Наш корабль был чем-то вроде парома Земля – орбита. Их используют для связи с обитаемыми спутниками, для снабжения патрульных судов Федерации и для перевозки пассажиров к спутникам с казино и развлечениями. На сей раз на корабле было только три пассажира вместо сорока, и никакого груза, кроме трех скафандров и медной пушечки (да, дурацкая игрушка была на борту: скафандры вместе с профовой «бабахалкой» доставили в Австралию за неделю до нас); экипаж нашего славного «Жаворонка» состоял только из шкипера и пилота-киборга.

Зато топлива было хоть отбавляй.

Мы совершили (как мне потом сказали) обычный подход к спутнику «Элизиум», а затем внезапно сменили орбитальную скорость на вторую космическую – придавило нас при этом покруче, чем на старте.

Маневр засекла федеральная станция космического слежения; нам приказали остановиться и объяснить свои действия. Все это я узнал от Стью, пока приходил в себя и наслаждался роскошью невесомости, прицепившись к креслу одним ремнем. Проф все еще был без чувств.

– Они, значит, захотели узнать, кто мы такие и соображаем ли мы, что делаем, – говорил Стью. – Мы ответили, что мы китайское судно «Расцветающий лотос», выполняющее миссию милосердия. Направляемся к Луне для спасения ученых, томящихся там в неволе. Сообщили им свои данные для идентификации – сам понимаешь, данные «Расцветающего лотоса».

– А как же радиомаяк?

– Если мне продали то, за что я заплатил, то наш радиомаяк, который десять минут назад идентифицировал нас как «Жаворонка», должен был давать позывные «Лотоса». Впрочем, скоро все выяснится. У них есть один крейсер, который может сбить нас ракетой и разнести… – Стью взглянул на часы, – в ближайшие двадцать семь минут, если верить киберджентльмену, пилотирующему наше корыто; в противном случае шансы крейсера на перехват упадут почти до нуля. Так что если тебя это волнует – если хочешь молитву прочесть или послание кому отправить, – то сейчас самое время.

– А проф? Будем его будить?

– Пусть спит. Для прыжка на тот свет лучше не придумаешь: прямо из мирного сна – в облако светящегося газа. Хотя, может быть, тебе известны какие-то религиозные обряды, которые он хотел бы соблюсти? Правда, проф никогда не казался мне религиозным, во всяком случае в ортодоксальном смысле.

– Он не религиозен. Но если у тебя самого есть подобные желания, ты меня не стесняйся.

– Благодарю, я обо всем позаботился еще до того, как мы покинули Землю. А как насчет тебя, Манни? Я мало похож на падре, но постараюсь, если надо. Есть на совести грешки, а, дружище? Если хочешь, исповедуйся, я неплохой специалист по грехам.

Я ответил, что особой нужды в исповеди не испытываю. Потом припомнил кое-какие приятные грешки и выдал ему более или менее правдивые версии. Это, в свою очередь, напомнило Стью о его собственных, что напомнило мне… Время «зеро» пришло и кануло в вечность, а мы все еще не исчерпали перечня. Стью Лажуа как раз тот парень, с которым приятно провести последние минуты жизни, даже если они окажутся не последними.

Двое суток мы бездельничали, только проходили всякие малоприятные процедуры, чтобы не занести в Луну какую-нибудь заразу. Но я не возражал ни против искусственно вызванного озноба, ни против жара жестокой лихорадки; наслаждался невесомостью и был счастлив, что лечу домой.

Или почти счастлив… Проф спросил, что меня тяготит.

– Ничего, – ответил я. – Не могу дождаться, когда снова окажусь дома. Но… по правде говоря, стыдно показаться там после такого провала. Проф, где мы ошиблись?

– Провала, мой мальчик?

– А как еще это можно назвать? Мы просили о признании. И не получили его.

– Мануэль, мне следует повиниться перед тобой. Ты должен помнить расчет шансов, сделанный Адамом Селеном как раз перед нашим отлетом с Луны.

Стью поблизости не было, но из осторожности никогда не говорили «Майк», только «Адам Селен».

– Конечно помню! Один из пятидесяти трех. Затем мы добрались до Терры, а шансы с треском грохнулись до одного из ста. А сейчас сколько, как вы думаете? Один к тысяче?

– Я получал новые прогнозы каждые несколько дней… вот почему и винюсь перед тобой. Последний, полученный прямо перед вылетом, исходил из еще не подтвержденного в тот момент предположения, что мы смоемся с Терры и благополучно вернемся домой. Или что хоть один из нас троих вернется. Вот почему камрада Стью вызвали в Луну – у него, как у землянина, больше выносливости к сильным ускорениям. Фактически Майк выдал восемь прогнозов. В худшем мы все погибаем, в лучшем – все трое остаемся в живых плюс промежуточные варианты. Хочешь поставить несколько долларов на то, каков последний прогноз? Размер ставки и шансы назовешь сам. Намекну: ты излишне пессимистичен.

– Э-э… Да ну его! Говорите, не тяните время.

– Шансы против нас сейчас всего семнадцать к одному… и весь месяц разрыв сокращается. А сказать тебе об этом я не имел права.

Я был изумлен, поражен, восхищен – и жестоко обижен.

– Как это – не имел права?! Слушайте, проф, если мне не доверяют, отстраните меня и поставьте на мое место в исполнительной ячейке Стью.

– Погоди, сынок. Именно туда он и войдет, если что-нибудь случится с нами – со мной, с тобой или с бесценной Вайоминг. Я не имел права сказать тебе это на Земле – и могу сказать сейчас – не потому, что тебе не доверяют, а потому, что ты плохой актер. Чтобы успешно справиться со своей ролью, ты должен был верить, что наша цель – добиться признания независимости.

– Спасибо, что разъяснили!

– Мануэль, Мануэль, надо было бороться каждую секунду, бороться изо всех сил – и проиграть.

– Вот как! А мне не сказали, потому что не дорос, да?

– Ну пожалуйста, Мануэль! То, что мы временно держали тебя в неведении, резко повышало наши шансы; можешь справиться у Адама. Добавлю только, что Стюарт принял свой вызов на Луну без слов, даже не спросил зачем. Камрад, тот комитет был слишком малочислен, а председатель слишком умен; все время существовала опасность, что нам предложат приемлемый компромисс. В первый день такая вероятность была особенно высока. Добейся мы, чтобы наш вопрос вынесли на Великую Ассамблею, опасность разумного решения исчезла бы. Но нам отказали. Лучшее, что я мог сделать, – это разозлить комитет, не останавливаясь даже перед личными оскорблениями, лишь бы обеспечить хоть один голос, который всегда будет против здравых решений.

– Наверное, я никогда не разберусь во всех этих высших соображениях!

– Наверное. Но твои таланты и мои дополняют друг друга. Мануэль, ты ведь хочешь видеть Луну свободной?

– Вы знаете, что хочу.

– Но тебе также известно, что Терра может нас разгромить?

– Конечно. Ни один прогноз не дает нам шансов даже пятьдесят на пятьдесят. Поэтому я никак не могу понять, зачем вы решили их разозлить…

– Пожалуйста, не торопись. Поскольку они могут навязать нам свою волю, наш единственный шанс – эту волю ослабить. Вот почему нам так важно было попасть на Терру. Чтобы посеять разногласия, породить разброс мнений. Самый хитроумный полководец в истории Китая однажды сказал, что высшее военное искусство – ослабить волю противника так, чтобы тот сдался без боя. Вот в чем заключается и наша конечная цель, и главная угроза. Предположим – а это казалось вполне вероятным в первый день, – что нам предложили бы заманчивый компромисс. На место коменданта – губернатор, возможно, из наших же рядов. Местная автономия. Делегат в Великой Ассамблее. Высокие цены на зерно у входа катапульты плюс премии за поставки сверх квоты. Осуждение политики Хобарта и выражение сожалений по поводу насилия и убийств плюс солидная денежная компенсация родственникам жертв. Было бы это приемлемо для нас? Вот тут – в Луне?

– Но они ничего подобного не предлагали!

– Председатель был готов предложить нечто похожее в первый день, причем тогда он был полным хозяином в своем комитете. Он намекнул на возможность подобной сделки. Предположим, мы добились бы условий, которые я только что обрисовал. Было бы это приемлемо для наших лунарей?

– Э-э… возможно.

– Более чем возможно. Вот почему шансы, когда мы улетали с Луны, были такими низкими. Именно этого нам следовало избежать любой ценой – компромисса, который успокоит народ, ослабит его волю к сопротивлению и вместе с тем не предотвратит неизбежную катастрофу, ожидающую нас в недалеком будущем. А потому я круто изменил курс и ликвидировал возможность соглашения, начав придираться к мелочам и сохранив при этом оскорбительную вежливость. Мануэль, мы с тобой знаем – и Адам знает, – что поставки продовольствия надо прекратить! Только так можно спасти Луну от катастрофы. Но ты можешь представить себе фермера, который борется за прекращение поставок?

– Нет. А любопытно было бы получить известия из дома: как там приняли сообщение о прекращении поставок?

– Таких сообщений не будет. Так решил Адам: никаких заявлений, пока мы не доберемся домой. Мы все еще продолжаем скупать зерно у фермеров. Баржи по-прежнему прибывают в Бомбей.

– Но вы же сказали, что поставки прекратятся немедленно?

– Это была угроза, а не моральное обязательство. Несколько барж погоды не делают, а нам нужно выиграть время. У нас в Луне маловато союзников – только незначительное меньшинство. Большинство людей индифферентны, их можно временно склонить и в ту и в другую сторону. А противостоит нам тоже меньшинство… главным образом фермеры, которых интересует не политика, а цены на зерно. Они ворчат, но еще принимают купоны, надеясь, что их курс все-таки начнет расти. Однако, если мы объявим, что поставки прекращены, фермеры займут активно враждебную позицию. Адам хочет сделать заявление в такой момент, когда большинство будет на нашей стороне.

– Это когда же? Через год? Через два?

– Через два-три дня. Может быть, через четыре. Тщательно отредактированные цитаты из «плана пятилетки», отрывки из твоих записей, особенно предложение этого ублюдка, рассказы о твоем аресте в Кентукки…

– Эй! Об этом лучше не вспоминайте!

Проф только улыбнулся и вздернул бровь.

– Хм… – сказал я недовольно. – О’кей. Если это поможет.

– Это поможет больше, чем любая статистика наших природных ресурсов.

Наш пилот – подключенное к приборам бывшее человеческое существо – пошел на посадку, даже не подумав задержаться на орбите (чего, мол, тянуть: корабль легкий, маневренный), так что мы получили напоследок еще одну хорошую встряску. Но тормозил он всего два с половиной километра, и через девятнадцать секунд мы сели в Джонсон-Сити. Я перенес посадку нормально, только ужасно сдавило грудь, словно сердце сжимают исполинским кулаком; потом все прошло, и я принялся жадно глотать воздух, приходя в себя и радуясь привычному весу тела. Но бедного старого профа посадка чуть не доконала.

Позднее Майк объяснил мне, что пилот отказался подчиниться приказу. Зная, что проф на борту, Майк хотел посадить корабль осторожненько, с небольшими перегрузками, как яичко в корзинку. Но не исключено, что киборг знал, что делает: посадка с длительным торможением требует массы топлива, а «Лотос-Жаворонок» и так сел почти «сухим».

Как бы там ни было, но лихая гаррисонова посадка чуть не стоила профу жизни. Стью заметил это, пока я силился раздышаться, и мы оба тут же кинулись к профу – сердечные стимуляторы, искусственное дыхание, массаж… Наконец ресницы профа дрогнули, он взглянул на нас и улыбнулся.

– Дома… – шепнул он еле слышно.

Мы заставили его отдохнуть минут двадцать, прежде чем позволили надеть скафандр. Он был так близок к концу, что, казалось, вот-вот услышит ангельские хоры. Шкипер заполнял баки и очень торопился отделаться от нас, чтобы забрать пассажиров в обратный рейс. Этот голландец за всю дорогу не перемолвился с нами ни единым словом; думаю, он здорово жалел, что из алчности влез в историю, которая могла его разорить или даже угробить. Но тут на борт проникла Вайо – примчалась нас встречать. Не думаю, что Стью доводилось видеть ее в скафандре раньше, и уверен, что блондинкой он ее ни разу не видел; во всяком случае, он ее не узнал. Я обнял ее, несмотря на скафандр, а Стью стоял рядом и ждал, чтобы его представили. Когда же незнакомый «мужик» схватил его и начал тискать, Стью страшно удивился.

Я услыхал приглушенный скафандром голос Вайо:

– Ой-ой! Манни, мой шлем!

Я открыл его и откинул. Она встряхнула локонами и широко улыбнулась.

– Стью, разве ты не рад меня видеть? Или ты меня не узнаешь?

По его лицу медленно разлилась улыбка – как восход над лунным «морем».

– Здравствуйте, gospazha! Я счастлив вас видеть!

– Вот еще – gospazha! Я, милый, для тебя просто Вайо, запомни раз и навсегда. Манни тебе не сказал, что я снова блондинка?

– Говорил, конечно… Но знать и видеть – вещи разные.

– Ничего, привыкнешь! – Она остановилась, нагнулась над профом, что-то шепнула, хихикнула, поцеловала его, потом выпрямилась и выдала мне (теперь уже без шлема) такой «с приездом», что у нас обоих брызнули слезы. После чего кинулась целовать Стью.

Он попятился. Вайо удивилась:

– Стью, мне что – опять намазаться ваксой, чтобы ты со мной поздоровался?

Стью искоса взглянул на меня и наконец ответил на поцелуй Вайо. Она уделила этому делу не меньше времени и усердия, чем нашему с ней приветствию.

Только позже я понял причину странного поведения Стью; несмотря на его «обращение», он все же не был настоящим лунарем, а Вайо за это время успела выйти замуж. Ну и что, спрашивается, какая разница? Однако на Терре это большая разница, а Стью еще не проникся как следует мыслью, что в Луне леди – сама себе хозяйка. Этот дурачок подумал, что я обижусь!

Мы натянули скафандр на профа, облачились сами и вышли; под мышкой я тащил профову пушку. После того как спустились и прошли через шлюз, скафандры сняли, и я почувствовал себя польщенным – под скафандром у Вайо оказалось измятое красное платье, которое я подарил ей сто лет назад. Она разгладила его рукой, и юбка вспыхнула ярким огнем.

Иммиграционный зал пустовал, только вдоль стены выстроилось человек сорок в скафандрах и шлемах, точь-в-точь новоприбывшие ссыльные. Это отправлялись домой земляне – застрявшие здесь туристы и несколько ученых. Но лететь им придется налегке, скафандры перед стартом выгрузят. Я поглядел на бедолаг и вспомнил о пилоте-киборге. Когда «Жаворонка» готовили к рейсу, с него сняли все кресла, кроме трех; этим людям придется выносить перегрузки, лежа на голом полу, и если шкипер не проявит осторожности, киборг раздавит землян в лепешку.

Я сказал об этом Стью.

– Не бери в голову, – ответил он. – У капитана Лейерса есть на борту поролоновые матрасы. Он не даст пассажирам погибнуть – они для него теперь все равно что страховой полис на собственную жизнь.