Можно видеть из предыдущей главы, в каких добродетелях упражнялся молодой подвижник отец Александр. Его всегдашнее смирение, выражавшееся в беспрекословном послушании не только старцам, но и молодым послушникам, как, например, брату Герасиму, и в безропотном терпении наносимых ему оскорблений, крайняя нищета, пост и молитва, при искреннем откровении всех помыслов, чувствований и пожеланий старцам наставникам, Льву и Макарию, так расположили к нему сердца их, что один другому поручил его особенному попечению, «передав его из полы в полу». Думается, что эти полы великих старцев подвижников были для близкого к ним ученика подобием милоти Илииной, брошенной на Елисея. И если он, может быть, не был сподоблен от Господа сугубой благодати, излиянной на его старцев, то, без сомнения, никто из знавших старца Амвросия не будет отрицать того, что какими дарованиями духовными украсил Всеблагий Господь старцев Льва и Макария, те же милости излил и на старца Амвросия. Но милости Господни даром не даются, по слову Самого же Господа: терпением вашим спасайте души ваши (Лк. 21, 19). Чем долее жил отец Александр в скиту и чем более совершенствовался в жизни духовной, тем тяжелее становился его крест. К его скорбям, невольным и произвольным, присоединились, как вскоре увидим, жестокие болезни телесные, которые, по замечанию его, уже бывшего старцем, гораздо тяжелее скорбей. Ибо в скорбях, прибавлял он, человек может находить утешение в молитве, а в тяжкой болезни телесной он и этого утешения лишен.

11 октября 1841 года преставился ко Господу положивший в Оптиной пустыни начало старчества великий старец отец Лев. В день его погребения все скитяне ушли в монастырь, чтобы отдать последний долг старцу наставнику: помолиться в последний раз над его труженическим телом, о упокоении его чистой души в обителях небесных. Но отец Александр, занятый своим поварским послушанием и видя, что он остался при деле один, не имел возможности быть при его погребении, хотя и очень сего желал. О кончине старца скорбели все знавшие его почитатели, и монашествующие и миряне. Не без скорби о нем, конечно, оставался и отец Александр. Но эта общая скорбь была небезутешной, потому что после отца Льва оставался в Оптиной пустыни другой старец, с такими же, как и он, высокими дарованиями духовными, скитоначальник отец Макарий, к которому о. Александр давно уже привязан был всей душой и попечению которого он поручен был покойным старцем. Вскоре после кончины блаженной памяти старца отца Льва послушание отца Александра в поварне заменено было другим послушанием: он стал келейником старца отца Макария. Послушание это он, по собственным его словам, проходил четыре года (с осени 1841 года до 2 января 1846 года).

В следующем 1842 году в жизни отца Александра совершилось весьма важное событие. Он, по представлению своего начальства и согласно разрешению Святого Синода, 29 ноября был пострижен в мантию и наречен Амвросием во имя святого Амвросия, епископа Медиоланского, память которого 7 декабря. Заметить при сем должно, что сам он по смирению не желал монашеского пострижения, как и прежде сего пострига в рясофор, и был пострижен, повинуясь только воле старца своего, иеросхимонаха Макария, как сам о сем говорил. В это время новопостриженному было ровно 30 лет. Лета для пострижения, разумеется, не молодые, но для человека, пришедшего в Оптину пустынь только три года тому назад, пострижение в эти годы — очень раннее. Когда старец отец Амвросий рассказывал об этом окружавшим его слушателям, кто-то однажды заметил: «Как тогда это уж очень скоро делалось!» «Да нет, — возразил старец, — и тогда, бывало, лет по двенадцать живали послушниками до пострижения в мантию. А это — так уж меня...» И старец махнул рукой, давая этим понять, что я-де совсем нестоящий человек, чтобы мне всю жизнь оказывали предпочтение не по заслугам.

Между прочим, такое скорое пострижение в мантию отца Амвросия объясняется благоприятствовавшими тому обстоятельствами. Бывший в то время калужский архипастырь Николай всегда расположен был к скорейшему производству в мантию и последующие затем степени священства людей, получивших полное школьное образование, и даже требовал от настоятелей монастырей, чтобы таковые ранее других были представляемы к постригу и рукоположению. Старец отец Макарий, хорошо знавший душу молодого подвижника отца Александра и его подготовленность к постригу в мантию, несмотря на краткий срок его испытания, с любовью благословлял его на принятие мантии. А смиренный настоятель обители, отец игумен Моисей, и сам хорошо понимавший отца Александра, вполне согласен был с волей старца. Послано было через духовную консисторию представление, по-тогдашнему — в Святой Синод, но и там дело не задержалось. В объяснение этого старец Амвросий говорил: «Тут все дело в том, что тогда служил в Синоде один мой товарищ, который мной весьма интересовался, но все еще не знал, где я нахожусь. А тут как раз представление к пострижению сделали; он узнал обо мне и сразу же ради меня выхлопотал немедленно разрешение на пострижение». Так что всегда, бывало, в Оптиной пустыни получалось из Святого Синода разрешение на постриг в мантию представляемых послушников к великому посту следующего года, а на этот раз оно пришло в том же году к октябрю. Сравнительно с прочими оптинскими монахами отец Амвросий, по сказанным выше причинам, скоро возведен был и на степень иеродиаконства и иеромонашества. Дела, таким образом, по-видимому, шли своим обычным порядком, но все совершалось Премудрым Промыслом Божиим, направляющим все обстоятельства людей к благим целям. Так и почивший старец Амвросий имел обыкновение говорить: «Дела человеческие, а суд — Царев (Божий)». Если принять во внимание только одно то, что молодого инока Амвросия ожидал в недалеком будущем крест болезней, и потому, если бы замедлилось его производство в мантию и степени священства, не пришлось бы ему, пожалуй, быть и совсем иеромонахом, а следовательно, и духовником, то и это было бы великим ущербом для ставших его духовными детьми.

Но что такое постриг в мантию? Мантия иначе называется малою схимою, а схимническое пострижение отцы подвижники называют вторым крещением. Первое крещение — водою, а второе — собственными слезами кающегося грешника. Потому пострижение имеет великое значение. Оно есть таинство, в котором искренно кающийся человек по содеянии им уже после крещения грехов вновь вступает в завет с Премилосердым Отцем Небесным и таким образом опять возрождается в жизнь духовную. Искренно возлюбивший жизнь по Богу, брат приуготовляется к сему приблизительно в продолжение пяти дней постом и молитвою, при неопустительном хождении к службам церковным. Накануне пострига, по исповедании пред духовником всех, содеянных им от юности грехов, получает в них разрешение в Таинстве покаяния. Затем, в самое время пострига, при свидетельстве всей Церкви он дает обеты Богу жить так, как требует чин иноческий. Вследствие чего крестообразно постригаются власы его в знамение отрицания себя, мира и всего, что в мире, и в отрезание своей воли и всех похотей, во имя Отца и Сына и Святого Духа; причем ему, как начинающему новую жизнь, дается и новое имя; затем он облачается в монашеское одеяние, имеющее духовное значение. В заключение, в конце литургии, новопостриженный причащается Божественных и Пречистых и все существо души и тела кающегося грешника освящающих и оживляющих Святейших Тела и Крови Христовых. Потому, по окончании сего таинственного духовного возрождения грешника, и поется умилительная стихира: «Познаим, братие, Таинства силу, от греха бо ко отеческому дому востекшаго блуднаго сына Преблагий Отец предустрет, лобзает» и прочее. Многие присутствующие со слезами выслушивают это тайнодействие. О постригаемых уже и говорить нечего. Каждый из сего может заключить, какое действие на молодого подвижника отца Александра, всей душой стремившегося к богоугождению, произвело пострижение его в мантию.

По церковному Уставу, соблюдаемому в Оптиной пустыни, новопостриженные монахи пять дней проводят в храме Божием безысходно. Там они и кушают, и спят, во все время ни днем ни ночью не снимая с себя монашеской одежды и клобука с головы. На пятый день их опять причащают Животворящих Таин Христовых и отпускают по кельям. Возрожденные в жизнь новую, иноки испытывают в это время благодатные утешения, каковых, без сомнения, в сугубой мере сподоблена была боголюбивая душа молодого инока, подвижника отца Амвросия.

Вскоре после пострижения в мантию, по благословению старца отца Макария и к великому его утешению, любимый его ученик отец Амвросий, как достойный, представлен был к посвящению в иеродиакона. Воспитанный уже старцами в смиренном о себе мнении и считая себя недостойным предстоять престолу Господню в алтаре святом, он вместе с другим иноком, скитским иеродиаконом Пафнутием, представленным одновременно к иеромонашеству, пошел к старцу Макарию отказываться. «Входим к нему в келью, — рассказывал отец Амвросий, — а он и начинает нам говорить сам: “Ну, вас назначили, — назначили. Это хорошо, хорошо”. А мы мнемся и ничего не можем ему на это ответить. Но товарищ мой был посмелее и заговорил первый: “Вот об этом-то мы и пришли говорить с вами, батюшка. Ведь мы недостойны священного сана”. “Так и думайте, так и думайте всегда, что вы недостойны”, — перебил его старец. Ну а я после этого, разумеется, и рта не мог открыть», — прибавил рассказчик.

Так, успокоенный старцем, молодой инок и был рукоположен в иеродиакона 2 февраля 1843 года. Как смотрел вновь рукоположенный иеродиакон на свое служение? Положительно на это ответить ничего нельзя; можно только гадать и умозаключать. Будучи впоследствии старцем, одному немощному иеродиакону, тяготившемуся отправлением чреды священнослужения, он сказал: “Брат! Не понимаешь дела, ведь жизни причащаешься». Последние слова произнесены были им с особенной выразительностью. Таков, без сомнения, и был взгляд молодого иеродиакона отца Амвросия на служение свое. Проникнутый глубоким смирением, сознанием своей бедности и греховного умерщвления, общего всем людям, он приступал к Чаше Жизни как к единственному всесильному врачевству, могущему оживлять омертвелые души, и со вкушением Плоти и Крови Агнца Божия, за мир закланного, вкушал сладость духовную неизглаголанную. Вспоминая о сем времени, поступивший в 1844 году в Оптину пустынь старожил отец игумен Феодосий, очевидец, говорил, что в сане иеродиакона старец Амвросий служил всегда с великим благоговением.

По Оптинскому чиноположению, в свое время он отправлял в монастыре чреду священнослужения. Раз, когда он служил таким образом в монастыре позднюю литургию, приехал в Оптину пустынь малоярославецкий отец игумен Антоний, бывший скитоначальник, хорошо известный молодому служащему иеродиакону. «Во время чтения часов, — рассказывал покойный старец Амвросий, — входит он в алтарь. По обычаю кланяюсь ему и подхожу под благословение. “Ну что, привыкаете ли?” — обращается ко мне смиренный отец игумен. “За вашими святыми молитвами, батюшка, слава Богу, привыкаю”, — довольно развязно ответил я. Вдруг отец игумен переменил тон и речь: “Ко смирению-то?” — Я и не знаю, что отвечать». Так духовные Оптинские старцы даже свободную речь, как знак сокровенной горделивости ревнующих о спасении душ, старались врачевать приличным замечанием, не стесняясь ни местом, ни временем.

К этому времени, думается, относится и еще передававшийся старцем Амвросием рассказ о себе. В бытность преосвященного Калужского Николая в Оптиной пустыни сей последний обратил на молодого иеродиакона Амвросия особенное внимание. Главной же причиной сему, вероятно, было то, что когда старший брат отца Амвросия, Николай Михайлович, учился в Тамбовской семинарии, в это самое время преосвященный Николай был ректором в Тамбове и хорошо помнил его, как даровитого воспитанника, а вследствие сего относился теперь хорошо уже и к отцу Амвросию. «Шел владыка в этот раз по дорожке между скитом и монастырем, — так впоследствии вспоминал старец Амвросий. — Его, по обычаю, сопровождали отец игумен Моисей и батюшка о. Макарий. И я тут же был. Помню, что владыка все со мною разговаривал и хотел взять меня с собой, а мне тут было очень совестно и неловко».

Пробывши почти три года иеродиаконом, отец Амвросий в конце 1845 года представлен был к посвящению в иеромонаха. Со смиренным отцом Амвросием повторилась та же история, как и перед посвящением его в сан иеродиакона: то же сознание перед старцем своего недостоинства и подобный прежнему мудрый и властительный ответ старца. Нужно было посему иеродиакону Амвросию ехать в Калугу для посвящения. Ранним утром 7 декабря он вместе с другим ставленником монахом Гавриилом, представленным к посвящению в сан иеродиакона, отправился в дорогу. Был сильный холод. Не привыкший к дальним зимним переездам, слабый здоровьем, отец Амвросий, довольно изнуривший себя постничеством, захватил в это время сильную простуду. «Помню я, — рассказывал сам старец, — что как еще только привезли меня на первую станцию, я почувствовал сильную боль в желудке». Это, должно быть, и было началом тех почти беспрерывных тяжких болезней, которые сопровождали его всю жизнь до самого гроба, в продолжение почти полустолетия.

Приехавши в Калугу, он вместе с о. Гавриилом представился к преосвященному Николаю, который принял их очень ласково и милостиво. В разговорах с отцом Амвросием владыка вспомнил про старину, как он в свое время, будучи архимандритом, занимал должность ректора в Тамбовской духовной семинарии, именно в то самое время, когда учился в ней старший брат отца Амвросия Николай Михайлович Гренков, которого хорошо помнил. Так, поговоривши со ставленниками, преосвященный велел им готовиться к рукоположению, которое и совершено было 9 декабря. А 10-го к вечеру новопосвященные иеромонах Амвросий с иеродиаконом Гавриилом возвратились в Оптину пустынь. Погода все это время продолжалась холодная и бурная.

Нашлись в Оптиной из мало внимавших своему спасению монахи, которые позавидовали скорому рукоположению отца Амвросия в иеромонаха. «Когда узнала братия о нашем посвящении, — так после вспоминал он, — кое-кто на меня покашивался». Но должно помнить, что монахи не ангелы, а только по возможности стремящиеся к ангелоподобной жизни, которая стяжавается долговременным борением со своими греховными наклонностями.

Несмотря на слабость своего здоровья, молодой иеромонах Амвросий понуждался, наряду с прочими иеромонахами, хотя, может быть, и не всегда, отправлять в монастыре чреду священнослужения. Но он уже так был слаб, что, как сам после вспоминал, не мог долго держать потир одной рукой. «Однажды много было причастников, — рассказывал он, — преподавая Пречистые Тайны Христовы одной рукой, другой я держал потир. И вот почувствовал я, что рука, моя стала слабеть и неметь. Чтобы несколько дать отдых руке, я пошел в алтарь, поставил на малое время на престол Святую Чашу; а вслед за мной слышу голос какой-то женщины, подходившей к причащению: “Знать, я, грешная, недостойна!...” Ах, Боже мой, — подумал я, — тесно мне отовсюду».

Кажется, к этому времени относится и еще случай, рассказанный самим старцем. Захотелось ему вместе с товарищем своим по келейной, рясофорным монахом отцом иеродиаконом, постриженным в монашество в 1849 году с именем Иларион, для очищения и исправления желудка полечиться сильным слабительным под названием Le Roi, которое в то время между оптинскими братиями было в большом ходу. «Как раз к этому времени, — говорил старец, — подошла моя чреда священнослужения. Лечение это требовало питательной, укрепляющей пищи. Отец Иларион кушал поэтому хорошую уху с рыбкой, а мне, как служащему, нужно было в пище воздерживаться, да еще ежедневно оставаться совсем без ужина. Поэтому вместо пользы, — прибавлял старец, — я почувствовал от лечения сего вред».

Вследствие болезненности, отчасти же и по сану, иеромонах Амвросий теперь уже должен был оставить послушание келейника у старца Макария, а потому 2 января 1846 года он переведен был в другую келью, которая находится в северо-западной части корпуса, от скитской церкви на север. Сказывал иногда старец, что он в скиту пять келий переменил, «жил и в келье отца Игнатия, и в башне». Эти перемещения из кельи в келью, по замечанию вышеупомянутого скитского схимника отца Геннадия, без сомнения, были вскоре по поступлении его в скит, когда он проходил послушание повара.

Здоровье иеромонаха Амвросия время от времени все более и более ослабевало, но он все еще был на ногах и не переставал, хотя, может быть, изредка, служить. В скитской летописи записан следующий случай. 19 августа 1846 года, в понедельник, в шесть часов пополудни, пожаловал в Оптину пустынь калужский преосвященный Николай, который, проведши два дня в занятии делами, 22-го числа служил в Козельске литургию, а 23-го в седьмом часу пополудни изволил посетить скит. Из монастыря шел он в сопровождении отца игумена Моисея. По назначении владыки в скитской церкви началось немедленно всенощное бдение святому Петру, митрополиту Московскому чудотворцу. Служил иеромонах Амвросий с иеродиаконом Гавриилом, а пономарил рясофорный монах Василий. Все трое, живущие в скиту, — окончившие курс наук в семинарии. На обоих клиросах пели скитские братия. Тут же в церкви стояли и певчие архиерейские. Бдение кончилось в десятом часу. По окончании оной, благословив братию и прочих богомольцев, владыка заметил своим певчим: «Вот так учитесь петь, как здесь пели монахи, тихо, скромно». Вся скитская братия провожала преосвященного до святых скитских ворот.

Чудная была ночь. Повсюду царила глубокая тишина, а с лазури небесной приветливо глядела полная луна, обливая тихим серебристым светом безмолвный скит и окружающий его гигантский лес. Архипастырь остановился и с отеческой любовью произнес к братиям следующие слова: «Спасайтесь, отцы и братия. Имейте мир и любовь между собою. Начальникам повинуйтесь». Обратившись же к стоявшему тут же иеромонаху Амвросию, он сказал: «А ты, отец Амвросий, помогай отцу Макарию в духовничестве. Он уже стар становится. Ведь это тоже наука, только не семинарская, а монашеская». Сказаны были преосвященным эти слова иеромонаху Амвросию, потому что отец игумен Моисей и духовник иеромонах Макарий предварительно просили его о сем. Затем, осенив всех архипастырским благословением, владыка удалился из скита в монастырь, где на следующий день, отслужив литургию, отбыл в Калугу.

Иеромонаху Амвросию было всего только около 34 лет, когда, вследствие ходатайства отца игумена Моисея и старца Макария, он уже получил от своего архипастыря назначение помогать старцу Макарию в духовничестве. Явно посему, что, несмотря на столь молодые годы, отец игумен Моисей с отцом Макарием прочили его в старцы. Но Промыслу Божию угодно было вступающего в сию великую обязанность молодого иеромонаха предварительно подвергнуть жестокой и продолжительной болезни, дабы, очистившись, как злато в горниле, он был сосудом в чести, освященным и благопотребным Владыке, годным на всякое доброе дело (2 Тим. 2, 21).

Первую половину сентября иеромонах Амвросий был еще в силах. В скитской летописи сказано, что 16 сентября 1846 года он, по распоряжению монастырского начальства, отправлен был на станцию, по Белевской дороге, за 18 верст от Оптиной пустыни, просить посетить обитель проезжавшего в то время из Курска в С.-Петербург высокопреосвященного Илиодора, архиепископа Курского и Белградского, которого и дождался уже 18-го числа в полдень. В тот же день высокий гость и прибыл в Оптину. Вскоре затем иеромонах Амвросий серьезно заболел и слег в постель, так что его, как пришедшего в крайнее изнеможение, 26 октября во время утрени особоровали и приобщили Святых Христовых Таин.

С тех пор болезнь его стала все более и более усиливаться. Лечение не помогало. И потому он вынужден был в декабре 1847 года дать подписку в том, что желает быть оставленным в обители за штатом. В этой подписке он говорил так: «Давняя моя болезнь: расстройство желудка и всей внутренности и расслабление нервов, — будучи усилена припадками закрытого геморроя, с осени 1846 года довела тело мое до крайнего изнеможения, от коего и медицинские пособия, в продолжение года употребляемые, меня восставить не могли и не подают никакой надежды к излечению. Почему я как ныне, так и впредь исправлять чередного служения и никаких монастырских должностей нести не могу». Подписка эта представлена была преосвященному Николаю, при прошении настоятеля монастыря игумена Моисея со старшею братиею, в котором говорилось, что вследствие положения Святого Синода монашествующие, оставляемые за штатом, должны быть подвергнуты медицинскому освидетельствованию, но иеромонаха Амвросия, по причине совершенного расслабления, не имеется возможности представить в епархиальный город, а потому и испрашивалось разрешение освидетельствовать его на месте его пребывания и исключить из монашеского штата.

По указу Калужской духовной консистории, последовавшему 29 марта 1848 года в ответ на это прошение, приглашены были в скит козельский уездный врач Г. Субботин с присутствующим в Козельском духовном правлении Вознесенским протоиереем отцом Андреем Виноградовым. По освидетельствовании больного врач так определил его болезнь: «Отец иеромонах Амвросий имеет болезненный желтый цвет лица, с болезненно блестящими глазами, всеобщую худобу тела; при высоком своем росте и узкой грудной клетке — сильный, больше сухой кашель, с болью при нем в груди, боль в подреберных сторонах, преимущественно в правой; нытье под ложкой и давящую боль в стороне желудка; совершенное расстройство пищеварения, упорные постоянные запоры и частую рвоту не только слизями и желчью, но и принятою пищею; бессонницу и, наконец, повременный озноб, к вечеру сменяющийся легким жаром. Припадки эти означают медленную, изнурительную лихорадку, происшедшую вследствие затвердения брюшных внутренностей, преимущественно же желудка». Вследствие, по этому случаю монастырского рапорта, определено было епархиальным начальством иеромонаха Амвросия, как не способного ни к каким монастырским послушаниям, исключить из штата братии Оптиной пустыни и оставить его на пропитании и призрении оной пустыни.

Таким-то страдальческим путем Премилосердый и Всепремудрый Отец Небесный вел Своего избранника к назначенной ему высокой цели!