16. Путь к войне

В конце XIX века уверенность России резко возросла. Вскоре после этого все сосредоточились на отмене положений о Черном море в Парижском договоре. Одна за другой канцелярии по всей Европе приходили к выводу о необходимости пересмотра всего договора в целом и удаления из него соответствующих положений. Оппозиции практически не было. Однако было одно исключение – Лондон. Зимой 1870 года копия циркуляра с предложением отказаться от указанных положений, представленного Кабинету министров Британии, просочилась в прессу Санкт-Петербурга вместе с известием о том, что это предложение было категорически отвергнуто в Лондоне. Усилия князя Горчакова, направленные на урегулирование вопроса в России, вызвали вопли ярости в британской прессе.

Позиция, избранная газетой Spectator, была типичной – потрясение и негодование. Попытки России пересмотреть условия подобны проискам дьявола, заявлялось в газете, «мир еще не видел более смелого и открытого неповиновения европейскому праву, нормам международной морали и британской политики, чем в этом предложении России». Предложение отказаться от некоторых положений убедило многих, что война неизбежна, а у Британии нет другого выбора, кроме как использовать силу, чтобы сохранить ограничения, наложенные на Россию. Эта реакция просто ужасна, как писал Джон Стюарт Милл в письме в The Times; ответные ходы могут быть провокационными, но они не должны вести к военному конфликту. Даже королева Виктория согласилась с этим, отправив телеграмму министру иностранных дел, лорду Гранвилю: «Можно ли намекнуть крупным изданиям, – писала она, – воздержаться от пробуждения духа войны?»

Такая тревога была вызвана не только беспокойством по поводу Черного моря, но и общим волнением по поводу России, которая продолжала наращивать силу. Поскольку Британия не могла вести военные действия и имела крайне плохие карты на руках, у нее не было другого выбора, кроме как уступить, что привело к едким переговорам между премьер-министром Уильямом Гладстоном и харизматичным представителем Палаты общин Бенджамином Дизраэли. Россия получила то, что хотела, а именно свободу поступать на побережье так, как ей хочется, а также размещать в портах Крыма и по всему северу Черного моря свои военные корабли. В Санкт-Петербурге, по словам очевидца из Британии, это было встречено с ликованием. Это был «триумф» для России. Царь Александр II, который, как говорят, был «вне себя от радости», приказал распевать в часовне Зимнего дворца Te Deum’ перед службой в храме святых апостолов Петра и Павла «некоторое время, с признаками глубокого волнения».

Великобритания была бессильна превратить свою экономическую мощь в дипломатический и политический успех. Нужно было применять новые подходы. Одной из тем обсуждения являлся титул британского правителя. Учитывая размеры и распределение доминионов и регионов, количество людей, которые подчинялись британскому монарху, было решено, что титул монарха должен быть повышен с королевского на имперский. Это декоративное изменение спровоцировало яростные дебаты в Парламенте. Традиционалисты были потрясены идеей смены титула, который оставался неизменным столетиями. Короли имели высшую власть над подчиненными правителями, отмечал лорд Гранвиль, так что не было никаких причин для изменения титула монарха. «Милорды, – заявил он Палате лордов, – в отношении достоинств Ее Величества, ни один титул не может так привлекать, как титул Виктории, королевы Великобритании и Ирландии». Это был прекрасный пример хорошего образа монарха.

Проблема заключалась в России и царе. Помимо отсылок к Римской империи (слово «царь» – сокращение слова «Цезарь»), официальный титул царя во всем его великолепии, использовавшийся в официальной переписке, включал в себя длинный список территорий, которые находились в его власти. В середине 1870-х годов Дизраэли, который стал премьер-министром, заявил Парламенту, что более высокий титул королевы поможет придать уверенности населению Индии, уже обеспокоенному продвижением России в Центральной Азии. Королева Виктория согласилась с этими доводами, написав Дизраэли, что «нападение на Россию со стороны Индии – верный ход», а повышение титула поможет увеличить лояльность подданных в Индии.

Некоторые члены Парламента не были столь уверены, что следует поступать таким образом. Несомненно, британцы «столетиями правили Индией», заявил один из членов Парламента, но разве мы так не уверены в себе, чтобы изменять титул королевы исключительно для того, «чтобы наш монарх находился в равных условиях с императором России?» Другие, однако, подчеркивали значение перемен на Востоке, утверждая, что «британское правление Индостаном продолжится», а поэтому «нельзя уступать ни клочка территорий». Граница России теперь находилась всего в нескольких днях пути от доминиона Ее Величества в Индии, и это заставляло волноваться. После дебатов в Парламенте в 1876 году был принят билль, провозглашавший Викторию не только королевой (титул, который был дан ей при коронации примерно сорок лет назад), но и императрицей. Ей понравились эти изменения: на Рождество она отправила Дизраэли открытку, подписанную «Victoria, Regina et Imperatrix» («Виктория, королева и императрица»).

Эти, казалось бы, поверхностные шаги сопровождались более практическими мерами, предпринимавшимися в условиях напряженной атмосферы, так как британцы постоянно опасались уступить свои земли противникам. И Британия, и Россия стали одержимы созданием шпионских сетей и взаимной слежкой, чтобы получить большее влияние над местным населением. Полковник Маклин из Пенджабской кавалерии и Индийской службы политики стал одним из тех, кто был отправлен на границу Персии, Индии и Афганистана в 1880-х годах. Он организовал группы торговцев и операторов местной телеграфной связи и стимулировал их, чтобы они передавали информацию о том, что творится в регионе. Маклин сосредоточился на мусульманском духовенстве, одаривая их шалями, коврами, сигарами и даже бриллиантовыми кольцами, чтобы впечатлить местное население и показать преимущества сотрудничества с Британией. Маклин оправдывал эти взятки, называя их способом поддержки влиятельных друзей. На самом деле они служили для укрепления религиозного влияния в этом непростом регионе, который находился в центре внимания конкурентов извне.

С точки зрения Британии, существовала реальная проблема, касающаяся намерений и возможностей России и угрозы ее расширения в Центральную Азию, которое могло затронуть оборону Индии. Обсуждение в Лондоне повернулось в сторону военной конфронтации с Россией. Дизраэли давал королеве совет разрешить отправку английских войск в Персидский залив, а также отмечал, что императрица Индии должна приказать своей армии очистить Центральную Азию от московитов и отбросить их к Каспию.

Власти нервничали настолько, что наместник лорд Литтон приказал совершить не одно, а целых два вторжения в Афганистан в 1878–1880 годах и посадил марионеточного правителя на трон в Кабуле. Персия была старательно обработана и в итоге подписала Гератскую конвенцию, которая была создана для защиты Центральной Азии от продвижения России. Это была непростая задача, так как у Персии были свои интересы в этом регионе и она зализывала раны после недавнего и абсолютно бесполезного вмешательства Британии, которое пошло на пользу Афганистану за счет самой Персии. В то же самое время были предприняты шаги для налаживания контактов за пределами Кандагара, чтобы создать более эффективную систему раннего предупреждения любой инициативы России, военной или нет.

Значительные усилия были затрачены старшим офицерским составом, чтобы определить, что делать с возможным российским посягательством на британское господство в Индии. С конца 1870-х годов была подготовлена целая серия отчетов, которые рассматривали проблему с разных сторон. Было решено, что напряженность в отношениях с Россией в других местах может оказать большое влияние на происходящее на Востоке. Один меморандум, разработанный после вторжения России на Балканы в 1877 году, включал «меры, которые следует принять в Индии, по присоединению к Турции и Англии в войне с Россией». В еще одном, составленном в 1883 году, задавались следующие вопросы: «Возможно ли вторжение России в Индию?.. Какие у России слабые места и как последние события повлияли на нашу пограничную политику в Индии?» Признаком того, насколько серьезно все воспринималось, стало назначение автора этих работ, воинственного генерала сэра Фредерика (а позже лорда) Робертса главнокомандующим Индии в 1885 году.

Не все разделяли эту мрачную точку зрения относительно ситуации в Азии, даже после того как планы по вторжению, разработанные генералом Алексеем Куропаткиным, попали в руки британцев в 1886 году. Генри Бракенбери, глава военной разведки, чувствовал, что русская угроза растет, особенно в условиях наличия у царской армии желания и готовности нападать. Джордж Керзон, тогда еще молодой, многообещающий член Парламента и стипендиат колледжа Всех душ, который через десять лет стал наместником в Индии, относился к этому еще более пренебрежительно. Он не видел никакого генерального плана или стратегии в интересах России на Востоке. Он не считал этот план «глубоким или проработанным» и писал в 1889 году: «Я полагаю, что их политика – это политика бедняков, политика выжидания, извлечения выгоды из ошибок других, которые они так часто совершают сами».

Несомненно, в этом было много бахвальства и выдавания желаемого за действительное в том, что касалось отношения России к картине в Центральной Азии в целом и Индии в частности. В вооруженных силах нашлись горячие головы, которые говорили о грандиозных планах по замене Британии как господствующей силы на субконтиненте, в то же время были предприняты шаги, которые позволили полагать, что интересы России были далеко не пассивны: например, офицеры отправлялись на курсы изучения хинди, видимо, для приготовления неминуемого вторжения в Индию. Это поощрило многих, например, махараджу Далипа Сингха из Пенджаба, который написал царю Александру III, что «предоставит 250 000 000 своих соотечественников для избавления от жестокого ига британского правления», утверждая, что говорит от имени «большого количества могущественных князей Индии». Казалось, это было открытое приглашение для России расширить свои границы на юг.

На практике все оказалось не так просто. Россия в это время решала весьма щекотливый вопрос, как включить обширные новые территории, которые недавно попали в сферу влияния империи. Чиновники, которых отправили в Туркменистан, пытались разобраться в сложных и зачастую противоречащих земельных реестрах. Их попытки упорядочить местное налогообложение и законы столкнулись с неизбежным противодействием оппозиции. Мрачная реальность, порождаемая общественным мнением, дала начало тому, что в Совете министров в Санкт-Петербурге назвали «фанатичными настроениями на наших восточных границах». Это привело к увеличению влияния ислама на многие аспекты повседневной жизни «новых русских», которые являлись частью царской империи. Беспокойство о восстаниях и мятежах на этих вновь присоединенных территориях было настолько велико, что обязательная военная служба была здесь отменена, а финансовые требования были на удивительно низком уровне. Как едко заметил один из ведущих мыслителей, российские крестьяне не пользовались такими привилегиями.

Сложности также возникали в отношении образа местного населения. Российские критики привлекли внимание к глубоко предвзятому отношению британцев, отметив, как британские солдаты обращались с торговцами на базарах Ташкента, воспринимая их «как что-то, что ближе к животному, чем к человеку». Был описан случай, когда жена британского капитана отказалась позволить махарадже Кашмира сопровождать ее на обед, заявив, что он «грязный индус». Однако, несмотря на всю их критику, отношение русских было не более просвещенным.

Царские офицеры, возможно, и жаловались друг другу на отношение британцев к местным, однако доказательств того, что они на самом деле вели себя по-другому, практически не было. «Все индусы без исключения, – писал один из русских путешественников в Индии в XIX веке, – посвящают все свои силы и всю свою душу ужасному ростовщичеству. Горе тому несчастному, кто поддастся их лживым обещаниям!»

Тем не менее наблюдался определенный азарт, касающийся новых миров, с которыми Россия входила в контакт, это следует из того, что писал в своем дневнике министр внутренних дел Петр Валуев в 1865 году. «Ташкент был взят генералом Черняевым, – отмечал он. – Никто не знает, зачем и по какой причине… (но) есть что-то эротическое в том, что мы делаем на дальних границах империи». Расширение границ – это прекрасно, заявлял он. Сначала Россия добралась до реки Амур, затем Уссури, а теперь и до Ташкента.

И все же, несмотря на проблемы роста, влияние России и ее вовлеченность в дела на Востоке продолжали расти все быстрее. Россия создавала свой собственный Шелковый путь. Строительство Транссибирской магистрали и ее соединение с Китайской восточной железной дорогой привели к быстрому развитию торговли, объемы которой колебались между 1895 и 1914 годами. Поддержку оказывал вновь созданный русско-китайский банк, который был сформирован для финансирования расширения на Дальнем Востоке. Премьер-министр России Петр Столыпин заявлял в Думе, российском парламенте, в 1908 году, что регионы на востоке страны полны ресурсов и перспектив: «Наши дальние и негостеприимные территории богаты золотом, лесом, мехами и большим количеством места для развития сельского хозяйства». Хотя они малонаселены сейчас, это продлится недолго. Россия должна пользоваться открывающимися ей возможностями.

С точки зрения Британии, это едва ли обнадеживало, учитывая, насколько ревностно она охраняла свои позиции на Дальнем Востоке. Особенно сложным оказалось открывать рынки Китая. К примеру, в 1793 году первая британская миссия имела дело с надменным императором Цяньлуном, прося разрешения основать торговые общины. Связи Китая проникали глубоко в «каждую страну под небесами». В любом случае, запрос британцев был вполне ожидаем. В письме императора, адресованном королю Георгу III, он писал: «Как уже понял ваш посол, мы владеем всем. Я не устанавливаю ценность странных или оригинальных вещей, поэтому не обладаю никакой ценностью для ваших мануфактур».

По большей части это было бахвальство, так как в конечном итоге условия были согласованы. Агрессивный ответ был основан на осознании того, что щупальца Британии протягиваются все дальше, а атака – лучшая защита. Таким образом, изначальные опасения Китая были недалеки от истины. Как только торговые привилегии были получены, Британия не колеблясь применила силу и укрепила свои позиции. Основным способом расширения стала торговля опиумом, несмотря на яростные протесты китайцев. Однако британские власти лишь отмахнулись от возмущений по поводу разрушительного воздействия наркотика. Торговля опиумом расширялась все больше, чему способствовал Нанкинский договор 1842 года, открывший доступ в порты, в которых прежде торговля была строго запрещена, одновременно уступая британцам Гонконг. Последующие концессии были получены после того, как британские и французские войска в 1860 году прошли по Пекину, разграбили и сожгли старый Летний дворец.

Некоторые увидели в этом основополагающий момент, который отметил очередную главу триумфа Запада. «Именно это и есть судьба Англии, – гласила одна из статей в британской прессе, – ломать государственное устройство стран, которые так долго интриговали Европу, и раскрывать их же собственным жителям их фальшивость и пороки». Другой комментатор был настолько же глуп, отмечая, что «мистическое варварство» Китайской империи было заменено «силой вездесущей западной цивилизации».

Так как Британия стремилась противостоять все возрастающему влиянию России на Дальнем Востоке, в 1885 году было принято решение занять Комодские острова к югу от Корейского полуострова, используя их «в качестве базы», как заявил Кабинет министров, «для блокирования русских войск в Тихом океане», а также «в качестве станции для поддержки операций против Владивостока». Этот ход был нацелен на защиту стратегических позиций Британии и прежде всего Китая, даже с помощью предупреждающего удара, если это будет необходимо. В 1894 году, еще до того как железная дорога открыла новые возможности, более 80 процентов всех таможенных сборов, собранных в Китае, уплачивались Британии и британским компаниям, корабли которых перевозили более четырех пятых общего объема товаров. Было очевидно, что рост России и появление новых торговых путей, по которым товары будут поставляться в Европу, лишат Британию части прибыли.

* * *

Именно в этой атмосфере соперничества и напряженности стало известно, что в конце 1890-х годов Россия предприняла шаги по привлечению Персии. Это увеличило вероятность создания альянса, который мог бы создать угрозу северо-западному подходу к Индии. Англичане после долгих размышлений пришли к выводу, что давление на субконтинент со стороны России через Афганистан и Гиндукуш будет ограничено. Для стратегов, вооруженных карандашами и картами, планирующих пути из Центральной Азии через эти сложные регионы, все выглядело просто. Было решено, что нельзя сбрасывать со счетов небольшой процент нападений. Реальность же была такова, что местность препятствовала перемещению крупных войск по горным тропам, которые были известны своим коварством и труднопроходимостью.

Совершенно другое дело – проходы через Персию. Россия повысила свою активность на южном фланге, в 1884 году оккупировав Мерв. Этот ход застал британских офицеров и агентов разведки врасплох. Они узнали об этом из газетных статей и принялись за обработку властей Тегерана. Так как граница России оказалась всего в 200 милях от Герата, дорога на Кандагар и Индию оказалась открыта. Еще большее беспокойство по-прежнему вызывало то, что экспансия сопровождалась строительством инфраструктуры, которая соединяла новые регионы с центром России. В 1880 году началось строительство Закаспийской железной дороги, которая должна была соединить Самарканд и Ташкент, а в 1899 году к этой сети был подключен переход от Мерва до Кушка, находящегося в непосредственной близости от Герата. Эти железнодорожные линии были не просто символическими, они являлись артериями, которые позволяли перемещать провизию, оружие и солдат к заднему входу в британскую империю. Как подчеркивал фельдмаршал Робертс в разговоре с офицерами восточного командования вскоре после этого, то, что железнодорожные пути расширялись, было весьма прискорбным фактом. Теперь, однако, была сооружена линия обороны, которую «Россия не могла пересечь». Если же это произойдет, то этот факт будет рассматриваться как casus belli – повод к войне.

Железнодорожные линии также представляли экономическую угрозу. В 1900 году британское посольство в Санкт-Петербурге направило в Лондон сборник памфлетов, написанных российским офицером, который выступал за расширение путей в Персию и Афганистан. Было похоже, отмечал офицер, что британцы определенно не отнесутся к новой железной дороге хорошо, и это вполне ожидаемо: в конце концов железнодорожное сообщение, охватывающее всю Азию, «поставит всю торговлю Индии и Восточной Азии с Россией и Европой под ее (России) контроль».

По словам одного высокопоставленного дипломата, это было большим преувеличением. «Стратегические выводы, которые делает автор, не имеют никакой ценности», – писал Чарльз Хардинг, потому что для России было бы просто безумием действовать в регионе, находящемся под контролем Британии, подобным образом.

Тем не менее тревога Британии возросла, когда начались разговоры о коммерческих возможностях России и в этом направлении. Это был еще один повод для беспокойства. Теперь взволнованные британские дипломаты видели заговоры на каждом шагу. Задавались неловкие вопросы, например: почему присутствие некоего доктора Пашуски в Бушире не было обнаружено раньше, а также соответствует ли действительности то, что он лечит жертв чумы? Визит русского дворянина, идентифицированного как «князь Дабижа», также рассматривался с большой долей подозрительности, а тот факт, что он «был очень сдержан в своих передвижениях и намерениях», был должным образом зафиксирован и передан куда следует. В Лондоне вопрос усиления России переместился в первые строки повесток дня во время встреч Кабинета министров, привлек внимание самого премьер-министра и стал главным приоритетом Министерства иностранных дел.

За совсем короткое время Персия стала ареной особенно жесткого противостояния. Правители Персии были разбалованы щедрыми подношениями тех, кто желал установить добрые отношения с народом, которому повезло жить в завидном стратегическом месте, соединяющем Восток и Запад. Британия удовлетворяла капризы и непомерные финансовые аппетиты персидских правителей с конца XIX века, пока в 1898 году Мозафереддин-шах, запоминающийся экстравагантными усами, не произвел сенсацию, отказавшись от нового займа в 2 миллиона фунтов. В Персию немедленно был отправлен высокопоставленный чиновник, чтобы узнать о ситуации больше, но встретил сопротивление. Лорд Солсбери, премьер-министр Британии, лично следил за развитием ситуации, посылая инструкции казначейству смягчить условия и увеличить суммы. Начали циркулировать слухи о том, что происходило за кулисами. В конце концов выяснилось, что Россия обещала гораздо больше денег, чем Британия, и на гораздо лучших условиях.

Это был прекрасный ход Санкт-Петербурга. Налоговые доходы России резко поднялись, а также начали поступать иностранные инвестиции. Медленно, но верно начал появляться средний класс.

Такие люди, как Лопахин из «Вишневого сада» Чехова, который поколение назад был привязан к земле, теперь мог воспользоваться возможностями социальных изменений, новых внутренних рынков и внешней торговли, чтобы сколотить состояние. Историки экономики отмечают резкий рост урбанизации, производства чугуна и количества проложенных железнодорожных путей. Для того чтобы понять, что происходило в культуре и экономике, достаточно изучить литературу, искусство, танцы и музыку того периода. Это было время процветания для Толстого, Кандинского, Дягилева, Чайковского и многих других. Россия двигалась семимильными шагами.

Стало неизбежным то, что Россия примется ублажать Персию, удовлетворяя ее ненасытные финансовые аппетиты, которые были обусловлены в основном неэффективностью экономики и дорогостоящими запросами правящего класса. После того как сэр Мортимер Дюран, британский министр в Тегеране, отправил отчет с информацией, полученной из австрийских источников в Константинополе в начале 1900 годов, выяснилось, что царское правительство готово ссужать деньги и успешно обошло в этом Британию, в Лондоне начался сущий ад. Создавались комиссии, которые должны были наблюдать за расширением железнодорожной ветки от Кветты до Систана, было решено построить телеграфную линию, чтобы, по словам лорда Керзона, «спасти юг Персии от лап России».

В целях противодействия продвижению России выдвигались самые радикальные предложения, в том числе создание крупных ирригационных сооружений в Систанском регионе для обработки земли и строительства внутренних связей. Велись даже разговоры о том, что британцы хотят арендовать землю в провинции Гильменд, чтобы более эффективно защитить Индию. На этом этапе нападение России было лишь вопросом времени. Как говорил лорд Керзон в 1901 году, «мы хотели бы иметь буферные страны между нами и Россией». Одна за другой они «прекращали свое существование». Китай, Туркменистан, Афганистан и теперь Персия были удалены с игрового поля. Буфер, добавлял он, «сократился до толщины вафли».

Лорд Солсбери был в отчаянии, убеждая министра иностранных дел лорда Лансдауна отыскать способ ссудить Персии денег. «Ситуация кажется… безнадежной», – писал премьер-министр в октябре 1901 года. Казначейство отказалось поддержать его предложение, испугавшись того, с какой скоростью шах и его окружение тратили огромные суммы денег.

Вариантов становилось все меньше и меньше. «Если деньги не найдутся, – писал премьер-министр, – Россия установит свой протекторат в Персии и нам придется применять силу, чтобы спасти от этого Персидский залив».

Такие опасения появились еще год назад, когда пришло сообщение, что Россия собирается взять под контроль Бендер-Аббас, стратегически важную точку, позволяющую контролировать Ормузский пролив, самое узкое место Персидского залива. Как заявил один из встревоженных пэров в Палате лордов, «военное присутствие в Персидском заливе великой державы поставит под угрозу нашу торговлю не только с Индией и Китаем, но и всей Австралазией». Когда британским кораблям было приказано предпринимать ответные меры на каждое движение русских, лорд Лансдаун был непреклонен: «Мы должны рассматривать вопрос о создании военной базы или укрепленного форта в Персидском заливе любой другой державой как угрозу интересам Британии». Он подчеркивал, что последствия будут очень серьезными, имея в виду войну.

След России отмечался повсюду. Встревоженные чиновники Министерства иностранных дел корпели над огромным количеством поступающих в Лондон отчетов о деятельности царских офицеров, инженеров и геодезистов в Персии. Значение новой российской торговой компании, которая работала между Одессой на Черном море и Буширом на южном побережье Персии, обсуждалось в Парламенте. Члены Парламента были обеспокоены секретными сообщениями о том, что темные личности, которые утверждали, что наблюдают «за птицами, бабочками и другими животными», на самом деле являлись российскими шпионами, поставлявшими в приграничные регионы винтовки и подогревающими недовольство. Ситуация привлекла внимание самого короля Эдуарда VII, который в 1901 году писал министру иностранных дел о своей обеспокоенности тем, что «Российское влияние в Персии ежедневно увеличивается в ущерб Англии», убеждая его сообщить шаху, что Британия не станет терпеть, если тот встанет на сторону России. Британский министр в Тегеране сэр Сесил Спринг-Райс написал, что шах божился, что «не собирался занимать позицию, которая могла бы позволить вторжение в Индию», однако это не имело большого значения.

Тревога обострилась, когда возникло ощущение того, что российская империя простирается слишком далеко. Вражда с бурами в Южной Африке и восстание под предводительством Ихэтуани («Дружины справедливости и мира», в Европе более известная как «боксеры») в Китае породили идею, что Британия могла быть разбита за рубежом, и это привело к обострению опасений относительно наступления русских.

Мрачный отчет, представленный Кабинету министров в 1901 году, гласил, что Россия может собрать 200 000 человек в Центральной Азии и более половины из них находятся в непосредственной близости от границы Индии теперь, когда железнодорожная ветка протянулась от Оренбурга до Ташкента. Перед этим был получен отчет из Батуми в Грузии, что русские собираются перевезти 20 000 человек в Центральную Азию. Как оказалось, тревога была ложной. Проблема заключалась в том, что, с британской точки зрения, вариантов было крайне мало. Стоимость усиления границы была огромной. Еще за несколько лет до этого она составляла не меньше 20 миллионов плюс ежегодные расходы на ее поддержание.

Сцены жестокости на улицах Санкт-Петербурга в 1905 году и катастрофическое поражение царского военно-морского флота в русско-японской войне немного успокоили тех, кто думал, что это лишь вопрос времени, когда Россия разорвет оковы. Британия едва могла позволить себе сопротивляться тому, что открыто называли «угрозой продвижения России». Были необходимы другие решения, чтобы сложившаяся ситуация не стала еще хуже. Возможно, как предлагалось в секретном документе, подготовленном военной разведкой, настало время для обсуждения условий с Германией, чтобы перенаправить внимание России.

Как результат постоянной озабоченности слабым присутствием на Среднем Востоке, в Лондоне пошли разговоры о вариантах британского вторжения в Месопотамию. Комитет обороны империи рассматривал возможность захвата Басры, в то время как шли оживленные переговоры о разделе Азиатской Турции, чтобы получить доступ к богатым полям Евфрата. В 1906 году поступили предложения построить железнодорожную ветку от Персидского залива до Мосула, которая помимо прочих выгод позволит британским войскам попасть прямо в самое уязвимое место России на Кавказе. Одно за другим их отвергали по причинам отсутствия практичности и высокой стоимости: сэр Эдвард Грей, новый министр иностранных дел, предупреждал, что цена вторжения и защиты новых границ будет исчисляться миллионами.

У Грея была другая идея. Позиции Британии на Востоке были ограничены и подвергались опасности. Было необходимо отвлечь внимание России от этого региона. В смелом заявлении The Times еще до своего назначения в конце 1905 года он дал понять, что можно получить очень многое, если суметь достичь понимания о «наших азиатских владениях».

«Правительство Британии не станет расстраивать планы или мешать политике России в Европе». Тем не менее «очень желательно», чтобы «позиции и влияние России» расширились в Европе, тем самым сократившись на Востоке.

Сложно было выбрать момент лучше. Францию все больше тревожил экономический рост Германии, ее соседа и вечного соперника. Воспоминания о франко-прусской войне 1870–1871 годов, которая привела к осаде Парижа и победному маршу прусских войск по центру города после подписания соглашения о перемирии, были еще свежи. Скорость этого вторжения явилась шоком, вызывая опасения, что подобная вспышка может еще раз застать Францию врасплох, тем более что одним из последствий нападения стало объединение Германии в империю, о чем было провозглашено в Версале.

Французы были встревожены внезапным ростом промышленности в Германии. Всего за два десятилетия после 1890 года производство угля увеличилось вдвое, а металла – втрое. Подъем в экономике привел к большим инвестициям в уже достаточно грозную военную машину, как на суше, так и на море. Французские дипломаты в 1890-х годах работали в поте лица за кулисами основных событий, чтобы заключить военную конвенцию, а затем и полноценный союз с Россией, наиглавнейшей целью которого являлась самозащита: обе страны согласились напасть на Германию в том случае, если она или ее союзники мобилизуют армии. На самом деле обе страны взяли на себя формальные обязательства действовать против Британии, если она пойдет против одной из них.

Желание Британии отвлечь Россию от западных границ было музыкой для ушей французов. Первая фаза перезаключения союза между Лондоном и Парижем пришлась на 1904 год, когда Антанта подписала подробный перечень взаимных интересов по всему миру («сердечное соглашение»). Неудивительно, что роль России в этих переговорах была центральной. В 1907 году создание альянсов было завершено. Формальное соглашение, достигнутое с Россией, включало четкое разделение сфер влияния в Персии, наряду со сведением влияния России в Афганистане к минимуму. Способ избавить Индию от «захвата и раздела», как утверждал Эдвард Грей, заключался в установлении более позитивных отношений с Россией.

Это обеспечило бы уверенность в том, что «Россия не захватит те части Персии, которые могли бы быть для нас опасны». В 1912 году он признался, что уже давно испытывал опасения по поводу политики одновременного подталкивания и сдерживания России, отмечая: «Годами я считал эту политику ошибочной». Образование союза, другими словами, было гораздо более элегантным и продуктивным способом двигаться вперед.

Старшие дипломаты, однако, пришли к выводу, что сближение с Россией будет иметь слишком высокую цену: на кону стояли отношения с Германией. Как заявил в 1908 году сэр Чарльз Хардиндж, постоянный заместитель министра иностранных дел: «Нам гораздо важнее добиться взаимопонимания с Россией в Азии и на Ближнем Востоке, чем иметь хорошие отношения с Германией». Он не переставал это повторять даже после того, как его назначили наместником в Индию два года спустя. «Мы практически бессильны», писал он, если Россия обострит ситуацию в Персии. Тем не менее стоило сделать все возможное для поддержания баланса в Европе: «Гораздо более невыгодно иметь недружественную Францию и недружественную Россию, чем недружественную Германию». Отношения Британии с Россией «были подвергнуты сильным изменениям» в результате обострения напряжения в Персии, говорил сэр Артур Николсон, посол в Санкт-Петербурге. «Я думаю, – продолжал он, – что мы должны любой ценой поддерживать взаимопонимание с Россией».

После создания альянса довольная Россия стала основным объектом британской политики. В 1907 году сэр Эдвард Грей сообщил послу России в Лондоне, что Британия может пересмотреть вопрос Босфора, если Россия согласится установить «постоянные хорошие отношения». Этого было достаточно, чтобы полностью перетасовать европейскую колоду. Тем временем в Санкт-Петербурге приступили к дипломатической игре, которая заключалась в получении поддержки Австрии по вопросам пролива Босфор в обмен на молчаливую поддержку аннексии Боснии. Эта сделка должна была иметь впечатляющие последствия.

В 1910 году сэр Эдвард Грей снова писал о необходимости пожертвовать отношениями с Берлином: «Мы не можем установить политическое взаимопонимание с Германией, которое приведет к развалу союза с Россией и Францией». Целеустремленность такого подхода особенно остро ощущалась в Санкт-Петербурге, где уже разгадали «ухаживания» британцев и оценили возможности, которые они открывали. «Мне кажется, – размышлял министр иностранных дел России Сергей Сазонов в конце 1910 года, – что Кабинет министров в Лондоне рассматривает англо-русскую конвенцию 1907 года с точки зрения азиатского интереса Англии».

В таком случае, продолжал он, казалось, что Великобританию можно подтолкнуть к ценным торговым уступкам, для того чтобы «поддерживать столь ценную для них конвенцию». Это было проницательное наблюдение.

Когда в 1910 году российские войска принялись предпринимать вылазки в Монголию, Тибет и Китайский Туркестан, британские обозреватели едва могли сдержать сильную встревоженность. Расширение сферы влияния России лишь подчеркивало слабость позиций Британии. Едва ли ситуация могла стать хуже, чем описывали пессимистичные прогнозы Грея весной 1914 года. Такая же история повторилась в Афганистане, Тибете, Монголии и Персии: «Мы хотим что-то получить, но нам совершенно нечего отдать». В Персии, которой «ничего не оставалось», кроме как сдаться России, отмечал он, пока не было никаких рычагов, как в Афганистане. Хуже того, «Россия готова занять Персию, а мы нет». Британия была истощена, по крайней мере в Азии. Это, несомненно, был конец игры. Вопрос заключался в том, когда и где он наступит.

По мере того как начинались реальные трудности, британские чиновники не упускали из виду, что они не должны допустить самый кошмарный сценарий, который мог бы ухудшить и без того шаткое положение, – союз России и Германии. Эти страхи некоторое время преследовали британских политиков. Важным элементом англо-русского альянса 1907 года было сотрудничество и обеспечение статус-кво, который был бы взаимовыгодным. Чтобы поддерживать баланс, сэр Артур Николсон подчеркнул в разговоре с Греем, что очень важно «удержать Россию от движения в направлении Берлина».

Чувство паники усугублялось продолжающимся ростом возможностей и амбиций Германии. Оживленная экономика Берлина и рост военных расходов Германии представляли источник беспокойства. Некоторые высокопоставленные чиновники британского Министерства иностранных дел не сомневались, что целью Германии было «получить перевес на территории Европы», и это обязательно приведет к военному столкновению. В конце концов все империи сталкивались с вызовом от врагов, напомнил сэру Эдварду Грею Николсон: «Лично я уверен, что рано или поздно нам придется столкнуться с Германией». Сейчас же было крайне важно, чтобы Франция и Россия были довольны.

Германия была способна дестабилизировать хрупкое равновесие в Европе, а следовательно, и за ее пределами. Это означало начало урагана.

Опасения, что Россия окажется на стороне союза Центральных держав (Германия, Австро-Венгрия и Италия), обострились. Разрушение отношений между Британией, Россией и Францией, а также «уничтожение… Антанты» воспринималось как главнейшая цель Берлина. «Мы действительно напуганы», – отметил Грей позднее, говоря о том, что Россия может соблазниться оставить Антанту.

Эти опасения были небезосновательны. Посол Германии в Персии, например, признал, что пока в этой стране «ничего не получилось», но полезные уступки со стороны Санкт-Петербурга можно получить в других местах, если его интересы в Персии окажутся в опасности. Именно это стояло за встречей кайзера и царя Николая II в Потсдаме зимой 1910 года. Кроме того, на высоком уровне прошла встреча министров иностранных дел. Это только усилило тревоги о том, что «европейские группировки», как их назвал сэр Артур Николсон, могут быть полностью пересмотрены в ущерб Британии.

Подозрения насчет Германии и ее действий (реальные и воображаемые) повредили психику британских дипломатов еще до создания союза 1907 года. За 3 года до этого сэр Фрэнсис Берти, которого вскоре назначили послом в Париже, получил письмо от одного из служащих Министерства иностранных дел, в котором говорилось о важности того, чтобы миссию во Франции возглавлял «кто-то, чьи глаза открыты и кто может разглядеть махинации Германии». В ответ Берти написал, что Германии не стоит доверять: «Она никогда не делала для нас ничего, кроме вымогательства. Она насквозь фальшива и является нашим экономическим и политическим врагом».

Ирония заключалась в том, что немецкая угроза сама по себе подкреплялась ощущением уязвимости среднеевропейской страны, которая столкнулась с возможностью быть застигнутой врасплох франко-русским союзом, который обсуждал возможность военного сотрудничества и совместной превентивной атаки. Это было незадолго до того, как зародившиеся страхи оказаться меж двух враждебных государств привели к тому, что высшее командование Германии стало разрабатывать свою собственную линию поведения. В период после заключения франко-русского альянса в 1904 году начальник генерального штаба армии Германии, граф Альфред фон Шлиффен выступил с предложением, основанным на опыте 1870 года, когда Франция была практически растерзана. Он предложил сценарий, согласно которому армия кайзера должна нейтрализовать Францию, прежде чем двинуться на восток, чтобы разобраться с Россией.

План был амбициозным как в военном, так и в логистическом плане: на его осуществление требовалось миллион железнодорожников, 30 000 локомотивов, 65 000 пассажирских вагонов и 700 000 товарных вагонов, которые должны были перевезти 3 миллиона солдат, 86 000 лошадей и целые горы амуниции и боеприпасов всего за 17 дней.

Такие же планы с зеркальной точностью вынашивались и в российской армии – летом 1910 года был создан «План 19», последовательность продуманных шагов, которые необходимо было принять в случае нападения Германии: отступить к укреплениям вдоль пути, идущего с севера на юг, от Ковно до Бреста, и подготовить контратаку. В 1912 году было разработано два варианта этого плана, известных как «План 19А» и «План 19Г». Последний, который означал быструю контратаку в случае враждебности Германии, имел достаточно простые цели: «перевести военные действия на (вражескую) территорию», то есть на территорию Германии и Австро-Венгерской империи.

Высшее командование Германии, как и кайзер, остро ощущали возрастающее давление извне, которое загоняло Германию в угол. Общественный резонанс, вызванный предложением построить железнодорожную ветку от Берлина до Багдада, удивил кайзера: конечно, рассуждал он, прокладка тысяч миль железнодорожного полотна может стать проблемой, только если начнется война между нашей страной и Англией. В том случае, если это произойдет, было бы правильно задуматься, хотим ли мы, чтобы наши солдаты оказались так далеко от дома.

Последовала реакция Германии на размещение французами войск в Марокко в 1911 году в обход соглашения, достигнутого между Берлином и Парижем. Отправка немецкого крейсера Panther в попытке применить силу к французам имела дурные последствия. Германия не только получила унизительный урок, ее политическое влияние было сильно ограничено. Что еще хуже, в Берлине произошел обвал биржи. В начале Марокканского кризиса в сентябре 1911 года акции упали более чем на 30 %, и это привело к тому, что Рейхсбанк потерял более 50 % активов за один месяц. Даже если финансовая катастрофа была спровоцирована не французами, как полагало большинство немцев, было совершенно ясно: французы усугубили ситуацию, выводя краткосрочные активы, что сыграло не последнюю роль в создании кризиса ликвидности.

Значительные усилия были затрачены на открытие новых каналов, формирование новых связей и союзов. Большое внимание уделялось Ближнему и Среднему Востоку. Банки Германии открывали филиалы в Египте, Судане и Османской империи, осуществлялась программа исследований на арабском и персидском языках. Эта программа не только щедро спонсировалась, но и поощрялась самим кайзером. Растущие связи между исламским и немецкоговорящим миром захватили умы молодежи, а также академиков, военных, дипломатов и политиков. Один молодой человек начала XX века с тоской писал, что, когда он увидел прекрасные здания Вены на Рингштрассе, улице, опоясывающей город, он пережил «мгновения волшебства». Хотя Адольф Гитлер, который это писал, не почувствовал духа Священной Римской империи или классической античности, у него сложилось ощущение, словно он находился в сказочном мире «Тысячи и одной ночи».

У немцев появился опасный менталитет осадного положения наряду с сильным предчувствием, что у Берлина есть могущественные враги и он находится в их власти. Гельмут фон Мольтке, преемник Шлиффена на посту начальника Генерального штаба, который, так же как и остальной высший офицерский состав, убедился в том, что война неизбежна и чем раньше произойдет конфликт, тем лучше, утверждал, что промедление будет не на руку Германии. Гораздо лучше самим начать войну и вовлечь в нее противников, заявил Мольтке весной 1914 года, «пока еще есть шанс на победу».

Роберт Музиль в сентябре 1914 года вопрошал: почему возникла такая ненависть, откуда появилась зависть, в которой «не было нашей вины»? Он верно подметил нарастающее напряжение в Европе, которое подогревалось массовой культурой. Книги о немецких шпионах и их планах стали очень популярны по всей Европе. Роман «Вторжение 1910 года», написанный Уильямом Лекью, был продан более чем миллионным тиражом и переведен на 27 языков. Роман «Когда пришел Уильям: история Лондона под властью Гогенцоллернов», написанный Саки, который также стал бестселлером, был издан накануне войны. В нем рассказывается о герое, вернувшемся из Азии и обнаружившем, что Англия оккупирована немцами.

Это было практически самоисполняемое пророчество, так что немцам пришлось искать способы минимизировать риски или противостоять им. Было абсолютно ясно, например, что следует попробовать заключить соглашение с Россией, и уже одно только это в дальнейшем встревожило Британию.

Аналогичным образом рекомендации для армии Германии, написанные генералом Кольмаром фон дер Гольцом, который потратил больше 10 лет, чтобы реформировать армию османов (там его знали как «Гольц пашу»), содержали информацию об основах маневрирования во время военного кризиса. Поддержка Турции может быть полезна против России, говорил Гольц своим коллегам, и она может оказать бесценную услугу против Британии на Ближнем Востоке.

Проблема заключалась в том, что внимание, которое Германия оказывала Османской империи, слишком действовало на нервы России. Чиновники в Санкт-Петербурге очень внимательно следили за проливами и неоднозначно относились к появлению нового игрока, показывающего свою силу на территории, которую они считали своей. На рубеже веков неоднократно заводились разговоры об оккупации Константинополя. К концу 1912 года начал разрабатываться план по взятию города под контроль российскими войсками. Предполагалось, что это будет временная мера на период войны в Балканах. России противодействовали союзники, британцы и французы, которые внешне были безразличны к увеличивающемуся влиянию Германии в Османской империи, включая командирование офицеров в османский флот. Определенный общественный резонанс вызвала экстренная доставка туркам двух британских дредноутов: как отмечал министр царского военно-морского флота в 1914 году, эти военные корабли дали османам существенное (шестикратное) преимущество над российским военным флотом в Черном море.

Это представляло не только военную, но и экономическую угрозу. Более трети российского экспорта перед Первой мировой войной проходило через Дарданеллы, включая 90 % злаков, которые загружали в портах Одессы и Севастополя в Крыму. Прошения о прекращении поставок военных кораблей, направленные в Лондон, оказались бесполезными в игре блефа и даже двойного блефа двух великих держав накануне войны. Не было никаких сомнений в том, насколько высоки ставки. Российский посол в Константинополе писал в Петербург, что позиции России на Ближнем Востоке оказались под угрозой, «неоспоримое право, которое приобрели за столетия огромных жертв и пролитой русской крови» в серьезной опасности.

В этой связи нападение Италии на Ливию в 1911 году и последовавшие за этим балканские войны 1912–1913 годов запустили цепную реакцию. Отдаленные провинции Османской империи были оккупированы местными и международными противниками, которые воспользовались моментом. Так как режим османов балансировал на грани краха, соперничество в Европе сильно обострилось. Со своей стороны Германия всерьез задумалась о расширении на восток и об установлении протектората для создания «Немецкого Востока». Это было похоже не экспансию, однако у агрессивных настроений, которые глубоко укоренились в сознании высшего командующего состава Германии, были свои противники. Германия, как и Британия, ожидала худшего, и в случае Германии это означало, что следует предотвратить оккупацию Россией лучших частей Османской империи, которая медленно загнивала, в то время как Россия осуществляла долгосрочные планы, значение которых нельзя было переоценить.

То, что британцы представляли угрозу для немцев и наоборот, было всего лишь обманом, отвлекающим внимание. Хотя современные историки настаивают на том, что первая собиралась завладеть второй, противостояние в Европе было сложным и многогранным. Конечно, все было гораздо сложнее, чем просто противостояние двух наций, которое началось непосредственно перед Первой мировой войной. К 1918 году реальные причины конфликта стали умалчиваться, вместо этого подчеркивалось повышение расходов на военно-морской флот, агрессивные настроения за кулисами основных событий, а также кровожадность кайзера и его генералов, которые жаждали развязать войну в континентальной Европе.

Реальность была совершенно другой. После убийства Франца Фердинанда произошла целая серия событий: возникали недопонимания, споры, ставились ультиматумы и осуществлялись перестановки, которые невозможно воссоздать. Семена войны проросли на благодатной почве изменений и событий, происходящих за тысячи миль. Рост амбиций России и ее продвижение в Персии, Центральной Азии и на Дальнем Востоке оказали сильное давление на позиции Британии, что привело к сильной фоссилизации альянсов в Европе. Дальнейшее разрушение того, что Британия создавала столетиями, сдерживали только взаимные обязательства, которые предполагали ограничение России.

Тем не менее, пока сгущались тучи в первые месяцы 1914 года, угроза казалась незначительной. «Я никогда не видел столь спокойных вод, – писал Артур Николсон в мае, – с тех пор как я работаю в Министерстве иностранных дел». Год обещал быть урожайным. В январе сотрудники компании Ford Motor отмечали увеличение заработной платы в два раза, что стало результатом повышения уровня продаж и внедрения инновационных методов производства. Врачи собирались изучать последствия первого успешного непрямого переливания крови, проведенной в Брюсселе, на основе изучения передовой работы по использованию цитрата натрия и антикоагулянта. В Санкт-Петербурге люди были встревожены лесными пожарами. Густой черный дым сделал атмосферу еще более гнетущей, чем обычно. В Германии жители Фюрта в северной Баварии были просто в экстазе от победы местной команды в напряженном матче с сильной командой VfB Leipzig. Они победили, забив гол в дополнительное время, и впервые в истории стали чемпионами. Их тренер, англичанин Уильям Таунли, стал героем. Согласно английской поэтессе Элис Мейнелл, благоволила даже природа: начало лета 1914 года было идеальным, ожидался богатый урожай; луна за луной «были упоительно сладки», а «щедрый урожай оттягивал ветви».

В Британии не было ощущения близящейся неминуемой конфронтации с Германией. Академики Оксфордского университета собирались чествовать немецкую культуру и интеллект. Университету был преподнесен в дар огромный портрет кайзера Вильгельма, после присуждения правителю Германии почетного звания доктора гражданского права в 1907 году. Ближе к концу июня 1914 года, едва ли за месяц до начала враждебных действий, ведущие светила города собрались, чтобы наблюдать за процессией выдающихся немецких деятелей, которые должны были получить почетные степени. Среди аплодирующих процессии, направляющейся в Шелдонианский театр в самых красочных нарядах, были герцог Саксен-Кобург-Готский, композитор Рихард Штраус и Людвиг Миттейс, эксперт по римскому гражданскому праву. Почетные докторские степени были вручены герцогу Вюртембергу и принцу Лихновскому, послу Германии в Лондоне.

Через 3 дня Гаврило Принцип, юный идеалист, которому не было и 20, выпустил две пули из пистолета по машине, которая проезжала по улицам Сараево. Первая пуля не попала в намеченную цель, поразив в живот и смертельно ранив эрцгерцогиню Софию, которая сидела на заднем сиденье машины вместе со своим мужем. Вторая пуля достигла цели и убила Франца Фердинанда, наследника трона Австро-Венгерской империи. После этого мир изменился.

Современные историки часто фокусируются на «июльском кризисе» – неделях, которые последовали за этим, и упущенных возможностях мира, или на том, что многие давно опасались вспышки враждебности. Недавние исследования подчеркнули, что к войне привела не бравада, а недопонимание. Это был кошмарный сценарий. Как заметил один из историков, «главные действующие лица 1914 года были лунатиками: они смотрели, но не видели, были одержимы желаниями и все же оказались слепы к ужасной реальности», которую они же и создали. К тому времени как сэр Эдвард Грей понял, что «огни гаснут по всей Европе», было уже слишком поздно.

Некоторое время после убийства возникали опасения насчет России, которые в итоге привели к войне. В случае Германии возымело действие широко распространенное мнение в отношении восточного соседа, и это сыграло решающую роль. Кайзеру неоднократно повторяли его генералы, что угроза, которую представляет Россия, становится все больше и больше, пока ее экономика продолжает расти. Примерно такие же настроения царили в Санкт-Петербурге, где у высшего командования сложилось мнение, что война неизбежна и чем скорее начнутся военные действия, тем лучше. Французы были слишком взволнованы. Они уже давно пришли к выводу, что следует быть осторожными и разумными в своих действиях как в Санкт-Петербурге, так и в Лондоне. Они собирались поддерживать Россию.

В Британии опасались того, что произошло бы, если бы российская политика пошла по другому пути. Как бы то ни было, к началу 1914 года в Министерстве иностранных дел уже звучали разговоры о заключении союза между Британией и Германией, чтобы притормозить Россию. Постепенно противостояние превращалось в кризис, и дипломаты, генералы и политики пытались понять, что предпринять дальше. К концу июля дипломат Джордж Кларк, находящийся в Константинополе взволнованно отмечал, что Британия должна сделать все, что угодно, чтобы примириться с Россией. В обратном случае, как говорил он, она столкнется с такими последствиями, при которых «само существование нашей империи будет под угрозой».

Хотя некоторые и пытались охладить паникеров, британский посол в Санкт-Петербурге, который недавно предупреждал о том, что Россия становится настолько могущественной, что следует «завоевать ее дружбу любой ценой», теперь выслал домой вполне однозначную телеграмму. Позиция Британии, говорил он, «достаточно рискованная», наступил момент истины: необходимо было сделать выбор между поддержкой России или «отказом от дружбы». «Если мы ошибемся сейчас, – советовал он, – дружеское сотрудничество с Россией в Азии, столь важное для нас, прекратится».

Не могло быть нейтральной позиции, как заявил министр иностранных дел России в конце июля. Менее двух недель назад он утверждал, что у России «нет агрессивных целей и намерений насильственного захвата». Теперь же он говорил о последствиях того, что может произойти, если союзники не смогут держаться вместе в момент расплаты. Если позиция Британии останется нейтральной, это будет равнозначно самоубийству. Это была завуалированная угроза интересам Британии в Персии и во всей Азии.

Во время эскалации «июльского кризиса» британские политики публично рассуждали о мирных конференциях, медитации и защите суверенитета Бельгии. Ставки были сделаны. Судьба Британии и всей империи зависела от решений, принятых в России. Эти двое были соперниками, притворяющимися союзниками, пока ни один из них не желал бороться с другим, однако было очевидно, что маятник власти качнулся от Лондона в сторону Санкт-Петербурга. Никто не понимал это лучше, чем немецкий канцлер Теобальд фон Бетман-Гольвег, политик с обширными связями. Некоторое время он провел без сна, молясь о божественном чуде. Теперь, когда он сидел на террасе, глядя на звездное небо спустя десять дней после убийства в Сараево, маховики войны начали раскручиваться, он обернулся к своему секретарю и сказал: «Будущее принадлежит России».

В 1914 году еще было непонятно, каким будет это будущее. Мощь России могла быть обманом, она все еще находилась на ранних стадиях социальных, экономических и политических метаморфоз. Испуг 1905 года практически вверг страну в полномасштабную революцию. Назрела необходимость реформ, которая долго игнорировалась консерваторами. Также наблюдалась зависимость от иностранного капитала. Внешние вливания составляли почти половину всех инвестиций между 1890 и 1914 годами. Эти деньги пошли на поддержание мира и стабильной политической обстановки.

На большие изменения требовалось время, и они редко проходили безболезненно. Если бы Россия оставалась спокойной и избрала менее воинственный путь вместе со своим союзником – Сербией, ее судьба, так же как и судьба Европы, Азии и, возможно, Северной Америки, была бы совершенной другой. Таким образом, 1914 год заставил думать о том, что королева Виктория отвергала еще десятилетие назад. Все, что она говорила, сводилось к «вопросу мирового господства России или Британии». Британия не могла себе позволить предать Россию.

Таким образом, как и в плохой партии в шахматы, где все ходы неудачные, мир двигался к войне. Когда начальная эйфория и агрессивный шовинизм уступили место трагедии и ужасам, история прошлого была изменена так, чтобы подчеркнуть конфронтацию между Германией и союзниками. Центральной стала история относительной виновности первой и героизма вторых.

История, которая глубоко въелась в народное сознание, рассказывала об агрессии Германии и о справедливой войне, которую вели союзники. Требовались объяснения, почему целое поколение молодых людей, у которых все было впереди, остались в стороне. Нужны были ответы, чтобы объяснить жертвы среди таких личностей, как Патрик Шоу Стюарт, ученый, чьи достижения в науке и бизнесе потрясли современников и леди Диану Маннерс, которой он писал письма, полные эротических цитат на латыни и греческом. Требовались объяснения, почему рабочий класс, который был объединен в специально созданные товарищеские батальоны, оказался уничтожен в первые часы битвы на Сомме в 1916 году. Или почему по всей стране были установлены мемориалы, на которых были увековечены имена людей, отдавших жизни, защищая свою страну, которые содержали имена павших, но на которых не было названий городов и деревень, исчезнувших с лица земли.

Неудивительно, что рассказы о войне прославляли солдат, их храбрость и отдавали должное принесенной ими жертве. Уинстон Черчилль писал уже после войны, что британская армия – лучшая из всех им виденных. Каждый был «вдохновлен не только любовью к своей стране, но и убежденностью в том, что свобода человека находилась под угрозой военной и имперской тирании».

Война была благородной и справедливой. «Если для того, чтобы убить одного немца, требовались жизни двоих или десятерых, от войска не было слышно ни слова жалобы».

Убийства, хоть и приводили бойцов в отчаяние, не препятствовали продолжению сражения, заявил Черчилль. Убитые были «мучениками не меньше, чем солдаты, исполнявшие свой высокий долг, с которым они сроднились».

Многие, однако, в то время смотрели на происходящее с другой точки зрения. Например, Эдвин Кэмпион Воган, молодой лейтенант, который был полон надежд, не понимал ни масштаба страданий, ни их назначения. После того как он увидел, что его товарищи убиты, и столкнулся с перспективой написания отчета о несчастных случаях, Кэмпион Воган записал: «Я сидел на полу и пил виски, глядя в пустое и беспросветное будущее». Потрясающие стихи, написанные во время войны, рисуют картины противостояния в совершенно других красках. Военный трибунал рассмотрел более 300 000 дел, не говоря о меньших нарушениях, с которыми разбирались другими методами.

Поразительно, что центром конфликта были объявлены Фландрия и ужасы Соммы. Война вырвалась далеко за пределы сетей, связывающих империи Европы со всем остальным миром, она велась вдалеке от точек давления в Персии и Центральной Азии, врат, ведущих одновременно в Индию и на Дальний Восток. Эти места были предметом сильной озабоченности британских политиков в конце XIX – начале XX века. Противостояние назревало десятилетиями. Британия наблюдала за тем, как Россия оказывает поддержку Сербии, совсем как предрекал Грей. «В России пробудились славянские начала», – отмечал он всего за несколько лет до этого, имея в виду все возрастающую роль России на Балканах, которая имела целью защитить славян этого региона. «Кровопролитие между Австрией и Сербией безусловно достигнет ужасающих масштабов». Эта искра оказалась способна поджечь весь мир.

В этих обстоятельствах Россия готовилась сделать заявление всему миру. Британия должна была определиться насчет своих союзников и врагов, даже если многих это приводило в замешательство.

Когда началась война, Руперт Брук, который вскоре снискал славу военного поэта, мог едва сдержать гнев. «Все вокруг неправильно, – писал он. – Я хочу, чтобы Германия раздавила Россию, а затем Франция разгромила Германию… Россия означает конец любой порядочности в Европе». Лично у него не было никаких сомнений в том, кто на самом деле являлся врагом Британии.

Начало военных действий, в свою очередь, означало обострение неприятия Германии не только в 1914 году, но и во время войны и спустя несколько лет после ее окончания. «Седые стены Оксфорда взирают сверху вниз на беспечных мальчиков, – писал один из военных поэтов, – но когда рог протрубил «Война!», им пришлось отложить свои игры». «Стриженые лужайки» университетов превратились в «кровавый дерн»: «Они отдали свою веселую юность за отчизну и Бога». Британско-германские отношения и почетные звания, дарованные лучшим сынам этих стран, стали горькими воспоминаниями, которые следовало забыть.

Неудивительно, что вина за развязывание войны была полностью возложена на Германию, в том числе и документированно. В Версальском договоре содержался пункт, в котором категорично говорилось о том, кто именно виноват в войне: «Союзные и Объединившиеся правительства заявляют, а Германия признает, что Германия и ее союзники ответственны за причинение всех потерь и всех убытков, понесенных Союзными и Объединившимися правительствами и их гражданами вследствие войны, которая была им навязана нападением Германии и ее союзников». Цель заключалась в заложении основ для компенсации и возмещения ущерба, подлежащего выплате. Однако реакция была абсолютно непредсказуемой. Это стало плодородной почвой для квалифицированных демагогов, которые принялись рассуждать о национальном чувстве, лежавшем в основе сильной Германии, поднимающейся из пепла.

Победители являлись таковыми лишь номинально. В течение 4 лет Британия из крупнейшего мирового кредитора превратилась в крупнейшего должника; экономика Франции была практически уничтожена после попыток финансирования войны, что сильно сказалось на финансах и природных ресурсах страны. По словам одного ученого, Россия вступила в войну, чтобы защитить империю, а закончилось все ее разрушением.

Распад европейских держав открыл путь для других стран. Для покрытия дефицита в сельском хозяйстве и оплаты оружия и боеприпасов союзники взяли на себя большие обязательства по вводу в эксплуатацию предприятий, например J. P. Morgan & Co., чтобы обеспечить постоянную поставку товаров и материалов.

Предложение кредита привело к перераспределению богатств столь же драматично, как и во времена открытия Америки столетия назад. Деньги утекали из Европы в США в виде слитков и векселей. Война обогатила Новый свет и обанкротила Старый. Попытка компенсировать потери Германии (которые составили невероятную сумму, эквивалентную сотням миллионов долларов по нынешним ценам) была отчаянной и бесполезной, невозможно было предотвратить неизбежное: во время Великой войны были разграблены сокровищницы многих стран. Они грабили друг друга, в процессе уничтожая себя.

Когда две пули покинули браунинг Принципа, Европа была континентом империй. Италия, Франция, Австро-Венгрия, Германия, Россия, Османская Турция, Британия, Португалия, Нидерланды и даже маленькая Бельгия, основанная в 1831 году, контролировали обширные территории по всему миру. В момент столкновения они снова стали превращаться в региональные державы. В течение нескольких лет исчезли императоры, которые катались на яхтах и посвящали друг друга в великие рыцарские ордена. Исчезли некоторые колонии и доминионы, в то время как другие стали стремиться к независимости.

В течение 4 лет примерно 10 миллионов человек погибло в сражениях, а еще примерно половина – от болезней и голода. Более 200 миллиардов было потрачено союзниками и центральными державами на борьбу друг с другом. Европейские экономики были разрушены беспрецедентными расходами, которые усугублялись падением производительности. Страны, вовлеченные в боевые действия, вошли в состояние дефицита и в бешеном темпе набрали столько долгов, сколько не могли себе позволить. Великие империи, которые господствовали над миром четыре столетия, не исчезли мгновенно. Сгустились сумерки. Покров тьмы, который Европа скинула с себя несколько столетий назад, сгущался снова. Война имела разрушительные последствия и сделала контроль над Шелковым путем и его богатствами более важным, чем когда-либо.