У Черного моря

После второго курса института мы с другом Аркашей поехали отдыхать в Коктебель. Это был наш первый самостоятельный и последний беззаботный отдых (гром грянет в ноябре). Родители с большим скрипом отпустили нас одних, с множеством инструкций, как жить и с весьма ограниченным бюджетом, подразумевающим жизнь скудную, но правильную. Поселились мы в «частном секторе» минутах в десяти ходьбы от моря. Каждый сдаваемый дом походил на улей: семей по десять-пятнадцать ютились в каждой комнатке, на каждой терраске и в каждом сарайчике. Нам посулили крышу над головой дней через пять, а пока разрешили пожить на раскладушках в саду… И это было одно из самых прекрасных жилищ в моей жизни! Раскладушки стояли в тени огромной сливы, их разделяла табуретка, на которой лежал томик Гете (Аркадий был, да в сущности и остался, большим интеллектуалом) и бутылка дешевого портвейна, который мы с гетелюбом потягивали. По утрам, когда первые робкие лучи солнышка сквозь зелененькие листочки слегка золотили наши чуть припухшие с похмелья глазки, мы, не открывая их, протягивали руки вверх, на ощупь находили сливу и засовывали ее в рот, жадно впитывая кисловатую нежность. Ах!

Стоило это лежбище по 60 копеек с носа, и мы даже расстроились, когда узнали, что «крыша» освободилась. Как выяснилось, расстроились мы не зря: помимо того, что жизнь под крышей стоила в два раза дороже, жилище это оказалось лежащим на боку клозетом, ну, или туалетной кабинкой, куда надо было вползать на четвереньках и куда засунули наши же раскладушки.

Зато в тридцати метрах от нашего дома была столовая, одна из трех во всем регионе. Если вы хотели «правильно» позавтракать, то вам надо было занять очередь часов в шесть утра, и тогда в восемь вы были бы одним из первых посетителей. Если же вы подтягивались, выспавшись, часам к девяти, то завтрак мог плавно перетечь в обед — такой длины была очередь. Она начиналась на соседней улице, огибала довольно большой холм и, приблизившись к зданию, прижималась к вожделенному прилавку раздачи, отделенному от зала железным заборчиком. Попытка протиснуться без очереди была чревата летальным исходом, занять тоже не получалось: для этого надо было бы встать в шесть утра… И Аркаша нашел выход! Вы думаете, под выходом я подразумеваю вход? Нет, именно выход из создавшейся ситуации. Сейчас, по прошествии стольких лет, можно безбоязненно рассказывать о нашем ноу-хау: срок давности уже истек, и посадить нас не смогут.

Итак, суть изобретения была такова. Подходишь к забору, который идет вдоль раздачи, и так быстро и деловито произносишь:

— Передайте, пожалуйста, еще одни сырники.

Дескать, ты, уже подойдя к кассе, обнаружил недостачу одной порции сырников, и очередники протягивают тебе через забор тарелку, даже не подозревая подвоха. Ключевой момент в этой афере — слово «еще». Если сказать: «Передайте, пожалуйста, сметану» — можно вызвать подозрение (а чего это он сметану просит? Уж не…?) и провал, а «еще» — словечко настолько безобидное, что люди с улыбкой протягивали тебе искомый продукт: вот, мол, бедолага — забыл взять кашу.

За несколько подходов мы набирали себе роскошный завтрак, естественно, бесплатный, ведь подойди мы, минуя очередь, к кассе с награбленным, обманутые отдыхающие выместили бы всю злобу к курортному общепиту на нас, и поэтому только из соображений личной безопасности мы ни разу не заплатили за еду.

А еще в Коктебеле был ресторан. Один. «Карадаг». Попасть туда на ужин было нереально: конец очереди терялся в одноименных горах. Но мы с Аркашей попали не на ужин, мы пришли в обед. С трудом найдя столик, мы заказали по супу и заодно подарили официанту пачку сигарет «Marlboro», которую я выклянчил в Москве у Миронова (он даже в те времена умудрялся добывать эти сигареты и курил только их).

Подарок произвел эффект разорвавшейся бомбы. Официант заявил, что когда бы мы ни пришли в ресторан, этот столик всегда будет наш. И началось! Первые пару раз мы пришли сами с девушками, но быстро поняли, что бюджет, выделенный родителями, на такой разгул никак не рассчитан… и мы, по совету друзей, стали сдавать столик в аренду. Вырученные деньги менялись на всяческие недорогие портвейны в соседнем магазине и с теми же друзьями радостно выпивались на пляже. Впоследствии эффект «Marlboro» был использован нами в куда более масштабном предприятии. Скинувшись рублей по десять, мы с ребятами купили в Феодосии пару десятков простых белых маек и баллончики с нитрокраской разных цветов. В нашем коллективе водились и художники, и фарцовщики. Художники изготовили трафарет и снабдили все майки роскошной красочной надписью MARLBORO, а фарцовщики эту «фирму́» продавали по 10 рублей за штуку. Качество выпиваемого портвейна заметно повысилось. Когда же мы, получив свою долю, позволили себе вновь воспользоваться своим столиком, то с чувством глубокого удовлетворения увидели, что ресторанный музыкальный ансамбль весь одет в наши майки.

Как и у всех курортно-ресторанных коллективов, репертуар ВИА состоял из полублатных и полуиностранных песен. Первые были представлены шлягерами типа:

Вторые считались полуиностранными, так как исполнители не знали слов и исполняли мелодии понаслышке, заменяя слова звуками. Так, однажды я заглянул в «песенник» солиста и увидел запись популярной песни Джо Дассена L’Eté Indien. Выглядело это примерно так:

и так далее. И именно так — «Ша-ла-ла» — они и пели.

Играли плохо, но громко, кричали пронзительно, но фальшиво — общаться за столом было невозможно, поэтому посетители под это танцевали. Заказать песню «Для Дато из солнечного Магадана» стоило дорого — рублей 10, поэтому, когда во время празднования моего дня рождения солист объявил: «Пятнадцать минут тишины мы посвящаем Михаилу из солнечной Москвы», — все обалдели от такого дорогого подарка. Оказалось, что Аркаша попросил музыкантов так сказать, когда они пойдут на перерыв — естественно, бесплатно. Этот день рождения оказался последним, но самым ярким событием в нашей крымской жизни (после того вечера я лет тридцать не решался вернуться в Коктебель).

Скрупулезно рассчитанный бюджет позволял пригласить на праздничную вечеринку человек пять-шесть… ну, максимум восемь. Когда же потянулись прослышавшие о халяве вереницы «друзей», мы с Аркашей поняли, что дело плохо. Когда желающих выпить за мое здоровья набралось полресторана, мы поняли: это конец! Аркаша предпринимал попытки уговорить гостей скинуться, кто сколько может, но тщетно:

— Не мелочитесь, ребята! В жизни раз бывает девятнадцать лет!..

И мы сбежали! В разгар веселья, когда все пошли танцевать, мы просто вышли на улицу… и побежали! Бегом примчались в наш лежачий клозет, схватили сумки — и дальше к шоссе. Вскочили в подошедший автобус и поехали куда глаза глядят.

Глаза глядели в Феодосию, где мы и заночевали на автостанции.

Что делать дальше, мы не знали. Отдыхать нам оставалось еще неделю, возвращаться нельзя — тюрьма… И тут мы вспомнили, что одна из коктебельских подружек Рена приглашала нас в гости в Одессу, дескать, у нее там дача прямо на море и все нам будут рады.

Ну, в Одессу так в Одессу — решили мы и стали на перекладных пробиваться в Симферополь в аэропорт. Каким образом мы добыли билеты на самолет, рассказывать не буду, но по одной зарисовке вы сможете представить, какой ад царил в единственном крымском аэропорту в конце августа. Когда мы протиснулись в салон самолета, то поняли, ни о каких местах речь не идет: люди стояли в проходе, держась за багажную полку, как в переполненном троллейбусе. Так и полетели! Чудо, что наш крылатый троллейбус благополучно приземлился в Одессе!

Измученные бессонной ночью, дорогой и жарой, мы все же добрались до Рениной дачи и в 11 часов вечера постучались в калитку.

Теперь представьте себе: Одесса, лето, море, небольшая дачка, огромная семья, последние дни каникул, дети, внуки — яблоку упасть негде, и вдруг заявляются два молодых перца:

— Здравствуйте, нас Рена пригласила у вас пожить!

В общем, выгнали.

Слоняясь очередной бессонной ночью по одесским дворикам, мы поняли, еще одни сутки не выдержим — нужна крыша над головой. В сладких грезах перед глазами маячил уютно лежащий на боку клозет, и мы начали искать гостиницу. Через какое-то время, пробежавшись по нескольким гостиничным адресам, мы пришли к неутешительному выводу: табличка «Мест нет» выбита в граните над стойками всех отельных администраторов.

И вот уже в поисках забора, под который можно лечь и умереть, мы в очередной раз выходим на Дерибасовскую к дверям гостиницы, в которой побывали, наверное, раз пять. Вдруг Аркаша говорит:

— Так, все! Жди меня здесь! — и решительно входит внутрь.

Впоследствии он не мог вспомнить, что там наговорил, но вышел ко мне, держа в руках ключ от ШЕСТИМЕСТНОГО номера!

Нет, вы не подумайте, что это были апартаменты люкс с гостиной, столовой и ванной с джакузи. Это был довольно просторный номер, в котором стояли шесть железных кроватей с тумбочками, а туалет и душ располагались в другом конце гостиничного коридора — в общем, сказка! Мы плюхнулись на пружины этих прекрасных кроватей… и все — проснулись часов через двадцать.

Свежие и счастливые мы выбежали в город и только теперь увидели красавицу Одессу. Ба! Так это же Дерибасовская! Ого! Так это и есть Потемкинская лестница из «Броненосца Потемкина»! А вот и «Бульвар Французский весь в цвету»!.. И, конечно же, море и знаменитые пляжи, переполненные одесским упитанным колоритом. Расположившись в прибое (на самом пляже места не было вообще, вплоть до того, что маленькие дети играли, сидя на обширных животах пап и мам), мы наблюдали такую сцену. Мальчик лет семи плескался в воде недалеко от нас. Его крупная мама возвышалась прямо над нашими головами и кричала:

— Боря! Якомусказала, выйди з воды!

— А папа сказал, шо пока он купается, пусть и я купаюсь! — верещал Боря.

— Якомусказала, выйди з воды! — не унималась мадам.

— А папа сказал, шо пока он купается, пусть и я купаюсь! — повторял мальчик…

И так раз десять! К полному равнодушию окружающих и к нашему великому восторгу.

Разыгравшийся аппетит напомнил нам сразу о двух проблемах: отсутствии денег и, как все-таки вспомнил потом Аркаша, обещании устроить шикарный благодарственный прием для всех администраторш нашей гостиницы.

Опечаленные, мы проходили мимо какого-то приморского кафе с огромной террасой, отделенной от парка гипсовой балюстрадой. Кафе еще не открылось, и терраса была пуста.

— Стой тут! — прошипел вдруг Аркадий и перепрыгнул через перила. Исчезнув на несколько секунд из поля моего зрения, он вдруг возник надо мной, держа в руках ящик шампанского.

— Скорей! Хватай! — крикнул он и буквально бросил в меня этот ящик. Рефлекторно я в него вцепился, и в тот же момент со стороны кафе раздалось:

— Вон он! Держите его!

Ну, мы и побежали. Причем я бежал с двадцатикилограммовым грузом в руках, но, вероятно, криминальная составляющая этой тяжести добавляла мне ускорения — я уходил от погони, как юный заяц от старого волка.

Итак, начало было положено. Я имею в виду начало грядущего банкета, потому что на преступный путь мы вступили двумя днями раньше в Крыму, сбежав из ресторана.

С появлением шампанского жизнь стала налаживаться, но предстояло добыть какие-то закуски (я говорю «добыть», подразумевая украсть, потому что денег нам едва хватило бы на пару банок кильки в томате по 33 копейки).

И вот, вооружившись большой сумкой, мы вышли на промысел. Банкет был назначен на девять вечера, на часах было восемь.

Пройдя по Дерибасовской пару кварталов, мы обнаружили большой пятиэтажный «питательный комплекс». Там было все: и кулинария, и столовая, и кафе — а на пятом этаже располагался огромный ресторан, столиков на пятьдесят. Вот туда-то, на последний этаж, мы и взошли. Зал был полон. Люди ели, пили, говорили тосты, танцевали. Столы ломились от яств. Дождавшись, когда все участники богатого застолья встали и пошли танцевать, Аркадий подошел к их столу, небрежно, как что-то само собой разумеющиеся, собрал несколько тарелок с закусками и вальяжной походкой направился ко мне, стоящему в дверях с сумкой.

Когда я все это увидел, у меня от ужаса подкосились коленки. Я крикнул:

— Нет! — и побежал вниз.

Аркадий с тарелками — за мной. Догнал он меня только на улице, сунул в сумку тарелки и злобно сказал:

— Ладно, жди здесь, я за горячим.

И ушел обратно. В результате Аркаша сделал еще ходки четыре, и у нас появились салаты, крепкие напитки и пресловутое горячее. Не понимаю, как у него хватило на все это нервов: я трясся от страха, поджидая его в соседней подворотне.

Он осуществлял «выносы» настолько уверенно и спокойно, что никто из официантов и посетителей не заметил утраты. Они не заметили, а мы накрыли сдвинутые тумбочки в нашем шестиместном такими деликатесами и в таком количестве, что помимо администраторш смогли пригласить на банкет еще и группу голодных циркачей, живших на нашем этаже!

Обрушившийся на нас после долгого голодания пир с обильно намешанными возлияниями наутро сыграл с нами злую шутку. Пришло тяжелое тягучее похмелье.

Заставив себя встать, я наскреб последние копейки и пошел на улицу — купить кефиру. Почему-то я чувствовал, что именно кефир, а не пиво, облегчит наши страдания. Да и денег на все эти деликатесы все равно не было.

Зашел в какой-то занюханный продмаг и встал в очередь к прилавку. Да, дорогой читатель, в те далекие времена очередь была непременным атрибутом любой покупки. Нет очереди — значит, нечего покупать.

Очередь двигалась до тошноты (в прямом смысле этого слова) медленно. Плюс жара и аромат несвежей рыбы. Особенно неприятно пахла старуха, стоявшая передо мной. Наконец подошла ее очередь, она протянула мутную полулитровую банку и прошамкала беззубым ртом:

— Трифта фметаны.

Продавщица схватила ковш с длинной ручкой, зачерпнула из бидона сметану и плеснула в бабкину банку, потом поставила ее на весы:

— Триста пятьдесят, нормально?

— Нет, трифта, — злобно буркнула старуха.

Продавщица не моргнув глазом отлила часть сметаны обратно в бидон и протянула банку бабке:

— Вот, триста.

Старуха начала рыться в кошельке, а во мне стали пробуждаться такая тоска и раздражение ко всему увиденному и унюханному, что я, совершенно себя не контролируя, вдруг произнес:

— Что же вы, из грязной банки сметану в общий бидон?!

Сказал и опешил. Как я мог?! Язык мой — враг мой. Ведь она меня сейчас убьет, и никто ее не осудит.

В те времена кромешного дефицита сфера обслуживания и все ее представители были неприкасаемы. Мясники, скорняки, автослесари были королями жизни. Перед ними заискивали, с ними старались подружиться, и они милостиво принимали всеобщее поклонение.

И вот я в похмельном угаре перешел черту. Посягнул на святое.

Продавщица повела себя крайне достойно. Даже не взглянув на лежащий рядом топор для разделки мяса, она спокойным и долгим взглядом посмотрела на меня, как бы изучая, пытаясь осмыслить услышанное и понять мотив моей вопиющей дерзости. Я стоял ни жив ни мертв. Да и вся очередь затаила дыхание: виданное ли дело! Ишь, на что посягнул!

Наконец, насладившись своим триумфом, продавщица поправила халу на голове и произнесла, пристально глядя на меня:

— И это единственное, что вас не устраивает?

О боги! О Сократ со Спинозой! Вы посрамлены!

Простая одесская продавщица, гастрономный философ, изрекла короткую максиму, в которой воплотилось все, чем наградила нас эпоха совкового коммунизма. Эту мантру я повторял тогда, повторяю и сейчас, дабы обрести утраченную гармонию — и она работает!

Дарю ее вам. Включили телевизор, посмотрели новости… и вместо валокордина:

— И это единственное, что меня не устраивает?

И все, и отпустило.

На этой высокой ноте завершились наши черноморские приключения. Мы получили долгожданный денежный перевод от родителей, купили билеты в Винницу и поехали устроить сюрприз нашему общему другу Роме.