3

Жаворонок не помнил, как умер.

Его служители, однако, твердили, что смерть была крайне воодушевляющей. Благородной. Величественной. Геройской. Возврат случался, только если субъект выказывал смертью великие людские добродетели. Вот почему Радужные тона посылали возвращенных обратно: пусть станут примерами и богами для живых.

Каждый бог что-нибудь воплощал. Идеал героической гибели, которой он пал. Жаворонок умер, проявив невиданную отвагу. По крайней мере, так сказали ему жрецы. Жаворонок не помнил ни самого события, ни своей жизни до превращения в бога.

Он тихо застонал, неспособный спать дальше. Перекатился на бок и сел на величественном ложе, чувствуя слабость. Видения и воспоминания роились в его мозгу, и он встряхнул головой в попытке согнать сонный туман.

Вошли слуги, безмолвно откликнувшиеся на нужды своего бога. Он был в числе младших божеств, так как возвратился всего пять лет назад. При Дворе богов обитало дюжины две божеств, и многие были гораздо важнее – и политически намного грамотнее, – чем Жаворонок. А выше всех стоял правитель Сьюзброн, Бог-король Халландрена.

Несмотря на молодость, Жаворонок удостоился огромного дворца. Спал в опочивальне, драпированной ярко-красными и золочеными шелками. Во дворце были десятки покоев, все разукрашенные и обставленные по его вкусу. Сотни слуг и жрецов обслуживали его, и не важно, хотел он их видеть или нет.

«И все потому, что я не понимал, как умереть», – подумал он, когда встал. Слегка закружилась голова. Сегодня его праздник. И пока он не поест, сил не прибавится.

Приблизились слуги, принесшие одежды ослепительно-яркие – позолоченные и красные. Вступив в его ауру, каждый слуга взрывался красками – кожа, волосы, одежда, экипировка. Никакие красители не могли дать столь насыщенные тона. Таково действие врожденной биохромы Жаворонка, его дохов хватило бы на тысячи человек. Он не считал это особо ценным. Он не мог использовать их для оживления предметов и трупов; он был богом, а не пробуждающим. Свой дох он не мог ни отдать, ни даже одолжить.

Разве что однократно. Но это его убьет.

Слуги продолжили свое дело, облачая его в роскошные одежды. Жаворонок был славным малым и вдвое выше любого из его окружения. Он также был широк в плечах и незаслуженно мускулист, если учесть проводимое в праздности время.

– Хорошо ли спалось вашей милости? – осведомился голос.

Жаворонок обернулся. Лларимар, его верховный жрец, – высокий, тучный мужчина в очках, со спокойными манерами. Его кисти почти полностью скрывались в широких рукавах красно-золоченой рясы, и он держал толстый фолиант. И ряса, и книга ярко вспыхнули, как только вторглись в ауру Жаворонка.

– Я спал великолепно, Шныра, – зевнул Жаворонок. – Сплошные кошмары и смутные грезы – все как обычно. Замечательно отдохнул.

– «Шныра»? – вскинул брови первосвященник.

– Да, – подтвердил Жаворонок. – Я решил дать тебе новую кличку. Шныра. По-моему, подходящая: вечно шныряешь вокруг, суешься во все подряд.

– Почту за честь, ваша милость, – ответил Лларимар, присаживаясь на стул.

«Во имя цвета – да можно ли его разозлить?» – подумал Жаворонок.

Лларимар открыл фолиант.

– Приступим?

– Валяй, раз надо, – сказал Жаворонок.

Слуги закончили повязывать ленты, застегивать пуговицы и расправлять шелка. Каждый с поклоном удалился к стене.

Лларимар взял перо.

– Итак, что вы запомнили из сновидений?

– А, да ты сам знаешь. – Жаворонок, ленясь, снова плюхнулся на кушетку. – Ничего стоящего.

Лларимар недовольно поджал губы. Новые слуги начали вносить разнообразные кушанья. Обыденную, людскую еду. Жаворонок, будучи возвращенным, на самом деле не нуждался в таких вещах – подобная пища не придавала сил и не снимала усталость. Она была только потворством. Скоро он отобедает кое-чем намного… божественнее. И укрепится достаточно, чтобы прожить очередную неделю.

– Ваша милость, потрудитесь запоминать сны, – потребовал Лларимар, как обычно учтиво, но твердо. – Не важно, сколь незначительными они кажутся.

Жаворонок вздохнул, смотря в потолок, украшенный, разумеется, фреской. На этой изображались три поля, окруженные каменными пажитями. Видение его предшественника. Жаворонок закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться.

– Я… шел по берегу, – произнес он. – А корабль отчаливал без меня. Не знаю, где это происходило.

Перо Лларимара принялось быстро царапать. Наверно, он усмотрел в воспоминании многие символы.

– Были ли там какие-нибудь цвета? – спросил жрец.

– Парус на корабле был красным, – ответил Жаворонок. – Песок – бурым, конечно, а деревья – зелеными. Мне почему-то кажется, что и вода в океане была красная, да и корабль тоже.

Лларимар исступленно записывал – он всегда волновался, если Жаворонок припоминал цвета. Возвращенный открыл глаза и уставился на потолок с его яркими полями. С ленцой потянулся и взял у слуги с тарелки несколько ягод.

Зачем скупиться и скрывать от людей свои сны? Он был не вправе жаловаться, даже если считал глупостью суету вокруг своей особы. Ему отчаянно повезло. Он обладал божественной биохроматической аурой, телосложением, которому позавидует любой мужчина, а роскоши хватало на десяток королей. Права дуться у него меньше, чем у кого бы то ни было.

Загвоздка заключалась лишь в том, что… короче говоря, он, наверное, единственный в мире бог, который не верил в себя.

– Было ли что-то еще в этом сне, ваша милость? – осведомился Лларимар, оторвавшись от книги.

– Там был ты, Шныра.

Слегка побледнев, Лларимар выдержал паузу.

– Там был… я?

Жаворонок кивнул:

– Ты извинился за то, что постоянно докучаешь мне и не даешь распуститься. Потом принес большую бутыль вина и сплясал. Это было поистине славно.

Лларимар наградил его сумрачным взглядом.

Жаворонок вздохнул:

– Нет, больше ничего. Только судно. Даже оно уже тает.

Лларимар кивнул и встал, напугав слуг и заставив тех отпрянуть, хотя они, конечно, остались в комнате, держа наготове блюда с орехами, вином и фруктами.

– Тогда, ваша милость, не будем откладывать? – спросил Лларимар.

Жаворонок вздохнул и утомленно поднялся. Слуга метнулся, чтобы поправить застежку, которая разошлась, когда бог садился.

Жаворонок пошел бок о бок с Лларимаром, возвышаясь над жрецом на добрый фут. Однако мебель и дверные проемы подогнали под возросшие габариты возвращенного, так что неуместно низкими выглядели жрецы и прислуга. Жаворонок с Лларимаром переходили из покоев в покои, не пользуясь коридорами. Те предназначались для слуг и окружали здание по периметру. Жаворонок шагал по пышным коврам, сотканным в северных государствах, мимо прекрасных сервизов и прочей посуды, доставленной из-за Внутреннего моря. Каждое помещение украшали картины и каллиграфически выписанные стихи – творения лучших художников Халландрена.

В центре дворца находилась небольшая квадратная комната, расписанная красками потемнее – синими, густо-зелеными и кроваво-багровыми без красных и золотых цветов Жаворонка. Каждый цвет – истинный, самостоятельный оттенок, и различить его позволяло только третье повышение.

Едва Жаворонок ступил в комнату, краски ожили. Они стали ярче, гуще, при этом оставаясь темными. Бордовое теперь выглядело более настоящим бордовым, ультрамарин – более насыщенным ультрамарином. Темное и одновременно яркое – контраст, создать который мог только дох.

Посреди комнаты стоял ребенок.

«Почему всегда ребенок?» – подумал Жаворонок.

Лларимар и слуги ждали. Жаворонок шагнул вперед, и девчушка глянула в сторону пары жрецов в красном и золотом облачении. Те поощрительно кивнули. Нервничая, девочка вновь повернулась к Жаворонку.

– Ну-ну-ну, – произнес Жаворонок, пытаясь говорить ободряюще. – Бояться-то нечего.

Но девочка все-таки задрожала.

В памяти Жаворонка всплыли нотации Лларимара, который твердил, что это вовсе не нотации, ибо никто не читает их богам. Не следовало бояться возвращенных богов Халландрена. Боги были благословением. Они прорицали будущее, вели за собой и являлись источниками мудрости.

Чтобы существовать, им было нужно только одно.

Дохи.

Жаворонок колебался, но слабость добралась и до головы. Она закружилась. Украдкой выбранив себя, он опустился на колено и заключил лицо девочки в свои лапищи. Та залилась слезами, но четко и внятно, как научили, произнесла положенные слова:

– Моя жизнь – к твоей. Мой дох – стань твоим.

Дох вылетел облачком. Он прополз по руке Жаворонка – контакт был необходим, – и возвращенный втянул его. Слабость исчезла, головокружение улетучилось, сменившись кристальной ясностью. Он ощутил себя бодрым, воскресшим, живым.

Девчушка потускнела. Цвет ее губ и глаз слегка увял. Каштановые волосы отчасти утратили лоск, щеки стали бледнее.

«Ерунда, – подумал он. – Большинство людей даже не понимают, что лишились доха. Она доживет до старости. Будет счастлива. Семье хорошо заплатят за ее жертву».

А Жаворонок проживет очередную неделю. Поглощенный дох не усилил его ауру, и это было еще одним отличием возвращенных от пробуждающих. Последних порой рассматривали как низшие, рукотворные подобия возвращенных.

Без еженедельного доха Жаворонок умрет. Многие возвращенные, оказавшиеся вне Халландрена, жили всего восемь дней. Однако с дарованным раз в неделю дохом возвращенный мог жить бесконечно, не старея и получая ночные видения, в которых предположительно прозревалось будущее. Так и возник Двор богов с многочисленными дворцами, где богов выхаживали, охраняли и, главное, кормили.

Священники поспешили вывести девочку из комнаты. «Для нее это ерунда, – снова внушил себе Жаворонок. – Сущий пустяк…»

На выходе они встретились взглядами, и он увидел, что искорка в ее глазах погасла. Она стала бесцветом. Тусклой, или выцветшей. Человеком без доха. Тот больше не разовьется. Жрецы увели ее.

Чувствуя себя виноватым за внезапный прилив сил, Жаворонок повернулся к Лларимару.

– Ладно, глянем на подношения, – сказал он.

Брови Лларимара взлетели над очками.

– Вы приспосабливаетесь стремительно.

«Я должен хоть что-то отдать, – подумал Жаворонок. – Пусть даже безделицу».

Они миновали еще несколько красно-золотых комнат, идеально квадратных, с дверями со всех четырех сторон. У восточной части дворца вошли в другую, длинную и узкую. Стены увешивали картины и полотнища со стихами. Слуги остались снаружи; один Лларимар последовал за Жаворонком, когда бог шагнул к первому изделию.

– Итак? – спросил Лларимар.

Это была пастораль, изображавшая джунгли с поникшими пальмами и красочными цветами. Жаворонок узнал их, потому что видел такие растения в садах вокруг Двора богов. А в джунглях он никогда не бывал – по крайней мере, в нынешнем воплощении.

– Приличная картина, – ответил Жаворонок. – Не совсем в моем вкусе. Нагоняет мысли о внешнем мире. Хорошо бы там побывать.

Лларимар насмешливо взглянул на него.

– А что? – не понял Жаворонок. – Двор иногда надоедает.

– Вина-то в лесу немного, ваша милость.

– Я могу приготовить. Ферментировать… что-нибудь.

– Не сомневаюсь, – сказал Лларимар, кивнув подручным, оставшимся снаружи.

Младший жрец записал высказывание Жаворонка о картине. Где-то в городе жил заказчик, искавший благословения Жаворонка. Возможно, его желание было как-то связано с отвагой – клиент подумывал жениться или был купцом и собирался заключить рискованную сделку. Жрецы дадут толкование мнению Жаворонка о картине и сообщат заказчику предсказание – доброе или дурное – вкупе с точными словами, которые произнес Жаворонок. В любом случае сам акт посылки картины богу сулил заказчику известную удачу.

Якобы.

Жаворонок двинулся прочь от картины. Младший жрец метнулся, чтобы ее снять. Скорее всего, заказчик не написал ее сам, а поручил мастеру. Чем краше изделие, тем лучше отзывались боги. Впору было вообразить, будто грядущее определялось суммой, которую клиент платил живописцу.

«Поменьше цинизма, – подумал Жаворонок. – Без этой системы я умер бы пять лет назад».

Пять лет назад он и умер, хотя по сей день не знал от чего. Была ли его смерть поистине геройской? Может статься, все разговоры о его прошлой жизни оказались под запретом, дабы никто не проведал, что в действительности Жаворонок Отважный скончался от желудочных колик.

Младший жрец исчез вместе с рисованными джунглями. Картину сожгут. Такие подношения создавались специально для конкретного бога, и видеть их мог только он да несколько его служителей. Жаворонок подошел к следующему произведению искусства – стихотворению, начертанному ремесленным шрифтом. Когда Жаворонок приблизился, цветные точки сделались ярче. Халландренский ремесленный шрифт представлял собой особую систему письма, которая опиралась не на форму, а на цвет. Каждая цветная точка соответствовала отдельному звуку халландренского языка. Сочетание двойных разноцветных точек давало алфавит – кошмар для дальтоников.

В таком заболевании признались бы немногие в Халландрене. По крайней мере, так слышал Жаворонок. Хотелось бы ему знать, известно ли духовенству, как много болтают о внешнем мире его боги.

Стихотворение было не ахти. Очевидно, его сочинил невежда и потом заплатил кому-то за перевод на ремесленный шрифт. Это изобличали простые точки. Настоящие поэты использовали более сложные символы, изменявшие цвет непрерывные линии или цветные глифы, которые складывались в картины. Много чего можно сделать с символами, способными преображать форму, не теряя при этом смысла.

Правильное чтение цветов было тонким искусством, требовавшим третьего, а то и большего повышения. С таким числом дохов человек обретал способность безупречно различать оттенки – точно так же, как второе повышение наделяло его идеальным слухом. Возвращенные достигали пятого. Жаворонок не ведал жизни без умения мгновенно распознавать тончайшие оттенки и звуки. Он мог отличить чистую красную краску от той, куда добавили всего каплю белой.

Он отозвался о стихотворении невежды с посильным одобрением, хотя обычно стремился быть честным при осмотре подношений. Это казалось ему долгом и почему-то было одним из немногих дел, к которым он относился серьезно.

Они продолжили обход, и Жаворонок высказывался о разнообразных стихах и картинах. Сегодня их было необычно много. Какой-то неизвестный ему праздник? Когда они достигли конца экспозиции, искусство утомило Жаворонка, хотя его тело, заправленное дохом ребенка, осталось сильным и бодрым.

Он остановился перед последним художеством. Это была абстракция – стиль, недавно набравший популярность, особенно среди картин, посылавшихся Жаворонку, поскольку он ранее благосклонно отозвался о других. И только поэтому он чуть не поставил плохую оценку той, что висела перед ним. Пусть духовенство гадает, что ему приглянется, – так посоветовал кто-то из богов. Жаворонок чуял: многие боги были гораздо расчетливее в своих отзывах, нарочно затуманивая смысл дополнительными значениями.

Жаворонку не хватало терпения на такие игрища, тем паче что от него, похоже, единодушно и искренне ждали честности. Он уделил последнему полотну положенное внимание. Холст густо покрывала краска, каждый дюйм удостоился мощного взмаха кисти. Преобладал темно-красный цвет, почти кармазин, в котором Жаворонок мгновенно угадал смесь красной и синей красок с малой добавкой черной.

Цветные разводы пересекались, накладывались один на другой поступательно. Вроде… волн. Жаворонок нахмурился. Если он не ошибается, это море. И не корабль ли посреди?

К нему вернулись смутные воспоминания о сне. Красное море. Отплывающий корабль.

«Мне мерещится», – сказал он себе.

Вслух же отметил:

– Хороший цвет. Приятные узоры. Умиротворяет, но в то же время содержит в себе напряжение. Я одобряю.

Ответ, похоже, понравился Лларимару. Он кивнул младшему жрецу, стоявшему в сторонке и записывавшему слова Жаворонка.

– Итак, я полагаю, на этом все? – осведомился Жаворонок.

– Да, ваша милость.

«Осталась одна обязанность». Теперь, когда с подношениями разобрались, пришло время перейти к последнему, и менее привлекательному, ежедневному делу. Прошениям. Он должен изучить их, прежде чем заняться вещами более важными – вздремнуть, например.

Однако Лларимар не пошел в петиционный зал. Он взмахом руки отпустил помощника и принялся перебирать планшетные листы.

– Ну же? – подал голос Жаворонок.

– Что, ваша милость?

– Прошения.

Лларимар покачал головой:

– Сегодня вы не выслушиваете прошений, ваша милость. Припоминаете?

– Нет. У меня есть ты, чтобы помнить о таких вещах.

– Что ж, в таком случае, – Лларимар перевернул страницу, – считайте, что официально петиций нет. Ваши жрецы займутся другой работой.

– А именно? – требовательно вопросил Жаворонок. – Что они будут делать?

– Благоговейно преклонять колени во дворе, ваша милость. Сегодня прибывает новая королева.

Жаворонок застыл. «Мне и правда надо подковаться в политике».

– Сегодня?

– Точно так, ваша милость. Наш повелитель Бог-король сочетается браком.

– Так сразу?

– Как только она прибудет, ваша милость.

«Любопытно, – подумал Жаворонок. – Сьюзброн женится». Бог-король был единственным возвращенным, способным жениться. Возвращенные не могли производить детей – за исключением, конечно, короля, который никогда не дышал по-людски. Эта особенность всегда казалась Жаворонку странной.

– Ваша милость, – произнес Лларимар. – Нам понадобится отдать команду безжизненным, чтобы выстроить войска в поле за городом для приветствия королевы.

Жаворонок изогнул бровь:

– Мы нападем на нее?

Лларимар послал ему строгий взгляд.

Жаворонок усмехнулся.

– Оперившиеся птенцы, – подал он команду, позволявшую остальным контролировать город безжизненных.

То была, конечно, не ключевая команда. Слова, которые он произнес перед Лларимаром, позволяли человеку управлять безжизненными в мирных случаях, и их действие выдыхалось через день после первого применения. Жаворонку нередко мнилось, что запутанная система команд для управления безжизненными излишне сложна. Однако он был одним из четырех богов, способных приказывать безжизненным, и это порой делало его по-настоящему важным.

Жрецы начали тихо переговариваться о подготовке. Жаворонок ждал, размышляя о Сьюзброне и его скором бракосочетании. Скрестив руки, он прислонился к косяку.

– Шныра? – окликнул он.

– Да, ваша милость?

– А у меня была жена? Пока я не умер, конечно.

Лларимар замялся:

– Видите ли, Жаворонок, я не могу говорить о вашей жизни до возвращения. Осведомленность в прошлом не доведет до добра.

Жаворонок запрокинул голову, упершись затылком в стену, и посмотрел на белый потолок.

– Иногда… я вспоминаю лицо, – произнес он тихо. – Прекрасное юное лицо. Я думаю, это могла быть она.

Священники замолчали.

– Манящие каштановые волосы, – продолжил Жаворонок. – Красные губы, три оттенка застенчивости седьмой гармонии, неописуемая красота. Смуглая кожа.

Священнослужитель поспешил поднести красный фолиант, и Лларимар начал лихорадочно писать. Он не выспрашивал у Жаворонка новых сведений – просто записывал слова бога как есть.

Жаворонок умолк, отвернувшись от людей с их скрипучими перьями. «Какая разница? – подумал он. – Та жизнь прошла. Взамен я стал богом. С отличными привилегиями, как бы я ни относился к самой религии».

Он двинулся прочь, сопровождаемый свитой из слуг и младшего духовенства, готовой всегда и во всем услужить. С подношениями покончено, сны записаны, петиции отменены, и Жаворонок был волен заняться своими делами.

Он не вернулся в личные покои. Вместо этого вышел на террасу и подал знак, чтобы ему приготовили шатер.

Если сегодня прибудет новая королева, ее стоит хорошенько рассмотреть.