Отдых

Я уже говорил, что все лета своего детства, от звонка до звонка (в данном случае школьного), я сидел на даче. Поэтому те несколько недоразумений, когда родители, видимо, по рассеянности, взяли меня с собой на отдых, я запомнил на всю жизнь!

Первым в моей памяти всплывает путешествие в Абхазию с Гердтами. С Зямой, Таней и Катей. Катя — моя главная подружка с детских лет и до сих пор, Зяма — Зиновий Ефимович Гердт, Таня — Татьяна Александровна Правдина, его жена и Катина мама. Такое сложное представление не случайно: как любой ребенок, я звал их дядя Зяма и тетя Таня, за что всегда получал отповедь:

— Скажи, мы с тобой родственники?

— Нет, — отвечал я.

— Тогда почему ты зовешь нас дядей и тетей?

— Не знаю, — мямлил я. — А как надо?

— Зови нас Зяма и Таня, на «вы».

Я бормотал:

— Угу, — и продолжал дядькать и тетькать. И если с Зямой мое панибратство так и не состоялось, то с Таней произошел прорыв! Пару лет назад после очередной пытки я выдавил из себя тихое «Таня». Теперь, обнаглев окончательно, звоню поздравить с Татьяниным днем и говорю:

— Танечка, привет!

Конечно же, будь я поумней в ту пору, то на вопрос о родственниках я бы ответил: «Конечно, да!» — потому что свое преклонение, свою любовь к семье Гердтов я несу всю жизнь! Они были моими вторыми родителями, я многому у них научился. И если эрудицию и интеллигентность вприглядку не подхватишь, то неприятие ханжества, умение не идти на компромисс с совестью я, на свою голову, у них приобрел.

Полностью одобряю тезис «Не сотвори себе кумира», с одним исключением — это Зяма и Таня Гердты!

Простите за лирику. Итак, мы поехали в Абхазию. Местечко называлось Нижняя Эшера. Мы снимали углы в приморской деревушке. Мне было лет шесть. Я помню увиденное впервые прекрасное море, откуда мы с Катькой не вылезали. Помню, что идти к морю надо было через небольшую рощицу, и когда мы в нее входили, со всех веток на землю сыпались… крысы! Что это были за деревья и какие крысы, я до сих пор не понимаю. Может быть, крысоводы знают какой-нибудь древолазный абхазский подвид? Но зрелище это было захватывающее!

Все это я пишу, для того чтобы поведать вам любимую Зямину историю про меня. Этот рассказ даже входил в его концертный репертуар!

Как-то мы всей компанией поехали обедать в ущелье. Если поставить кавычки, то вы получите и название ресторана, где мы обедали — «Ущелье». Это один из самых живописных ресторанов, которые я видел в жизни!

В разгар полуденной жары мы вошли в узкую расщелину в горе и очутились в прохладном тенистом раю! На дне этого ущелья тек ручеек, а на выступах и в полупещерах стояли столики. Гастрономические достоинства нас, детей, тогда не волновали. Мы чего-то там съели и пошли играть к ручью. Мы строили плотины, пускали щепки-кораблики — в общем, было интересно. Вдруг к нам подошел местный мальчик и быстро-быстро заговорил по-абхазски… Катя повернулась к нему и спокойно сказала:

— Мальчик, мы тебя не понимаем.

На что мальчик заговорил еще быстрее и громче.

— Мальчик, мы тебя не понимаем, — повторил я, но мальчик продолжил отвлекать нас, тараторя на непонятном языке. Тогда я подошел к нему вплотную и громко, на все ущелье, сказал:

— Мальчик, не понимаем мы тебя, мы русские, — и после паузы добавил: — Ывреи!..

И ущелье содрогнулось от смеха! Я, естественно, ничего этого не помню, но эти «ывреи» навсегда покорили Зямино сердце!

На следующий год мы поехали отдыхать с семьей Рапопортов. Эта семья, как и мои родители, — продукт дачного романа. Только, в отличие от моего пришлого папы, они самые что ни на есть НИЛьские аборигены. Их дачи стояли напротив друг друга. Михаил Рапопорт, театральный режиссер, был сыном Иосифа Матвеевича Рапопорта, знаменитого актера, режиссера, педагога. Мира Кнушевицкая, актриса театра Моссовета — дочка оперной певицы Натальи Дмитриевны Шпиллер и виолончелиста Святослава Николаевича Кнушевицкого. Естественно, что такая духовная и территориальная близость не могли не породить моего товарища Андрея Рапопорта — известного актера театра и кино.

Ехать было решено на машине, но папина «Победа» совсем рассыпалась. Тогда все стали клянчить автомобиль у Натальи Дмитриевны Шпиллер. У нее как у народной артистки России, лауреата трех (!) Сталинских премий была личная «Волга»! Наталья Дмитриевна сказала, что машину не даст, потому что она третий год просит перенести пианино в соседнюю комнату и никто даже не пошевелил пальцем. Тогда Миша и папа схватили пианино и мгновенно перетащили его куда надо, потом вернулись обратно, подняли кресло вместе с Натальей Дмитриевной и отнесли их тоже… Так появилась эта треклятая машина!

Почему треклятая? Представьте себе: лето, жара, кондиционеры еще не изобретены, ехать 1000 километров на Украину в Черкассы, и самое главное — вшестером! Но кто ж поинтересуется мнением двух малышей шести и четырех лет?! Поехали! Душная машина мне надоела довольно быстро, редкие мимолетные остановки у кустиков надолго не развлекали, и тогда я придумал!.. У Андрея, как и всех детей, был свой лексикон: быстрая придорожная остановка или остановка «до вiтру» (на украинской территории) называлась «пи-пи»; стоянка более продолжительная, в хорошем лесочке, называлась «гром». И я начал это эксплуатировать. Примерно раз в сорок минут я щипал Андрея и грозно шептал ему в ухо: «Гром!» Через десять секунд послушный мальчик объявлял «гром» в буквальном смысле громогласно. Автомобиль останавливался, Андрей шел за куст, а я получал 15 минут воздуха! На третий раз взрослые заподозрили неладное и во время стоянки вчетвером пошли за куст смотреть, как проходит «гром». Как бедный Андрюша ни тужился, но был разоблачен и закинут вместе со мной в душегубку.

Второй ужасный момент — это спать вшестером в одной машине! До сих пор не понимаю, как мы там уместились, только помню, что у Андрея был какой-то жуткий деревянный монстр-буратино Петя, с которым он не расставался ни на секунду, даже во сне. И вот все под мое ворчание невообразимым образом умялись друг в друга, замерли. Наступила, наконец, тишина, как вдруг я гневно вскричал, подытоживая весь этот кошмар: «И еще этот ваш Петя!!!»…Потом долго «этот ваш Петя» цитировался взрослыми в критических ситуациях.

Все плохое когда-нибудь кончается — закончилась и эта жуткая езда. Мы на месте! Черкасское море! Вообще-то, правильное название этого водоема Кременчугское водохранилище, но для меня оно было и останется морем. Сейчас объясню почему, но все по порядку. Мы сняли уютную хату-мазанку на берегу, съездили на местный рынок за овоще-фруктами. Как рассказывает мама, цены там оказались вполне московские: у нас абрикос — два рубля и у них — два, вишня — один рубль и тут и там, правда местная — величиной со сливу… Ну, ничего не поделаешь, стали покупать. Когда же выяснилось, что эти цены не за килограмм, а за ведро, тут уж родители как с цепи сорвались… Правда, потом пару дней в туалет стояла очередь. Жадность до добра не доводит!

Ну и, наконец, море! Другого берега не видно, ширина кое-где — 28 километров. Купание, рыбалка — сказка! И вот как-то в один из дней мы все — на пляже: взрослые загорают, мы с Андрюшей шастаем поблизости, а около небольшого пирса какие-то взрослые дядьки и тетки спускают на воду моторную лодку. Мы, естественно, к ним — чего-нибудь потрогать, посмотреть, помочь… Они спрашивают:

— Хотите покататься?

— Конечно!

Я и помечтать не мог о подобном! Думаю, что вообще первый раз в жизни залезал в плавсредство. Андрей чего-то забоялся, а я подбежал к родителям и говорю:

— Можно я на лодочке покатаюсь?

— Валяй! — ответили они. (Запомните, пожалуйста, это «Валяй!»)

И я, счастливый, бросился в лодку! Мы догрузились и поплыли. Надо сказать, что взрослыми мне мои попутчики казались тогда, а на самом деле им было лет по семнадцать-восемнадцать, и они отправились провести выходные с шашлыками в веселой компании на небольшом островке километрах в пятнадцати от берега. Первые двадцать минут вояж мне очень нравился: ветер, волны, скорость! Потом я начал слегка беспокоиться: ветер, волны, скорость, а берега не видно… Наконец, замаячил какой-то остров. Мы причалили и стали выгружаться. Тут уж я не на шутку разволновался!

— Мне бы, это, на берег, домой, — начал я приставать то к одному, то к другой.

— Да чего ты переживаешь? Сейчас костерок разожжем, шашлычок пожарим, а завтра можно и домой! — веселились они.

Вечерело. Не знаю уж, что подействовало, мои слезы или благоразумие трезвых участников нашей команды, а их с каждой минутой становилось все меньше и меньше, но меня погрузили и повезли! Я сидел ни жив ни мертв от страха, боясь, что они передумают или перевернется лодка, которая почему-то плыла зигзагами… И вдруг! Вдруг я увидел белоснежный катер, который несся нам навстречу, и на мостике, приложив ладонь козырьком ко лбу, стоял мой папа! Как я был счастлив его видеть! Как я был рад оказаться вновь на родном берегу! Но, похоже, мне там рады не были. Мама плакала, отец кричал, потом меня шлепали вьетнамкой (вьетнамка — это тапочка, если вдруг кто-то подумал об изысканной этнической экзекуции). В общем, досталось по полной программе! А главное, за что?! Помните это «Валяй!» в начале рассказа? То есть сами отпустили шестилетнего малыша незнамо с кем незнамо куда, малыш сам уговорил этих незнамо кого вернуть его кукушкам-родителям… и на тебе — его же вьетнамкой!!!

Когда я пересказывал эту историю уже в зрелом возрасте и доходил до тапочки, родители всегда возмущались и говорили, что никто меня никогда и ничем не бил!

Однажды в одном совместном телеинтервью папа саркастически бросил:

— Ты еще скажи, что мы тебя оглоблей били!

Прошло пару месяцев, и вижу, как в какой-то передаче папаша, рассказывая обо мне, неблагодарном ребенке, заявляет:

— Он (то есть я) утверждает, что мы его в детстве били оглоблей!

Вот так! Я утверждаю!

С большим скрипом удалось моему папе получить путевку на меня, ребенка, в Дом творчества «Актер» в Ялте, и то при содействии самого Михаила Жарова! Дети своим галдежом могли отвлечь работников культуры от заслуженного отдыха, и я старался как мог выглядеть посолиднее. И первое, что я сделал на этом поприще — я влюбился! Влюбился по-взрослому, всерьез и надолго. Мою избранницу звали Нина Маслова — впоследствии известная актриса, а тогда 19-летняя студентка театрального института. То, что мне было семь, меня совершенно не смущало, ведь любви все возрасты покорны! И главное, Нина отвечала мне взаимностью! (По крайней мере, тогда мне так казалось.) Она была неземной красоты. Многие старались завоевать ее внимание, но где им! На их пути стоял я! Тем не менее я приставал ко всем взрослым:

— Вам нравится Нина Маслова?

— Да, — отвечали они.

— А мне она ОЧЕНЬ нравится, — заявлял я, отсекая таким образом любые притязания на предмет своей любви. Я старался постоянно держать Нину в поле зрения, выполнял любые ее пожелания. По утрам, когда мой всегда рано встающий папа шел на пляж, я кричал:

— Займи лежаки и нам с Ниной!

Иногда к нашему дуэту присоединялся Саша Збруев, пожилой 27-летний актер «Ленкома». Мы вместе ходили гулять, ели мороженое… и в общем, он нам совсем не докучал, да и как можно помешать молодым влюбленным! И что еще немаловажно, именно Саша покупал мороженое: у меня с наличными тогда было не очень.

Каждое утро я дарил Нине цветы! Для этого я вставал даже раньше папы, бежал к главному корпусу, рвал букет с огромной круглой клумбы и возлагал его у двери возлюбленной. Так продолжалось довольно долго, пока однажды утром… Вы ждете рассказ о том, как меня застукали на клумбе? Нет! Если бы! Все гораздо серьезней. Без всяких помех я надергал цветов и побежал к Нининой комнате, нагнулся, чтобы как всегда положить их на пороге… как вдруг дверь открылась и оттуда вышел Саша Збруев!

Не знаю уж, какие мысли могут прийти в голову семилетнему ребенку, но я ВСЕ понял! Я был сражен этим вероломством! Я рыдал! Они оба меня обнимали, утешали, оправдывались… но тщетно! Мое сердце было разбито навсегда!

И с тех пор, когда бы мы ни встретились с народным артистом РСФСР Александром Викторовичем Збруевым, он всегда просит у меня прощения за тот случай.

Навсегда разбитое сердце худо-бедно зажило на третий день, и для того были причины: мы ехали во Всесоюзную здравницу «Артек»!!!

писал С. Я. Маршак.

И ехали мы не просто так, а по приглашению самого главного руководства лагеря: партийного, пионерского и даже, наверное, октябрятского! Они пригласили деятелей советского искусства порадовать лагерников своим присутствием, а среди нас было много известных актеров и режиссеров (хорошо звучит из моих уст это «нас»). В общем, ура! Мы в «Артеке»!

пелось в артековской песне.

И вот мы идем, такие все знаменитые: Василий Лановой, Майя Менглет, Леонид Сатановский, папа, я… (Збруева не взяли из педагогических соображений: ну чему он может научить юных пионеров!) Ведут нас солидные лагерные начальники, демонстрируют образцово-показательную территорию, рассказывают про Индиру Ганди, Клару Цеткин, Че Гевару, побывавших в «Артеке». Мне это все до лампочки, я в восторге ношусь по аллеям, а вокруг — то тут, то там — строем ходят группки пионеров в галстучках! И каждый раз, проходя мимо нас, они отдают салют и дружно выкрикивают:

— Всем! Всем! Добрый день!!!

Представляете себе? Круто!!!

И вдруг из боковой аллеи навстречу нам выходит… мальчик. Я остолбенел! Это был не совсем мальчик… то есть нет, это, конечно, был мальчик, но он был… другой… совсем другой: его кожа была черного цвета! Я такого нигде и никогда не видел! Простояв некоторое время с разинутым ртом, я в ужасе бросился к маме, показывая на мальчика рукой. Все очень сконфузились, мама стала мне объяснять, что это нормальный ребенок, у него просто темная кожа, он абсолютно такой же, как мы, он приехал из далекой страны… В общем, кое-как меня успокоили и конфуз загладили. Тем временем делегация двигалась дальше, я опять стал носиться и забежал за кусты, откуда раздавались веселые детские крики, а там… Там мальчишки играли в футбол, и это были точно такие же мальчишки, как тот на аллее. Я, уже не столько испуганный, сколько потрясенный их количеством, выскочил из кустов и бросился навстречу нашей группе с криком:

— Папа, папа, их там целое стадо!!!

А теперь представьте себя на месте услышавших это веселых артистов! Представили? А теперь на месте партийных начальников? А? И тем и другим смешно, и тем и другим страшно. С одной стороны, артисты-профессионалы, они умеют сдерживать эмоции; с другой стороны, партийцы, которые эмоциями не обладают — кто победит? Победили чиновники: они стояли красные, потные, сурово насупив брови. Артисты же, сколь ни тужились, сломались… и как это часто бывает, чем конфузней ситуация, тем громче смеешься… Мои ржали до слез, махнув рукой на приличия!

Больше нас в «Артек» не звали.

Мой папа рыбак. Причем рыбак вялый. Вялый не в том смысле, что не очень увлечен процессом — наоборот, его можно даже назвать фанатиком этого хобби — а вялый в смысле манеры ловли. Он может часами сидеть на одном месте, глядя на неподвижный поплавок, посасывая трубку и философски подремывая. При этом за десятилетия практики ни орудия лова, ни объем до́бычи не изменились. Папин друг и партнер по рыбалке Михаил Державин практиковал все возможные способы: удочка, донка, мормышка, спиннинг. При этом он постоянно менял наживку, блесну, дислокацию — в итоге вылавливал довольно много рыб. Папа на это, как и на все остальное, смотрел с иронией и попыхивал трубкой. Иногда его философская дрема приводила к тому, что трубка выпадала изо рта и плюхалась в воду. Тогда, если не было под рукой меня, Михал Михалычу приходилось лезть в воду и шарить под корягами. Это происходило настолько часто, что пришлось Державину разработать очень сложное приспособление. Он вешал на папу специальный ошейник с петлей, куда вставлялась трубка, папаша засыпал, трубка выпадала и повисала между небом и водой!

Таким же активным рыбаком был папин главный друг Виля (Вилий Петрович Горемыкин, советский кинооператор, лауреат Государственных премий СССР и РСФСР).

Описываемые события происходили на реке Десна недалеко от Чернигова. Мы приехали большой компанией на двух машинах и разбили лагерь в сосновом лесу на очень красивом высоком берегу реки. Мы — это Виля Горемыкин, его жена Лена Козелькова, Вилин старший сын Саша, их фокстерьер Денис, мама, папа и я. Мы были совершенно одни: в радиусе нескольких километров не было ни одной живой души! Настоящий дикий отдых!.. (Это отсутствие живых душ неожиданно напомнило мне об одном трагическом эпизоде, свидетелями которого мы стали. Через несколько дней неподалеку от нас обосновалась веселая компания. Мы с сожалением наблюдали, как они ставят палатку, разжигают костер, собирают грибы в «нашем» лесу. Потом у них был шумный ужин… а наутро они ВСЕ умерли! Как потом выяснилось, они собрали полную корзину ложных белых. Ох!)

Промышляли мы в основном рыбой. Папа, как водится, сидел с удочкой, а Виля практиковал спиннинг и донку. Донки, как оказалось, были наиболее лещеносным орудием лова.

Когда рыба клевала, то звонил колокольчик, висящий на нашем конце лески. Тогда надо было подсечь рыбу (сильно дернуть) и быстро, но аккуратно, чтобы не запутать, вытащить тридцатиметровую снасть на берег. Если повезет, то на крючке будет трепыхаться в-о-о-т такой лещ! Меня в силу колчерукости к донке не подпускали. У меня была своя, детская, удочка, но, естественно, я мечтал ощутить между пальцев эту вибрирующую от напряжения леску с огромным сомом на конце! Не давали (!): порвешь, запутаешь, сорвется…

Вы же наверняка помните, как взрослые вам говорили: «Сейчас рассыпется!» или «Не трогай — разобьешь!» — и у вас тут же рассыпалось и разбивалось. Ведь мало того, что это всегда говорилось «под руку», так они еще программировали пространство — не хочешь, а уронишь!

Но мы все равно лезли, падали и роняли: сладость запретного плода никто не отменял!

То же произошло и с донкой. Как-то я проснулся рано-рано, до всех; вылез из палатки и сразу же оказался перед рядом донок, заброшенных на ночь. У одной из них тихонько позвякивал колокольчик! А вокруг — ни души! А колокольчик звенит… И я решился! Расчет был такой: если там ничего нет, то я просто заброшу снасть обратно; ну а если я вытащу кого-нибудь в-о-о-от такого, то кто осудит героя!

И стал тянуть! Особого сопротивления я не почувствовал — вероятно, лещ устал за ночь. Главное было — аккуратно выкладывать леску кольцами на берег, чтобы не запутать. И вот тянул, тянул… и вытянул пустой крючок. Ну что же, бывает. Теперь надо скорее забросить снасть обратно. Я уже взялся за конец лески с грузилом, чтобы размотать и бросить как можно дальше, но тут послышалось какое-то кряхтение-покашливание из Вилиной палатки!

Я заметался по берегу, не зная, что предпринять! Зацепил ногой леску, выложенную на песке; попытался ее расправить; запутал еще больше… и в малодушной панике швырнул весь это ком в водоем — пусть решат, что рыба запутала — и бросился в свою палатку!

И все сработало! Когда я «проснулся», все сидели и завтракали, про донку ничего не говорили, и я потихоньку расслабился. Тем более папа с Вилей обсуждали грядущую поездку в райцентр за покупками, а я давно мечтал туда попасть.

Уговаривать было бессмысленно: «Нечего мотаться по духоте! Поиграй с Сашей». «Саша только об этом и мечтал: мне девять лет — ему шестнадцать». «Почитай книжку» и т. д. — в общем, обычные взрослые трюки, чтобы дети отстали и не мешали родителям отрываться.

Пришлось разрабатывать план. Сказав, что пойду почитаю («Вот умница!»), я пробрался к машине, залез на заднее сиденье, заваленное какими-то тряпками и прочим барахлом, устроился на полу, а сверху всем этим барахлом закидался.

Через какое-то время появились Виля и папа, сели в машину, и мы поехали. Я сидел, затаив дыхание, в предвкушении момента, когда я выпрыгну как черт из табакерки: «Агаааа!!!..» Но ничего не подозревающие взрослые вели свои неспешные беседы. Я особо не прислушивался, но вдруг насторожился — Виля рассказывал:

— Представляешь, я сегодня утром вытаскиваю донки, а одна снасть запутана комом! Это Мишка, засранец, вытащил, спутал и бросил обратно!..

Я окаменел.

— …Пришлось отрезать и выбросить — жалко, — и продолжил: — Сидит вот сейчас за сиденьем, затаился и молчит — шпана!

Фу-у-х, до сих пор вспоминаю — и мурашки по коже!

Мое желание уехать в райцентр связано с тем, что день на десятый дикий отдых начал немного поднадоедать. Я, кстати, уверен, что по этой же причине и папа с Вилей рванули «за покупками». Распорядок жизни был уныловато-однообразен: мужчины удили и спали, женщины чистили и готовили рыбу, мы с Сашей занимались каждый своим делом, или, точнее, бездельем, Денис нас всех охранял.

Все это порождало хандру и лень. Как-то мы всей компанией сидели на бережку и сосредоточенно смотрели, как мимо проплывает лодка. Это случалось редко и потому попадало в категорию «развлечение». Сидим мы, значит, и смотрим, и только Денис носится вдоль воды, лает и норовит прыгнуть в реку и уплыть за лодкой. Тогда Виля говорит Саше:

— Саша, принеси ошейник.

Саша, не повернув головы, повторяет:

— Миш, принеси ошейник!

Я, мучительно не желая тащиться в машину за дурацким ошейником, предпринимаю последнюю попытку спастись:

— Чей? — спрашиваю я.

Однажды эта тоска по цивилизации принесла неожиданные плоды. Сидим мы, как обычно, на берегу, как вдруг из-за поворота выплывает КОРАБЛЬ! Огромный! Трехпалубный теплоход! С кучей народа и с музыкой! Все повскакивали с мест, засуетились, а мы с Сашей стали махать панамками и кричать:

— Э-ге-гей! К нам! Сюда!

Взрослые помахивали тоже… И корабль причалил!!! Да!

Было братание, торжественное посещение буфета и даже просмотр футбола по телевизору в кают-компании!

Напоследок оставил самое неприятное: меня заставляли каждый день заниматься! Английский, математика, внеклассное, будь оно неладно, чтение! (Граждане судьи! О своей ненависти к школе я расскажу позже, а сейчас просто так — штришок.) Отвертеться было невозможно, и каждый божий день приходилось тратить свое бесценное детство на эту каторгу! А тут еще и зуб у меня раскачался! Взрослые требовали рвать — я ни в какую, меня ловили — я убегал… В конце концов, мама сказала:

— Хорошо. Если ты вырвешь зуб, то можешь сегодня не заниматься!

О боги! Что за пытка! Что за соблазн! И я согласился! Осталось только выбрать способ экзекуции. Совать руки ко мне в рот я категорически не давал, да и немногие решились бы, учитывая мои оставшиеся острые зубки. Выход нашел папа. Мне надели на зуб петлю, другой конец нити привязали к двери. Я должен был залезть в машину, папа резко открывал дверь и…

У чешского писателя Юлиуса Фучика есть роман «Репортаж с петлей на шее» — свою историю я бы назвал «Репортаж с петлей на зубе». Технически все было подготовлено идеально: машина, зуб, петля, дверная ручка, папа, зрители. Итак… Барабанная дробь, рывок, дверь распахивается… и я выпрыгиваю следом! Зуб невредим! Так происходило несколько раз, и я всегда успевал выпрыгнуть, как бы резко папа дверь ни дергал. Проект был на грани срыва. Вечерело, взрослые приближались полукольцом, у каждого в руках был какой-нибудь учебник: английский, математика или еще какая-то гадость… и я решился!

— Стойте! — сказал я, стоя с веревкой в зубах. — Привязывайте меня к машине!

Так и сделали. Длинный конец моей петли привязали к заднему бамперу, папа сел за руль, машина тронулась, и мы поехали! Вернее, ехал только папа, а я бежал. Представьте себе картину: маленький мальчик в сандальках, привязанный к машине, удаляется в клубах пыли в тщетной надежде… В общем, стальной конь победил! Я вернулся на машине, сидя рядом с папой, держа в руках несчастный пыльный зуб.

На следующий день надо мной вновь повисла неотвратимость получения знаний.

— Миша, бери тетрадки и иди сюда, — позвала мама.

— Сейчас, — сказал я и ушел в лес… Спустя полчаса я вернулся с окровавленным зубом в руках! Я раскачал и вырвал здоровый зуб!

(Посвящается всем павшим в борьбе со знаниями.)