Прожигатель
Джек Промиси по прозвищу Посуляй, он, вообще, с придурью. То предлагает ограбить почтовую карету, и плевать ему на стражу, то на кладбище пойти отказывается. Нет, не сказать, что он трус или хвастун. Карету-то мы подломили ведь, лихо подломили. Посуляй сам все придумал, сам и повел нас на дорогу у цыганской кузни. Сам и опозорился. Не почтовая карета оказалась, а тюремная. Их в Бристоле часто под почту красят, чтоб народ поменьше глазел. Да и то сказать — что мешок с депешами, что мешок с костями — все государственный груз. Вот только казначейского мешка с гинеями там не оказалось. Один бедолага, по рукам-ногам цепями скованный, как тот базарный фокусник, что из сундука через заднюю стенку вылезает.
Посуляй так рассердился, когда его увидел, что и слова сказать не дал. Тот, может, поблагодарить хотел, но Посуляй его по шеяке, по шеяке — проваливай, говорит, чтоб глаза мои тебя не видели. Мне с государственными преступниками говорить не о чем, я честный вор! Встретимся под виселицей, тогда и перетрем за жизнь!
Так и прогнал, прямо в цепях. Правда, там кузня рядом. Это я точно знаю. Посуляй еще до скачка со здоровенным цыганом-молотобойцем шептался. В долю, что ли, хотел взять?
Да, о чем я начал-то? А! Про кладбище. Хоронили в Квинсе старого лорда из Адмиралтейства. Маленький Стрига прибежал — народу, говорит! Пьяному сторожу упасть негде.
Ну, я, Посуляя не дожидаясь, дал команду нашим — чистить перья, котелки сапожной ваксой надраивать. В приличное общество выходим — лордову родню пощипать. Не каждый день такое счастье. Щипачи мои дело знают — не пожалели и штору, вчера только краденную в бродячем цирке — черную, с серебряными звездами, разодрали на галстуки. Только приоделись, прилизались, тут и Посуляй явился. Это что, говорит, за гильдия трубочистов? Воскресную школу решили ограбить?
— Почему сразу — ограбить? — обиделся я. — Джентльмены желают выразить соболезнования родным лорда Септимера и принести облегчение их исстрадавшимся кошелькам.
— Лорд Септимер умер? — Посуляй нахмурился.
— А я тебе о чем толкую! Преставился, упырь. Говорят, за морем был на излечении, а вернулся в гробу. Там сейчас полкабинета министров собралось! И у каждого — вот такой кошель с золотом! — я показал. — Не говоря уж о батистовых платках с гербами — просто на земле валяются! Собирай, отжимай слезы и неси хромому галантерейщику, по тридцать шиллингов за штуку!
Вижу — Посуляй меня и не слушает совсем. Задумался глубже утопленника.
— Ну, чего ты встал? — спрашиваю. — Айда на кладбище, пока всех пускают!
В первый раз за все наше знакомство не увидел я в глазах Посуляя радости от близкой поживы.
— Хорошо, — говорит, — идите.
— То есть как — идите?! А ты?
И тут Посуляй нам выдал — я чуть на собственный котелок не сел.
— Видишь ли, Бен, говорит, — никак нельзя мне на кладбище. Я в ту пятницу нехорошо про лорда говорил...
Я прямо растерялся.
— Да разве про лорда кто-нибудь хоть раз в жизни сказал хорошо?! Пес цепной, а не лорд, царствие ему бесово, и сухих дров под сковородку!
— Напрасно ты так, брат мой, Брикс, — губки постно жмет Посуляй. — Все же и лорд — чей-то там муж, поди, отец семейства, королеве слуга.
— Ну и герб ему на спину! — отвечаю. — Нам-то какая печаль? Тебе ли не знать, Посуляй, что этот Септимер похвалялся нашего брата, честного карманного добытчика, развесить вдоль платановой аллеи вместо фонарей!
— В том-то и дело, — вздыхает Посуляй. — Я ведь так в Пьяной лавочке и сказал: раньше лорда Септимера зароют с почестями да под волынку, чем он меня поймает. Сам видишь: он условие выполнил. Явись я теперь на кладбище, старик, чего доброго, из гроба встанет и платежа потребует...
Так ведь и не пошел в тот раз Посуляй с нами. Я, грешным делом, подумал, что не пустили его дела амурные. Ведь не струсил же, в самом деле! А вернее всего — Дина свидание назначила. Крепко эта актриска ему голову заморочила, ходил за ней, как за невестой, мы уж свадьбы ждали. Да куда там! Прошло время — много разного я понял и про Посуляя, и про актрис, и про нас, чертей карманных, и про лорда Септимера, и про все королевство, про небо и землю, и лучше бы мне всего этого не знать...
Недели с той поживы не прошло — снова Стрига в нору прибегает, глаза, как блюдца.
— Идет! — кричит. — Шибко идет!
А кто идет — и выговорить, сердяга, не может — разгорелся, ноги сами коленца выписывают, чуть копытца не отбрасывают.
Ну, обратали его кое-как, усадили на мешок с рухлядью, да съездили легонько по сопатке, чтобы не дергался.
— Кто идет-то? — спрашиваю. — Облава? Фараоны? Гвардейский патруль?
— Остров, — говорит, — идет. Скоро с маяком поравняется.
— Че-его?! — ребята за столом железку катали, так забыли и про карты. — Ты не ври, припадочный, а то еще раз по сопатке получишь!
— Чтоб я честной доли не видал! — обзывается Стрига. — Чин-чинарем — остров! Скала повыше нашей Кабаньей горы! Лес густой по берегам! А волны гонит, как в шторм! Да вы вертушку-то отомкните, сами послушайте, чего в городе делается!
Высунулся я в форточку — и правда! Топот, гам, все в порт бегут, "Остров, — кричат, — остров пришел!"
Наши тоже услыхали, удивляются:
— Что же это будет? Война?
— Нет, не должно. Что за война без пушечного грома? Да и потом — у нас с островными союз. Должно быть, торговать хотят. А в этом деле без нас, "карманных расходов", как говорит господин государственный казначей, никак не обойдется. Стало быть — подъем, фартовые! Стройся в боевые порядки — строго как попало — и в порт.
Я уж и крылатку натянул, на три размера побольше той, что коню велика — для ручного простора...
Как вдруг с улицы — свист. Гарри Пучеглаз предупреждает: чужой человек до норы прет. Ладно. В одиночку — пусть прет, чего там. Встретим.
Скоро и появился он — тощий парень, но жилистый, видно, бывал в пляске с подружкой, которая на ночь косу не расплетает, а точит.
Ну, я сижу, ручки смирно сложил, большой палец, будто ненароком, в петлю на лацкане продел.
Но этот фартового знака не понимает — не наш человек... А ведь я его где-то видел!
— Мне нужен предводитель! — говорит. Через губу этак, с презреньицем. Ну, прямо — королевский прокурор!
— Эх, брат мой, — вздыхаю. — Всем нам нужен предводитель на неторном жизненном пути нашем! Только это вам не сюда, а в церковь... Благочестивые отцы — вот предводители всех страждущих духовного руководства!
Он в ответ морщится, будто кислого хватил.
— Благодарю вас за совет. Но передайте предводителю, что его ожидает человек, которому он дал важное поручение... Если не верите... впрочем, я понимаю, это ваша обязанность — не верить. Но я пришел один, при мне нет оружия. Пусть меня обыщут, пусть свяжут, черт побери! Но я должен с ним говорить. Не думаете же вы, что я разорву путы и голыми руками убью вашего начальника!
И тут я, наконец, узнал его. Мать честная! Да это же тот самый мешок с костями, бедолага в цепях, которого мы вынули из тюремной кареты! Отъелся, конечно, заматерел... пожалуй, веревки-то мог бы и порвать — крепкий боец, да еще, видно, из благородных — офицер! Но узнать можно. Он и есть.
Ах ты ж, думаю, Посуляй-хитрец! Обвел фартовых вокруг пальца! Ну, конечно, кто из нас подписался бы на такое дело — спасать забесплатно государственного преступника? Да ни в жизнь! Вот он и выдумал почтовую карету с золотишком! Ну, шкодник! Зачем же ему этот вояка понадобился? Всякие там долги чести у нас, прямо скажем, не в чести. Шкуру-то свою подставляем, не казенную!
— Не торопитесь, — говорю, — сэр. — Предводитель нынче в отъезде. Беглыми каторжниками интересуется, говорят, за них премию дают. Вы, часом, ни одного беглого не знаете?
Думаю, ну поддел я тебя! Посмотрим, что теперь запоешь!
Но он только головой мотает, как лошадь.
— Некогда! Некогда церемонии разводить! Я тебя тоже узнал, фартовый. Не беспокойся, порядки знаю, и не пришел бы сюда без приглашения, если бы у нас — у всех нас! — была хоть одна лишняя минута!
И тут, будто в подтверждение, пол под ногами дрогнул. Да так дрогнул, что и табуретка из-под задницы вылетела. Стена качнулась — вот-вот рухнет! По всему дому грохот, с кухни звон колокольный — горшки с полки посыпались. Окно — так просто наружу выпало, будто и не было его, ветром коптилку задуло, и слышу — по всему переулку стекла, кирпичи, вывески жестяные, черепица — дождем!
Ребята — кто на пол попадал, кто, наоборот, на ноги повскакал, друг за друга хватаются. Однако, раз тряхнуло, отгрохотало — и больше не повторилось, утихло. Тут и Посуляй из каморки своей прибежал, морда со сна помята — под утро только с работы пришел.
— В чем дело? — спрашивает. — Конец света, что ли?
И вдруг, будто на стену наткнулся — увидел гостя. Тот тоже на него смотрит значительно, мол, просыпайся быстрее.
— Остров сел на мель, — говорит.
Вижу — проснулся наш Посуляй, ни в одном глазу дремы не осталось. И не землетрясение его разбудило, а вот эти три слова.
— Как остров?! — переспрашивает. — Откуда?
— С запада — юго-запада, — докладывает вояка.
И уж губу свою дворянскую не выпячивает, со всем уважением доносит. Ну да удивляться нечему, небось, уважишь того, кто тебя из тюряги вытащил. Руки будешь целовать, хоть бы и разбойнику...
Посуляй нахмурился, не может в толк взять.
— Что им здесь нужно, островитянам?
Гость оглянулся по сторонам и тихо:
— Верный человек в порту говорит, что остров пришел прямым ходом из океана. На сигналы гелиографа не отвечал, флагов не выбросил. На рейде хода не сбавил. Адмиралтейство в растерянности. Даже если это вторжение — зачем садиться на мель? Почему нет артиллерийской дуэли с фортами порта? Все говорит о том, что на острове беда...
— А, черт! Живо в порт! — Посуляй схватил плащ, шляпу — и на выход. — Всем сидеть в норе, пока не вернусь! Брикс! Ты со мной!
Ну, слава Богу, и про меня вспомнил. А то я уж начал думать, что старые кореша теперь по боку...
Господь святый, крепкий! Что в порту творилось! Которые суда на берег выбросило, а которые на мелководье кверху брюхом торчат, постройки, цейхгаузы, рыбацкие мазанки смыло до самого Набережного собора, да и тот уцелел только оттого, что на холме. Где маяк был — одни волны гуляют, вся акватория в обломках, и осталось той акватории — узенький проливчик между нашим берегом и островом.
На острове тоже — словно ураган прошел. Деревья многие повалило, скала, говорят, была одна, да расселась вдоль — ни дать, ни взять, рога из лесу торчат. Никогда я прежде плавучих островов не видал, а тут полюбовался всласть. Какая же громадина! Будто и не было у нас моря сроду — земля от края и до края.
Народ, особенно из тех, чьи дома далеко от берега, тоже стоит, дивится, пальцами в разные стороны тычет. А кто из рыбацких поселков, те, понятное дело, воем воют, островитян черными словами поминают. Повоешь, без крыши-то оставшись, без лодки и без сетей — все смыло. А если что и уцелело, так не пускают никого к берегу, пригнали солдат, поставили оцепление. Ждут чего-то.
Но со стороны острова — ни звука, ни знака, будто вымерли тамошние до последнего человека. Посуляй стоит, смотрит, сам мрачнее тучи. Удивительно! Чего ему-то страдать? Наши сети волной не смоет, потому как мы — ловцы в море людском.
— Может, позвать карманных? — тихо спрашиваю. — Народу-то сколько! Не без прибыли можно быть.
Молчит Посуляй, ноготь грызет. Потом поворачивается к вояке.
— Это не может быть Кетания, — говорит, и видно, что сам себе не верит. — Вы должны знать все острова, граф. Ведь это не она?
А граф, смотрю, тоже голову повесил, руками разводит.
— Увы, сомнений быть не может. Это Кетания, милорд.
Я аж закашлялся от неожиданности. Милорд?! Это наш-то Посуляй?! Вот так новость! Почище явления острова!
Но они на меня и внимания не обращают. Граф где-то зрительную трубку надыбал, так Посуляй к ней глазом прилип, не оторвешь. Водит и водит из стороны в сторону.
— Мы должны туда попасть!
— Это может быть опасно. Что, если на острове чума?
— Ерунда! — Посуляй только плечом дернул. — Бен, можешь раздобыть лодку?
Что тут скажешь?
— Раздобыть-то не штука, — говорю. — Только сдается мне, что вон там, под бережком, адмиралтейские шлюпки маячат. Мимо них хрен пройдешь... милорд.
Посуляй только плюнул с досады и снова давай трубкой водить — теперь по толпе перед оцеплением. Поводил, поводил и вдруг замер.
— Дина!
Не знаю, чего ее в самую гущу народа понесло. Говорят, для женщины сплетни, как для моряка грог с ромом — жить без них не могут. А может, как раз Посуляя искала, потому как где же еще карманника искать, если не в толпе?
Обрадовалась, когда мы подошли, беспокоилась, видно, за него, шалопая, милорда нашего. Давай рассказывать, что у них в театре стена обвалилась, кассира слегка кирпичом пришибло, оттого сегодняшнее представление отменяется. Да и до представлений ли тут? Весь город на берегу.
Щебетала так, щебетала, потом вдруг замолкла. Видит, Посуляй, как в воду опущенный, молчит и все на остров поглядывает. Ну, Дина из него быстро вытянула, в чем закавыка. Женщины это умеют.
— На остров попасть? — смеется. — Тоже мне, затруднение!
Махнула кэбмену, велела нам дожидаться тут и укатила.
Посуляй прямо расцвел. Поглядел ей вслед, потом графа услал с поручением, повернулся ко мне, подмигнул с усмешкой.
— Что, Бен, накормил я тебя сегодня государственными тайнами? Ладно уж, спрашивай!
Я не знаю с чего и начать.
— Не того мы происхождения, — говорю скромно, — чтобы лордам вопросы задавать...
— Брось, Брикс! — в плечо меня толкает. — Мало мы с тобой пенника из одного черепка выхлебали? Для тебя я как был Посуляй, так Посуляем и останусь. Вот с графом Кухом мы кошельки на базарах не резали — пускай он меня и зовет милордом, да высочеством. К тому же он островитянин, а стало быть — мой подданный. Сбежал я от них, Бен. Нет скучнее жизни, чем при дворе папаши моего благословенного. Ты только Дине не говори, вокруг нее и так лорды увиваются, как мухи. Она их терпеть не может...
— Так чего ж ты на остров рвешься? — спрашиваю. — На что он тебе?
— Как на что?! — удивляется. — Не век же папаше императорствовать! Да и я когда-нибудь остепенюсь. Чего островами разбрасываться? У тебя вот в норе под лежанкой четыре пары сапог ненадеванных. Попробуй кто-нибудь одну отними!
— Да, это верно...
В общем, перетерли мы с ним это дело по-людски, без обид. Протолкались в погребок — народу тьма! — опрокинули по ковшику. В самом деле, думаю, не виноват же Посуляй в том, что он Островной империи принц! У всякого свой норов. Может, ему с карманниками веселее. Хотя, будь у меня такой папаша... эх!
Тут и граф Кух подошел. Смотрю — он будто толще стал и тихонько так позвякивает под плащом.
— Четыре шестизарядных, — докладывает. — И по сотне орешков на каждый.
Смотри-ка ты! Ловко провернул дельце. Толковый мужик, хоть и граф. Я так понимаю, что у островных тут землячество не хуже нашего фартового цеха. Недаром их сажают порой — за шпионаж, не иначе. Ну да мне это без разницы, я в полиции не служу. А вот почему Посуляй на похороны лорда Септимера не пошел, теперь мне ясно, как на ладошке. Не хотел, чтобы свои признали. Хитер, черт!
Часу не прошло — Дина вернулась. Подает Посуляю бумагу, а в бумаге той — ни много, ни мало:
"Приказ суперинтенданта приморского дивизиона сэра Эдмунда Хендерсона всем воинских, гражданских и прочих чинов лицам оказывать содействие и поддержку специальному департаментскому сыщику именем Моос и троим его помощникам в произведении обследования новоприбывшего острова, с привлечением армейского и флотского контингента или без оного. Дано сего числа в резиденции..." и прочее. Собственноручная подпись. Печать департамента. Только что пятки лизать не приказано!
Я прямо не удержался и брякнул:
— Вот бы мне такую бумагу выклянчить! Я бы в неделю богаче Генерального казначея сделался!
Дина головку гордо вскинула, да как глазами полыхнет!
— Выклянчить?! Пускай спасибо скажет, что я букет согласилась принять! Свинья похотливая...
— А что это за три помощника? — хмурится Посуляй. — Тебя не возьмем, даже не думай!
Дина и бровью не повела.
— Кто еще кого не возьмет!
И разворачивает вторую бумагу, всю в печатях:
"Сим удостоверяется, что госпожа Моос является должностным лицом Департамента полиции, с полномочиями чиновника по особым поручениям..."
— Пришлось все-таки дать руку поцеловать, — вздыхает.
Доставили нас на остров со всем почетом, с пеной и брызгами — на паровом ботике под адмиралтейским флагом. Да еще эскорт снарядили из двух морских шлюпок — целый флот. Портовый капитан встал на носу с трубой, мало чем поменьше той, что пускала дым — все высматривал что-то, хмурился. Наконец, обернулся к Дине и говорит:
— Должен вас предупредить, миледи, что вы и ваши люди не первыми высаживаетесь на остров.
— Как не первыми?! — Дина строгости напускает. — Кто разрешил?!
— Долг службы, — капитан козыряет. — Лейтенант таможенной стражи Диксон и с ним четыре стрелка отправились туда сразу, как только море успокоилось, чтобы произвести предварительный досмотр... — тут он замолчал, только трубу в руках вертит.
— Так что же, — торопит Дина, — каковы результаты досмотра?
Вижу, мнется капитан.
— Результаты настораживающие, — говорит. — Они до сих пор не вернулись.
После таких слов — какое может быть настроение? Прямо скажем — неважное. Капитан, видно, всерьез за Дину переживает, кроет, что думает, без умягчения. Да и самому ему ой как не хочется к острову причаливать. Я тихонько Посуляя за рукав тяну, отойдем, мол, на корму. Отошли.
— Слушай, — говорю, — принц, а ты уверен, что нам туда до зарезу надо, на твой остров? Может, пусть оно уляжется как-нибудь, а потом уж мы съездим, полюбопытствуем? Твое от тебя не уйдет, ты ж законный!
Посуляй только ухмыляется.
— Что, Бен, очко играет?
— Сам ты, ваше высочество, очко! — злюсь. — Я в делах бывал, не тебе рассказывать! Только фартовая храбрость не в том, чтобы без башки остаться. Я тебе не граф. Да и ты прикинь, опыт рисковый имеешь. Какая нам выгода очертя голову лезть? Таможенный лейтенант, поди, не новобранец, да и команда его не по инвалидному набору служит — на контрабандистах натаскана. Однако же вот — не вернулась. Черт его знает, кто там, на острове, прячется. Смотри, заросли какие!
Посуляй смеется.
— У страха глаза велики, Брикс! — Тебе уж за каждым кустом засада мерещится. А дело-то проще простого. Знаешь, почему таможенников до сих пор нет?
— Ну?
Он глядит с прищуром, будто, и правда, знает.
— Клад они ищут!
Я сперва только отмахнулся.
— Да иди ты куда подальше...
А потом думаю, стоп! А почему нет? Про островных торгашей каких только небылиц не рассказывают, но суть одна: денег у них куры не клюют. И если с острова они так спешно убрались, что и топки не загасили, значит, и кубышки свои могли оставить.
Вот ведь змей этот Посуляй! Знает, чем фартовое сердце купить! И как он это музыкально промурлыкал — про клад! Будто золотой соверен о лопату звякнул! Ну, прирожденный монарх! Такой даже если соврет, за ним народ на край света двинет. А уж карманники — в первую голову!
Как представил я, что бравая команда сейчас на острове землю роет в пять рыл, а то, может, уже и нарыла чего, так весь мой страх пропал куда-то.
— Ладно, — говорю, — уломал... Что ж эта лоханка еле ползет?! Ни копейки ведь не оставят! Знаю я таможенную стражу!
Но пока добрались до острова, пока нашли, где обрыв невысок, пока концы-шварцы да трап-для-баб, солнце уж за деревья цеплялось. Граф Кух очень торопил, чтоб засветло успеть добраться до главной островной Машины. Посуляй с ним соглашался. Пока Машину не осмотрим, не понять, что тут приключилось.
Ну, идем, озираемся. Впереди — скалы торчат, как два рога, вокруг — лес, луга некошеные, домишки попадаются. И ни души. Граф с Посуляем тянут, как гончие по следу, дай волю — бегом припустят. Дина тоже старается не отставать, разрумянилась, юбку подоткнула, чтоб репьи не собирать — и шагает. А я все по сторонам — зырк, зырк — нет ли где раскопа свежего. Но ничего пока не видать, тропинка и та травой заросла.
До самых скал дошли без приключений. Вот уже и строение в распадке виднеется, Посуляй говорит — там вход в Машину. А наверх, на скалу — ступеньки ведут. Там — рубка была, откуда на моря смотреть, да обрушилась. Иду и дивлюсь. Это какой же умище должен быть, чтобы такие острова отгрохать посреди океана и по всему свету целой империей плавать! Разве по силам оно человеку? Уж не адская ли братия тут замешалась? Да не она ли и согнала людей с острова? Ох, неспокойно! Клады кладами, но не зря ведь говорят: где клады, там и призраки. А я этого народа ужас как не люблю.
У самого строения пришлось по камням карабкаться, обвалом все вокруг засыпало — еле перелезли. Дина и тут не оплошала — туфли сбросила и босиком! Думаю, она и в цирке бы выступать могла. Одно слово — актриса!
Наконец, добрались до самых ворот шахты. Видим — кто-то камни тут уже ворочал, расчищал дорогу. Одна воротина приотворена, щель чернеет, рядом лом валяется. Что ж, спасибо, значит, господину лейтенанту таможенной стражи, для нас его стрелки постарались.
Посуляй первым в темноту прошмыгнул, Дина — за ним. Стал я протискиваться, взялся за воротину, чувствую — под рукой липко. Поднес ладонь к глазам — на пальцах кровь. Совсем мне расхотелось лезть в эту преисподнюю! Но пересилил себя, даже говорить ничего не стал, чтобы Дину не пугать. Мало ли — кровь. Камнем кто-нибудь поцарапался, вот и кровь. Молча Куху киваю, гляди, мол. Ну, поглядел он, пощупал. И тоже смолчал. Не барышня.
А Посуляй уже факела запалил, заранее приготовленные. Стали мы по ступеням спускаться, в самое сердце Машины. С факелами, вроде не так боязно, зато по сторонам глядеть — сплошное удивление. Трубы, колеса, канаты, цепи со всех сторон. Механика.
— Неужели, — спрашиваю тихонько графа, — вы во всей этой кухне разбираетесь?!
— В общих чертах, — отвечает.
А что в чертах, когда тут, кроме черта, никому ничего не понять!
— Здесь должны быть рабочие, — толкует Кух. — Свамперы. Они все знают точно.
— Где же вы таких рабочих набрали?! Они что, профессора все?
— Нет. Они из бывших каторжников.
Я чуть не запнулся.
— Да что я, каторжников не знаю?! Их в железку-то играть не обучишь! А тем более — на дядю вкалывать.
— У нас свои методы перевоспитания, — хмурится граф. Видно, не хочется ему говорить.
Ладно. Наше дело телячье, ведут — иди, по сторонам не глазей, смотри под ноги, чтоб не загреметь в какую-нибудь форсунку, пошире Бишемской купели. Клад здесь вряд ли найдешь, разве что несгораемую кассу, если перевоспитанные у них и жалованье получают.
По чугунной лесенке спустились еще на этаж. Кругом все то же — масляные цилиндры, шатуны в мой рост, по стенам клепки с кулак, вдоль коридора горшки фарфоровые на столбах, а между горшками провода натянуты. Телеграф, что ли?
И тут граф Кух отличился. Ухватил какой-то рычаг, дернул так, что искры посыпались, и сразу в подземелье сделалось светло. По всему коридору под потолком белые огни, аж смотреть больно. В пору рот разинуть шире плеч, но я виду не подаю, подумаешь, диковинка — электрические свечи! Было дело, сам любовался на такую забаву в Букингеме. Из-за забора, правда... Дина тоже молчит, будто так и надо. Только глаза больше фарфоровых горшков. А граф с Посуляем на лампы и не глянули, сразу давай друг другу что-то бухтеть вполголоса, да быстро так — ни слова не разберешь, хоть, вроде, и по-нашему.
— Фаза есть, — говорит Кух. — Значит, генератор в порядке.
— Так, может, и движок на ходу? — Посуляй ему.
— Скорее всего, — кивает граф.- Если валы не погнуты. Одно непонятно — где смена?
— Нужно связаться с Навигатором, — решает Посуляй и, Дину за руку схватив — вперед по коридору, чуть не скачками.
Вижу, сбледнул вояка-Кух с лица и бегом за ними.
— Одну минуту! Я должен предупредить ваше высо...
Но тут Посуляй, притормозив, так ему на ногу наступил, что граф последним словом подавился.
— Мы, господин Кух, люди простые, — шипит ему Посуляй. — Давайте без витиеватых обращений!
Сам глазами на Дину показывает, а Куху рожу свирепую корчит.
Дошло до графа.
— Прошу прощения... Посуляй. Я только хотел сообщить, что...
— Тсс! — Дина вдруг замерла и пальцем — в потолок.
Слышим — над головой что-то: шур-шур-шур, топ-топ-топ, меленько так, торопливо.
Заробела Дина, вцепилась в Посуляя.
— Что это?!
Тому и сказать нечего, ляпнул первое, что в голову взбрело:
— Крысы, наверное.
Она помолчала, потом спокойно говорит:
— Вот про крыс ты мне, пожалуйста, больше не говори. А то я сейчас так завизжу, что остров пополам расколется!
— Не надо визжать, — Посуляй почти шепотом. — Лучше нам тут не шуметь.
И графу:
— Разговоры — потом. За мной!
Не знаю, сколько лет Посуляй у себя на островах не бывал, но вел так, что, кажется, глаза ему завяжи — все равно не заблудится. Коридоры, лестницы, гигантские машинные потроха, опять коридоры, лестницы — и все вниз, вниз.
Наконец, толкнул малую дверцу в тупике, за ней темно. Вошли — под ногами стекло хрустит.
— Черт! Все перебито! — Посуляй досадует. — Бен, дай огня!
Вот то-то. Как до дела доходит, так все их хваленое электричество коту под хвост. Запалил я факел. Мать моя! Проводов кругом напутано! Рукояток каких-то! Лампадок стеклянных! А еще больше битых на полу валяется.
— Та-ак, — тянет Посуляй. — Кто-то хорошенько потрудился, чтобы оставить остров без связи. Это что же, заговор?
— Нет, не может быть! — граф Кух совсем смурной стал, только репу чешет да чертыхается шепотом.
— А ну, свети сюда! — командует мне Посуляй. — Может, хоть телетайп наладим...
И давай ворочать какие-то ящики с клавишами, как на "Ремингтоне", провода откуда-то вытягивает, к ящикам цепляет — ну, прямо лорд Кавендиш! Сказал бы мне кто еще вчера, что наш Посуляй любого академика за пояс заткнет — вот бы я хохотал! Другое дело, если послать их на вокзал за бумажниками в чужих карманах — тут да, никто с Посуляем в проворстве не сравнится.
— Бен, подай землю! — руку протягивает, не глядя.
Озираюсь по сторонам — ни цветов в горшках, ни пальмы в кадке.
— Где я тут тебе землю возьму?!
Обозвал он меня нехорошим словом, и Дины не постеснялся, аристократ.
— Провод вон тот подай! — пальцем тычет в угол.
А там этих проводов — как струн на арфе! Каждый на свой шпенек примотан, какой же подавать? Ну, я переспрашивать не стал, пожалел дамские уши. Ухватил провода сразу пучком — пускай сам выбирает!
Вот тут-то и понял я, леди и джентльмены, что не лизать нашему брату, грешнику, адской сковородки. Потому как в аду теперь, наверняка, новое для нас угощение приготовлено. Электричество называется. Не может быть, чтобы черти такое полезное изобретение не переняли. И это я вам не ради красного словца говорю, а как человек, на собственной шкуре испытавший новшество.
Только ухватился я за провода, тут меня и проняло божье возмездие за все мои грехи, прошлые и будущие. Хочу крикнуть, а воздух-то не идет, ни в глотку, ни из глотки! Помню молнии перед глазами да судороги в животе, да хруст зубовный. А что вокруг творилось, долго ли продолжалось — ничего не помню.
Очнулся на полу. Все трое надо мной стоят, с испугу по щекам хлещут.
— Прости, Бен, — Посуляй говорит, — забыл я, что ты необученный.
— Теперь обученный, — перхаю. — Век бы ваших проводов не видать и машины твоей проклятой, и острова твоего, со всей его землей и кладами. Да и тебя самого! Я на такую работу не подписывался, чтобы зубы хрустели!
— Ладно, ладно, не пыли, — Посуляй успокаивает. — Обошлось ведь. Вовремя предохранитель выбило. Только остались мы теперь совсем без связи, Бен...
— И связи ваши туда же, в хвост и в печенку! — говорю, но уже без души, в довесок.
Отпустило, вроде. Руки тоже слушаются. Будем жить. Встаю кое-как, трясет всего.
— Ну и куда теперь?
Посуляй не успел ответить. За дверью вдруг опять: шур-шур-топ-топ-топ — совсем близко. Я и дрожать забыл. Затаились все, прислушиваемся.
Но граф — парень решительный. Вытащил револьвер, взвел курок — и к двери. Приоткрыл, присмотрелся и выскользнул в коридор. Стоит там, озирается.
— Кто тут есть? — рычит. — Выходи с поднятыми руками! Я — офицер гвардии его высочества!...
Погрозился, погрозился, но в ответ — ни звука.
— Никого, — бросает нам через плечо. — Можно идти дальше.
И тут, черт его знает — с потолка что ли? — прямо на графа кинулось не пойми что — голое, скользкое, но ловкое, как обезьяна, а уж злобное, как не знаю... как дьявол! Вцепилось в Куха всеми своими зубами и когтями — так они клубком и покатились по коридору.
Посуляй выскочил следом, револьвером машет, а стрелять нельзя — как раз в графа попадешь. Я — за нож, да с перепугу никак не нашарю — развезло меня от электричества хуже, чем с китайской водки. И вдруг над самым ухом — бабах! Оглядываюсь — Дина с дымящимся стволом в руках, да еще и глазик щурит, курица! Ну, думаю, аминь офицеру гвардии его высочества!
Однако, обошлось. Поднимается граф, отдирает от себя мертвую обезьяну. Гляжу — и не обезьяна это вовсе, а человек. Голый, худющий, бородой зарос, когти черные — вылитый бес! Если бы не...
— Кто это?! — Дина чуть не плачет.
— Каторжник, — говорю. — Тут промашки быть не может. Вся исповедь на груди наколота. Крест на плече — значит, из моряков. А на другом дьявол. Значит, обживал Тасманию. Я этих ребят немало повидал...
— Но почему он набросился? — Посуляй хмурится.
— Перевоспитали, видно, плохо, — говорю.
Вижу, граф глаза прячет, молча кровь с физиономии утирает.
— Боже! Как я испугалась! — шепчет Дина.
Хоть и не до смеха сейчас, но чувствую, меня аж до всхлипа разбирает.
— Ничего себе, испугалась! Все бы так палили с испуга!
— Вы спасли мне жизнь, — кланяется ей Кух.
— Я вообще ничего не понимаю! — не унимается Посуляй. — Это же свампер! Что с ним случилось? Есть идеи?
— Есть, — Кух кивает мрачно. — Их перепрошили.
Посуляй даже попятился и "выкать" перестал.
— Соображаешь, вообще, что говоришь?! Кто мог это сделать?!
Кух плечами пожимает.
— Тот, у кого есть прожигатель...
— Замолчи! — у Посуляя прямо искры из глаз. — Кто тебе сказал про...
И тут же умолк.
— Погодите! — встреваю. — Опять по-тарабарски залопотали! Здесь что, еще много таких... перевоспитанных?
— Тысячи, — буркает граф. — Но где они все, неизвестно.
У меня аж дух занялся опять.
— Так мы их тут дожидаться будем, что ли?!
— Нет, — Посуляй хватает Дину за руку. — Бен прав. Надо уходить.
Я было первым рванул вверх по лестнице, но он меня остановил.
— Не туда!
И потащил, черт племенной, опять куда-то вниз. Спускались, спускались, слышу -плеск. Выходим в широченный тоннель, по стенам блики скачут. Под самым потолком решетки в ряд, вроде дождевых сливов. Похоже на Ривер Флит под Лондоном — мы с Посуляем там как-то контрабандный табачок ныкали — только тут вода пошире и сплошь покрыта лодками, шлюпками, даже паровой баркас есть. И насколько тоннель виден, настолько и тянется вся эта флотилия, пришвартованная к пирсу под стенкой.
— Лихо придумано, — говорю. — Это что же, прямо к морю ведет?
— К морю, — Посуляй, как эхо, повторяет. А глаза, смотрю, совсем больные.
И вдруг до меня дошло. Ведь если лодки на месте, значит, никто с острова не уплыл. Где же тогда, спрашивается, жители? Почему мы до сих пор только одного видели? Да и того язык не повернется жителем назвать...
В общем, чувствую — хватит с меня. Не понравилась мне экскурсия на остров Посуляя. Ну его к свиньям, вместе с тайнами и кладами. Пускай таможенные стражники клады ищут, может, им больше повезет. А мне бы сейчас только лодочку да пару весел...
— Ну что, — спрашиваю бодрячком таким, — будем грузиться на судно?
— Подожди, — Посуляй что-то заметил впереди. — Стой тут, — говорит Дине, — за мной не ходи. Кух, побудь с ней. Бен! За мной! Быстро!
Я по мосткам на пирс, мимо Дины, иду за ним, пытаюсь рассмотреть, что он там нашел. И через полсотни шагов рассмотрел. Лучше бы мне этого не видеть.
Впереди ниша в стене, небольшой закуток. И в этом закутке они лежат. Все пятеро, вместе с лейтенантом. Но пересчитать их можно только по головам. Потому что остальное — сплошное месиво. Клочья мундиров. Клочья сапог. Кости. Фуражки. Ружья. И кровь.
— Хоть бы Дина не заметила... — шепчет Посуляй. — Возвращаемся, отвязываем лодку и сваливаем. Только тихо!
Но тихо не вышло. Не успел он договорить, как вдруг позади — Бабах! Бабах! Топот и вой. Святые угодники! От этого воя кишки у меня к спине примерзли и ноги отнялись. Но в благородный обморок падать некогда — шкуру спасать надо!
Прибегает граф, на ходу барабан набивает. Посуляй на него глядит, как на явление Азазела.
— Где Дина?!
У Куха и челюсть отвисла.
— То есть как? Она же к вам побежала!
Посуляй его — за грудки, так что пуговицы полетели:
— Ты отпустил ее одну?!
Граф сам не свой.
— Я прикрывал отход!
— Может, в лодку спрыгнула? — предполагаю. Но так только, в утешение.
Какая уж там лодка. Вот они покачиваются, пустые, все на виду. Зато в дырах под потолком — темень непроглядная. Затащили, небось, и не пикнула.
— Дина! — вопит Посуляй, и бегом назад.
Граф — за ним. А мне что делать? Нет такого закона у фартовых, чтобы за дураками в огонь кидаться. Своя шкура ближе к телу. Вот лодка, вот весла — садись и выгребай к морю. Что мне этот остров? Что мне этот Посуляй, драть его в печенку, милорда?
И тут только соображаю, что все эти правильные мысли приходят ко мне уже на бегу. Несусь следом за Посуляем, даже графа обогнал. Посуляй вверх по лестнице, и я, балбес, туда же.
— Дина! — кричит, — Дина!
А в ответ — как завоет со всех сторон! Как затопает! И за нами! Я и не оборачиваюсь, бегу, молитвы вспоминаю. Господи! Каторжников они перевоспитывают! Да тут людоеды стаями бродят!
Никакой Дины мы, конечно, не нашли. Зато погоню за собой собрали, как на рынке Бороу. И честно сказать, свирепые наши констебли да лавочники вспоминаются мне, как рождественское собрание квакеров.
Посуляй охрип совсем, задыхается, но все кричит, по сторонам рыскает, в двери заглядывает. Наладил я его кулаком в загривок.
— Поздно, — ору, — Дину звать! Ей уже не поможешь! Беги, раз побежал! Не останавливайся! Наверх! Наверх!
Смотрю — у него слезы по щекам, ноги заплетаются. Ну, беда! Пропадешь с этими благородными! Хотя граф — тот молодец. Топочет молча, да еще на ходу отстреливается. И с каждым выстрелом сзади грохот костями по железу — одной обезьяной меньше.
Ухватил я Посуляя за шиворот и волоку за собой. Вверх по лестнице, вдоль по коридору, снова вверх...
И добежали-таки до ворот! Выскочил я на воздух, тогда только обернулся, выдернул из темноты Посуляя. Он, бедняга, чуть жив, но слезы высохли, глаза злые. За ним и граф полез, да вдруг застрял! Хочет протиснуться, а сзади не пускают. Кровавая рожа над плечом его показалась и зубами — в шею. Да кусок мяса так и вырвала! Тут Посуляй выстрелил в упор, рожу разнесло в куски. А там уж другие маячат. Человеческие. Но и зверей таких не бывает...
Ухватили мы графа за плечи, вырвали из тьмы, Посуляй опять пальнул, я тоже, не целясь — туда, в шевеление... Потом навалились на воротину, прикрыли, ломом подперли. Кух рычит от боли, рану обеими руками зажимает, но из-под пальцев кровь струей.
— Наверх! — кричит Посуляй. — На скалу!
Подхватили графа нести, а он уж отходит.
— Милорд, — хрипит. — Я хотел оказаться полезеным... вам.... Простите...
— Потом, потом! Бен, бери его за ноги!
— Не надо, — бормочет Кух. — Поздно... Вы должны знать... Это я привел остров.
— Что?!
Мы так и сели.
— Да он бредит!
— Нет! — граф глаза разлепляет, да, похоже, ничего не видит. — Это что, уже ночь? Неважно... Милорд! Вы меня вытащили из тюрьмы... Септимер... убийца... изверг... Неважно. Я был обязан... Я хотел... вручить вам престол.
— О, господи! — Посуляй стонет. — Кто вас просил?!
— Я знаю... — хрипит Кух, — почему вы скрывались. Вас разыскивали... за попытку завладеть прожигателем...
Посуляй только голову опустил. Граф изогнулся весь, ногами сучит, кровью булькает, слова еле выходят.
— Мне это удалось... Нам... Вашим сторонникам...
У Посуляя глаза на лоб полезли. Ухватил графа за грудки да так тряхнул, что кровь фонтаном брызнула.
— Где он?! Где прожигатель?!
— Я передал его... навигатору Кетании... Он нас поддержал... Обещал... пере... прошить свамперов... У вас был бы целый остров сторонников... и прожигатель... А потом и вся империя... Но что-то пошло не так...
— Почему? Почему не так?! — Посуляй приподнял его, ухом к самым губам приник.
— Не знаю... — Кух сипит совсем без голоса. — Мне очень жаль... людей... Дину... Про... простите, милорд!
И захлебнулся. Откинул голову, повис у Посуляя на руках, как кукла. Готов.
Жалко парня. От чистого сердца дров наломал...
Положил его Посуляй на землю и сам сидит, понурился. За лесом уж заря гаснет, луна вылезла. Чувствую, надо что-то сказать, а что — не знаю.
— Так говоришь, скучно было у папаши?
Он голову вскинул, глаза дикие. И вдруг выхватывает револьвер и — бац! Чуть не в голову мне. Я даже испугаться не усел, что-то рухнуло на меня сверху. Я заорал, отскочил. Смотрю — голая тварь на земле корчится, когтями траву загребает.
Ах ты, мать моя, греховодница! Пока мы тут с графом прощались, перепрошитые тоже времени не теряли!
Пришлось нам с Посуляем снова ноги в руки — и спасаться. Бежим, сами не знаем куда. Без дороги, по некошеной траве — в лесок, там нас хоть не видно издалека. Только слышу — треск стоит и слева, и справа, и позади. Сумасшедшие, а в клещи берут по всем правилам! Вот и лес кончился — голый холм впереди. Куда дальше бежать — Бог весть. Конец приходит. Обоим — и принцу, и нищему...
И вдруг из-за холма навстречу нам полезло что-то огромное, черное, как туча. Мне поначалу показалось, что судно кверху килем ползет. Вот и все, думаю, теперь и я свихнулся. Но тут Посуляй как заорет:
— Навигатор! Это его дирижабль!
И точно. Ударили лучи, все стало видно, как днем. Вижу, поднимается над холмом этакая желудочная колбаса величиной с бристольскую колокольню. Под брюхом у нее кабина, по сторонам, на кронштейнах — винты на манер пароходных. Тут же отдает якоря, сбрасывает пары и садится на самую макушку холма. В кабине открывается дверь, трап спускают...
Мы во все лопатки — туда. Тут уж не до раздумий, когда людоеды подпирают. Только чую вдруг — погони-то за нами уже нет. Притормозили каторжники, затаились в траве. Хозяев узнали, что ли?
Посуляй, не останавливаясь, взбегает по трапу прямо в кабину.
— Навигатор! — кричит. — Где тебя носило?!
И я за ним следом лезу, хочу в глаза посмотреть тому человеку, из-за которого мы сегодня весь день изображали загонную дичь. Хотя... какой день? Как был вечер, так и до сих пор не кончился. Надо же! А кажется — год прошел!
Вступил я в кабину, ищу глазами хозяина. Что за черт? Никого нет! Только голос откуда-то:
— Добро пожаловать, милорд!
Тут, наконец, увидел я навигатора, да так и застыл. Никакой это не человек, оказывается. Одна голова человечья, с сигарой в зубах, а остальное — железный шкаф с лампочками. Вот тебе раз, думаю. Как же он сигару прикуривает? И тогда только заметил, что из стен торчат, с потолка свисают и даже из-под пола высовываются коленчатые железные отростки — руки. И чего только в этих руках нет! В одной перо, в другой бумага, в третьей — лорнет, в четвертой секстан, в пятой циркуль... А в двух руках, как раз против окон — по гатлингову пулемету с новомодной ленточной подачей.
Если бы не эти руки, кабина была бы точь-в-точь как та комната, где Посуляй пытался связь наладить — те же пучки проводов, растянутые вдоль стен, те же ящики с клавишами, да лампы, лампы...
Я прямо заробел. Но Посуляй, смотрю, не стесняется, покрикивает на этого навигатора, как на лакея.
— Дина погибла! Кух погиб! Люди... Почему свамперы взбесились?! Что вы тут натворили?!
Навигатор, однако, тоже не робеет, ухмыляется криво.
— Чтобы ответить на все вопросы милорда, нужно начать с какого-то одного.
Голос у него — будто кто-то гвоздем по медному тазу скребет.
— Так отвечай! — кипятится Посуляй. — Что все это значит?!
— Это значит, ваше императорское высочество, что заговор — вещь заразная. Стоит только заплести один, как в него вплетается другой...
— Ты... — Посуляй даже задохнулся. — Ты предал Куха?!
Внутри у навигатора будто ящик с посудой встряхнули — это он так смеялся.
— Ну, что вы! Как можно?! Граф Кух, упокой Господи его душу, был настоящим джентльменом! Но в своем благородном простодушии он не понимал, с кем имеет дело. И вы, милорд, не понимаете...
Посуляй на него уставился, как на уродца из анатомического музея. Да и то сказать, уродец что надо...
— Навигатор, что с тобой?! Я тебя... перестал узнавать...
Тот опять ложки в животе рассыпает.
— А вот это весьма проницательно! Поздравляю, господин Посуляй!
И вдруг голова навигатора откидывается, как на шарнире, проваливается в ящик, а вместо нее появляется другая — вовсе уж мерзкая физиономия, но, лопни мои глаза, знакомая до жути! И по-прежнему — с сигарой в зубах!
Как увидал Посуляй эту физиономию, так сразу за револьвер.
— Лорд Септимер?!
Тут и я узнал старое пугало всего фартового народа. Имел счастье лично присутствовать на Брандон-хилл, когда высокочтимый лорд обещал гражданам Бристоля изловить и развесить шайку карманников вдоль платановой аллеи. Стало быть, и меня в том числе... Только позвольте! А как же... лордовы похороны?!
Но долго удивляться мне не пришлось, потому что оба Гатлинга в железных руках сейчас же повернулись в нашу сторону и давай стволы раскручивать!
— Отдайте-ка ваши револьверы, джентльмены, — бренчит Септимер. — очень не хочется портить обивку...
И чувствую — меня уже шманают по карманам. Выудили ствол, не успел я и глазом моргнуть. С этими бы железными руками — да на ярмарку под Лондонский мост...
Посуляя тоже разоружили, но он до того обалдел, бедняга, что и не заметил, похоже.
— Так вы живы... — шепчет.
— Нет, я умер, — отвечает Септимер. — Но взамен получил бессмертие. Какой смысл цепляться за старческое тело, когда можно получить сразу тысячи рук, тысячи глаз, и находиться одновременно в тысяче мест? Я больше не лорд Септимер. Сейчас я — остров Кетания...
И только он это сказал, как сразу где-то под полом, нет не под полом — под землей, загудело так, что весь остров задрожал. Вдалеке рухнул кусок скалы, прибой ударил, деревья зашумели, будто ураган налетел, луна за окном тронулась с места и поползла слева направо. Чувствую — движемся! Вместе со всей этой трижды проклятой Кетанией отбываем в море!
— Ну как? — лорд золотые зубы скалит. — Впечатляет? И это только начало! В скором времени мне предстоит стать Островной Империей. Уже предчувствую, какая от этого в теле гибкость образуется!
И заскрипел всеми руками сразу, аж ветер поднял. Посуляй и смотреть не хочет, до того ему тошно.
— Рано радуетесь, — говорит. — Один остров не справится с Империей.
— Вношу поправку! — кукарекает лорд. Привык, крючок, в палатах заседать. — Один остров и одна ма-аленькая штучка. Вот эта!
Ближняя рука застучала по шкафу, выдвинула ящичек и достала оттуда кирпич — не кирпич... невзрачный такой булыжник угловатый, весь, мать его, в проводах. Жить они тут без этих чертовых проводов не могут...
Посуляй, как увидал булыжник, совсем посерел. Но гнет свое.
— Тем более, — говорит. — С прожигателем вас и на пушечный выстрел к Имперским островам не подпустят.
Вон что, думаю. Так это и есть тот самый прожигатель, которым каторжников перевоспитывают! То в бессловесных свамперов превращают, то в обезьян-людоедов — по желанию, значит, заказчика. И всего-то в этой дьявольской машинке несколько фунтов весу, а каких бед натворила! Посуляй ее глазами так и пожирает. А лорд смотрит на него с хитринкой.
— Меня-то, — говорит, — может быть, и не подпустят. А вот вас, законного престолонаследника, встретят праздничным салютом! У вас теперь в столице огромное количество сторонников, ваше императорское высочество. Скажите спасибо графу Куху! По всей империи пылают восстания, и усмирить их император не в силах — прожигателя-то у него нет!
И загремел опять ложками внутри.
— Вот зачем, дорогой мой, вы мне понадобились здесь, на острове. Не стану хвалиться — комбинация простенькая. Понадобились услуги всего одного помощника.
— Какого еще помощника? — Посуляй не понимает. — Этого, что ли?
И на меня косится! Прямо зло взяло.
— Слизняк ты позорный, — говорю, — а не принц! Отца родного за прожигатель готов ухайдакать — думаешь, и все такие?! А ты, — поворачиваюсь к лорду, — не меси дерьмо языком своим поганым! А то я тебе и вторую голову в ящик упакую!
И вдруг от двери голосок:
— Мальчики, не ссорьтесь! Помощник — это я!
Оборачиваюсь — Дина! Меня чуть удар не хватил. А что с Посуляем сделалось — и слов не найду описать. Рванулся он к ней так, что шесть железных рук еле удержали.
— Дина, — хрипит, — Дина! — и больше ничего сказать не может.
А та и с места не трогается.
— Бедненький, — говорит, — переживал за меня...
— Позвольте вам представить, — скрипит лорд. — Мой лучший сыщик — госпожа Моос! Она и в самом деле гениальная актриса, а главное, идеальное прикрытие — у всех на виду, и никаких подозрений!
Я смотрю на нее, как из проруби вынутый. Как же так?! А она только кивает с любезной улыбочкой. Тут и до Посуляя начинает понемногу доходить.
— Дина! Ты служила этому упырю?!
Хоть и сыщик, а все ж актриса. Выпрямилась гордо, глазами полыхнула.
— Я служила британской короне! И буду служить... тому, на чьей голове она окажется.
— Да, да, — лорд Септимер кашляет смущенно, зубами сверкает. — О перспективных планах я пока не рассказывал...
Посуляй его и не слышит.
— Дина! Зачем?! Ведь я мог сделать тебя принцессой! Моей королевой...
Она, наконец, подошла и погладила его по щеке.
— Еще не поздно, милый. Я буду твоей императрицей.... После того, как мы обработаем тебя этой штукой... для верности.
И пальчиком показывает на прожигатель.
Тут уж я не сдержался.
— Вот же сучка!
Она и головы не повернула.
— Кстати, — спрашивает, — зачем здесь этот карманник? Пора его убрать.
— Ах, да, конечно! — спохватывается лорд и тут же поворачивает ко мне один из пулеметов.
Вот тогда я и показал класс. Барахло эти руки железные по сравнению с живым телом фартового человека! Змеей проскользнул я мимо них по-над самым полом, увернулся от нацеленных на меня стволов, рванул со стены самый толстый провод, да искрящим концом прямо в золотые зубы лорду — на!
Ох и грохнуло тут! Будто молния в кабину ударила. Все лампы разом лопнули, стекло брызнуло в глаза, заскрежетало железо, зазвенели оборванные тросы, хлестнули бешено в гулкое брюхо дирижабля, в окна пахнуло жаром пламени, пол накренился, выскочил из-под ног, и все завертелось, как плюющая огнем карусель Гатлинга...
Солнышко уж пригревать стало, когда берег, наконец, показался. А то я и не знал толком, в ту ли сторону гребу. Тут и Посуляй на дне лодки зашевелился. Жмурится от света, ничего понять не может.
— Бен! Где это мы?
— Между небом и землей, — отвечаю.
— А где остров?
— Ушел. Без руля и без ветрил. Только дым из трубы...
— Погоди! А Дина?!
— Не видал я твоей Дины, — ворчу. — И век бы ее не видать. Да и вряд ли она, без дважды покойного лорда Септимера, захочет с нами встретиться. Ничего, не пропадет. Такое не тонет. И ты мне про нее больше не напоминай! У нас с тобой теперь одно дело — на дно залечь. Только не тут, среди моря, а в городе. И лучше не в нашем...
Застонал он, кое-как приподнялся, по сторонам смотрит.
— Как же ты меня вытащил?
— Как, как! На горбу!
— А лодка откуда?
— Оттуда. Из тоннеля. С большим удовольствием еще раз посетил это достопримечательное место...
— С ума сойти, Бен! А как же каторжники?!
Киваю.
— Это да. Это была проблема. Все-таки пулемет системы Гатлинга тоже иногда перегревается...
Помолчал он еще, помолчал и осторожно:
— А что с прожигателем?
— Ах, да! — говорю. — Чуть не забыл!
Вынимаю из-под передней банки дерюжку, разворачиваю.
— Вот он. В целости и сохранности.
И с этими словами бросаю прожигатель за борт. Только булькнул, и сразу на дно ушел, без пузырей. Тяжелый, зараза, нелегко его было тащить, когда на плечах Посуляй, а в руках пулемет. Ну, или по очереди, когда уж совсем невмоготу. Но доставил точно, куда надо — На широкий морской простор. Чтобы ни одна Дина его больше никогда не нашла. И никакой принц-наследник...
Посуляй долго еще на воду смотрел, потом говорит тихо:
— Спасибо, Бен.
— За спасибо в тюрьме баланду дают, — отвечаю, — садись-ка лучше, погреби, милорд!
И когда он сменил меня на веслах, завалился я на корме с неописуемым удовольствием. И сразу, чувствую, дремать начинаю.
— Эх, — говорю уже сквозь туман, — если бы у меня папашка император был...
— Ну?
— Я бы тогда тоже к фартовым сбежал!
