Я старательно себя обманывала. Снаружи никто не обманет так, как я сама изнутри, понимаешь? Все так делают. Так удобно, так принято. Вот ты про меня подумала: дура и ходит строем за божественным. Только я не дура. Я умная ходила. Я сама старательно не слышала, что меня не уважают. Я сама усердно не видела, что наш прайд давно стал… не тот. Клонировать людей можно, а вот восстановить то, что однажды объединило наших предков, наверное, нельзя. Может, моя первая версия правда безумно его любила. Может, его первая версия стоила этой любви. Но пока ты не посмотрела на меня и не пожалела меня, я не хотела ничего знать. Ты смотришь на мир, как будто он совсем простой. Ты видишь его, как в первый день. Для этого вас и привозят, настоящих. Если могут найти и выбрать. Свежий взгляд.
Я доела суфле и облизала ворованную ложку, которая, как и я, помнила живого веселого Тэя. Слова Гюль медленно приживались. От них, завтрака и общей слабости – тошнило. У меня интеллект тридцать один. Блин, почему я должна видеть мир сложным?
– Интеллект вообще загадка, к тому же он не идентичен понятию «разумность», – отмахнулась Гюль. – Они считают по сложности мозга, числу активных связей и проценту включения потенциала в работу. Только это все не важно. Если тебе сделать еще пять-шесть инъекций знаний и дать время их усвоить, значение вырастет до двухсот. Ты останешься та же. А может, вообще во вред пойдет. Я обколота навигацией так, что могу вручную делать переход, хотя это по идее вне биологических возможностей людей. И что? Это меня делает умной?
– У меня болит голова и без твоих рассуждений.
– Я кое-что вспомнила и решила, – строго сообщила Гюль. – Я закрыла дверь и попросила морфа полностью нас экранировать. Я предлагаю тебе совсем безнадежное дело. Вероятность успеха по-умному менее одного процента. Это оптимистичный вариант. Но если я права и чудеса бывают, можно попробовать попасть в шлак и иметь шанс оттуда выбраться. Не скоро и не обязательно получится, но иначе вообще нет вариантов.
Я отставила поднос и жизнерадостно кивнула. Женская интуиция по имени эмпатия орала в голос «да, да!». Ум молчал, ему рот заткнули.
Гав спрыгнул с кровати и стал бродить по комнате, громко имитируя мурлыканье. Он был здорово похож на обычного пятиглазого кота, особенно пока не начал прогуливаться по стенам и даже потолку. Гюль неотличима от человека, разве что цвет глаз меняет и смуглеет по настроению. Зато если ей отрезать для пробы руку, ведь отрастит в полчаса!
Могу ли я смотреть на окружающих иначе, относиться как-то по-другому, зная весь обман внешности? Нет. Она права, я вижу мир просто. Я даже не завидую никому. Смысл? Морфы почти вне закона, хотя справочник в моей голове утверждает: они живут на плечах и спинах каждого тысячного разумного. Это нелегально, но морфа ведь нельзя обнаружить. Он с носителем до смерти последнего, и переживает потерю отчаянно, на время впадает в шок – тогда его и отлавливают, и в камеру передержки… Вот ведь гадство.
Морфы сами выбирают носителя, и никогда не соглашаются на сделки. Это повод для ненависти и главное основание их нелегальности. Разве дознаватели той же империи простят морфам отказ сотрудничать? Вот и гнобят от злости.
Гюль я не завидую тем более. Умная, красивая, одаренная – и до сих пор не знает, мужик она или баба, или ей вообще не важно, кем быть. Не знает она, блин! Её так долго совершенствовали, что исходник оказался забыт. Так что они живучие, а я – человек. Дикий, первобытный. Ну, или, что куда более лестно – настоящий.
Может, Тэй потому и стал меня угощать, что рассмотрел этот талант. Мой талант. Оказывается, мало кто умеет просто смотреть и слушать, не отворачиваясь от странного. Это почти смешно и довольно грустно. В очень большом универсуме не так и много неравнодушных людей, готовых служить в габах и не вербоваться в шпионы, не выбирать покровителей и не разменивать свой дар человечности на аурум, окислитель и всякие иные условные ценности. Как я сказала Тэю? Тоска и любопытство, смешать но не взбалтывать. Я была искренней. Сгоряча.
– Я продала украшения, – продолжила Гюль, показывая запястья. – И с волос тоже, все. Продала окислитель из кладовки и тот, что получила вперед, подделав прошение от твоего имени. Нам хватит, чтобы заказать катер. Я могу в ручном режиме разогнать его и положить на курс. Нелегально, без запроса в габ-центре и контроля маршрута, а они проверяют все расчеты автоматики. Вася сказал, что согласен сделать прореху в наблюдении, нас отследят после точки возврата, не ранее. Окислителя хватит до места. И еще немного останется, часов на пять. Вася сообщит, где мы. Но вытащить нас не успеют. Все понятно?
– Да.
– Твой Тэй сказал про сектор ИА. Он, похоже, умный… был. Зачем бы зря упоминал то, что вовсе бесполезно, – Гюль вздохнула. – Скажи, он тебе как, божественный? На всю жизнь и без оглядки?
– Черт его знает. Мы толком не знакомы. Но что-то проскользнуло, признаю.
– А привязать к мачте и тупым ножом? – Гюль сделала большие глаза.
– Хватит во мне копаться, как в мусорном ведре! Мало ли, что я думаю и тем более не думаю, а просто вот оно бац – само всплывает. Не знаю. Вряд ли мы ужились бы. Но еще разок выпить «черную звезду»…
Я мечтательно вздохнула. Гюль расплылась в улыбке: опять влезла и читает меня без зазрения совести, по роже видно. Ну, что я могу с ней сделать? Сама в гости пригласила. От души. А она меня теперь тоже приглашает – от души. То ли повторно желает самоубиться, то ли правда верит в чудеса. Зачем лезть в историю, о которой все знают: это безнадега? Гюль доведет катер, морф вряд ли останется тут и помашет вслед нам лапой. На моей совести будут два трупа, не считая родного тела.
Когда меня увольняли с первого курса, ректор меня позвал и сообщил лично. Сказал еще зачем-то про какого-то самурая вроде, который прошел непроходимый полигон. Он не знал, что это невозможно. Ректор, вероятно, надеялся мне намекнуть, чтобы повторно подала документы. Но я не поняла. Тогда было еще рано. Сейчас, пожалуй, самый раз.
– Хорошо, что у меня интеллект тридцать один, – хмыкнула я, ощущая, что день делается цветным. – Все поймут: дура была – и дурой померла. Если что.
– Если что, – тихо согласилась Гюль. Поморгала своими сумасшедшими ресницами двойной длины. – Знаешь, я тебя немножко люблю. Не как часть прайда. Но мне тут уютно. Может, родственно. Хотя генетически у нас разница приличная.
– А прайд большой?
– Не знаю, – удивленно отозвалась она. – Это было частично слитное сознание, частично дробное. Я знала все его элементы, но не выделяла каждый. Я вообще редко всматривалась в привычное, доверяя слитности. Ты не обижайся, но я буду читать тебя, даже если запретишь. Мне плохо одной. Я не знаю, как смотреть. Не привыкла.
– Когда делаем глупость века?
– По быстрому, пока за ум не взялись, – встрепенулась Гюль. – Одевайся, у нас полчаса до расчетного времени сигнала от Васи. Он очень славный, хоть и габарит. Мечтает быть атипичным. Вскрыл склад и выдал два комплекта специальных костюмов. Его могут за это перекодировать. Я предупредила, а он твоим голосом поет какие-то глупости.
– Атипичность заразна, – отметила я.
– Хорошо бы.
Костюмы от Васи были почти неотличимы на вид от обычной формы. Впрочем, доверять надо не глазам, а себе в целом. Я вот не могу испытать страх и осознать сказанное мне Гюль – про один процент вероятности успеха. Мне сейчас так плохо, что я лопну, если хоть не попытаюсь исправить то, что вроде бы поздно выправлять – казнь. Пусть это глупо. Пусть похоже на аффект. Я хочу выбраться за пределы габа. Мне душно, мне больно думать, что весь их супер-развитый мир позволил пытать человека и убивать в прямом эфире. Что наш габ вне политики, и империи за все мерзости не дадут по носу.
Мы с Гюль быстро добрались до причала, она показывала дорогу и первый раз шла не за мной и не старалась двигаться шаг в шаг. Щеки горели, глаза прямо полыхали – ну, другой человек. Проснулась спящая красавица.
Катер оказался маленький, двухместный. Судя по всему, он числился, как корабль малого радиуса. Нам дали стандартное разрешение на облет габа и затяжной «пикник» в универсуме, я же в отпуске. Мне еще отечески посоветовали, щелкнув и вмешавшись в разговор: «Отдыхай-ить, полетай туда-сюда-ить. Звезды красивые». Я поблагодарила. Не такой он и петух, он даже почти орел. Стоило мне закричать – примчался спасать вместе с безопасником. Лично! А сколько у него в габе таких мелких сошек, как я? Да он в сто раз лучше чеканного герба, мой толстый шеф. Даже с залысинами на головах и немного обтрепанными крыльями.
– Ждем, – шептала Гюль с совершенно безумной улыбкой. – Ждем…
В ушах тихо свистнуло. Катер метнулся с места к безсветной дыре в космосе, видимой для Гюль и неразличимой моему зрению. Но меня включили в родственность, так она назвала это. Теперь я тоже немного читала – ну, сколько мне давалось.
На грудь положили плиту, прибавили вторую, третью. Костюм подумал и чем-то пленочным заламинировал мне всю кожу. Хорошо, а то было ощущение, что щеки лупят по ушам, а уши отползли к затылку и стали длинные, как у бассета. Морф тоже напрягся и держит спину, впитался в меня частично, так что сперва в глазах темнело, а теперь стало опять хорошо, внятно все видно. Его работа. Я мысленно поблагодарила. Он муркнул ответно.
Чернота сделалась близкой, набухла тестом, затем нас вроде как отрубило от универсума ударом ослепительного тесака – и метнуло вовне. На мировую разделочную доску, блин. Там нас замесило, раскатало, защипнуло – и шваркнуло далее, согласно рецептуре.
Плиты одна за другой рассосались. Морф остался держать спину. Ламинат чуть подогревал кожу и казался жирноватым – не знаю, почему, наверное, сознание глючит. Катер выплыл из сплошного сияния мировой духовки, как пирог на подносике.
– Готово, – сообщила Гюль. Хихикнула, – никто не думал так нелепо про переход. Мне понравилось.
Она пошевелила плечами, урезонивая кресло. Я тоже вырвалась из объятий своего мебельного маньяка. Тяжесть была слабая, едва намеченная. Мы плыли тихо, как лист по воде. Впереди постепенно проявлялся новый узор звезд. Совсем иной. И весь в тонких нитях серебряного сияния, словно прическа, украшенная сеточкой и головками жемчужных булавок.
– Эта сеть света – граница сектора ИА, – сообщила Гюль не без торжественности. – Пересекать её нельзя. Корабли медленно… растворяются. Но мы войдем, покинем катер и он сам скорректируется на выход, автоматика в нем сработает. А мы люди. Если затеваем глупость, автоматика не поможет.
– Заплыв за буйки, – согласилась я.
Катер миновал сеть, при приближении она замерцала ярче, предупреждая, – и распалась. Почти сразу пропал вес, совсем. Гюль гибко взлетела из кресла, подхватила меня под локти и отбуксировала к выходу. Я очухалась уже на границе пропасти по-настоящему бездонной, вцепилась в край борта.
– Может, останешься?
– Нет. То, что позади, – она показала на шлюз, – я знаю. Я оттуда хотела выпрыгнуть, путь даже в смерть. Без тебя опять полезу на балкон, если выживу. Мне станет неинтересно, понимаешь?
– А морф?
– Морфы упрямее нас. Поверь. Он тебе въелся в позвоночник так, что с костями отдирать будем.
Это я знаю, а вернее чувствую. Пришлось сдаться. Без особого сожаления я отпустила край привычного мира, в данном случае представленного катером. Загадочная штука – сознание. Мне хотелось лечь и вцепиться в надежное основание, когда я попала в этот их универсум и первый раз спиной ощутила бездонность. Я сбежала в шлюз, трусливо и без оглядки. Когда Тэй катал меня на катере, я так ловко злились, что нашла сто один повод не глянуть за борт. Имя всем поводам – тот же первобытный страх. Но у него есть изнанка. Чем сильнее я боялась, тем отчаяннее хотела обернуться и нырнуть в это – бездонное. Отгораживалась от бредового желания, прятала его в дальний угол сознания и накрывала ветошью сиюминутного. Я человек, мое дело жить в атмосфере и стоять на грунте. Так? Конечно…
Гюль оттолкнулась и мы, медленно вращаясь, стали удаляться. Шлюз закрылся. Чуть погодя маленький и со стороны очень ладный катер включил освещение, вроде как очнулся. Автоматика провела оценку положения и во всю дурь врубила аварийный режим. Катер суматошно вильнул и сгинул за сетью, мигнувшей ему прощально.
Мы остались в пустоте совершенно одни. Будь я нормальной – ну, как положено ничтожной квиппе, исправно не вылезающей из своей клетки – я бы сейчас паниковала. Увы для носителя Чаппы, я определенно не в себе.
Универсум здесь густел первозданной тьмою, не разбавленной близким светом звезды, отблеском хоть какой захудалой планетки или, в крайнем случае, – темным боком габ-порта. Он покоился настоящим океаном, и я смотрела на него, как сумасшедший Робинзон, который дома вкалывал, вкалывал без отдыха и, потерпев крушение, балдеет от перспектив необратимого и предрешенного отпуска. Это – свобода. Порой вообще не важно, сколько запросят за такое. Вы вдохните разок, и тогда узнаете, оно вам надо? Я вдохнула. Мне, оказывается, было очень даже надо.
Океан чуть покачивался и плыл перед потрясенным взглядом, я смаргивала слезинки, мешающие видеть все резко, внятно. Бездна черна и прозрачна, как ни одно земное море. Я в этом ламинате Васиного костюма на лице – будто голову опустила внутрь универсума и вижу его, саму поверхность рядом и невесть что – в недрах. Текучее, загадочное, слоистое. Может, это водоросли? Ну – косморосли то есть. Дотянуться бы. Я наверняка успею. Надо извернуться, нырнуть… Когда я попробовала сунуться глубже, почти сразу увидела идущее к поверхности гигантское тело. Кит. Блин, я на Земле их в кино-то видела раза три, а чтоб рядом… Кит приближался, слегка светился – так показывают обычно южные моря с этими, не знаю названия, а по сути он – и морские светлячки и проявляют все, что движется. Кит оказался совсем рядом, я очень хотела увидеть его морду…
И мне врезали по собственной моей морде со всей дури, аж голову мотнуло назад и садануло обо что-то твердое.
– Сима! Си-ма!
Видение нехотя растворилось, прощально рассыпав в сознании брызги чего-то пенного, шипучего – шампанского с хвоста кометы, наверное. Я проморгалась. Лежу на спине на плоском и прохладном. Волосы на затылке болят: их норовит выбрать злобная Гюль, которая перепутала меня с репкой, а себя с трудолюбивым дедом из сказки. Она борется за урожай из моих лохм всеми силами: орет, и лупит опять по моему лицу, которое ни разу не мяч для волейбола.
– Отстань, убивца, – попросила я.
– Сима, – она уронила мою больную голову на жесткое и села рядом, мешком свалилась. – Прости. Я все просчитала, но забыла проверить, как переносят чистый универсум люди твоей расы. К тому же не инициированные, понимаешь? Ну, вы не выходили так далеко от своей планеты и вам не дали… настройку. Пять часов у нас запас по окислителю, я так думала. А тебя скрутило сразу, воздух не был значимым фактором. Воздуха нам хватало.
Она еще что-то бормотала, норовила посчитать на пальцах, хмуря роскошные брови и ругая себя за неосмотрительность. Я злилась. А вам бы было приятно понять, что вас обманули, использовали? Что вас повезли на смерть, хотя твердо верили – угрожает вам в худшем случае укус комарика. Малярийного, блин. Без вакцины, которую ей вкатили врожденно, а мне и укол не поможет.
– Давай, сознавайся, – посоветовала я. – Я тебя прощу, наверное. На первый раз. Если плакать будешь жалобно.
– Корабли ИА не допускают присутствия иных транспортов в своем секторе, – выдавила Гюль, покосившись на меня. – Но всегда спасают людей. Были прецеденты, после двух аварий они доставляли эвакуационные капсулы в ближние габ-порты. Но если аварию подстроили и настоящей угрозы нет, просекают на раз. Не появляются. У нас была угроза жизни, к тому же ты получила от меня вводную с указанием полного уровня риска, ты должна была бояться и излучать страх. Через четыре часа нас бы точно нашли.
– Почему я это подозревала?
– Потому что ты эмпат. Риска почти не было в моем понимании, была простенькая ловушка для корабля. И вдруг – он вынырнул сразу! Я себе не поверила. Потом, когда тебя уже засунули в систему восстановления, гляжу: убила тебя премудрая Гюль… Почти совсем. Надо было внимательнее проверить параметры живучести по лучевому и силовому векторам. Там же ноль, ну чисто – ноль. Ужас. Вы совсем еще детсадовская раса, не прошли развертку второго типа.
– Но я жива.
– Тебя ускоренно развернули. – Гюль залилась слезами, как в первый день, ну прямо восплакала, блин. И сразу вспомнила сравнение, свое же собственное из того дня. – Мы не уме-ем! Ни-икто не уме-ет! Это уровень старши-их, понимаешь?
– Нет, но мне пофиг, – отмахнулась я, и села.
Костюм с меня сняли, обрядили в нечто короткое, радужное и вроде симпатичное. Только я больничную робу просекаю в любом цвете. Это она и есть. Меня точно лечили, и серьезно. Но я иду на поправку. Хотя в голове такое творится, хоть опять ею колоти об твердое – может, тогда лишние мысли высыплются, а толковые примнутся. Я осторожно постучала себя по гудящему лбу. Не помогло. Хлопнула открытой ладонью, посильнее. Гюль испуганно на меня уставилась, забыв закрыть рот.
– Где кит?
– Кто?
– Красивый такой кит. Крупный. И плавники, знаешь – с зазубринками вроде. Светится немножко. Я видела его, пока ты не начала меня лупить и будить. Хочу кита.
– Вот, – Гюль махнула руками. – Везде. Корабль, понимаешь? Мы в нем. Он нас слопал и везет домой, в габ-порт. Наверное. Хотя он никому свои планы не сообщил. Этот, который тебя лечил, наорал на меня, наречия не знаю, но мысли он показал. Сплошь ругань. Зол был – страшно. Хотел меня не спасать, но закон есть закон.
– Где он?
– Там, – махнула рукой Гюль. – Там навигационный отсек, он же главный нервный узел, он же мозг. Не знаю, не смотри так. Технологии кэфов вне моего понимания. И он все равно не появится, ты же цела.
Вот стану я второй раз верить ей, если я и в первый ни на ноготь не поверила? Гюль до настоящей атипичности не ближе, чем Васе. Она привыкла к прайду, то есть к следованию за лидером. Она просто не могла попытаться грохнуть меня, ей одиночество хуже смерти. А моя смерть – хуже одиночества… За спиной со всхлипом вздохнули: подтверждает, очередной раз втиснувшись в мои не особо умные мысли. Пусть её. Глядишь, своими глупостями обзаведется.
Коридор начался от указанной двери типа «шторка», изогнулся и уперся в красивую сплошную стену янтаря. Полированного, с прожилками зеленоватого молока и сочными медовыми полостями, прозрачными – и непроницаемо глубокими. Я вежливо постучала по преграде.
– Уважаемый кит! У нас в авиации принято баловать пассажиров в первый полет. В кабину к пилотам пускать или хоть в бизнес-класс. – Я подумала и подмигнула стене. – То есть, это не совсем правда, это скорее слухи. Но вы же не какая-то занюханная авиакомпания. Вы лучший в мире кит. Я себя чувствую лет на семь и хочу праздник. Пожалуйста.
Янтарь внутри всколыхнулся, стал похож на кубики льда в темном дорогом алкоголе. Меня от зрелища слегка развезло, уж больно крутилось красиво и сложно. Я так и провалилась вперед, когда преграда исчезла. Несчастный кит меня был вынужден ловить, как вышибала – пьяного гостя.
– Простите, – смутилась я.
– Бывает, – подумал он.
Прямо на душе посветлело. Хоть один нормальный инопланетянин. Как их показывают в земном кино. Рослый, стройный, большеглазый. Лоб высоченный, кожа молочно-белая, приятного тона. Глаза чернее универсума и в них эта штука, как у Тэя – бездонность.
– Спасибо, – сказала я, глазея изнутри на шар рубки и чуть покачиваясь в мягком кресле. – Как тут хорошо.
– Могу я еще раз поинтересоваться китами? – спросил он, на сей раз вслух.
Я закрыла глаза и старательно подумала о китах все, что знаю. Я вообще в плане знаний человек компактный. Раз – багаж весь выставлен на обзор. Мало его, багажа. Мне стыдно, но теперь поздно что-то менять в прошлом. Школа, телевизор и кино. Немного случайных книг в тот год в институте, еще немного – во время дежурств, когда было скучно. И все…
– Надо навести справки, – улыбнулся очаровательный инопланетянин маленьким, но выразительным ртом. Безгубый, а злобности нет, даже странно. – Я определил планету, спасибо. Полагаю, там есть наблюдатели расы кэф. Они покинули дом, – тут взгляд хозяина рубки потускнел от огорчения, – таков удел старших. Мы остались оберегать дом, таков удел верных.
– Вы не кэф?
– Можешь звать меня Кит, – улыбнулся он. – Я суть корабля, он – моя оболочка. Еще я экстракт памяти и воли первого капитана. Хорошо, что у корабля опять есть имя. Мы немного устали быть сами по себе.
– Так прилетели бы в габ, поболтать, просто так, по-соседски, – ляпнула я. – Простите. Ну, вы в курсе моего интеллекта. Вот я и горожу.
– Корабли расы кэф – мечта империи, тайно желающей господства, – улыбнулся он с долей грусти. – Мечта Дрюккеля, чиновные носители вели бы инспекцию непрестанно, имей они доступ без ограничения дальности и маршрута. Научный сектор желает нас разобрать, расщепить до последнего элемента и познать. Мы очень всем нужны. Только… не по-соседски. Приятно встретить человека, которому от нас ничего не надо… почти. Но то, что в твоей голове, умещается в границы добрососедства.
– Вы нас везете в габ?
Он чуть помолчал, отрицательно качнул головой на гибкой длинной шее – так роскошно получилось, прямо танец, а не движение. У него нет волос, зато по черепу идет едва заметный гребень, и сейчас он приподнялся сотнями радужных пушинок…
– Нам самим много чего хотелось бы сделать, как ты хорошо сказала, по-соседски. Мы храним верность ушедшим. Этот сектор – их дом, а разве хорошо, когда дикари лезут с отмычками в чужой дом? Они ведь будут громить и воровать, именуя это исследованием и прогрессом… Кэфы ушли, и вряд и вернутся. Но дом должен быть цел. Это дань уважения. Мы отдаем дань. Мы помним законы. Не вмешиваться в дела младших. Не влиять на расстановку сил у младших. Спасать терпящих крушение в наших пространствах. Но мы устали от тишины. И мы хотели бы немного усложнить толкование закона. – Он посмотрел на меня так, что я ощутила себя прозрачной. – Есть дело для сотрудника габ-порта. Мы не вмешиваемся, нам нельзя. Тебе можно. Но без меня не добраться и не успеть. К тому же умного там сделать нельзя, все умное уже совершено, и подлое тоже. Посмотришь своим странным взглядом, хорошо? Нам говорили, что умеешь видеть, как подобает габ-сотрудникам.
– Да охотно. А можно связаться с моим гамбур… то есть габмургером? Нам Вася дал костюмы, его могут за это перекодировать.
– Вот именно это и интересно, – улыбнулся Кит. – ты думаешь о том, что иным совсем не важно.
Он кивнул серой стене, открывая в ней коридор. Гюльчатай с видом просветленного буддиста, узревшего сияние истины, проникла в рубку и замерла, едва не перегорев от восторга. Кит перевел взгляд на другой сектор шара. Там обозначился мой шеф, клокочущий обоими клювами.
– Ить!
– Уть-уть!
– Уважаемый габмургер, только усилиями габарита Васи мы попали сюда, – соврала я. – вы уж его не ругайте, он старался, как мог… атипично. Нас попросили оказать содействие.
– Ить… да-а… – пропищал шеф, во все глаза созерцая Кита. – Честь-ить для порта. Посещение ожидать ли нам-ить?
– Я не могу не вернуть ваших служащих, – пообещал Кит. – Но я не обязан указывать маршрут.
– Нет-уть, – отмахнулся шеф. Он умеет улыбаться клювом! – Ждем в гости-уть. Всегда есть-уть место у седьмого причала. Спокойного перехода.
Кит кивнул и погасил сферу с экзальтированным шефом. Немного поколдовал, шевеля длинными изящными пальцами – и вокруг стал универсум, отделанный дугами янтарных рам.
– И что во мне есть такого, чтобы меня спасать и брать на борт? – поразилась я.
– Только то, что я при этом никому и ничего не должен, – отозвался Кит. – Это редкость. Еще полцикла, и, возможно, ты тоже заведешь покровителей, связи, обязательства и осознаешь тонкие нюансы влияния. Тогда станешь нам опасна. Мы верны кэфам, они не вмешиваются. Мы тоже. Мы не союзники и не враги, только соседи. Пока ты умеешь это понять. Надолго ли? Не знаю.
– Я все не так придумала, – отчаялась Гюль, осторожно занимая выросшее из ниоткуда кресло.
– Порой результат важнее замысла, – утешил Кит. – Это нарушение границ сектора было кстати. Я проснулся. Так приятно быть замеченным, как живое создание. Кит… Мне нравится аналогия. Мне нравится вид того маленького океана, бескрайнего в своих масштабах. И мне нравится что вы… не китобои.
Звезды суматошно метнулись, рядом возник габ – я вроде бы узнала его. Катер умчался от нас к шлюзовым воротам.
– А что такое шлак? – вспомнила я главное.
– Герметичная система, – пояснил совсем непонятно Кит. – Создана кэфами для погружения в себя и самоизоляции.
– Находится на границе империи и трассы глоп-фактора, – добавила Гюль. – Используется уже сотни три циклов в качестве зоны финальной изоляции живых с неприемлемыми для универсума искажениями разума, эмоциональной, поведенческой и психической структур. Не зафиксировано ни одного возврата носителей ДНК, отправленных туда.
– Тюрьма, – тихо ужаснулась я.
– Тоже мне, взрослые расы, – покривился Кит. – Им оставили действующую зону третичной развертки разумного – а они употребили… по назначению. Сима, а тебе зачем шлак?
– Изъять оттуда разумного, – пояснила Гюль быстрее меня.
– Доставить могу, проверить исправность внутреннего порта приема могу, – прикинул Кит. – Провожу внизу, по поверхности. Но там очень особенное место. Не обязательно вы найдете искомого. И не обязательно он будет прежним. Но я заинтересован. Возможно, наш долг состоит в закрытии этой зоны. Оставлять доступ к третичной развертке искаженных сознаний? Это безответственно.
Я проморгалась. Вот что он сейчас сказал? Что все расы, блин, взрослые в универсуме ровно так, чтобы королевской печатью колоть орехи. Это я поняла. Что печать у придурков отберут – это им поделом. Что на орехи никому не дадут. Это обидно. Лично я бы одному малознакомому тэю с наклонностями эсэсовца дала на орехи, догнала и еще добавила.
– Вы занятное существо, Сима, – отметил Кит, трогая пальцами звезды, как будто они – игрушки. – Обычно не принято так упрямо назначать себе врагов. Они сами появляются, поверьте. Впрочем, это ваше время. Так хорошо быть молодой расой и иметь право на любые ошибки. Взрослым надо думать о правильности и цене компромиссов. Старые обременены гуманностью и желанием отдать знания, не навредив. Вы исключительно свободны. Я, тень давно ушедшего кэфа, прожившего бессчетные циклы в период старости своей расы, даже немного завидую.
– Куда мы летим? – уточнила Гюль, жадно изучая движения пальцев и всматриваясь в звезды. После касания избранные мерцали ярче, образуя сложную сеть узора.
– Сектор старых рас, – Кит посмотрел на меня, прищурил огромные глаза и порылся в моем сознании, подбирая аналогию. Подумал её: – Дачи пенсионеров.
Картошка, гладиолусы, дощатые заборчики, кряхтящие тетки с тяпками и мужики, задумчиво медитирующие на извазюканные в грязи кишки автомобильных подкапотников… Маленькие собачки, урчливые коты, всепролазные гастарбайтеры, тырящие пилу и за пятьсот рублей готовые пилить без неё. И еще грустные взгляды: не едут ли младшие, им бы сырников напечь и стариковских всякостей вместо сметаны – на приправу… Это дачи.
Как такое может смотреться в масштабах универсума?
