Все стали перешептываться, а Гоза глубоко вздохнул у меня под боком.

– Я скорее суну голову в пасть льва, чем взгляну на мертвеца, – пробормотал он.

Мне хотелось досмотреть, как далеко зайдет Зикали в своем обмане, и я презрительно шикнул на него, чтоб помалкивал.

Вскоре король подозвал меня:

– Макумазан, вы, белые люди, кичитесь своими знаниями. Вот и ответь, возможно ли, чтобы мертвец восстал?

– Не могу поручиться, – ответил я неуверенно. – Одни в это верят, другие нет.

– Ну а случалось ли тебе встречать оживших людей, с которыми ты был знаком до их смерти?

– Нет, то есть да… я не знаю. Сначала объясни мне, о король, где кончается явь и где начинается сон, тогда я тебе отвечу.

– Макумазан! – воскликнул он. – Совсем недавно я заявил при всех о твоей честности и, оказывается, ошибся. Разве может такое быть, что ты одновременно и видел, и не видел мертвых? А ведь однажды ты уже солгал, когда отпирался от любовной связи с ведьмой Маминой, а потом поцеловал ее на глазах у всех, доказав свою лживость. Ведь мужчина целует женщину, только если она ему любовница или мать. Возвращайся на свое место, пока не решишься сказать правду.

Садясь на свой стул, я кипел от возмущения, ощущая собственную ничтожность. Как же можно сказать что-то определенное о привидениях или отделить правду от вымыслов Мамины, которая прицепилась ко мне, как шип колючего кустарника?

– Открыватель, – объявил король, посовещавшись с советниками, – мы желаем черпать мудрость из кладезя смерти, если это и впрямь в твоих силах. Пусть те, кто боится, уйдут и, сохраняя тишину, подождут нас у входа в ущелье.

Несколько советников встали и после недолгого колебания сели обратно. Один Гоза шагнул было вперед, но я предостерег его, мол, вдруг на дороге появится мертвец, и тот сразу сник и забормотал о моем пистолете, решив по глупости, будто мне удастся пристрелить духа.

– Говоришь, если это в моих силах? – повторил как бы между прочим Зикали. – Стало быть, это проверка? Может, это и к лучшему для всех вас, если я вдруг оплошаю и ничего не выйдет. Помните лишь об одном: если мертвец появится, пусть никто не тревожит его и не прикасается к нему, а иначе тот, кто ослушается, не доживет до рассвета. Только сперва позволь мне потренироваться с кем-то совсем простым.

Затем он взял все тот же череп, о чем-то с ним пошептался и тут же положил его обратно.

– Она не подойдет, – сказал колдун со вздохом и встряхнул своими лохмами. – Нома говорит, что она умерла совсем ребенком и ничего не понимает в войне и государственных делах – во всех этих мирских делах она сущее дитя. Она советует выбрать того, кто все еще помнит о таких штуках и кто до сих пор живет в сердце человека, который, если повезет, окажется среди нас, потому как лишь у него есть сила вызвать мертвеца и заставить его говорить. Теперь пусть все молчат, и горе тому, кто заговорит.

Наступила полная тишина, а Зикали сел на корточки и принялся клевать носом, почти касаясь коленей подбородком, и, казалось, заснул. Пробудившись, он с минуту бормотал нараспев что-то неразборчивое. И вдруг словно отовсюду, с неба, со скалы над нами, со всех сторон ущелья, ему стали отвечать голоса. Уж не знаю, воспользовался ли он чревовещанием или повсюду прятались его сообщники. Так или иначе, этот повелитель тьмы духов как будто беседовал с ними и, надо сказать, весьма в этом преуспел, поскольку голоса отличались друг от друга. Некоторые как будто были мне знакомы, к примеру Дингаана, Панды и Умбелази Прекрасного, брата короля, чью кончину я видел собственными глазами близ реки Тугела.

Затруднюсь сказать, о чем они говорили. То ли мысли мои перепутались, то ли последующие события изгладили из памяти их слова. Единственное, что мне запомнилось, – все они говорили о судьбе зулусов, и каждый явно стремился передать беседу о деле следующему. Словом, в разговор они вступали как-то неохотно, по крайней мере, мне так казалось. А Гоза, единственный, с кем я потом обсуждал все случившееся, утверждал, будто один голос отличался от всех остальных, впрочем, я забыл, о ком он говорил. Достаточно четко мне запомнились лишь одни слова, и, вероятно, они исходили от духа Чаки, вернее, от Зикали или кого-то из его подручных. Он говорил низким и звучным голосом, обильно сдобренным насмешками, а колдун величал его не иначе как Сибонга. Поскольку я разбираюсь в истории и выражениях зулусов, знаю, что такими величественными титулами наделяют лишь великих королей, а после смерти Чаки его признали незаконным и больше не использовали. Вот его слова:

«Неужели ты, Тот, кому не следовало родиться, по-прежнему считаешь себя Тем, кого нельзя убить, раз сидишь, как в старые времена, под луной и плетешь свои чары? Как часто я хотел поймать тебя и поквитаться за все, как и ты искал случая свести со мной счеты. Не все ли равно, ведь рано или поздно мы с тобой все равно встретимся, хоть ты и спрятался позади самой далекой звезды. Для чего ты позвал меня в это место, где я вижу тех, кого хотел бы позабыть? Да, они стоят передо мной, какими запомнились мне в день их смерти, кость стоит на кости, а из красной земли слеплено подобие плоти. О, ты искусен в магии, заклинатель, твоя ненависть глубока, а месть неотвратима. Нет, мне нечего сказать тебе сегодня, ведь теперь я правлю в других краях, народом более великим, чем зулусы. А что за человечки сидят перед тобой? Один похож на моего брата, Дингаана, который меня убил, и его браслет на нем. Теперь он король? Можешь не отвечать, ибо я не желаю ничего знать. А тот трухлявый пень никак Сигананда? Узнаю его по глазам и ожерелью на груди. Я сам наградил его этой изикой за храбрость, когда он убил пять врагов в великой битве с вождем Звиде. Интересно, он еще помнит об этом? Приветствую тебя, Сигананда, старина, поживи еще двадцать один год, а потом мы встретимся и потолкуем о тех славных временах. Теперь позвольте мне покинуть это место, ибо оно жжет мою душу, – зловоние человеческой крови нестерпимо. Прощай, о Завоеватель!»

Вот и все слова Чаки, а может, мне все это только приснилось. В противном случае, то есть если бы они действительно говорили с Зикали, в их словах звучало бы больше смысла, ради чего, собственно, все и собрались, а так получился обычный, бессвязный поток слов, очень похожий на сновидение. К тому же, кроме меня, на него, похоже, никто не обращал особого внимания. Возможно, все из-за того, что много голосов звучало сразу отовсюду. Зикали, как я уже сказал, мастерски подготовился к своему представлению, как любой заправский медиум в лондонском павильоне.

В тот же миг голоса смолкли, словно по сигналу, и началось нечто странное. Сначала я почувствовал слабость, как будто все силы иссякли, и меня вдруг посетило чудное видение. Уж не знаю, в чем тут дело, однако было некое сходство с библейской историей об Адаме, когда он заснул и из него вынули ребро, чтобы сотворить женщину. Должно быть, Адам чувствовал себя так же, как я, когда очнулся после этой необычной процедуры слабым и опустошенным. Подобно ему, я тоже первым делом увидел Еву, вернее, девушку. Невзначай взглянув на огонь, я заметил, как от него поднимается и расходится веером густой дым. Он понемногу рассеивался, и сквозь дымовую завесу проступили женские очертания, похожие на ту, кого я знал однажды. Одежда едва прикрывала ее тело, она перебирала пальцами синие шарики на своих бусах и загадочно улыбалась, устремив взор в пустоту.

О силы небесные, ведь это она! Так мне тогда казалось, теперь-то я почти не сомневаюсь, что ее роль играла переодетая, вернее, раздетая Номбе. Поразмыслив позднее, я все осознал, однако в ту минуту, введенный в заблуждение неверным светом луны, готов был поклясться, что та самая покойная Мамина, пышущая красотой и здоровьем, вдруг появилась в хижине Зикали.

В ущелье поднялся легкий ветерок и взметнул сухие листья алоэ. Казалось, он прошептал: «Здравствуй, Мамина!» Некоторые старцы, видевшие ее гибель, бормотали дрожащими голосами: «Это Мамина!» – и замолкали, поймав на себе суровый взгляд Зикали.

Девушка продолжала стоять, спокойная и равнодушная, и будто никуда не спешила, занятая лишь своими бусами. Шарики позвякивали, стукаясь друг о друга, стало быть, она живой человек, ведь у призрака нет резона поднимать шум. А с другой стороны, рождественские призраки лязгали своими цепями. Ее взгляд лениво скользил по лицам напуганных советников, затем устремился в сторону деревьев, где притаился я, а Гоза замер, припав к земле. Некоторое время, показавшееся мне вечностью, она просто созерцала деревья. Это напомнило мне охоту с легавой, когда та вынюхивает добычу, не видит, но чует ее и полна решимости отыскать. Девушка оставила бусы в покое и простерла ко мне изящную руку.

– О Бодрствующий в ночи, – проговорила она нежно, – так-то ты встречаешь меня, а ведь я черпала в тебе силы, лишь бы еще раз оказаться в подлунном мире. Подойди ко мне, неужели ты не поцелуешь ту, с кем уже однажды целовался на прощание?

Несомненно, голос принадлежал Мамине – вот как мастерски была обучена Номбе! Однако я решил не поддаваться, чтобы не стать всеобщим посмешищем, как вышло в прошлый раз. К тому же, призна юсь честно, эта шутка со смертью казалась мне недостойной, и я ни в коем случае не хотел принимать в ней участие.

Вся компания обернулась и уставилась на меня, даже Гоза с любопытством заглядывал мне в глаза, а я как ни в чем не бывало сидел и любовался красотой ночи.

– Если это дух Мамины, он подойдет к ней, – прошептал Кечвайо Умнямане.

– Верно, – согласился премьер-министр, – любовь потянет его, как на веревке. Однажды он уже поцеловал Мамину и дол жен сделать это снова, раз она сама просит.

Услыхав подобное, я вскипел от возмущения и твердо решил поступить вопреки их словам, но, к своему ужасу, вдруг помимо воли поднялся. Тогда я попытался вцепиться в стул, но при этом поднял его в воздух, и мне пришлось поставить стул на место.

– Держи меня, Гоза, – пробормотал я, и этот славный малый тут же схватил меня за лодыжки, а я пнул его ногой в челюсть – не по своей воле, конечно, – и направился, словно сомнамбула, прямиком к таинственной фигуре, то ли девушке, то ли видению. Она протягивала руки мне навстречу и улыбалась, ну прямо как ангел, хотя я ничуть не сомневался в ее демонической природе.

Мы стояли друг против друга, а дым костра источал аромат розы, раскрывшей свой бутон на рассвете. Девушка подалась вперед, и я, сгорая от стыда, ждал прикосновения. Однако ничего не произошло. Руки пропали из виду в этой благоухающей дымке, и только голос шептал мне на ухо нежные слова, и ей-богу, это была Мамина, ведь она говорила слова, известные лишь нам двоим, а я не поверял их больше ни единой живой душе. Теперь-то я понимаю, что они стали известны третьему лицу.

– Ты все еще сомневаешься во мне? – шептала она. – Номбе я или все-таки Мамина, чей поцелуй заставил трепетать твои губы и душу? Внемли мне, Макумазан, ведь у нас так мало времени. В разгар грядущей великой битвы не уходи к белым людям, а отправляйся в Улунди. Тот, кто некогда был твоим другом, защитит тебя, пусть все умрут, а ты останешься невредим. Огонь моего сердца, который охватил всю землю зулу, тебя не коснется. Послушай же, Ханс, желтый человечек по прозвищу Светоч во мраке, умерший среди людей кенда, шлет тебе привет и свое благословение. Он велел передать тебе, что с радостью приветствует меня, Мамину, как королеву, коей я стала навеки, потому что, хоть мы и далеко друг от друга, нас объединяет любовь, ведь в ней смысл жизни.

Вдруг в лицо пахнуло дымом, и я отпрянул, а Кечвайо ухватил меня за руку.

– Скажи нам, какие губы у мертвой ведьмы, теплые или холодные?

– Откуда мне знать, – простонал я, – я к ней даже не притронулся.

– Каков лжец! Мы же своими глазами все видели, – задумчиво проговорил Кечвайо.

А я, спотыкаясь, вернулся на свое место и плюхнулся на стул почти без чувств. Но вскоре пришел в себя. Видение, называющее себя Маминой, говорило о чем-то с Зикали, очевидно, он задал ей вопрос.

– О повелитель духов, ты призвал меня из обители духов ради того, о чем еще неизвестно на земле. Только на эти вопросы я и отвечу, поскольку сила смертного, которая питает меня, скоро вернется к нему обратно. Во-первых, вам хочется знать, будет ли между черными и белыми война и к чему она приведет? Я вижу долину в обрамлении холмов, а посреди нее скала причудливой формы. Идет великая битва, белые люди падают, как кукурузные початки в бурю, копья зулусских воинов обагрены кровью их врагов, а белые солдаты лежат, словно листья, облетевшие с дерева с приходом заморозков. Они все мертвы, лишь горстка уцелевших спасается бегством. По всей Улунди разносится победная песнь. Вот и все, – завершила она. – Далее, вам интересно, какова судьба короля? – продолжила она вскоре. – Я вижу, как его бросают в Черную воду, вижу его в стране с множеством домов, он говорит с королевой и ее советниками. И там тоже побеждает, ибо они отдают ему дань, щедрые подношения. Он возвращается в землю зулу, народ приветствует своего короля. Наконец, я вижу его смерть, ведь он смертен, как все люди, слышу голос Зикали, скорбный плач жен. Вот и все, прощай, король Кечвайо, я передам твоему отцу, Панде, как ты живешь. Разве я не предрекала при нашей последней встрече, что мы снова увидимся на дне залива? Как думаешь, был ли тут в прежние времена залив? Придет день, и ты обо всем узнаешь. Прощай, всего хорошего – или плохого, уж как получится!

Дым снова взметнулся веером и скрыл ее, а когда рассеялся, женской фигуры словно и не бывало.

Мои догадки, что зулусы, пораженные увиденным зрелищем, не захотят иного руководства свыше и выберут войну, не оправдались. Оказывается, среди присутствующих был еще один, всеми уважаемый знахарь, и он жутко завидовал Зикали, ведь тот затеял такое, о чем он и помыслить не смел. Он вскочил и заявил, что все увиденное и услышанное ими на самом деле всего лишь ловкий трюк, заранее подготовленный Зикали и его сообщниками. Голоса, мол, шли отовсюду, где они притаились, а порой хитрец и сам говорил на разные лады. А видение, по словам этого знахаря, вовсе не дух, а обыкновенная женщина, в доказательство он припомнил некоторые подробности ее фигуры. В итоге знахарь с жаром заявил, что Совет совершит большую глупость, если примет какое-либо решение на основании подобных доказательств или поверит в эти пророчества, ведь правдивы они или ложны, мы узнаем еще не скоро.

Разгорелся ожесточенный спор. Сторонники войны верили в подлинность призрака, а сторонники мира твердили о ловком обмане. Обе стороны стояли на своем, не желая уступать друг другу. Зикали сидел неподвижно, точно каменное изваяние, и не отвечал ни на какие вопросы.

– Неужели мы до рассвета будем тут сидеть и ничего не высидим? – наконец сказал король. – Макумазан единственный, кто знает правду. Хоть он и отрицает свою любовь к Мамине, я сам видел, как она целовала его перед тем, как покончить собой. Поэтому он наверняка знает, Мамина та женщина или нет, ведь есть такое, о чем мужчина помнит всю жизнь. Поэтому мы спросим его и тогда составим свое собственное мнение.

Предложенный вариант, суливший, как им казалось, выход из тупика, все единодушно одобрили.

– Будь по-твоему! – воскликнули они в один голос.

Меня тут же привели и усадили на стул перед Советом, спиной к костру, дабы Зикали «не пустил в ход свои чары».

– Итак, Бодрствующий в ночи, – начал Кечвайо, – хоть ты и солгал нам однажды, мы не станем придавать этому значения, такие дела мужчины и женщины всегда скрывают, и об этом всякий знает. Все же мы по-прежнему верим в твою честность, ведь многие годы ты не изменял ей. Просим тебя, ответь по совести на простой вопрос: женщина предстала сейчас перед нами или дух? И если дух, принадлежит ли он Мамине, красивой ведьме, которая умерла неподалеку четверть века назад? Ведь ты любил ее или она любила тебя, впрочем, без разницы, поскольку мужчина всегда любит влюбленную в него женщину, по крайней мере, ему так кажется.

Немного подумав, я ответил, стараясь быть как можно честнее:

– Король и Совет, не знаю, дух мы все видели или живое существо, поскольку я не верю в мир призраков, а в их возвращение к нам с некой миссией и подавно. Думаю, что это все-таки была обычная женщина. А может статься, она всего лишь искусная подделка, созданная умелой рукой Зикали. Вот, пожалуй, и все, что я могу ответить на первый вопрос. Далее, та ли это женщина, дух или образ той, кого я много лет назад встретил в Зулуленде? Король и Совет, скажу лишь одно: она на нее очень похожа. Порой юные красавицы одного возраста и цвета кожи ничем не отличаются друг от друга, а тем паче при тусклом свете луны и с дымовой завесой от костра в придачу. К тому же память играет с нами злую шутку, когда мы стараемся припомнить черты того, кто умер более двадцати лет назад. Вообще же, голос, бусы и украшения как будто мне знакомы, и она повторила слова умершей, которые, как мне казалось, никто, кроме меня, не слышал. А еще она передала странное послание от умершего друга, где он ссылается на подробности, известные лишь нам двоим. Однако Зикали очень умен, он мог каким-то неведомым мне способом узнать обо всем и кого-то научить. Король и Совет, по-моему, мы видели не дух Мамины, а похожую на нее женщину, которая оказалась хорошей ученицей. Больше мне сказать нечего, и оставьте свои вопросы о Мамине, ибо я сыт по горло этими разговорами.

Вдруг Зикали очнулся, будто с него спало оцепенение, взглянул на присутствующих и мрачно произнес:

– Удивительно, как это мудрецы всегда первыми попадают в ловушку. Ночью они глядят на звезды и забывают о яме, вырытой ими утром. Ха-ха-ха!

Спор разгорелся с новой силой. Сторонники мира ликовали; по их мнению, раз я не верю в призрака, стало быть, он чистой воды обман, а кому ж, как не мне, белому человеку, знать в этом толк. В свою очередь, сторонники войны заявляли, будто это я сам обманываю их ради собственной выгоды, поскольку не желаю, чтобы зулусы одержали верх над моим народом. Началась неистовая перепалка, я даже опасался, как бы они не затеяли драку или, того хуже, не напали на меня и Зикали, который тем временем беззаботно глядел на луну. Наконец, водворяя тишину, Кечвайо прикрикнул на них и сплюнул, как делал всякий раз, когда сердился.

– А ну тихо все! – крикнул он. – Не то кое-кто из вас обретет вечный покой, тогда и взаимные упреки иссякнут. – Затем он обратился к Зикали: – Открыватель, некоторые мои советники считают тебя всего лишь старым плутом. Правда это или нет, не знаю. Мы требуем от тебя знамения, в котором уже никто не усомнится, а я наконец смогу принять окончательное решение, миру быть или войне. Дай нам знак или убирайся туда, откуда пришел, и больше не смей показываться в Улунди.

– Какой же им надобен знак, сын Панды? – покорно спросил Зикали. – Пускай они договорятся и скажут поскорее, поскольку я устал и хочу спать. Только, если смогу, я дам им желаемое знамение, а не смогу, вернусь в свою хижину, и никогда больше нога моя не ступит на землю Улунди. Не желаю слушать пустую болтовню глупцов, она подобна тому, как воды свирепствуют вокруг камня и еще ни разу не сдвинули его с места, ибо всегда делятся на два потока.

Советники переглянулись, никто не мог придумать, какое попросить знамение.

– О король, – заговорил старик Сигананда, – все знают, что у твоего пращура Чаки было укороченное копье с рукоятью из красного дерева, вдоволь испившее крови многих врагов. Именно с ним его слуга Мбопа, покинувший страну после смерти Дингаана, набросился на своего короля во владении Дугуза, а куда оно делось потом, никто не знает. Одни поговаривают, будто Чаку похоронили вместе с ним, другие, – что его украл Мбопа, а, по словам третьих, его сожгли Дингаан и Умлангаан. Однако до сей поры в народе, будто ветер над землей, гуляет предание о том, как однажды копье Чаки упадет с небес к ногам правящего короля, и тогда зулусы одержат победу в последней великой битве, о которой узнает весь мир. Так пускай же Открыватель явит нам этот знак, и я этим удовлетворюсь.

– Узнаешь ли ты это копье, если оно упадет? – спросил Кечвайо.

– О король, я часто держал его в руках и непременно узнаю. Край его рукояти весь в следах от зубов, в приступе гнева Чака кусал его, а на расстоянии большого пальца от наконечника есть черная метка, поставленная раскаленным железом. Однажды Чака поспорил с одним из своих капитанов о том, кто с десяти шагов глубже вонзит копье в тело вождя, приговоренного королем к смерти. Первым бросал капитан – я при этом присутствовал, – и копье вошло в тело до этой самой метки, сделанной самим Чакой. Настала очередь короля, он метнул копье, и оно прошило тело вождя насквозь, и тот, умирая, вскричал, что однажды сердце Чаки тоже будет пронзено, – так, собственно говоря, и случилось.

По-моему, Кечвайо склонялся к этому предложению, ведь он желал мира, а то, что Зикали вдруг явит им с неба пресловутое копье, казалось ему невероятным. Однако вмешался главный советник Умнямана.

– О король, – вставил он поспешно, – этого мало. Зикали мог выкрасть копье, ведь в то время он жил в поселке Дугуза, и кто знает, не от него ли пошло то пророчество, о котором говорит Сигананда, по крайней мере, народ так скажет. Пусть он покажет нам великое знамение, и тогда мы станем единодушны, мир следует выбрать или войну. У зулусов есть добрый дух по имени Номкубулвана, инкосазана зулу, защищающая всех нас с Небес. Принцесса с белой кожей и рыжими волосами всегда приходит, когда у нас в стране назревают великие события. Так она появилась перед смертью Чаки, а накануне битвы у реки Тугела она явилась многим детям. Говорят, совсем недавно у побережья она предупредила женщину о надвигающейся войне и велела ей перейти реку, впрочем, ту женщину так и не нашли. Пусть же Открыватель призовет с небес Номкубулвану, вот тогда у нас не останется ни малейших сомнений в истинности знамения.

– Даже если у него выйдет, – сказал Кечвайо, – хотя, готов поспорить, ни одному знахарю в мире подобное еще не удавалось, какой нам в этом прок?

– О король, если он справится, нас ждет война и победа, а в противном случае будет мир и мы склоним головы перед Амалунгвана бази бодве.

– Все согласны? – спросил Кечвайо.

– Согласен, – подтвердил каждый советник, вытянув перед собой руку.

– На том и порешим. Открыватель, если ты призовешь Номкубулвану и ее дух предстанет перед нами, Совет воспримет ее появление как знак, что Небеса благоволят нам и благословляют на битву с англичанами.

Судя по голосу, Кечвайо ликовал, ведь сердце его сжималось при мысли о войне, и он надеялся на промах Зикали. Однако воля народа, а вернее, армии играла немаловажную роль, и король опасался, как бы его не свергли за тяготение к миру, а то и не лишили жизни. Вот почему предложение премьер-министра, проверка одобрения свыше, принятая Советом, состоящим из представителей от каждого племени, казалось ему удачным выходом из создавшегося положения. Так я считал, и, думаю, вполне справедливо.

Услыхав слова короля, впервые за все время Зикали как будто разволновался.

– Что я слышу?! – воскликнул он. – Разве я Ункулункулу, отец всех зулусов, наш бог, что вы просите меня призвать саму Небесную принцессу с далеких звезд? Она, подобно ветру, приходит и уходит, а можно ли приказать ветру, куда ему лететь? Слышали, как король сказал: если она не откликнется на мой призыв, великий зулусский народ наденет ярмо и станет рабом? Никак он наслушался учений этих английских проповедников с белыми ленточками на шеях. Они толкуют нам о боге, который позволил пригвоздить себя к дереву, вместо того чтобы сражаться со своими врагами, и его называют Князем мира. Да, с тех пор как Чака умер, времена действительно изменились. Генералы уподобились женщинам, а капитаны доят коров. Ну а мне какое до всего этого дело? Ведь я дряхлый старик и уже одной ногой в могиле, только в голове еще осталась искра жизни, к тому же я не зулус, а всего лишь ндвандве, мой народ унижен и истреблен зулусами. Внемлите мне, духи дома Сензангаконы! – Тут он перечислил все поколения предков Кечвайо. – Внемли мне, Небесная принцесса, назначенная отцом зулусов оберегать этот народ! Дети твои просят тебя появиться, если на то будет твоя воля. Тогда они дадут отпор белым людям, попирающим их границы, если же ты не пожелаешь и не появишься, они сложат копья и отправятся домой, спать со своими женами и возделывать сады, а белые люди сосчитают их волов и запрягут в свои повозки. Делайте что хотите, предки дома Сензангаконы, поступай, как угодное тебе, Небесная принцесса, не все ли равно мне, Тому, кому не следовало родиться, выстоит дом Сензангаконы и зулусский народ или падет, ведь совсем скоро меня не станет, будто я никогда и не был рожден. Меня, старого знахаря, позвали сюда, чтобы спросить совета, а когда я дал его, эти мудрецы пропустили мои слова мимо ушей, как какой-то пустяк. Они пожелали узнать свое будущее, если начнется война, тогда я поднял мертвецов из могилы, и мы услышали их голоса, а одна из них обрела плоть и говорила своими устами. Белый человек не признал в ней свою прежнюю любовь, и мудрецы объявили ее самозванкой, куклой, которую я переодел, чтобы их обмануть. Она, дух, явленный во плоти, предрекла им успех в войне, если та начнется, и славу королю, однако они посмеялись над ее пророчеством и теперь требуют великого знамения. Приди же, Номкубулвана, дай им знамение, и, если тебе угодно, пусть начнется война, а если на то твоя воля, не появляйся и не давай им никакого знака, тогда наступит мир. Для меня, Того, кому не следовало родиться, все это не име ет значения.

Как видно, Зикали попросту тянул время своей болтовней. Тем временем облака заволокли луну, и, когда старик умолк, на Долину костей опустились сумерки, так что стало совсем темно. Тут он сделал резкое движение над своим колдовским костром, и дым снова взметнулся во все стороны веером, скрыв и его, и скалу для казней у него за спиной.

Вскоре облака расступились, снова выглянула луна, дым от костра тоже понемногу рассеялся, и опять стало светло, а на каменном мысу что-то появилось. Приглядевшись, я не поверил своим глазам! На самом краю неподвижно стояла призрачная фигура женщины. Она была в одеянии со сверкающим вырезом на груди, похожим на атлас, однако то, как оно сияло, скорее напоминало блестящие перья белой цапли. Ее рыжие волосы свободно развевались, и в них тоже что-то блестело, наподобие слюды или драгоценного камня, ноги и белоснежные плечи были обнажены, а в правой руке она сжимала короткое копье.

Заметил ее не я один, среди советников пронесся стон суеверного ужаса. Они притихли и не сводили с нее глаз.

Зикали вдруг поднял голову и взглянул на них, пламя костра отразилось огоньками в его глазах, отчего он стал похож на тигра или затравленного бабуина.

– Куда это вы все так уставились? – спросил он. – Я ничего не вижу, что ж вы там углядели?

– На скале над твоей головой стоит дух в ярком сиянии, – прошептал Кечвайо, – ведь это сама инкосазана.

– Неужто она появилась? – усмехнулся старый колдун. – Нет, это всего лишь сон и моя уловка. Видать, я выкрасил ту самую чернокожую женщину белой краской, которую тайно принес в своей сумке для снадобий или замотал в одеяло и пронес на спине. Чем доказать, что это не очередной обман? Ведь в прошлый раз белый человек не признал в духе Мамину, свою возлюбленную. Даже если сможете влезть на скалу, вам нельзя приближаться к Номкубулване – если она окажется настоящей, тогда вы все умрете, ибо горе тому, кто к ней прикоснется. Как же быть? А, знаю! Наверняка у Макумазана в кармане спрятано оружие. О его меткости ходят легенды. Он способен с тридцати шагов расколоть тростник надвое и отстрелить человеку бороду. Пусть он выстрелит в ту, которая, по-твоему, стоит на скале. Коли это чернокожая женщина в белой краске, то она упадет замертво со скалы, как и многие несчастные до нее, а если Небесная принцесса, то пуля пройдет сквозь нее или отлетит в сторону, не причинив ей вреда. Останется ли невредим Макумазан, сказать не могу.

Выслушав знахаря, половина советников хранила молчание, а сторонники мира настаивали, чтобы я выстрелил в призрака. В итоге Кечвайо как будто поддался на их уговоры. Вот именно, как будто, потому что уступил он с удовольствием. Как и остальным, ему было невдомек, дух перед нами или нет, однако он сообразил: стоит доказать, что она смертная женщина, и войне с англичанами не бывать. Вот король и ухватился за эту последнюю возможность.

– Макумазан, – обратился он ко мне, – я знаю, что у тебя есть пистолет, ведь на днях ты приносил его в мой дом, ты не расстаешься с ним ни днем ни ночью, как мать со своим новорожденным чадом. Раз уж так пожелал Открыватель, я повелеваю тебе выстрелить в женщину, стоящую на скале. Если она смертная, то заслуживает кары за свой обман, а если дух, сошедший с Небес, твоя пуля ей не повредит. С тобой тоже ничего не случится, ведь ты всего лишь исполняешь свой долг.

– Король, – ответил я, – я не стану в нее стрелять, не важно, женщина она или дух.

– Ах вот как, белый человек, ты вздумал перечить мне! Что ж, как угодно, но учти, тогда твои белые кости навсегда останутся в этой долине. Да, ты будешь первым англичанином, нашедшим здесь свою могилу! – Он отвернулся и зашептался о чем-то с двумя советниками.

Итак, оставалось одно: подчиниться или умереть. В первую минуту разум восстал против необходимости делать такой ужасный выбор. Мне никак не верилось в существование призрака. Без сомнения, на той скале стояла Номбе. Она ловко провела нас с помощью какого-то местного природного красителя, который издалека и при слабом освещении делал ее похожей на белую женщину. И как эта мысль не пришла мне в голову раньше, видно, от потрясения я потерял ясность мысли. Что ж, в таком случае за подобные выходки Номбе заслужила наказание, тем более ее смерть разоблачит мошенника Зикали и, может статься, предотвратит войну. Но тогда зачем он подсказал королю идею о выстреле? Потихоньку вынув из кармана пистолет, я взвел курок.

– Король, мне неохота умирать, – сказал я, – поэтому я подчинюсь тебе, а за последствия будешь отвечать сам.

Вдруг в голове у меня мелькнула только одна мысль, такая ясная, что я не сомневаюсь, ее мне послал Зикали: «Можно стрелять, а попадать необязательно».

– Король, если только там смертная, она умрет – лишь духу под силу избежать моей пули. Смотри на ее лоб, сейчас я выстрелю прямо в него!

Вскинув пистолет, я хорошенько прицелился, казалось, даже издали я вижу страх в ее глазах, и выстрелил, легким движением кисти послав пулю в метре над ее головой.

– Она цела! – закричали все. – Макумазан промахнулся.

– Макумазан не промахивается, – парировал я надменно, – если я выстрелил, а она жива, значит ее нельзя убить.

– Ха-ха-ха! – засмеялся Зикали. – Белый человек забыл, каков вкус у губ его любимой, а теперь он не попал, потому как ее якобы нельзя убить. Пусть попробует снова. Нет, дадим ему другую мишень. Может, она и дух, а вдруг тот, кто ее вызвал, по-прежнему вас обманывает? У белого человека в пистолете есть вторая пуля, поглядим, сможет ли она пронзить сердце Зикали, вот тогда король и Совет узнают, провидец ли он, величайший из всех провидцев, или простой ловкач.

Тут вдруг меня разобрала злость на старого плута. Я вспомнил, как он, спасая собственную шкуру, приложил руку к смерти Мамины, а потом разнес по всей стране сплетни о нас с ней, и с тех пор, куда я ни пойду, они повсюду меня преследуют. Много лет он мечтал стереть с лица земли зулусский народ, и теперь для осуществления своих черных замыслов собирается развязать страшную войну, которая будет стоить жизни многим тысячам людей. Он заманил меня в Зулуленд и передал в руки Кечвайо, разлучил с друзьями, бывшими на моем попечении, и кто знает, мо жет, их уже давно нет среди живых. Безусловно, я окажу всем услугу, избавив от него мир.

– Как пожелаешь! – воскликнул я и нацелил на него пистолет.

И тут мне припомнилась заповедь: «Не судите, да не судимы будете». Кто я такой, в конце концов, чтобы обвинять этого человека и выносить ему приговор, ведь ему и без того досталось в жизни. Все еще держа старика на мушке, я заметил, как в небе промелькнуло нечто блестящее и летит прямо в короля, и, мгновенно сменив цель, спустил курок. Предмет, чем бы он ни был, раскололся пополам, причем одна половина упала на Зикали, а другая прилетела к Кечвайо и пробороздила ему колено.

Поднялась жуткая суматоха, все заголосили: «Король ранен!» Я подбежал к нему, на земле лежал наконечник копья, а из неглубокой раны на колене Кечвайо сочилась кровь.

– Пустяки, всего лишь царапина, – сказал я, – хотя, если бы копье достигло цели, все могло бы обернуться куда хуже.

– Ты прав! – воскликнул Зикали. – А чем все-таки ранило короля? Взгляни, Сигананда, может, ты знаешь, что это такое? – спросил он и протянул кусок красного дерева.

– Это же рукоять копья Чаки! – воскликнул Сигананда. – Пуля Макумазана оторвала ее от наконечника.

– Да, – согласился Зикали, – а его наконечник пролил кровь потомка Чаки. Истолкуй эту примету, Сигананда, или спроси ту, чью фигуру ты видел на вершине скалы.

Тут все разом оглянулись, а там никого. Призрачной фигуры как не бывало.

– Король, последнее слово за тобой, – сказал Зикали, – миру быть или войне?

Кечвайо поочередно бросил взгляд на копье, на кровь, сочащуюся из его колена, и на лица своих советников.

– Кровь взывает к крови, – простонал он, – мое слово – война!