В утреннем облете «Центра Макстона по уходу за престарелыми» краем глаза мы заметили уборщика… Помните его? В мешковатом комбинезоне? С толстым брюхом? С сигаретой во рту, несмотря на таблички с надписями: «НЕ КУРИТЬ! РАБОТАЮТ ЛЕГКИЕ!» – встречающиеся в коридорах через каждые двадцать футов? Со шваброй, напоминающей кладбище мертвых пауков? Нет? Не извиняйтесь. Не заметить Пита Уэкслера – пара пустяков. Неприметный подросток, с трудом окончивший среднюю школу Френч-Лэндинга, неприметный молодой мужчина, теперь столь же неприметный мужчина средних лет. Его единственное хобби – тайком и побольнее ущипнуть кого-нибудь из ветхих стариков, заполняющих его дни жалобами, глупыми вопросами, запахами мочи и газов. Хуже всего те, у кого болезнь Альцгеймера. Говорят, что он иной раз гасит окурок об их костлявые спины или задницы. Нравится ему слышать их крики боли. Эта маленькая пытка приносит, считает он, двойную пользу: будит их и радует его. Помогает коротать дни. Хоть какое-то да развлечение. Тем более что они все равно никому ничего не могут сказать.

О боже, самый мерзкий из них тащится по коридору «Маргаритки». Челюсть Чарльза Бернсайда отвисла, задница голая. Пит прекрасно видит тощие, измазанные в дерьме ягодицы. Шоколадные пятна и на бедрах, аж до колен. Он идет в туалет, только поздновато. Некая коричневая лошадка, назовем ее Утренний Гром, уже вырвалась из конюшни и, безусловно, наскакалась по простыням Берни.

«Слава богу, мыть их – не моя работа, – думает Пит и ухмыляется, не убирая сигареты изо рта. – С этим к Батчу».

Но стол, стоящий в коридоре, где живут «мальчики и девочки» Шустрика Макстона, в данный момент пустует. Батчу Йерксе не повезло: не удастся ему полюбоваться проплывающей мимо голой задницей Берни. Батч, должно быть, вышел покурить, хотя Пит сотню раз говорил этому идиоту, что таблички «НЕ КУРИТЬ» ровным счетом ничего не значат: Шустрику Макстону глубоко наплевать, кто и где курит (без разницы ему и что служит пепельницей). Таблички висят лишь для того, чтобы бесконечные проверяющие видели, что «Центр» полностью соответствует действующим на территории штата законам.

Ухмылка Пита становится шире, и в этот момент он очень похож на своего сына, Эбби, приятеля Тайлера Маршалла (кстати, именно Эбби Уэкслер показал палец проезжающим Джеку и Генри). Пит задается вопросом, а не найти ли ему Батча и сказать, что тому пора помыть М18, а заодно, разумеется, тамошнего жильца, или не мешать Батчу самому узнать, что Берни в очередной раз обделался. Возможно, Берни вернется в М18 и даст волю пальцам, размазывая говно по всей комнате. Это, конечно, хорошо, но не менее приятно посмотреть, как вытянется лицо Батча, когда он, Пит, скажет ему…

– Пит…

О нет. Откуда только взялась эта сука? Красивая, конечно, сука, но сука есть сука. Пит не двигается с места, не смотрит на нее, в надежде, что она уйдет, если он ее проигнорирует.

Напрасная надежда.

– Пит.

Он поворачивается. Видит перед собой Ребекку Вайлес, нынешнюю секретаршу большого босса. Сегодня она в светло-красном платье, возможно, в честь Клубничного фестиваля, и в черных туфельках на высоких каблуках, возможно, в честь своих отличных бедер. Пит представляет себе, как эти бедра охватывают его, а туфельки оказываются где-то над поясницей, потом видит картонную коробку, которую она держит в руках. Похоже, для него нашлась работа. Замечает Пит и поблескивающее кольцо у нее на пальце, с каким-то драгоценным камнем размером с яйцо малиновки, но цветом куда бледнее. Он задумывается, и не в первый раз, что должна сделать женщина, чтобы заработать такое кольцо.

Она стоит, постукивая ножкой по полу, не мешая ему смотреть. За его спиной Чарльз Бернсайд продолжает медленно продвигаться к мужской комнате. Глядя на этого дряхлого старика с костлявыми ногами и растрепанными волосами, можно подумать, что дни, когда в нем бурлила жизнь, остались в прошлом. Но впечатление обманчиво. Более чем обманчиво.

– Миз Вайлес? – наконец выдавливает из себя Уэкслер.

– Актовый зал, Пит. Одна нога здесь – другая там. И сколько раз тебе говорили, что нельзя курить в помещении, где живут пациенты.

Прежде чем он успевает ответить, она разворачивается и, сексуально покачивая бедрами, идет к актовому залу «Макстона», где во второй половине дня должны состояться танцы, венчающие Клубничный фестиваль!

Со вздохом Пит прислоняет швабру к стене и следует за ней.

Чарльз Бернсайд остается один в коридоре крыла «Маргаритка». Пустота в его глазах исчезает, теперь они светятся блестящим, но смертоносным умом. И выглядит он сейчас куда моложе. Срущий в постель Берни исчез. Его место занял Карл Бирстоун, с дьявольской жестокостью убивавший детей в Чикаго.

Карл… и что-то еще. Что-то – не человек.

Он… оно… улыбается.

На столе стопка бумаг, прижатая круглым камнем размером с кофейную чашку. На камне надпись черными буквами: «ЛЮБИМЫЙ КАМЕНЬ БАТЧА».

Берни хватает любимый камень Батча Йерксы и быстрым шагом, все еще улыбаясь, направляется в мужскую комнату.

В актовом зале вдоль стен расставлены столы, накрытые красными бумажными скатертями. Позже Питу предстоит поставить на них маленькие красные настольные лампы (с питанием от батареек, никаких свечей для стариков). Стены украшают приклеенные скотчем большие картонные клубничины, некоторые заметно потрепанные: их вешают и снимают каждый июль с тех пор, как Герберт Макстон открыл свое заведение в конце шестидесятых годов. Центр актового зала, устланного линолеумом, пустует.

Во второй половине дня и в начале вечера старики и старушки, которые еще передвигаются на своих двоих и имеют желание потанцевать, «оттянутся» здесь под музыку больших оркестров тридцатых и сороковых, прижимаясь друг к другу в медленном танце, а некоторые даже подрыгают ножками (три года назад Ирвинг Кристи получил микроинфаркт, попрыгав под «Не сиди под яблоней с другим»). О да, на танцах, завершающих Клубничный фестиваль, всегда происходит что-то интересное.

Ребекка сама сдвинула три деревянных поддона и накрыла их белой материей, создав основу для подиума Симфоническому Стэну. В углу стоит сверкающий хромом микрофон с большой круглой головкой, реликт тридцатых годов, прямиком из клуба «Коттон». Микрофон – один из самых дорогих экспонатов коллекции Генри Лайдена. К стене прислонен длинный картонный футляр, в котором микрофон прибыл днем раньше. На подиуме, под балкой, украшенной белым и красным крепом и картонными клубничинами, – стремянка. Увидев ее, Пит злится. Ребекка Вайлес побывала в его чулане. Вездесущая сука! Если она украла щепотку-другую его травки, клянусь Богом…

Ребекка кладет коробку на подиум, шумно выдыхает, выпрямляется. Откидывает прядь шелковистых каштановых волос с раскрасневшейся щеки. Еще утро, так что день обещает быть очень жарким. Для округа Каули в июле это обычное дело. Проветрите ваше нижнее белье и удвойте количество дезодоранта – таков на подобный случай совет Джорджа Рэтбана.

– Я уж думала, что ты никогда не придешь, – говорит Ребекка.

– Я здесь. – Голос у Пита недовольный. – Похоже, ты отлично справляешься и без меня. – Он подходит к подиуму, наклоняется и смотрит на коробку, на которой, как и на микрофоне, печать: «СОБСТВЕННОСТЬ ГЕНРИ ЛАЙДЕНА». В коробке маленький прожектор с накрученным на него шнуром и круглый розовый светофильтр, предназначенный, чтобы окрашивать луч в клубничный цвет.

– Что это за дерьмо?

Ребекка дарит ему ослепительную улыбку-предупреждение. Даже для довольно туповатого Пита смысл этой улыбки понятен: приятель, если не хочешь неприятностей, попридержи язык.

– Свет, – отвечает Ребекка. – С-В-Е-Т. Должен висеть вон там, на том крюке. К-Р-Ю-К-Е. На этом настаивает диджей. Говорит, что ему это необходимо для создания должного настроя. Н-А-С…

– А что случилось с Уини Эрикссоном? – бурчит Пит. – Уини обходился без этого дерьма. Два часа проигрывал эти чертовы пластинки, несколько раз прикладывался к фляжке, потом ставил точку.

– Он переехал, – в голосе Ребекки безразличие, – кажется, в Расин.

– Ну… – Пит поднимает голову, изучает балку, увитую гирляндами красного и белого крепа. – Я не вижу крюка, миз Вайлес.

– Иисус на велосипеде. – Она взбирается на стремянку. – Вот. Или ты слепой.

Питу, определенно не слепому, редко удается полюбоваться таким зрелищем. Поскольку стоит он на полу, а она – на пятой ступеньке, то отлично видит ее бедра, красные кружева трусиков, аппетитные ягодицы.

Она смотрит на него, замечает вытаращенные глаза, прослеживает за взглядом. Выражение ее лица смягчается. Как мудро заметила ее дорогая мама, некоторым мужчинам одного вида трусиков достаточно, чтобы превратиться в круглых дураков.

– Пит. Земля – Питу.

– Что? – Он вскидывает голову выше, рот открыт, на нижней губе капелька слюны.

– В моем белье никакого крюка нет, я в этом абсолютно уверена. Но если ты посмотришь наверх… на мою руку, а не задницу…

Он смотрит наверх, по-прежнему с мечтательным выражением лица, и видит, как палец с красным ногтем (в день Клубничного фестиваля другого цвета Ребекка не признает) постукивает по поблескивающему среди крепа крюку.

– Крюк, – говорит Ребекка. – Прикрепи фильтр к прожектору, повесь прожектор на крюк. Свет станет нежно-розовым, как и просил диджей. Ты меня понял?

– Э… да…

– Тогда поднимайся.

Она спускается со стремянки, решив, что Пит Уэкслер уже налюбовался ее ногами. Пит, у которого уже все встало, вынимает из коробки прожектор и фильтр. Когда он поднимается на стремянку, его ширинка оказывается на уровне лица Ребекки. Она видит, как раздулись штаны Пита, и с трудом подавляет улыбку. Мужчины – дураки, это точно. Некоторые из них милые дураки, но дураки все. Просто одни дураки могут позволить себе кольца, путешествия, поздние ужины в ночных заведениях Милуоки, а другие – нет.

Так что некоторых дураков можно убедить лишь повесить прожектор, большего проку от них не будет.

– Эй, парни, подождите, – кричит Тай Маршалл. – Эбби! Ронни! Ти-Джи! Подождите!

Обернувшись, Эбби Уэкслер, которого Джек про себя назвал Задирой, откликается: «Догоняй нас, копуша!»

– Да! – вторит ему Ронни Мецгер. – Догоняй нас, кошупа! – Ронни, которому предстоит провести много времени в кабинете логопеда, тоже оглядывается и едва не врезается в счетчик на стоянке, лишь в последний момент успевая вывернуть руль. А потом они мчатся дальше, занимая весь тротуар (Господи, помоги пешеходу, который встретится им на пути), словно убегают от мотающихся за их спинами теней.

Тайлер прикидывает, удастся ли ему догнать их, изо всех сил давя на педали, но приходит к выводу, что слишком устали ноги. Его отец и мать говорят, что со временем он не будет от них отставать, просто пока он еще маленький, но Тай в этом сомневается. Есть у него сомнения и насчет Эбби, Ронни и Ти-Джи. Стоит ли ему вообще догонять их? Если бы Джуди Маршалл узнала об этих сомнениях, встала бы и зааплодировала: последние два года она задавалась вопросом: когда же ее умный и сообразительный сын перестанет якшаться с этими ничтожествами?

– Пососите у эльфа, – бросает им вслед Тай. Это ругательство он услышал на канале фантастики, в мини-сериале «Десятое королевство». Да и особого смысла догонять их нет. Он же знает, что найдет их на автостоянке магазина «С семи до одиннадцати», где они будут есть «слурпи» и обмениваться картами «Магия». Это еще одна причина недовольства Тая своими друзьями. Он бы предпочел обмениваться открытками с фотографиями бейсболистов. Но Эбби, Ронни и Ти-Джи не интересуются «Кардиналами», «Индейцами», «Красными носками» или «Пивоварами». Эбби докатился до того, что обозвал бейсбол игрой для геев. Такое высказывание Тай полагает скорее глупым (а автора можно только пожалеть), чем оскорбительным.

Он медленно катит велосипед по тротуару, восстанавливая дыхание. Вот и перекресток Чейз и Куин-стрит. Эбби называет Куин-стрит Гомик-стрит. Разумеется. Неудивительно. Но это еще не самое страшное. Тайлер любит сюрпризы, любит узнавать, видеть что-то новенькое. Эбби Уэкслер – нет. Так что кардинально разной реакции на музыку, доносившуюся из кабины проезжающего пикапа, следовало ожидать.

Тайлер останавливается на углу, смотрит на Куин-стрит. С обеих сторон зеленые изгороди. Над той, что по правую руку, видны красные крыши связанных между собой зданий. Дом престарелых. За главными воротами выставлен какой-то щит. Из любопытства Тайлер садится на велосипед и медленно едет по тротуару, чтобы посмотреть, что написано на щите. Длинные ветви, вылезающие из изгороди, цепляются за руль.

На щите нарисована огромная клубничина. Под ней надпись: «СЕГОДНЯ КЛУБНИЧНЫЙ ФЕСТИВАЛЬ!» «Что такое Клубничный фестиваль? – думает Тай. – Вечеринка для стариков?» Это вопрос, но не слишком интересный. Постояв у ворот несколько секунд, он разворачивает велосипед, чтобы вернуться на Чейз-стрит.

Чарльз Бернсайд входит в мужскую комнату крыла «Маргаритка», по-прежнему улыбаясь и сжимая в руке любимый камень Батча. Справа от него – ряд раковин с зеркалами над ними. Зеркала металлические, какие можно найти в туалетах баров и салунов низкого пошиба. В одном Берни видит собственное улыбающееся отражение. В другом, ближе к окну, – маленького мальчика в футболке «Милуокских пивоваров». Мальчик стоит, оседлав свой велосипед, напротив ворот, смотрит на щит, извещающий о Клубничном фестивале.

Берни начинает пускать слюни. Они не ползут по подбородку, как у немощного старика. Берни пускает слюни, как злой волк из сказки, они пузырятся в уголках рта и стекают по подбородку белой пеной. Рассеянно он стирает их одной крючковатой рукой, сбрасывает на пол, не отрывая взгляда от зеркала. Мальчик в зеркале – не один из бедных, заблудившихся в лесу крошек, на которых точит зубы волк. Тай Маршалл прожил во Френч-Лэндинге всю жизнь, он тут все знает… но может заблудиться. Очень даже легко. А потом очутится в некой комнате. В некой камере. Или потащится к странному горизонту на обожженных, кровоточащих ножках.

Особенно если все будет как хочется Берни. Ему надо спешить, но, как мы уже заметили, Чарльз Бернсайд, при определенных обстоятельствах, может двигаться очень быстро.

– Горг, – говорит он зеркалу. Произносит это ничего не означающее слово ясно и четко. – Давай, Горг.

И, не дожидаясь, что за этим последует, он и так знает, поворачивается и направляется к ряду из четырех туалетных кабинок. Входит во вторую слева и закрывает за собой дверь.

Тайлер только успел оседлать свой велосипед, как за изгородью, в десяти футах от щита с надписью «Клубничный фестиваль», что-то зашуршало. Большая ворона продирается сквозь ветки и выходит на тротуар Куин-стрит. Смотрит на мальчика умным, блестящим глазом. Останавливается, расставив черные лапки, открывает клюв, говорит: «Горг!»

Тайлер, глядя на ворону, начинает улыбаться. Он не уверен, что слышал голос вороны, но уже готов порадоваться (в свои десять лет он всегда готов порадоваться, сталкиваясь с неведомым).

– Что? Ты что-то сказала?

Ворона взмахивает крыльями, склоняет голову набок.

– Горг! Тай!

Мальчик смеется. Она произнесла его имя! Ворона знает, как его зовут!

Он слезает с велосипеда, ставит его на подставку, приближается к вороне на пару шагов. Об Эми Сен-Пьер и Джонни Иркенхэме он, к сожалению, не вспоминает.

Он думает, что ворона улетит, если он подойдет к ней, но она лишь взмахивает крыльями и бочком движется к тенистой зеленой изгороди.

– Ты произнесла мое имя?

– Горг! Тай! Аббала!

На мгновение улыбка Тая гаснет. Последнее слово ему знакомо, и ассоциации оно вызывает, прямо скажем, неприятные. По этой причине ему вспоминается мать. Потом ворона вновь произносит его имя. Безо всяких сомнений – Тай.

Еще один шаг к изгороди. Ворона отвечает тем же, забираясь под зелень. На улице ни души. Эта часть Френч-Лэндинга дремлет под утренним солнцем. Тай шагает следом, навстречу своей судьбе, и содрогаются все миры.

Эбби, Ронни и Ти-Джи вразвалочку выходят из магазина «С семи до одиннадцати», где тряпкоголовый продавец только что выдал им по черничному мороженому (тряпкоголовый – одно из словечек, которые Эбби почерпнул у отца). У каждого также по две колоды карт «Магия».

Эбби, его губы уже измазаны синим, поворачивается к Ти-Джи:

– Съезди за копушей.

На лице Ти-Джи читается обида.

– Почему я?

– Потому что Ронни купил карты, недоумок. Давай, живо.

– А на черта он нам, Эбби? – спрашивает Ронни. Он привалился спиной к стойке для велосипедов, лижет холодный, сладкий брусок льда.

– Потому что я так говорю, – отрезает Эбби. Дело в том, что по пятницам у Тайлера Маршалла всегда есть деньги. Собственно, деньги у него есть практически каждый день. У его родителей их куры не клюют. Эбби, которого в одиночку воспитывает (если это можно назвать воспитанием) отец, уборщик в доме престарелых, из-за этого подсознательно ненавидит Тайлера. До первых унижений остается совсем ничего, а затем последуют и первые избиения. Но сейчас ему нужны лишь карты «Магия», еще по колоде на каждого. А то, что Тайлер «Магию» не жалует, никого не должно волновать.

Но сначала они должны доставить этого маленького копушу сюда. Или маленького кошупу, как назвал его Ронни, у которого вечно каша во рту. С другой стороны, слово получилось забавное. Эбби решает, что его следует взять на вооружение. Кошупа. Хорошее слово. Позволяет одновременно посмеяться и над Таем, и над Ронни. Два по цене одного.

– Шевелись, Ти-Джи. Если не хочешь получить индейский ожог.

Ти-Джи не хочет. Индейские ожоги Эбби чертовски болезненны. Он театрально вздыхает, выкатывает велосипед из стойки, садится на него и катит вниз по холму, одна рука на руле, вторая – с мороженым. Он рассчитывает сразу увидеть Тая, возможно, катящего велосипед, потому что он… так… ус-с-с-тал, но Тая на Чейз-стрит нет.

Куда же он подевался?

Ти-Джи сильнее нажимает на педали.

В мужском туалете мы теперь смотрим на ряд кабинок. Дверь второй слева закрыта. В трех остальных – распахнуты. Поблескивают хромированные петли. Под второй дверью мы видим лодыжки со вздутыми, старческими венами над грязными шлепанцами.

Раздается громкий крик. Голос мужской, молодой, грубый, требующий, злой.

– Аббала! Аббала-дун! Маншан горг!

Внезапно спускается вода. Не только из того бачка, что за закрытой дверью. Из всех бачков. И во всех писсуарах на противоположной стене хромированные ручки синхронно поворачиваются. Вода бежит по изогнутым фаянсовым поверхностям.

Когда наш взгляд возвращается от писсуаров к кабинкам, мы видим, что грязных шлепанцев и всунутых в них ног уже нет. И впервые слышим звук соскальзывания, тяжелый вздох, какой вырывается из легких человека, проснувшегося в два часа ночи от жуткого кошмара.

Дамы и господа, Чарльз Бернсайд покинул здание.

Ворона забралась под зеленую изгородь. Но по-прежнему смотрит на Тая блестящим, влекущим взглядом. Тай шагает к ней, чувствуя, что его загипнотизировали.

– Назови еще раз мое имя, – выдыхает он. – Назови еще раз мое имя и можешь идти.

– Тай! – соглашается ворона и исчезает за изгородью. Еще мгновение Тай различает что-то черное среди зелени, потом остается одна зелень.

– Святая ворона! – вырывается у Тая. Тут он понимает, что сказал, и смеется. Неужели это произошло наяву? Произошло, не так ли?

Он наклоняется к тому месту, где ворона проскользнула под изгородью, надеясь подобрать перышко в качестве сувенира, и в это мгновение из зелени высовывается белая костлявая рука и безошибочно ухватывает его за горло. Тай успевает только пискнуть, и его уже протаскивают сквозь изгородь. Пружинистые ветки срывают с него одну кроссовку. С другой стороны раздается торжествующий крик, возможно: «Мальчик», – а потом удар, возможно, звук обрушивающегося на голову мальчика любимого камня. А потом тишина, нарушаемая только далеким стрекотом газонокосилки и близким жужжанием пчелы.

Пчела летает над цветами по другую сторону зеленой изгороди, на территории «Центра Макстона». Смотреть там не на что, кроме как на зеленую траву да столы, за которые престарелые жильцы «Центра» в полдень соберутся на пикник Клубничного фестиваля.

Тайлер Маршалл исчез.

Ти-Джи Ренникер останавливается на углу Чейз и Куин-стрит. Его мороженое роняет капли темно-синего сока на запястье, но он этого не замечает. Потому что на Куин-стрит, неподалеку от перекрестка, видит велосипед Тая, стоящий на подставке, но не самого Тая.

Медленно (у него нехорошее предчувствие) Ти-Джи едет к велосипеду. В какой-то момент замечает, что мороженое практически растаяло. Швыряет его в ливневую канаву.

Велосипед Тая, все точно. Красный «Швинн» с изогнутыми ручками и зеленой эмблемой «Милуокских оленей» на раме. Велосипед и…

У изгороди, отделяющей мир стариков от мира нормальных людей, реальных людей, Ти-Джи видит лежащую на боку кроссовку «рибок». Вокруг разбросаны зеленые листья. Из кроссовки торчит перышко.

Мальчик смотрит на кроссовку округлившимися глазами. Ти-Джи, возможно, не так умен, как Тайлер, но все-таки умнее Эбби Уэкслера, и ему нетрудно представить себе, как Тайлера протаскивали сквозь зеленую изгородь. И остались от него только велосипед… и одна кроссовка… одна одиноко лежащая на боку кроссовка…

– Тай? – зовет он. – Ты что, шутишь? Если да, то немедленно прекрати. Иначе я скажу Эбби, и ты получишь от него такой индейский ожог, что мало не покажется.

Нет ответа. Это не шутка Тая. Ти-Джи нутром чувствует, что дело куда серьезнее.

Внезапно в голове взрываются мысли об Эми Сен-Пьер и Джонни Иркенхэме. Он слышит (или ему кажется, что слышит) шаги за изгородью: Рыбак, позаботившись об обеде, вернулся за десертом!

Ти-Джи пытается закричать и не может. Горло будто стянуло узлом. Но руки-ноги шевелятся, поэтому он вцепляется в руль и изо всех сил жмет на педали, съезжает с тротуара на мостовую, стремясь увеличить расстояние между собой и изгородью. Соскочив с каменного бордюра (переднее колесо прокатывается по остаткам мороженого), он мчится к Чейз-стрит, согнувшись над рулем, словно профессиональный гонщик, оставляя за собой темную полосу на мостовой. Она выглядит как кровь. Где-то рядом каркает ворона. Словно смеется.

Дом 16 по Робин-Гуд-лейн: мы здесь уже бывали. Заглядываем в окно кухни и видим Джуди Маршалл, которая спит на кресле-качалке в углу. На ее коленях книга, роман Джона Гришэма, которую мы в последний раз видели на столике у кровати. Рядом с креслом на полу стоит недопитая чашка с холодным кофе. Джуди прочитала не больше десяти страниц. Будьте уверены, Джуди вогнала в сон не книга мистера Гришэма. Прошлая ночь выдалась тяжелой, да и предыдущие тоже. Прошло уже два месяца с тех пор, как ей удавалось спать два часа кряду. Фред знает, что с его женой что-то не так, но и представить себе не может, как далеко все зашло. Если бы представил, перепугался куда сильнее. Скоро, помоги ему Господи, ему представится возможность лицезреть истинную картину ее душевного состояния.

Джуди начинает громко стонать, мотает головой из стороны в сторону. С ее губ вновь слетают бессмысленные слова. Большинство просто невозможно разобрать, но два мы улавливаем: «аббала» и «горг».

Внезапно она открывает глаза. В золотистом свете, которым наполняет кухню утреннее солнце, они у нее яркой, насыщенной синевы.

– Тай! – ахает она, и ее ноги конвульсивно дергаются. Она смотрит на часы над плитой: двенадцать минут десятого. В голове у нее все перемешалось, как часто случается, если человек засыпает очень глубоко, но спит недолго и пробуждается как от толчка. Сон, вроде бы даже и не кошмар, тянется за ней и в реальный мир: мужчины в соломенных шляпах, надвинутых на лоб, чтобы скрыть лица, вышагивают на длинных ногах в ботинках с круглыми мысками. Какой-то город… Милуоки? Чикаго?., на фоне зловещего оранжевого неба. Саундтрек сна – «Кинг Портер Штомп» в исполнении оркестра Бенни Гудмана. Эту мелодию всегда слушал ее отец, пропустив пару стаканчиков. От сна остаются ощущения ужаса и горя: что-то страшное уже случилось, но худшее еще впереди.

Облегчения, которое обычно испытывают люди, пробудившись от дурного сна, нет и в помине, облегчения, которое испытывала она сама, когда была молодой и… и…

– И психически нормальной, – говорит она хриплым спросонья голосом. – «Кинг Портер Штомп». Для нее эта мелодия всегда звучала как музыка из старых мультфильмов, где мыши в белых перчатках с невероятной скоростью забегали в норы и выбегали из них. Однажды, когда отец танцевал с ней под эту мелодию, она почувствовала, как что-то твердое уперлось в нее. Что-то твердое в его штанах. После этого, когда он ставил на проигрыватель пластинку с танцевальной музыкой, она старалась поскорее выйти из гостиной, а то и из дома.

– Хватит, – хрипит она. Это голос вороны, и она понимает, что видела ворону во сне. Конечно, видела. Эта ворона – Горг.

– Горг означает смерть, – говорит она и, не осознавая этого, облизывает верхнюю губу. Ее язык вылезает все дальше, теплый, мягкий, успокаивающий. – Там горг означает смерть. Там, в…

Слово, которое она не произносит, – Запределье. Прежде чем успевает его произнести, видит на кухонном столе то, чего там не было раньше. Это плетеная корзинка с крышкой. Из нее доносится низкий, усыпляющий звук.

У Джуди начинает сосать под ложечкой. Страх заползает в сердце. Она знает, что это за корзинка. В таких рыбаки носят свой улов.

В эти дни по Френч-Лэндингу бродит рыбак. Плохой рыбак.

– Тай? – зовет она, но, конечно же, ей не отвечают. В доме никого нет, кроме нее. Фред на работе, Тай гуляет. Само собой. Середина июля, разгар летних каникул, и Тай катается по городу на велосипеде, занимается всем тем, чем положено заниматься мальчишкам в бесконечный летний день. И он не один. Фред наказал ему держаться с друзьями, пока Рыбака не поймали, по крайней мере пока не поймали. И она сказала ему то же самое. Джуди не питает особой любви к Эбби Уэкслеру (так же, как и к юным Мецгеру и Ренникеру), но сейчас главное – безопасность. Тай, конечно, в такой компании не станет умнее, но по крайней мере…

– По крайней мере будет в безопасности, – все тот же голос вороны Горг. Однако плетеная рыбацкая корзина, появившаяся на кухонном столе, пока она спала, вроде бы говорит об обратном, отрицает всю концепцию безопасности. Откуда она взялась? И что на ней белеет?

– Записка, – говорит она и встает. Как лунатик, пересекает небольшой участок пола между креслом-качалкой и столом. Записка – сложенный листок бумаги. Поперек надпись: «Сладкая Джуди Синеглазка». В колледже так звал ее один ухажер, до того, как она познакомилась с Фредом. Она попросила не называть ее так, эта слащавость раздражала, но он забывал (как она подозревала, сознательно), и она с ним рассталась. И теперь это глупое прозвище вновь насмехалось над ней.

Джуди, не отрывая глаз от записки, открывает кран холодной воды, складывает ладони лодочкой, наполняет их водой, пьет. Несколько капель падают на «Сладкую Джуди Синеглазку», размазывают ее имя. Написано перьевой ручкой? Чудеса, да и только! Кто сейчас пишет перьевыми ручками?

Она тянется к записке, отдергивает руку. Звук, доносящийся из корзины, становится громче. Какое-то гудение. Это…

– Это мухи, – говорит она. Вода смягчила горло, и голос уже не такой хриплый, но Джуди кажется, что она по-прежнему говорит, как ворона Горг. – Ты знаешь, как гудят мухи.

Возьми записку.

Не хочу.

Да, но тебе НУЖНО ее взять! Бери! Куда подевалась твоя СИЛА ВОЛИ, трусишка ты эдакая!

Хороший вопрос. Чертовски хороший вопрос. Язык Джуди облизывает верхнюю губу и губной желобок. Она берет записку, разворачивает ее.

Нервы в пальцах, ладонях, запястьях и предплечьях Джуди Маршалл внезапно отключаются. Лицо бледнеет настолько, что на щеках становятся видны кровеносные сосуды. Записка выпадает из пальцев и планирует на пол. Вновь и вновь выкрикивая имя сына, она откидывает крышку рыбацкой корзины.

Внутри блестящие красные «колбаски» кишок, по которым ползают мухи. Морщинистые легкие, насос размером с кулак, который служил ребенку сердцем. Лиловый шматок печени и… одна почка. Внутренности кишат мухами, и весь мир – горг, горг, горг.

В солнечной тишине кухни Джуди Маршалл начинает выть, и это вой безумия, вырвавшегося из клетки безумия, в которое погрузился ее рассудок.

Батч Йеркса собирался быстренько выкурить сигарету и вернуться на рабочее место: в день Клубничного фестиваля всегда полно дел (отметим, что добросердечный Батч, в отличие от Пита Уэкслера, не питает ненависти к этому празднику). Но тут из крыла «Колокольчик» вышла Петра Инглиш, они разговорились о мотоциклах, и двадцать минут пролетели как один миг.

Он говорит Петре, что ему пора, она говорит, что нужно во всем видеть светлую сторону, а темную стараться не замечать. Батч проскальзывает в дверь, за которой его ждет неприятный сюрприз. Чарльз Бернсайд, вот дрянь, стоит рядом со столом Батча и держит в руке камень, который Батч использует как пресс-папье (его сын сделал его прошлым летом, в лагере, во всяком случае надпись, и Батч думает, что это круто). Батч ничего не имеет против пациентов «Центра», он бы отчитал Пита Уэкслера, если б узнал, как тот тушит окурки, насчет того, чтобы заложить – речи нет, но он не любит, когда трогают его вещи. Особенно этот старик, который более чем мерзок, когда ему отшибает остатки ума. Как сейчас. Батч это видит по глазам старика. Настоящий Берни Бернсайд вернулся, возможно, в честь Клубничного фестиваля.

Что же касается клубники, то Берни, похоже, ею уже полакомился. На губах и в уголках рта алые следы.

Но на алое Батч и не смотрит. На Берни и другие пятна. Коричневые.

– Не хочешь убрать с него руку, Чарльз? – спрашивает он.

– Убрать с чего? – любопытствует Берни и добавляет: – Подтиральщик.

Батч не хочет говорить: «С моего любимого камня». Звучит глупо.

– С моего пресс-папье.

Берни смотрит на камень, который только что положил на стол (на нем были кровь и волосы, когда он выходил из туалетной кабинки, но раковины и нужны для того, чтобы смывать грязь). Опускает руку.

– Вымой меня, болван. Я обделался.

– Это я вижу. Но сначала скажи, не растащил ли ты свое дерьмо по всей кухне. Я знаю, ты там был, поэтому не ври.

– Ходил мыть руки, – отвечает Берни и показывает руки. Они шишковатые, но розовые и чистые. Даже под ногтями нет грязи. Он точно их вымыл. Потом добавляет: – Дрочило.

– Пошли со мной в ванную, – говорит Батч. – Дрочило-подтиральщик вымоет тебя.

Берни фыркает, но идет с готовностью.

– Приготовился к танцам? – спрашивает Батч, чтобы что-то сказать. – Начистил ботинки, большой мальчик?

Берни, который может иногда удивить, если вдруг приходит в себя, улыбается, показывая редкие желтые зубы. Они вымазаны красным, как и губы.

– Да, сэр, я готов поплясать.

Хотя лицо Эбби остается бесстрастным, рассказ Ти-Джи о брошенных велосипеде и кроссовке Тайлера Маршалла он слушает с все возрастающей тревогой. А вот на лице Ронни – просто страх.

– Что будем делать, Эбби? – спрашивает Ти-Джи, доложив о результатах своей поездки. Он только-только восстановил дыхание после того, как буквально взлетел на холм, где находится магазин «С семи до одиннадцати».

– В каком смысле – что будем делать? – переспрашивает Эбби. – То же, что и всегда. Поедем вниз, посмотрим, не найдем ли бутылок, которые можно сдать. Потом в парк, меняться картами «Магия».

– Но… но… что, если…

– Закрой пасть, – обрывает его Эбби. Он знает, что собрался сказать Ти-Джи, и не хочет этого слышать. Его отец говорит, что бросать шапку на кровать – кликать беду, и Эбби никогда этого не делает. Если уж беду можно накликать брошенной на кровать шапкой, то к чему может привести упоминание психа-убийцы?

Но тут этот идиот Ронни Мецгер все равно поминает его… пусть и по-своему:

– Но, Эбби, а вдруг это Бырак? Что, если Тайлера схватил…

– Заткнись, твою мать! – кричит Эбби и поднимает кулак, чтобы ударить недоумка.

В этот момент тряпкоголовый, продавец в тюрбане, выскакивает из магазина, как чертик из шкатулки.

– Ругаться идите в другое место! А не то я вызову полицию!

Эбби медленно выезжает со стоянки, поворачивает в сторону, противоположную Гомик-стрит (бормочет себе под нос: «Паршивый ниггер», – тоже словечки отца, хотя продавец – выходец из Азии), оба мальчика следуют за ним. Миновав квартал, Эбби останавливается и поворачивается к ним. Лицо каменеет, плечи расправляются.

– Он уехал один полчаса тому назад, – отчеканивает он.

– Что? – спрашивает Ти-Джи.

– Кто уехал? – спрашивает Ронни.

– Тай Маршалл. Если кто-нибудь спросит, он уехал полчаса назад. Когда мы были… м-м-м… – Эбби пытается вспомнить недалекое прошлое, для него это сложно, сказывается отсутствие практики. В обычной ситуации Эбби Уэкслер обходится исключительно настоящим.

– Когда мы разглядывали витрины «Универмага»? – спрашивает Ти-Джи, в надежде, что удастся избежать индейского ожога Эбби.

Эбби в упор смотрит на него, потом улыбается. У Ти-Джи сразу улучшается настроение. В недоумении только Ронни Мецгер. С бейсбольной битой в руках или на коньках Ронни – король. В остальное время соображает не очень.

– Совершенно верно, – кивает Эбби. – Мы разглядывали витрину «Шмитта», мимо проехал этот пикап, из кабины которого доносилась дерьмовая панковская музыка, а потом Тай сказал, что он уезжает.

– И куда он хотел поехать? – спрашивает Ти-Джи.

Эбби неумен, но хитер и осторожен. Он интуитивно чувствует, что лучшая история – короткая, меньше шансов, что тебя поймают на противоречиях.

– Он нам не говорил. Просто сказал, что уезжает.

– Он никуда не хотел ехать, – говорит Ронни. – Просто отстал, потому что он… – Замолкает, чтобы правильно выстроить слоги в слове, и на этот раз ему это удается: –…копуша.

– Вот этого не надо, – качает головой Эбби. – Что, если… что, если этот парень добрался до него, кретин? Ты хочешь, чтобы люди говорили, будто все произошло, потому что он не смог ехать с одной скоростью с нами? Что он погиб, потому что мы оставили его одного? Ты хочешь, чтобы люди говорили, что мы виноваты?

– Да ладно, – отмахивается Ронни. – Ты же не думаешь, что Бырак… Рыбак схватил Тая, не так ли?

– Я не знаю, и мне без разницы. Даже хорошо, что его нет. Он мне уже порядком надоел.

– Ага, – вроде бы Ронни такое объяснение устроило. «Какой же кретин, – думает Эбби. – Полнейший, законченный кретин». Если вы в это не верите, подумайте, с чего это Ронни, который силен, как лошадь, терпит индейские ожоги Эбби. Конечно, придет день, когда Ронни больше не станет терпеть и от души вмажет Эбби, но последнего это не волнует. С попытками заглянуть в будущее у него дело обстоит еще хуже, чем с прошлым.

– Ронни, – продолжает Эбби.

– Что?

– Где мы были, когда Тайлер уехал?

– Э… У витрины «Универмага Шмитта»?

– Точно. И куда он поехал?

– Он не сказал.

Эбби видит, что эта версия уже стала для Ронни истиной, и поворачивается к Ти-Джи:

– Ты понял?

– Понял.

– Тогда поехали.

Они едут. Кретин чуть обгоняет Эбби и Ти-Джи, когда они сворачивают на обсаженную деревьями улицу, и Эбби этому не мешает. Подъезжает чуть ближе к Ти-Джи и спрашивает:

– Что ты там еще видел? Кого-нибудь? Человека?

Ти-Джи мотает головой.

– Только его велосипед и кроссовку. – Он замолкает, вспоминая. – Еще там валялись листья. С зеленой изгороди. И вроде бы перо. Воронье перо.

Эбби его не слушает. Он ищет ответ на другой вопрос: неужели Рыбак в это утро так близко подобрался к нему? Настолько близко, что утащил одного из его друзей. Кровожадной его части мысль эта нравится, приятно представить себе, как монстр убивает Тая Маршалла, который в последнее время все больше раздражал его, и готовит из него ленч. Но другая его часть – детская, в ужасе (эта часть обычно берет верх поздним вечером, когда он лежит без сна в кровати, глядя на тени, обретающие страшные формы и надвигающиеся). Есть в нем и еще одна часть – взрослого, которая интуитивно и незамедлительно принимает меры, дабы избежать внимания властей, на случай, если исчезновение Тайлера поставит на уши весь город.

Но самое главное, как и Дейл Гилбертсон, и отец Тая, Фред, Эбби Уэкслер не верит, что такое может случиться. Просто не может заставить себя поверить, что Тайлера больше нет. Даже после Эми Сен-Пьер и Джонни Иркенхэма, которого порезали на куски, развесив их в старом курятнике. То дети, о которых Эбби слышал в вечерних новостях, выдумки из Телеландии. Он не знал Эми или Джонни, поэтому они могли умереть, как всегда умирают люди в кино или на телевидении. Тай – другое дело. Тай только что был рядом. Он говорил с Эбби. Эбби говорил с ним. По разумению Эбби, сие равносильно бессмертию. Если Рыбак смог добраться до Тая, он может добраться до кого угодно. Включая его самого. А вот в это, как Дейл и Фред, он поверить просто не может. В глубине сердца он свято верит, что на планете Эбби все прекрасно, нет там ни Рыбака, ни его злодеяний.

– Эбби, ты думаешь… – подает голос Ти-Джи.

– Нет, – уверенно отвечает Эбби. – Он появится. Поехали в парк. Бутылками займемся позже.

Фред Маршалл оставил пиджак спортивного покроя и галстук в кабинете, закатал рукава и помогает Роду Тисбюри распаковать новенькую почвофрезу компании «Хилер». В ряду моделей компании – это новинка, и смотрится почвофреза прекрасно.

– Я ждал такую машину двадцать лет, – говорит Род. Ловко подсовывает лом под крышку большого ящика, и одна из стенок падает на бетонный пол ангара предпродажной подготовки и технического обслуживания. Род – главный механик «Гольца», и в этом ангаре он – король. – Она подойдет и фермеру с небольшим участком земли, и городскому садовнику. Если к осени ты не сможешь продать дюжину этих красоток, значит, ты плохо работаешь.

– К концу августа я продам двадцать, – уверенно отвечает Фред. При виде этого зеленого чуда техники все тревоги забылись. Она не только вспахивает землю, к ней прилагаются еще приспособления, которые мгновенно навешиваются на каркас. Ему хочется запустить почвофрезу, послушать, как она работает. Двухцилиндровый двигатель радует глаз.

– Фред?

Он нетерпеливо оборачивается. Ина Гейтскилл, секретарь Теда Гольца и регистратор Центра.

– Что?

– Тебе звонят по первой линии. – Она указывает на настенный телефонный аппарат, где мигают лампочки. В стоящем в ангаре грохоте – пневматические отвертки сражаются с винтами старого трактора «Кейз» – никакие звонки, разумеется, не слышны.

– Может, ты запишешь сообщение, Ина? Я помогаю Роду оживить этого зверя и…

– Я думаю, тебе лучше поговорить. Звонит Энид Первис. Твоя соседка?

Поначалу Фред не понимает, о ком речь. Но память продавца, которая автоматически складирует имена и фамилии, приходит на помощь. Энид Первис. Жена Дека. Угол Робин-Гуд-лейн и Мейд-Мариан-уэй. Он видел Дека этим утром. Они помахали друг другу.

Одновременно он замечает, что глаза у Ины слишком большие, а вот рот вдруг стал маленьким. На лице написана тревога.

– В чем дело? – спрашивает Фред. – Ина, в чем дело?

– Я не знаю, – потом, с неохотой: – Что-то насчет твоей жены.

– Лучше поговорите с ней, босс, – говорит Род, но Фред уже бежит по измазанному маслом полу к телефонному аппарату.

Домой он приезжает через десять минут после отъезда из «Гольца». Со стоянки для сотрудников он вылетел пулей, веером, словно подросток, заполучивший автомобиль отца, выбросив гравий из-под задних колес. Его до смерти напугало спокойное изложение событий Энид Первис, ее попытки показать, что она не видит в случившемся ничего тревожного.

Прогуливая Потси, она проходила мимо дома Маршаллов, когда услышала крик Джуди. Не один крик – два. Разумеется, Энид поступила, как и положено соседке: подошла к двери. Постучала, приподняла крышку щели для почты, позвала. Если бы ей не ответили, она бы позвонила в полицию. Даже не стала бы возвращаться домой. Зашла бы в дом Плотски, которые живут напротив Маршаллов, и позвонила бы оттуда. Но…

– Я в порядке, – ответила Джуди, а потом расхохоталась. Визгливо и пронзительно. Смех встревожил Энид еще больше, чем крики. – Все это сон. Даже Тай – сон.

– Ты не порезалась, дорогая? – спросила Энид через щель для почты. – Ты не упала?

– Плетеной рыбацкой корзины не было, – отозвалась Джуди. – Она мне тоже приснилась. – И тут, после заминки, Энид призналась Фреду, Джуди начала плакать. Эти звуки, долетавшие сквозь щель для почты, бередили душу. Даже собака заскулила.

Энид спросила, не может ли она войти и посмотреть, не поранилась ли Джуди.

– Уходи, – прокричала Джуди и вдруг, не прекращая плакать, истерически рассмеялась. – Ты тоже сон. Весь этот мир – сон. – Затем что-то разбилось, кофейная чашка или кувшин для воды, упавшее на пол. А может, брошенное в стену.

– Я не позвонила в полицию, потому что с ней вроде бы все в порядке. – Фред стоял у стены, с трубкой у одного уха, зажимая второе рукой. Грохот ангара, который всегда так ему нравился, просто сводил с ума. – Во всяком случае, физически. Но, Фред… я думаю, тебе лучше съездить домой и посмотреть, как она.

Все недавние странности Джуди вихрем пронеслись в голове. Вместе со словами Пэта Скарды: «Мы слышим, как люди говорят: «Такой-то вдруг свихнулся», – но это лишь слова. Расстройства психической деятельности, неврозы или психозы, растянуты во времени, и есть признаки, по которым можно судить…»

А разве он не видел эти признаки?

Видел и ничего не предпринимал.

Фред оставляет автомобиль, «форд эксплорер», на подъездной дорожке и спешит к двери, выкрикивая имя жены. Ответа нет. Даже когда он переступает порог, с такой силой толкнув дверь, что латунная крышка, прикрывавшая щель для почты, жалобно звякает, ему никто не отвечает. Кондиционированный воздух дома слишком холодит кожу, и он понимает, что весь в поту.

– Джуди? Джуд?

По-прежнему нет ответа. Он спешит по холлу на кухню, где обычно находил ее, если возвращался домой днем.

Кухня залита солнечным светом и пуста. Кухонный и разделочные столики чистые, все блестит, две кофейные чашки лежат на сушке, подмигивая солнцу чисто вымытыми боками. Солнце блестит и на осколках стекла в углу. Фред видит лепесток на одном из осколков и догадывается, что разбилась ваза с подоконника.

– Джуди? – вновь зовет он. Чувствует, как кровь пульсирует на шее и в висках.

Она не отвечает ему, но он слышит, как сверху доносится пение.

– Спи, моя крошка…

Фред узнает песню, но не испытывает облегчения, наоборот, у него все холодеет внутри. Эту песню она пела маленькому Таю. Колыбельная Тая. Она уже много лет ее не пела.

Он возвращается в холл и видит то, что поначалу упустил: репродукция картины Эндрю Уайетта «Мир Кристины» снята с крючка и приставлена к батарее. Обои под картиной содраны до гипсокартона, листами которого обшиты стены. Фред бледный как мел, он знает, почему Джуди это сделала. Это не интуиция и не дедукция. Скорее телепатия, свойственная супругам, много лет живущим вместе.

Наверху Джуди все поет колыбельную.

Фред взлетает по лестнице, выкрикивая ее имя.

В верхнем коридоре разгром. Здесь они устроили галерею своего прошлого: Фред и Джуди около «Мэдисон шуз», блюз-клуба, куда они иногда заходили, если в «Шоколадном контрабасе» не было ничего интересного; Фред и Джуди, танцующие на свадьбе в окружении радостных родственников; Джуди в палате для рожениц, измученная, но улыбающаяся, держащая на руках крошечного, запеленатого Тая; семейная ферма Маршаллов, при взгляде на которую Джуди всегда фыркала; многое другое.

Большинство забранных в рамочки фотографий аккуратно сняты с гвоздей и поставлены у стены. Некоторые, например фотография фермы, брошены на пол. Осколки стекла разлетелись по всему коридору. Она содрала обои там, где их прикрывали фотографии. А фотографией Джуди и Тая в палате родильного отделения исковыряла даже гипсокартон. На некоторых царапинах запеклись капельки крови.

– Джуди! Джуди!

Дверь комнаты Тайлера открыта. Фред бежит к ней, осколки стекла хрустят под ботинками.

Джуди поет.

– Джуди! Дж…

Он застывает в дверном проеме, лишившись дара речи.

Комната Тая перевернута вверх дном, словно здесь, как в детективном фильме, искали что-то очень важное. Ящики выдвинуты из комода, лежат где попало, их содержимое разбросано. Повсюду летняя одежда: джинсы, футболки, трусы, белые носки. Дверь стенного шкафа распахнута, и большая часть одежды скинута с вешалок; та же телепатия подсказывает, что она срывала рубашки и брюки, чтобы посмотреть, нет ли под ними Тая. Пиджак единственного костюма Тая наброшен на ручку шкафа. Постеры содраны со стен. Марк Макгуайр разорван пополам. Обои она нигде не тронула, кроме одного места. Но уж там постаралась. За прямоугольником, который занимал постер с замком («ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ В ОЛД СОД»), обои полностью содраны. И на гипсокартоне опять следы крови.

Джуди Маршалл сидит на кровати сына, на голом матрасе. Простыня, одеяло, подушка сброшены в угол. Кровать отодвинута от стены. Голова упала на грудь. Лица не видно, его закрывают волосы, но она в шортах, и он замечает пятна и потеки крови на загорелых бедрах. Руки под коленями, и Фред этому рад. Пока есть такая возможность, не хочется смотреть, как она поранила себя. Сердце Фреда выскакивает из груди, кровь переполнена адреналином, во рту горечь.

Она вновь начинает петь колыбельную, и к нему возвращается дар речи.

– Нет, Джуди, нет. – Он идет к ней, как по минному полю, стараясь не наступать на разбросанные вещи, а ведь еще вчера, когда заходил к сыну, чтобы поцеловать его перед сном, отметил царящий в комнате образцовый порядок. – Перестань, сладенькая, все хорошо.

О чудо, она замолкает. Поднимает голову, и у него перехватывает дыхание, когда он видит стоящий в ее глазах ужас. Больше, чем ужас. В них – пустота, словно все, что находилось за ними, соскользнуло в сторону, оставив вместо себя черную дыру.

– Тай ушел, – говорит она. – Я посмотрела за всеми фотографиями и постерами… Я была уверена, что он за этим постером, если он мог где-то быть, то только там…

Она указывает на стену, на которой висел ирландский замок, и он видит, что четыре ногтя левой руки частично или полностью вырваны. У него конвульсивно сжимается желудок. Пальцы выглядят так, словно она окунала их в красные чернила. «Если бы это были чернила, – думает Фред. – Если бы чернила».

– …но, разумеется, это всего лишь картинка. Они все – картинки. Теперь я это вижу. – Пауза. – Аббала! Маншан! Аббала-горг, Аббала-дун! – Высовывается язык, невероятной длины язык, и доходит до носа. Фред это видит, но не может поверить своим глазам. Он словно пришел в кино на фильм ужасов, где-то на середине сеанса обнаружил, что фильм обернулся реальностью, и теперь не знает, что ему делать. А что он, собственно, должен делать? Что положено делать, открыв для себя, что женщина, которую ты любишь, сошла с ума, во всяком случае на какое-то время потеряла связь с реальностью… что положено делать? Что?

Но он ее любит, влюбился чуть ли не с первой их встречи, окончательно и бесповоротно, и никогда не жалел об этом, так что сейчас им движет любовь. Он садится рядом с ней на кровать, обнимает, прижимает к себе. Чувствует, как она дрожит. Вибрирует, словно натянутая струна.

– Я тебя люблю, – говорит он, удивляясь собственному голосу. Несмотря на замешательство и страх, которые переполняют его, голос спокойный. – Я тебя люблю, и все будет хорошо.

Она смотрит на него, и что-то возвращается в ее глаза. Фред не может сказать, что это разум (как бы ему этого ни хотелось), но что-то заполняет бездонную пустоту. Она знает, где она и кто с ней. На мгновение он читает в ее глазах благодарность. Потом ее лицо перекашивает от горя, она начинает плакать. Рыдать. В рыданиях – невыносимое чувство потери.

– Тай ушел, – говорит Джуди. – Горг зачаровал его, и аббала взял к себе. Аббала-дун! – Слезы текут по щекам. Когда она поднимает руки, чтобы вытереть их, пальцы оставляют на щеках кровавые потеки.

И пусть он уверен, что Тайлер в полном порядке (сегодня никаких предчувствий у Фреда не было, если не считать его прогноза по продаже почвофрез компании «Хилер»), от этих потеков по его телу пробегает дрожь. И причина – не состояние Джуди, а ее слова: «Тай ушел». Тай с друзьями. Вчера вечером сказал Фреду, что он, Ронни, Ти-Джи и этот несимпатичный ему Эбби Уэкслер договорились провести день вместе. А если будет неинтересно, он обещал вернуться сразу домой. Все вроде бы предусмотрено, однако… а как насчет материнской интуиции?

«Ну, – думает он, – если она есть, то на «Фокс нетуорк».

Он поднимает Джуди на руки и вновь приходит в ужас: какая легкая. «С тех пор как я поднимал ее последний раз, она похудела на двадцать фунтов, – думает он. – Как минимум на десять. Как я мог этого не заметить?» Но он знает как. Во-первых, увлеченность работой. Во-вторых, упорное нежелание признать, что с Джуди не все в порядке. «Ладно, – думает он, вынося Джуди из комнаты Тая (она уже подняла руки и обняла его за шею), – хоть со вторым у меня уже полная ясность». В это он верит, хотя по-прежнему думает, что сын его в полной безопасности.

Джуди, поднявшись наверх, не заглянула в их спальню, так что она – оазис порядка и здравомыслия. Должно быть, чувствует это и Джуди. Устало вздыхает, руки падают с шеи мужа. Язык показывается изо рта, но лишь для того, чтобы облизать верхнюю губу. Фред наклоняется и укладывает ее на кровать. Она поднимает руки, смотрит на них:

– Я… порезалась… поцарапалась…

– Да, – отвечает он. – Сейчас что-нибудь сделаем.

– Как?..

Он садится рядом. Ее голова утопает в мягких подушках, веки закрываются. Он думает, что по-прежнему видит в глазах Джуди ужасающую пустоту. И надеется, что ошибается.

– Ты что-нибудь помнишь? – мягко спрашивает он.

– Нет… я упала?

Фред отвечает, что нет. Вновь начинает думать. Пусть с трудом, но начинает:

– Сладенькая, что такое горг? Что такое аббала? Это человек?

– Не… знаю… Тай…

– У Тая все хорошо.

– Нет…

– Да, – настаивает он. Возможно, настаивает за двух людей, находящихся в этой со вкусом обставленной спальне. – Сладенькая, ты полежи. Мне надо кое-что сделать.

Ее глаза закрываются. Он думает, что она сейчас заснет, но Джуди пытается разлепить веки.

– Полежи, – говорит он. – Не вставай и не ходи по дому. Ты уже находилась. До смерти перепугала Энид Первис. Ты обещаешь?

– Обещаю… – Веки падают.

Фред идет в примыкающую к спальне ванную, прислушиваясь к движениям за спиной. Вроде бы у Джуди не осталось сил, чтобы шевельнуть пальцем, но сумасшедшие такие хитрые. Если Фред все еще может убедить себя, что с Тайлером ничего не случилось, то насчет психического состояния Джуди он больше не обманывается. Может, она и не совсем обезумела, но крыша у нее точно поехала. «Поехала временно», – поправляет он себя, открывая аптечку.

Достает пузырек «меркурохрома», потом просматривает лекарства, продающиеся по рецептам, которые лежат на верхней полочке. Их не так уж много. Берет крайнюю слева коробочку. «Соната», куплено в «Аптеке Френч-Лэндинга», одна капсула перед сном, не больше четырех вечеров подряд, выписано Патриком Джи Скардой, доктором медицины.

В зеркале аптечки Фред не видит всю кровать, только изножье… и одну ступню Джуди. Она по-прежнему на кровати. Хорошо, хорошо. Он выдавливает из облатки капсулу «Сонаты», вытряхивает из стакана зубные щетки: не может он идти вниз за чистым стаканом, не может так надолго оставить ее одну.

Наполняет стакан водой, возвращается в спальню со стаканом, капсулой «Сонаты», пузырьком «меркурохрома». Глаза Джуди закрыты. Дышит она так тихо, что он кладет ей руку на грудь, чтобы убедиться, что она вообще дышит.

Он смотрит на капсулу снотворного, колеблется, потом все-таки трясет ее за плечо:

– Джуди! Джуди! Чуть-чуть проснись, сладенькая. Прими лекарство и спи дальше, идет?

Даже не реагирует, даже ничего не бормочет в ответ, так что Фред кладет капсулу «Сонаты» на столик у кровати. Необходимости в снотворном нет. У него даже появляется надежда на лучшее. Очень уж быстро и глубоко она заснула. Словно прорвался какой-то нарыв, излился гной, оставив ее слабой и обессиленной. Возможно, проснувшись, она будет чувствовать себя не в пример лучше. Стоит ли на это рассчитывать? Фред не знает, но уверен, что она не просто провалилась в сон. Все беды Джуди начались с бессонницы, которая стала хронической. Хотя тревожные симптомы стали проявляться у нее только в последние два месяца: разговоры с собой, эти странные и неприятные облизывания не только верхней губы, но и губного желобка, она жаловалась на расстройство сна с января. Отсюда и «Соната». И вот она, наконец, вырубилась. Поэтому можно предположить, что, выспавшись, она вновь станет нормальной. А может, тревоги за сына в это лето Рыбака спровоцировали кризис? Может – да, может – нет… во всяком случае, у Фреда есть время подумать, как быть дальше, и его надо использовать с толком. Одно у него не вызывает сомнений: если Тай будет здесь, когда его мать проснется, Тай увидит куда более счастливую мать. Следовательно, необходимо как можно быстрее найти Тая.

Первая мысль – позвонить его приятелям. Это не сложно, их телефоны четким почерком Джуди написаны на листке, приклеенном к холодильнику, вместе с телефонами пожарной команды, полицейского участка (тут же и домашний номер Дейла Гилбертсона, он – друг семьи) и службы спасения Френч-Лэндинга. Но Фред тут же понимает, что эта идея – не из лучших. Мать Эбби мертва, а отец – отвратительный тип, Фред встречался с ним лишь однажды, но ему этого хватило. Фред не сторонник, как его жена, считать другого никчемностью («Кем ты считаешь себя? – как-то спросил он ее. – Королевой?»), но в части Пита Уэкслера она попала в точку. Он наверняка не знает, где сегодня мальчики, да и ему все равно.

Миссис Мецгер и Эллен Ренникер могут знать, но он сам был мальчишкой на летних каникулах: весь мир перед тобой, и можно пойти в две тысячи мест… Фред сомневается, что получит полезную информацию. Есть шанс, что мальчики заглянули на ленч (сейчас самое время) к Мецгерам или Ренникерам, но вероятность слишком мала, чтобы из-за этого пугать обеих женщин. Потому что они сразу подумают об убийце, в этом нет никаких сомнений, как и в том, что Бог создал маленьких рыбок… и рыбаков, чтобы ловить их.

Вновь присев рядом с женой, Фред испытывает первый укол тревоги за сына, но разом отметает его. Сейчас не время впадать в панику. Он должен помнить, что психическое нездоровье жены и безопасность сына нигде, за исключением ее больного воображения, не реальны. Его задача – всеми силами доказывать, что ее страхи беспочвенны.

Фред смотрит на часы, которые стоят на тумбочке с его стороны кровати. Четверть двенадцатого. «Как летит время, когда дел невпроворот», – думает он. Рядом Джуди то ли всхлипывает, то ли стонет во сне. Звук тихий, короткий, очень женственный, но Фред все равно подскакивает. Как она напугала его, когда он увидел ее в комнате Тая! Он до сих пор испуган.

Тай и его друзья могут куда-нибудь заехать на ленч. Джуди говорит, что они часто заезжают, потому что у Мецгеров особой еды нет, а миссис Ренникер обычно угощает их загадочным блюдом из макарон и какого-то серого мяса. Джуди дает им суп «Кэмпбелл» и сандвичи с копченой колбасой, которые они любят. Но у Тая достаточно денег, чтобы накормить их всех в «Макдоналдсе» в маленьком торговом центре на северной окраине Френч-Лэндинга или в ресторане «Соннис Круизинг», где дешевые комплексные обеды. Тай никогда не отказывается угощать друзей. Он – щедрый мальчик.

– Я подожду до ленча, – бормочет он, не осознавая, что думает вслух. Впрочем, Джуди на его слова не реагирует. Сон слишком глубокий. – А потом…

Что потом? Он не знает.

Идет вниз, включает «Мистера Кофе», звонит на работу. Просит Ину передать Теду Гольцу, что пробудет дома остаток дня – Джуди заболела. Грипп, говорит он Ине. Ее рвет и все такое. Он перечисляет тех, кто должен прийти к нему сегодня, и просит Ину переадресовать их Отто Эйсману. Отто будет рад такому наплыву клиентов.

Пока он говорит с Иной, в голову приходит идея, которую он и осуществляет, закончив разговор. Предлог для звонка Мецгерам и Ренникерам найден. Но у Мецгеров ему отвечает автоответчик, и он кладет трубку, не оставив сообщения. Зато голос Эллен Ренникер слышит после второго гудка. Беззаботно и непринужденно, все-таки он классный продавец, Фред просит ее попросить Тая, если мальчики приедут на ленч, позвонить домой. Он хочет кое-что сказать сыну. По голосу определенно чувствуется, что сообщение хорошее. Эллен обещает, но добавляет, что Ти-Джи уехал с четырьмя или пятью долларами, которые просто жгли ему карман, и она сомневается, что увидит его до ужина.

Фред поднимается наверх, заглядывает в спальню. Джуди лежит, как он ее и оставил, и Фред полагает сие добрым знаком.

Нет, ничего доброго или хорошего в этом нет.

Казалось бы, ему можно успокоиться, вроде бы ситуация стабилизировалась, но страх только усиливается. Он, конечно, твердит себе, что Тай с друзьями, но толку от этого больше нет. Залитый солнцем, молчаливый дом давит на него. Куда могли поехать мальчики? Есть хотя бы одно место…

Разумеется, есть. Где они могут купить карты «Магия». Этой глупой, непонятной игры, которая им так нравится.

Фред спускается вниз, хватает телефонный справочник, находит нужный номер, звонит в магазин «С семи до одиннадцати». Как и большинство жителей Френч-Лэндинга, Фред бывает там четыре или пять раз в неделю, покупает какую-нибудь мелочь, газировку, апельсиновый сок. Он сразу узнает индийский акцент продавца. Тут же вспоминает его имя и фамилию: Раджан Патель. Классный продавец должен держать в голове тысячи имен. Это очень помогает в жизни. Когда Фред обращается к индусу: «Мистер Патель», – тот сразу же проникается к собеседнику самыми теплыми чувствами, всячески старается помочь. К сожалению, возможности у него невелики. Множество мальчиков побывало в магазине. Они покупали карты «Магия», «покемонов», открытки с фотографиями бейсболистов. Некоторые обменивались этими открытками на улице. Он вспоминает, что трое мальчиков приехали на велосипедах. Купили мороженое и карты «Магия», потом, выйдя из магазина, о чем-то начали спорить (о ругательстве Раджан Патель не упоминает, хотя иначе он бы эту троицу и не запомнил). А потом они уехали.

Фред пьет кофе, хотя не помнит, когда он его себе наливал. Щупальца страха все глубже проникают в его рассудок. Трое мальчиков. Трое.

«Это ничего не значит, ты ведь знаешь, не так ли?» – говорит он себе. Он, безусловно, знает и одновременно не знает. Он не может поверить, что безумие Джуди передалось ему, как простуда. Но дело в том… ну… он просто не может избавиться от тревоги.

Он просит Пателя описать мальчиков, и не удивляется, когда тот не может. Он припоминает, что один был толстым, но уверенности нет. «Извините, их приходит так много», – говорит он. Фред отвечает, что понимает. Он действительно понимает, но одно только понимание не может его успокоить.

Трое мальчиков. Не четверо – трое.

Время ленча, но Фред не голоден. Пугающее молчание сгущается. Щупальца страха сжимаются все сильнее.

Если Патель видел приятелей Тая, то толстяк, конечно же, Эбби Уэкслер. Вопрос в том, кто остальные двое? Кто по глупости уехал один?

Тай ушел. Горг зачаровал его, и аббала взял к себе.

Бред какой-то, несомненно… однако по коже Фреда бегут мурашки. Он со стуком ставит на стол кофейную чашку. Надо убрать разбитое стекло, вот что он должен сделать. Это его следующий шаг, тут двух мнений быть не может.

Актуальный следующий шаг, логичный следующий шаг, внутренний голос нашептывает ему, когда он поднимается по лестнице, но он с ходу отвергает эту мысль. Он уверен, что у копов раскалился телефон от звонков бьющихся в истерике родителей, у которых ребенок отлучился хоть на час. Когда он в последний раз видел Дейла Гилбертсона, на том просто лица не было, и он не хочет добавлять ему проблем, вместо того чтобы помогать найти решение. Однако…

Он берет совок и щетку в чулане, примыкающем к комнате-прачечной, и начитает сметать осколки стекла. Покончив с этим, заглядывает к Джуди (похоже, ее сон стал только глубже) и идет в комнату Тая. Тай наверняка очень расстроился бы, увидев, во что превратилась его комната. Он бы подумал, что его мать совсем свихнулась.

«Волноваться об этом тебе не нужно, – шепчет внутренний голос. – Он свою комнату не увидит, ни сегодня вечером, ни вообще. Горг зачаровал его, и аббала взял к себе».

– Хватит, – говорит себе Фред. – Перестань трястись как осиновый лист.

Но дом слишком пустой, слишком молчаливый, и Фред Маршалл напуган.

На приведение комнаты Тайлера в порядок уходит больше времени, чем предполагал Фред. Его жена пронеслась по ней как ураган. И откуда в такой маленькой женщине взялось столько силы? Или это сила безумства? Возможно, но Джуди не нуждается в силе безумства. Если она принимает решение, остановить ее просто невозможно.

Уборка занимает практически два часа, и единственным свидетельством разгрома, учиненного Джуди, остается прямоугольник содранных обоев на том месте, где висел постер с замком. Сидя на застланной кровати Тая, Фред чувствует, что его взгляд так и притягивается к этому месту, белому пятну гипсокартона, напоминающему торчащую сломанную кость. Он смыл следы крови, но что можно сделать с царапинами, оставленными ее ногтями?

«Я знаю что, – думает он. – Знаю, что можно сделать».

Комод Тая красного дерева, завещан Джуди кем-то из ее родственников. Передвигать его – работа не для одного человека, но Фред, учитывая обстоятельства, об этом не думает. Он подсовывает под комод коврик, чтобы не царапать пол, потом тащит через комнату. Поставленный у дальней стены, комод практически полностью закрывает содранный прямоугольник обоев. Без белого пятна Фред чувствует себя лучше. Тай не пришел на ленч, но Фред его и не ждал. Он появится самое позднее к четырем. Пообедает дома. Другого не может быть.

Фред идет в большую спальню, массируя поясницу. Джуди лежит в той же позе, и он вновь озабоченно прикладывает руку к ее груди. Дыхание медленное, но ровное. Это хорошо. Он ложится рядом, поднимает руку, чтобы ослабить галстук, смеется, нащупав расстегнутый воротник. Пиджак и галстук остались в «Гольце». Да, день выдался просто безумный. И какое-то время приятно побыть в обеспеченной системой кондиционирования прохладе, массируя натруженную спину. Передвигать массивный комод – работа не из легких, но он рад, что взялся за нее. Конечно, уснуть не сможет, тревоги не дадут. И вообще, нет у него привычки спать днем.

С такими мыслями Фред и засыпает.

Рядом с ним, во сне, Джуди начинает бормотать. Горг… аббала… Алый Король. И женское имя.

Имя это – Софи.