Это Москва, дядя!
— Да ну тебя с глупостями! — отмахнулась мама. — Выдумываешь вечно!
— Не выдумываю! — Марина без сил плюхнулась на стул. Бретелька ночной рубашки свалилась с плеча. — Просыпаюсь, а оно надо мной стоит!
— Что оно-то? — спросила бабушка, помешивая в кастрюле. — Если мужчина, то к дороге. А если мохнатое, то к богатству...
— А если то и другое, то к путевке на Кавказ, — мама захихикала шкодливым детским смехом.
— Не знаю я, — Марина отрешенно смотрела на дно пустой чашки. — Белое что-то. Помаячило и утянулось в шкаф.
— Приснилось, — отрезала мама. — Одевайся да сбегай в магазин. Нужен майонез, сметана и яйца.
Марина нерешительно помяла уголок скатерти.
— Боюсь...
— Чего еще?! — мама остановилась перед ней, упершись рукой в бок.
Марина опустила голову.
— А вдруг я шкаф открою, а оно — там?
— Да что же это?! — возмутилась мама. — Взрослая девица, завтра замуж, а она ерундой мается! Я для себя, что ли, готовлю на всю ораву?! Ко мне на свадьбу родня съезжается или к тебе?! Марш в магазин без разговоров!
— А может, и верно, — рассудительно заметила бабушка. — Суседко ночью заходил, с жиличкой прощался. Если погладит мягкой лапкой — будет счастье. — А кого, бывает, и душит...
— Бабуля! — жалобно захныкала Марина. — Достань мои джинсы из шкафа, будь добренькая!
— Ну, все! — рассердилась мама. — Мне это надоело! А ну, пошли!
Она подхватила Марину под руку и потащила в комнату. Бабушка, шаркая тапочками, поспешила за ними.
— Открывай! — потребовала мама, подтолкнув дочь к шкафу. — Посмотрим на твоего суседку!
— Не буду! — уперлась Марина. — Боюсь! Сама открывай!
— Трусиха! — мама презрительно усмехнулась. — А еще замуж собралась! Никого там нет! На, гляди!
Она резко распахнула дверь гардероба, и сейчас же все увидели белевший в полутьме силуэт.
Марина вскрикнула. Оттолкнув маму, она с отчаянной храбростью бросилась на дверь, и, навалившись всем телом, с треском захлопнула ее.
Бабушка стояла, прижав руки к груди и беззвучно шевеля губами, словно читала молитву. Мама ошеломленно хлопала глазами, уставившись на Марину.
— Ты что, ополоумела?! — произнесла она, наконец. — Чуть пальцы мне не отдавила!
— Оно там! — Марина со страхом смотрела на дверь гардероба.
— Конечно, там, — спокойно ответила мама. — Как вчера привезли, так там и висит.
— Кто — висит?! — прошептала Марина.
— Да никто! — мама снова решительно отворила тяжелую дверь. — Платье твое подвенечное!
Снежно-белое платье, с пышными оборками, кружевами и блестками, занимало почти все тесное пространство гардероба.
Марина зажмурилась и потрясла головой. Как же она могла забыть? Сама же повесила вчера платье в гардероб! Почему сегодня оно кажется таким незнакомым и даже пугающим?
— Это замужняя жизнь пугает, — уверенно сказала бабушка и, заметив мамин взгляд, поспешно добавила:
— Хорошая примета. Пугает — значит, заботится.
— Ничего себе — заботится! — Марина болезненно поморщилась. — У меня сердце до сих пор стучит, как пулемет! Что это, вообще, за мода — выходить замуж в белом платье?!
Бабушка даже руками всплеснула.
— Да в каком же еще выходить?! В черном, что ли?! Спаси и помилуй!
— Не нравится мне все это... — пробормотала Марина.
— Что опять не нравится?! — мама была вне себя. — Замуж выходить?! Так я тебе тысячу раз говорила — сперва универ закончи! Женихи никуда не денутся!
— Может, заменить платье, пока не поздно?
— Начинается! — мама только махнула рукой и побрела вон из комнаты. — Ты со мной про платье даже не заговаривай, — бросила она через плечо. — С Ромой своим обсуждай эти вопросы. Если он у тебя такой богач...
— Какой уж там богач... — вздохнула Марина и стала собираться в магазин.
Когда дверь за ней закрылась, бабушка, сидевшая за столом на кухне, отодвинула кружку с темной жидкостью и повернулась к маме.
— Иди, скажи ему, чтобы не смел больше вылезать, пока не прикажут. Все дело испортит!
— Слушаюсь, госпожа, — мама присела в низком поклоне. — Не извольте беспокоиться, я поставлю тварь на место...
Проходя через двор, Марина приветливо кивнула дворнику в оранжевом жилете, гонявшему метелкой по тротуару осеннюю листву.
— Привет, Имомали!
— Здравствуй, душиза! — щербато разулыбался дворник.
— Дождя не будет? — спросила Марина.
Она считала Имомали непререкаемым синоптическим авторитетом.
— Дождя будет, — уверенно заявил дворник. — Второй половина.
— Ну, вот, — расстроилась Марина. — А обещали тепло...
— Кому кушать есть, тому всегда тепло, — сказал Имомали, глядя вслед уходящей Марине, и добавил задумчиво:
— Кушать есть, кому деньги есть. Деньги есть, кому документы есть. Москва...
— Анкета заполняется в двух экземплярах, от руки, синими чернилами...
Имомали не слушал, что говорит ему Надежда Сергеевна, да если бы и прислушался, все равно бы не понял. Он хотел есть. Два дня в очереди не ел. А до этого три дня в поезде ехал.
В поезде Аликпер еды не давал, только за деньги. А какие у Имомали деньги, когда он за деньгами и едет? Хорошо еще, что взяли его, хромого, в Москву на работу. Но хромому тоже есть надо.
Имомали просил Аликпера:
— Дай хлеба. Есть хочу.
Аликпер смеялся.
— А мяса не дать?
Ему легко было смеяться. Он ехал в купе с проводником и варил для него мясо на плитке. И для себя, конечно. Аликпер любил жирное мясо. Остальные двести человек в вагоне только втягивали носами запах и вздыхали:
— Москвой пахнет. Там, говорят, мясо прямо на улицах варят, жарят, режут и в лаваш заворачивают. Очереди, наверное, большие... Ничего, дождемся.
Только Имомали не хотел ждать.
— Дай хлеба, собака, — добром говорил он Аликперу.
Аликпер много кушал, ноги толстые, шея толстая, руки крепкие. Сильно Имомали бил. Иначе нельзя. Если ишака не бить, как он узнает, кто его хозяин?
Имомали перестал на голод жаловаться. Да уже и некому было. Аликпер куда-то пропал. Говорили, от поезда отстал. Может, так было, а может, нет. В вагоне много спорили. Только Имомали не спорил. И на голод больше не жаловался. Поезд дальше и без Аликпера пошел, не такой уж большой бай наш Аликпер. Так Имомали подумал. И ошибся.
До Москвы доехали — никто не встретил. Проводник сказал из вагона уходить, менты с вокзала прогнали. Лето стоит такое, как в Фергане зима. Куда идти, где спать, кто деньги даст — один Аликпер знал, а теперь никто не знает. И кушать опять хочется.
Пошли на базар, земляков искать. Очень удивились. Базарный день, а базара нет. Ворота закрыты, никто урюк не разгружает, хурму не предлагает, рахат-лукум не носит. Мясо не жарит!
Мимо добрый человек шел, только падал часто.
— Уходите, — сказал, — здесь чурок ловят, в тюрьму забирают. Базар давно закрыли, товар менты поделили на ответственное хранение.
Еще что-то говорил, но даже Музаффар понять его не мог, хотя в школе учился. Долго слушал, потом сказал:
— Песню поет.
Заплакали люди: чем прогневили мы Всевышнего? Как допустил он в неизъяснимой мудрости своей такую несправедливость? Сытый бадбуй в теплой фуфайке песню поет, а правоверные от голода плачут, от холода дрожат, на всех одна теплая фуфайка! Совсем без Аликпера пропадем!
И смилостивился Справедливый, не дал совсем пропасть. Долго водил правоверных по каменной пустыне, но привел, наконец, к Надежде Сергеевне, в кабинет-сарай. А там уже земляков много — кто из Педжикента, кто из Зеравшана, кто из Чирчика. На два дня очередь. И все с бумагами. Опять беда! Один Аликпер знал, как бумаги по-русски писать. Имомали не знал. У Аликпера синяя ручка была, черная ручка была. У Имомали — только спичка и разбитая губа. Два дня у земляков срисовывал значок за значком, спичкой в губу макал. И очень есть хотел. Наконец, подошла его очередь, пустили в кабинет. В кабинете мясом пахнет, сидит большая красная женщина Надежда Сергеевна, вареный бигмак кушает.
Имомали бумаги на стол положил, сказал вежливо:
— Давай деньги, ханум, кушать хочу.
Надежда Сергеевна посмотрела одним глазом, синим, как степной колокольчик. Не на гостя — на бумаги:
— Документы оформлены неправильно, — говорит. — Анкета заполняется в двух экземплярах, от руки, синими чернилами. Следующий!
Имомали постоял немного, подождал. Нет, не дает деньги. И кушать не дает. Сказал тихо:
— Нельзя кушать не давать. Большая беда будет. Быстро деньги надо.
Надежда Сергеевна рассердилась.
— Я тебе русским языком объясняю — синими чернилами анкета заполняется! Такое требование. Я, что ли, их выдумываю? Будут синие чернила — будешь про деньги спрашивать.
— Не буду спрашивать, — сказал Имомали. — Скоро кушать буду.
И ушел.
Вечером Надежда Сергеевна кабинет-сарай закрыла, текила-купила, детям рахат-лукум фабрики красный бабай купила, соседу — пива, мужу — грабли. Села в машину, на дачу поехала. Три часа в пробке постояла, приехала в темноте, смотрит — что такое? Соседи спят, что ли? Никто мороз-мороз не поет, владимирский централ не слушает, в пруду голый не купается, через костер не прыгает. Странный вечер пятницы.
Зашла в дом, мужа зовет, детей. Видит — сидит в комнате на ковре Имомали, живот поглаживает.
Удивилась Надежда Сергеевна, захлопала синими глазами.
— Ты откуда взялся?
Стал объяснять Имомали:
— Отец мой, царь шайтанов Ангро-Манью, да продлятся дни его в кипящем котле подземного царства, создал произволением своим страну змей. Но пришли люди, поставили шатры в круг, а змей прогнали во вне — жить среди нечистот. Пресмыкаясь меж ядовитых отбросов, змеи понесли от людских пороков и пометали приплод — дэвов ярости и предательства, жадности и высокомерия... Вот откуда взялся и я — ненасытный Гуруснаги, дэв голода...
Надежда Сергеевна по-персидски ни слова не знала, но увидела на ковре ботиночки детей, очки мужа, шляпу председателя садового общества — и все поняла. Хотела бежать, но уже не могла. Имомали, пока рассказывал, на месте не сидел, а обматывал Надежду Сергеевну синей изолентой, как паук обматывает муху липкой паутиной. Изоленты на даче было много, очень Имомали этому радовался — еще на войне полюбил он синюю, как блестящие купола Самарканда, изоленту. Сложи два автоматных рожка валетом и обмотай — в бою поймешь, зачем.
После войны тоже довелось Имомали с изолентой повозиться. Протез попался капризный, приходилось часто подматывать, чтобы трещина не ползла, а она все равно, проклятая, прорастала, крошила пластмассу, грозила Имомали совсем без ноги оставить. И обижаться не на кого — не миной ногу оторвало, не снарядом — сам отгрыз. Нельзя дэву долго не кушать. Нельзя в пустыне жить, где людей нет. В большой город ехать надо.
— Я тебя, Надежда Сергеевна, сейчас кушать не буду, — сказал Имомали. — Я вас только от большого голода кушаю. Мне деньги надо. Работа надо. Документы надо. Имомали — честный дэв. Анкету писать будем.
Надежда Сергеевна хотела что-то сказать, но изолента рот закрывала, нос закрывала, обнимала туго, как змея. Лицо посинело, пальцы посинели, уши — и те посинели.
— Очень хорошо, — сказал Имомали.
Бумагу взял, спичку заострил.
— Теперь, синяя женщина, давай синие чернила!
И уколол Надежду Сергеевну в глаз.
Игорю Владимировичу Москва понравилась. Со времен его последнего визита сюда она стала выше, светлее, просторнее, а, главное — чище. Широкие тротуары, ровно и гладко, будто по скатерти выложенные серой и розовой плиткой, смотрелись очень аккуратно — ни булыжных бугров, ни, тем более, ям, наполненных жидкой непролазной грязью, все сделано с любовью и размахом. А какие экипажи проносились мимо! Глянцево сверкающие, пахнущие терпким дымком, а не мочой и навозом, как встарь. Сразу было видно, что люди здесь живут богато, денег на хлебных корках не экономят. С такими людьми и работать приятно.
Одно плохо — до неузнаваемости изменившиеся улицы пролегли нынче совсем не так и не там, где были раньше. Игорь Владимирович читал знакомые названия — Полянка, Якиманка, но никак не мог сообразить, где ему следует повернуть в нужный, Старомонетный переулок. Один раз даже едва не попал под самодвижущийся механизм, переходя широкую, в добрую площадь, дорогу.
На другой стороне к нему подошел городовой в кургузом темно-синем мундире и широкой инфантерской фуражке с орлом.
— Жить надоело, папаша? — лениво спросил он.
— Извини, братец, — улыбнулся Игорь Владимирович. — Залюбовался красотами...
— Любоваться на Евровидении будем, — строго сказал городовой. Скажите спасибо, что отделаетесь штрафом. В Склифе с вас дороже возьмут.
Такое бесцеремонное обращение несколько покоробило Игоря Владимировича.
— Ты, любезный, фабричных штрафуй! — с достоинством произнес он. — А я дворянин!
Городовой вздохнул.
— Кто ж вас, дворян, в город без санитаров выпускает? Документы есть?
Игорь Владимирович с удовольствием показал бы городовому именную грамоту Якова Брюса, чтобы только посмотреть, как вытянется бритая физиономия и согнется подобострастно спина доблестного стража, но до встречи, назначенной в Старомонетном, оставалось совсем мало времени. Поэтому он просто приказал городовому пойти и утопиться в канале против гигантской бронзовой статуи, а сам деловито зашагал дальше. И только порядочно уже отойдя, вдруг спохватился: дорогу-то не спросил! Эх, простота!
Тут, на его счастье, из арки большого серого дома вышла барышня в тесных и смешных полотняных штанах, без юбки. Но к особенностям нынешней московской моды Игорь Владимирович уже привык, откровенно говоря, она даже нравилась искушенному эротоману, а потому он лишь сдержанно хрюкнул в рукав и поспешил нагнать барышню.
— Тысяча извинений, сударыня! — произнес он с наивозможнейшей любезностью. — не соблаговолите ли указать незадачливому чужестранцу дорогу в Старомонетный переулок?
— Чего? — девушка подняла на него рассеянный взгляд.
— Простите, я не представился, — поспешно добавил Игорь Владимирович. — Стольберг, надворный советник. Давно не бывал в Москве. И вот, вообразите, заплутал. Никак не найду Старомонетный!
Глаза Игоря Владимировича излучали такую приветливость, что барышня невольно улыбнулась в ответ.
— До светофора и налево, через двор, — сказала она. — Не доходя Третьяковки — направо.
— Не доходя... куда? — смутился надворный советник. — Пардон, я в этих новых названиях профан-с...
— Ну, идемте, — смилостивилась барышня. — нам по дороге.
— Бесконечно признателен, сударыня!- обрадовался Стольберг. — позвольте предложить вам руку.
Барышня рассмеялась, но взяла старика под руку.
— Вы — артист?
— Ну, что вы! — запротестовал Игорь Владимирович. — Отродясь не брал кистей в руки! У меня собственный дом в Столешниковом.
Он смущенно кашлянул.
— Был. Увы, последние годы я провел вдали от родины и русских людей, в уединении и тьме... Можно сказать, в склепе. Ах, как тут все изменилось! Разве что городовые все такие же хамы... Но позвольте узнать имя и отчество моей спасительницы, чтобы я знал, кому возносить благодарности!
— Марина, — сказала барышня, не чинясь. — Можно без отчества...
Если каждый день по два часа висеть на турнике, думал гном, то метр семьдесят — не предел. А иначе тут нельзя. Работы охранника в банке не найдешь, да и девки носы воротят. На девок, конечно, плевать, но так уж устроен этот проклятый город: где деньги, там и девки. И наоборот. Вот и выходит, что в серьезном деле без них нельзя. А дело как раз сейчас наклевывается очень серьезное.
Одна беда — пропустишь оду-две тренировки, и снова съеживаешься до своего обычного метра с кепкой. А этого нельзя! Вот возьмем профессорскую кубышку, тогда можно и оттянуться. То есть — тьфу! — скукожиться. Отдохнуть, одним словом. Хотя какой может быть отдых для гнома? Лучший пляж — подвал с деньгами!
И еще один кислый момент в этом деле. Никак в нем не обойтись без колдуна. Хоть всю родню профессорскую нарежь на тесемки, а если не знают они, где клад, то и не скажут. Другое дело — колдун. Ему только крови ихней нюхнуть — сразу место укажет. Но ведь, падла, и делиться с ним придется! Альтернативка, как здесь говорят... Ну да где наша не пропадала! Не может такого быть, чтобы гном не сумел колдуна кинуть! Ох, кстати, вот и он. Наконец-то. С виду — лопух, такого возьмем без шума и пыли... как здесь говорят.
— Сдачи нет, — сухо сказала продавщица, когда Марина протянула ей пятитысячную купюру.
— А как же быть? У меня только эта бумажка.
— Ищите размен, — продавщица сердито дернула плечом.
— Так ведь у вас магазин! — растерялась Марина. — Где же еще разменивать?
— У меня не магазин, а головная боль! — проворчала продавщица. — А если я всю мелочь раздам, так еще и мигрень головного мозга будет! На фига мне этот геморрой?
Марина огляделась по сторонам. Кроме нее и болезненной продавщицы, в магазине никого не было.
— Вон, у лотошника спросите, может, разменяет, — продавщица кивнула на дверь.
Только теперь Марина увидела сквозь стекло расположившегося возле крыльца долговязого торговца всякой канцелярской мелочью и лотерейными билетами. Пришлось идти к нему. Увидев Марину, торговец лихо крутнул барабан, в котором пересыпались билеты.
— Выигрыш неизбежен! Вам сколько билетиков? Десять? Пятнадцать?
— Мне пять тысяч... — начала было Марина, но, увидев счастливое изумление на лице продавца, поспешно добавила:
— Разменять!
Тощий разочарованно посмотрел на купюру в ее руке.
— Я столько и за неделю не наторгую, — уныло сказал он. — Не бойкое место. Раньше, когда картами таро промышлял, судьбу предсказывал, отбою от покупателей не было. А теперь все это шарлатанство запрещено. Только лотерея Роспечати, и не дай Бог... — он сокрушенно развел руками, но вдруг оживился. — А знаете что? Попробуйте в кафе, тут рядом, через два дома.
— В кафе уж точно не разменяют, — вздохнула Марина.
— А вы закажите что-нибудь. Хлопните рюмашку, а дальше не ваша забота. Разменяют, куда денутся?
Марина грустно кивнула и пошла в указанном направлении.
— Одну минуточку, девушка! — окликнул ее продавец.
Марина обернулась.
Тощий сунул длинные пальцы в барабан и вынул лотерейный билетик.
— Возьмите один на счастье. Это бесплатно. Раз уж я не смог быть полезным...
— Спасибо, — Марина взяла билет и побрела дальше, на ходу разворачивая бумажку.
У крыльца кафе она, наконец, добралась до вкладыша и прочитала бледно оттиснутую надпись: "Не надевай белое платье!"
Марина невесело усмехнулась и бросила бумажку в урну.
Уже взявшись за ручку двери, она вдруг увидела сквозь стекло знакомую фигуру. За ближним столиком, спиной к окну, сидел Рома. Ничего себе, жених! У него завтра свадьба, а он сидит тут, пивом наливается! Но самое удивительное было не это. Отхлебывая из огромной кружки, Рома увлеченно беседовал с надворным советником Игорем Владимировичем Стольбергом!
— Меня не интересуют деньги, — сказал Игорь Владимирович.
— А что, у вас их много? — оживился Рома.
— Помолчи, неугомонный карла! — оборвал его Стольберг. — Повторяю, сокровища можешь забрать себе. Копаться в барахле из скифских курганов — унизительно для ловца бессмертных душ. Но...
— Не беспокойтесь, я и один с удовольствием унижусь, — оскалился Рома.
Игорь Владимирович пропустил его замечание мимо ушей.
— Но, — повторил он. — Выходя за тебя замуж, она наденет тебе на палец кольцо. Это кольцо досталось ей от отца...
— Тоже скифское? — глаза Ромы жадно блеснули.
Советник покачал головой.
— Нет. Профессор вел немало успешных изысканий по всему миру. Он имел чутье... Но для тебя это кольцо не представляет ценности. Оно даже не золотое.
— Да ладно! — Рома недоверчиво уставился на Стольберга. — Какое же оно обручальное?!
— Оно и не обручальное.
— А какое?
— Пусть это останется моей маленькой тайной. Ты отдашь кольцо мне, а взамен получишь все, что профессор нашел в своей последней экспедиции.
— А вдруг там ничего стоящего? — с купеческой хитрецой усмехнулся Рома.
— Девяносто шесть предметов, — небрежно бросил Стольберг. — ожерелья, браслеты, зарукавья, гривны со львами, тельцами и змеями. Глаза — рубиновые.
Рома сглотнул всухую, забыв о пиве.
— Но никто не знает, где это спрятано. Придется отворять кровь дочери. Твоей, между прочим, невесты. Невесты, карла! Кстати, как ты намерен поступить с ней в дальнейшем?
— Да никак не намерен, — отмахнулся Рома. — Бритвой по горлу, и в колодец, как здесь говорят. А старушек — топором в темячко. Тоже проверенный метод.
— Ах, карла, карла, — Стольберг брезгливо отвернулся.
Небо за стеклом потемнело. Начал накрапывать дождь. Приоткрытая рама окна поскрипывала от порывов ветра. Прохожие на улице торопились по домам, кое-кто спрятался под козырьком кафе.
— Странно, — произнес Стольберг. — Эту барышню я сегодня уже видел...
— Какую барышню? — Рома тоже обернулся и успел увидеть отпрянувшую от стекла Марину.
— Да ведь это она! — завопил он, вскакивая. — Она все слышала!
Марина бежала темными улицами, в лицо ей хлестал дождь, он барабанил по жестяным трубам и крышам подвалов, от этого казалось, что позади, то вдалеке, то совсем близко, гремят шаги преследователей. Повернув за угол, Марина с размаху налетела на кого-то, вскрикнула испуганно, но сейчас же узнала оранжевую жилетку дворника.
— Я же говорил, душиза! — прокричал он, — Будет дождя! Зачем дома не сидишь?
— Имомали! — взмолилась Марина, вцепившись в его руку. — Пожалуйста! Проводи меня домой! Мне страшно!
— Какой базар! — засмеялся дворник. — Давай, пошли!
И тихо добавил:
— Правда, я еще обед не кушал...
Мама и бабушка сидели на кухне, с неудовольствием поглядывая в темноту за окном. Рядом, наброшенное на спинку стула, распустило пышные складки белое подвенечное платье Марины.
— Где ее до сих пор черти носят?! — ворчала бабушка. — Вымокнет, простудится, вот вам и вся свадьба! Предупреждаю: я не вынесу ни дня отсрочки!
— Понимаю ваше нетерпение, госпожа, — смиренно склонилась мама. — Но позвольте выразить уверенность, что все обойдется. Она — здоровая девочка...
— Плевать мне на ее здоровье! — вспылила бабушка. — Мне нужно, чтобы она завтра надела платье! А лучше — сегодня!
— Наденет, никуда не денется, — прошелестело платье.
— Заткнись, саван! — прикрикнула на него бабушка. — Не для того я столько лет пряталась по лесам, спасалась от облав, пробиралась правдами и неправдами в этот постылый город, не для того прикидывалась родней этой богом оставленной дуры, чтобы теперь еще выслушивать ваши идиотские увещевания! У меня нет больше сил терпеть! Мне нужно ее сердце! И моя молодость.
— Я убеждена в вашей победе, госпожа! — тихо проговорила мама.
— Убеждена она... — прорычала бабушка, медленно успокаиваясь и пряча клыки. — Еще бы не убеждена! Тоже, небось, рассчитываешь на кусочек тепленького сердечка?
— Все во власти моей госпожи... — прошептала мама.
— То-то же... — бабушка прислушалась. — Тихо! Идет! Ну, наконец-то!
Входная дверь распахнулась, и на пороге появилась Марина в сопровождении Имомали.
— Эт-то еще что такое?! — грозно спросила мама.
— За мной гонятся! — закричала Марина. — Имомали, закрой дверь! Не пускайте их! Не пускайте!
Она в ужасе бросилась в спальню. Дворник хотел было захлопнуть дверь, но сейчас же был отброшен страшным ударом снаружи. Дверь разлетелась в куски, и в квартиру ввалились Рома со Стольбергом.
— Карла, кончай этих! — скомандовал Советник. — Пора заняться делом.
Рома распахнул пиджак и вынул из пришитой внутри петли топор.
— Тварь я дрожащая, — проорал он, бросаясь на бабушку, — или право имею?!
Но дорогу ему вдруг с неуловимой быстротой заступила мама. В обеих руках у нее разом блеснули два тонких лезвия. Ударом ноги с разворота она обезоружила Рому, и тут же пригвоздила его к стене одним из стилетов. На лице гнома появилось изумленное выражение, ноги укоротились и перестали доставать до пола. Рома что-то пробулькал, захлебываясь черной кровью, и сник, вывалив из оскаленного рта длинный язык. Но мама уже не обращала на него внимания. Не останавливаясь, она совершила новый прыжок и неожиданно полоснула стилетом по лицу Имомали, отвалив ему нос и ухо.
— Ай, щайтан-баба! — взревел дэв, распахнул пасть во всю ширь и высоко подпрыгнул. Он нахлобучился на маму сверху, как мешок, и проглотил ее в один глоток.
— Сука драный! — взвизгнул он, сплюнув стилет и стараясь зажать рану на лице.
Но когти бабушки вдруг вцепились ему в затылок и с хрустом оторвали голову. Тело дэва, дергаясь в конвульсиях, покатилось по полу и замерло в углу.
Бабушка с кошачьим шипением набросилась на Стольберга, но, к собственному изумлению, пролетела сквозь него и ударилась о стену.
— Старая ведьма, а такому простому фокусу не научилась, — укоризненно сказал Игорь Владимирович, появляясь совсем с другой стороны и опуская ей на череп топор Ромы.
Кошачьи глаза бабушки вспыхнули в последний раз и погасли. Бешено хлеставший по бокам хвост повис бессильно. Бабушка мягко, как подушка, повалилась на пол.
И тут на пороге спальни появилась Марина. Сумасшедшими глазами она обвела комнату, прыгая взглядом с одного мертвого тела на другое. Игорь Владимирович отбросил топор и протянул к ней окровавленную руку.
— Кольцо!
— Что ж, — глухо сказала Марина, раскрывая ладонь. — Победитель получает все. Кольцо ваше.
Дрожащими пальцами советник взял кольцо с ладони Марины.
— Наконец-то! — голос его прозвучал, как хруст раздавленного стекла.
— Ну, это еще не конец, — возразила Марина. — Саван, взять его!
Стольберг не успел даже испугаться. Белое, слегка забрызганное кровью, платье, висевшее на стуле, вдруг метнулось ему в глаза и сразу охватило тело советника плотным коконом. Игорь Владимирович почувствовал, что совершенно не может двигаться. Изумление отразилось на его лице. Только теперь он заметил, что Марина в спальне успела переодеться. На ней было длинное черное платье, наглухо застегнутое на шее.
— Что это значит?! — с трудом выдавил Стольберг.
— А то и значит, — спокойно ответила Марина. — купились вы, магистр, как и все эти бедняги. Неужели вы и в самом деле верили, что наша встреча случайна? Я просто готовила себе очередной пир, и вы блестяще доказали, что достойны быть моим главным блюдом. Не было никакой Марины и отца-профессора не было. Нельзя быть таким доверчивым. Это Москва, дядя!
— Да, но... кольцо?! — простонал советник.
— А кольцо пригодится, — улыбнулась Марина.
Она взяла кольцо из онемевшей руки Игоря Владимировича и надела ему на безымянный палец.
— Теперь мы обвенчаны!
— За...чем?!
— Сейчас узнаешь, — сказала Марина, щелкая челюстями-хелицерами и расправляя паучьи лапки с крашеными коготками. — У Черной Вдовы тоже есть свои традиции!
