Часть вторая
Восставшая чернь

Итак, волна патриотизма захлестнула нашу юную нацию и объединила ее. Именно так пишут в книжках по истории, верно? Ох, братцы!

Я-то теперь ученый, и вот что вам скажу: подготовка к революции – это детские игрушки по сравнению с тем, что вас ждет после ее победы. Мы захватили власть слишком рано, мы не были готовы, а надо было браться за тысячу дел сразу. Администрация в Луне приказала долго жить, но Лунная администрация на Земле и Федерация Наций были живы и очень даже здоровы. Стоило им высадить у нас всего один десант, вывести на орбиту всего один крейсер – и через неделю-другую они прибрали бы Луну к рукам… и по дешевке. Мы были просто толпой.

Новую катапульту опробовали, но готовые каменные снаряды можно было пересчитать по пальцам одной руки – моей левой. К тому же катапульта – это не оружие против кораблей или десанта. Кое-какие идейки, как справиться с кораблями, у нас имелись, но пока только идейки. Было у нас и несколько сотен дешевых лазерных ружей на складе в Гонконге – китайские инженеры оказались настоящими мастерами, – но людей, умевших с ними обращаться, явно не хватало.

Кроме того, Администрация выполняла и полезные функции. Скупала лед и зерно, продавала воду и энергию, контролировала многие ключевые сферы жизни. Что бы там ни произошло в будущем, колеса должны были продолжать вертеться. Городские офисы Администрации разгромили слишком поспешно (так, во всяком случае, думал я), ибо при этом уничтожили всю документацию. Однако проф утверждал, что лунарям – всем лунарям – был необходим символ ненавистной власти, который можно повергнуть в прах, и что городские офисы лучше всего годились на эту роль, так как были наименее ценны и в то же время наиболее известны.

К счастью, Майк контролировал связь, а значит, практически все остальное. Проф начал с надзора за известиями, передаваемыми с Терры и на Терру, предоставив Майку цензуру и фальсификацию новостей до тех пор, пока мы не решим, что следует сказать Земле; к этой программе добавили пункт «М», который отрезал Комплекс от всей остальной Луны, а вместе с ним изолировал обсерваторию Ричардсона и связанные с ней лаборатории – Пирсову радиометрическую, селенофизическую станцию и другие. Лаборатории представляли собой проблему, так как в них работали ученые-земляне, продлевавшие благодаря центрифуге срок пребывания в Луне до шести месяцев. Большинство землян в Луне, если не считать горсточки туристов (тридцать четыре человека), были ученые. С ними следовало что-то делать, но в первую очередь необходимо было помешать им связаться с Террой.

Комплекс был лишен телефонной связи, и Майк не разрешал капсулам останавливаться на его станциях, даже когда в метро возобновилось движение – сразу после того, как отряд Финна Нильсена завершил свою грязную работу.

Выяснилось, что комендант не погиб, а убивать его мы не собирались.

Проф считал, что живого коменданта всегда можно превратить в мертвого, в то время как мертвого оживить не удастся даже в случае нужды. Поэтому решили довести его до полусмерти, чтобы ни он, ни его охрана не сопротивлялись, и в темпе ворваться к нему, когда Майк возобновит подачу кислорода.

С вентиляторами, запущенными на полную мощность, рассчитывал Майк, на это потребуется четыре минуты; еще минута уйдет на то, чтобы снизить содержание кислорода практически до нуля; итак – пять минут возрастающей гипоксии, пять минут аноксии, затем взлом нижнего шлюза – и одновременно быстрая подача чистого кислорода, чтобы восстановить баланс. Погибнуть за это время никто вроде не должен, но вырубятся охраннички не хуже, чем под наркозом. Конечно, если кто-то из них будет при скафандре, можно ожидать сопротивления. Хотя вряд ли. Гипоксия – штука хитрая, можно потерять сознание, даже не понимая, что причина в нехватке кислорода. Любимая фатальная ошибка многих новичков.

Итак, комендант выжил, а вместе с ним три его женщины. Но Морт уже ни на что не годился – мозг слишком долго испытывал кислородное голодание, и это превратило его в кочан капусты.

Все солдаты погибли, хотя они были моложе коменданта. Видок у них был такой, будто аноксия свернула им шеи.

Больше в Комплексе никто не пострадал. Когда зажегся свет и возобновилась подача кислорода, все пришли в норму, в том числе шестеро насильников и убийц, запертых в казарме. Финн решил, что расстрел – слишком мягкое для них наказание, а потому взял на себя обязанности судьи и превратил в присяжных свой отряд.

Драгун раздели, связали по рукам и ногам и отдали женщинам Комплекса. Мне тошно даже подумать о том, что с ними сделали, хотя вряд ли они мучились дольше, чем Мари Лайонс. Женщины – странные существа: мягкие, добрые, нежные, но одновременно куда более свирепые, чем мы.

Хочется упомянуть, хотя хронологически это было позже, о судьбе стукачей. Вайо яростно настаивала на их ликвидации, но когда их согнали в кучу, потеряла мужество. Я ожидал, что проф с ней согласится, однако он покачал головой.

– Нет, дорогая Вайо, как бы мне ни претило насилие, есть только два способа обращения с врагами: или убить их, или превратить в своих друзей. Все полумеры чреваты осложнениями в будущем. Человек, настучавший на своих друзей один раз, будет стучать и дальше, а впереди у нас еще много испытаний, и стукачи могут оказаться очень опасными. Так что придется им умереть. И при этом публично. Чтоб другим было неповадно.

– Профессор, – сказала Вайо, – вы когда-то говорили, что если осудите человека, то сами его и казните. Вы собираетесь это сделать?

– И да, дорогая леди, и нет. Их кровь будет на моих руках; я принимаю на себя ответственность. Но у меня есть план, который должен отбить всякое желание шпионить у всех потенциальных доносчиков.

И Адам Селен объявил, что такие-то люди были наняты Хуаном Альваресом – покойным шефом безопасности бывшей Администрации – в качестве тайных осведомителей, и во всеуслышание назвал их имена и адреса. И даже не намекнул, что с ними делать.

Одному из них посчастливилось затаиться на целых семь месяцев, сменив место жительства и фамилию. Его тело нашли в начале 2077 года вблизи южного шлюза в Новолене. Однако большинству удалось прожить лишь несколько часов.

Сразу после переворота мы столкнулись с проблемой, о которой раньше даже не задумывались. С проблемой Адама Селена. Кто такой Адам Селен? Где он? Это была его революция, он проработал в ней каждую деталь, каждому камраду был знаком его голос. Теперь мы вышли из подполья… так где же Адам?

Мы целую ночь бились над этой проблемой в номере «Л» отеля «Раффлз»; мы обсуждали ее и одновременно принимали решения по сотням разных вопросов, возникавших у людей, которые хотели знать, что делать дальше, а сам «Адам» в это время разными голосами отдавал распоряжения по другим вопросам, не нуждавшимся в обсуждении, составлял фальсифицированные выпуски новостей для Терры, держал в изоляции Комплекс и делал еще великое множество дел. (Сомневаться не приходится: без Майка мы не смогли бы ни захватить Луну, ни удержать ее.)

По моему мнению, стать «Адамом» должен был проф. Проф был нашим руководителем и теоретиком; его знали все; некоторым особо доверенным партийцам он был знаком как камрад Билл, а прочие знали и уважали профессора Бернардо де ла Паса. Он же учил половину выдающихся граждан Луна-Сити, а также многих в других поселениях и был известен каждой мало-мальски заметной шишке в Луне.

– Нет! – сказал проф.

– Почему нет? – спросила Вайо. – Проф, мы вас выбрали. Скажи ему, Майк!

– Резервирую свое мнение, – ответил Майк. – Хочу послушать, что скажет проф.

– Я вижу, ты все уже проанализировал, Майк, – сказал проф. – Вайо, мой бесценный камрад, я не отказался бы, будь это возможно. Однако у нас нет способа сделать мой голос похожим на голос Адама, а каждый камрад знает Адама по голосу. Именно для этого Майк и сделал его таким запоминающимся.

Мы еще пообсуждали: может, будем показывать профа только по видео, а Майк тем временем пусть говорит за него известным всем голосом Адама.

И отвергли этот вариант. Слишком многие знали профа и слышали его речи, совершенно не совпадавшие с голосом и манерой Адама. Ту же возможность рассмотрели применительно ко мне – голоса у нас с Майком баритональные, по телефону я общался с ограниченным кругом людей, а по видео вообще не выступал.

Я эту идею придушил в зародыше. Народ и так удивится, узнав, что я один из замов председателя, а в то, что я и есть номер первый, просто никто не поверит.

– Давайте примем промежуточное решение, – сказал я. – Адам был тайной все это время. Пусть так пока и остается. Его будут видеть только на экранах – в маске. Проф даст ему тело, Майк – голос.

Проф покачал головой:

– Я не знаю более верного пути разрушить доверие к нам в столь ответственный момент, чем выставить лидера, скрывающегося под маской. Нет, Манни.

Мы обсудили возможность пригласить на эту роль актера. В Луне не было профессиональных актеров, но были хорошие любители в «Народном театре» и в ассоциации «Novy Bolshoi Teatr».

– Нет, – суммировал проф, – не говоря уже о том, что нужно найти актера, который не возомнил бы себя Наполеоном, мы просто не можем ждать. Адам должен начать заниматься делами не позже завтрашнего утра.

– В таком случае ответ напрашивается сам собой, – заявил я. – Не показывать Майка по видео. Только радио. Придется придумать объяснение, почему Адама нельзя видеть.

– Вынужден согласиться, – ответил проф.

– Ман, мой самый старый друг, – сказал Майк, – а почему ты говоришь, что меня нельзя показывать?

– Ты что – не понял? – спросил я. – Майк, для видео нам нужны лицо и тело, но тело у тебя состоит из нескольких тонн металла. Лица же вообще нет, и это твое счастье – не надо бриться.

– Но что мешает мне показать лицо, Ман? В данную минуту я показываю вам голос. Ведь за ним нет звука. Могу точно так же показать лицо.

Я был настолько ошарашен, что даже не нашелся что ответить. Просто уставился на экран видео, который мы установили, когда сняли номер надолго. Импульс это импульс это импульс. Электроны гоняются друг за другом. Для Майка весь мир состоит из множества серий электрических импульсов, посланных им, или воспринятых, или мельтешащих в его внутренностях.

Наконец я сказал:

– Нет, Майк.

– Почему нет, Ман?

– Потому что у тебя ничего не получится! Голосом ты овладел прекрасно. На это требуется несколько тысяч решений в секунду – черепашья скорость для тебя. Но построить видеоизображение – значит… хм… производить в секунду, скажем, десять миллионов операций. Майк, ты такой проворный, что мне этого просто не постичь. Но не настолько проворный.

– Хочешь пари, Ман? – вкрадчиво спросил Майк.

– Если Майк говорит, что может, значит может! – возмущенно воскликнула Вайо. – Манни, чего ты к нему вяжешься?

(Вайо думает, что электрон размерами и формой похож на маленькую горошину.)

– Майк, – сказал я медленно, – деньги я ставить не буду. Но если хочешь, попытайся. Включить видео?

– Я сам могу его включить, – ответил он.

– Ты уверен, что найдешь его? Не хотелось бы, чтоб эту картинку увидели на каком-нибудь другом экране.

Он обиженно ответил:

– Я не дурак. А теперь не мешай мне, Ман… потому что, должен сознаться, мне понадобится напрячь все силы.

Мы молча ждали. Внезапно экран посерел, на нем возник намек на линии развертки. Потом снова почернел, затем слабо осветился в центре размытыми пятнами тени и света в форме эллипса. Не лицо, а расплывчатый образ, какой порою можно увидеть в облаках, окутывающих Терру.

Пятно чуть-чуть прояснилось и напомнило мне картинку вроде изображения эктоплазмы.

Призрачное лицо.

Внезапно оно отвердело, и мы увидели Адама Селена.

Пока это была лишь фотография зрелого мужчины. Фон отсутствовал – только лицо, словно вырезанное из газеты. И все же для меня это был Адам Селен. И никто другой.

Неожиданно он улыбнулся, губы ожили, шевельнулись челюсти, кончик языка мимолетно коснулся губ. У меня мороз пошел по коже.

– Как я выгляжу? – спросил он.

– Адам, – сказала Вайо, – у тебя слишком курчавые волосы. А на лбу должны быть небольшие залысины. Сейчас ты выглядишь так, будто на тебе парик.

Майк мгновенно внес изменения.

– Так лучше?

– Лучше. Но разве у тебя нет ямочек на щеках? Я была уверена, что слышала их, когда ты смеялся. Как у профессора.

Майк-Адам улыбнулся еще раз. На щеках появились ямочки.

– А как мне одеться, Вайо?

– Ты сейчас у себя в конторе?

– Да, я еще здесь. Сегодня пришлось задержаться.

Фон сделался серым, потом вошел в фокус и стал цветным. На стенном календаре за спиной Адама была видна дата – вторник 19 мая 2076 года, на часах – точное время. Возле локтя стоял картонный стаканчик с кофе. На столе – фотография в рамке: двое мужчин, женщина и четверо ребятишек. Появился звуковой фон – приглушенный шум площади Старого Купола, более громкий, чем обычно. Я слышал крики, где-то пели саймоновскую версию «Марсельезы».

Откуда-то сбоку донесся голос Джинваллы:

– Gospodin?

Адам взглянул в направлении голоса.

– Я занят, Альберт, – сказал он спокойно. – Не соединяй меня ни с кем, кроме ячейки «Б». Прочими делами занимайся сам. – Он снова посмотрел на нас. – Ну как, Вайо? Какие соображения? Проф? Ман, мой сомневающийся друг? Сойдет?

Я протер глаза:

– Майк, ты, похоже, можешь состряпать все, что захочешь.

– Разумеется. Но я не занимаюсь стряпней. Я женат.

– Адам, – сказала Вайо, – ты выглядишь как с иголочки – и это после такого-то дня?

– А я не позволяю мелочам брать над собой верх. – Он поглядел на профа. – Профессор, если картинка о’кей, давайте обсудим мое завтрашнее выступление. С него начнется утренний выпуск новостей в восемь ноль-ноль; об этом будут объявлять всю ночь, и ячейки нужно оповестить заранее.

Остаток ночи прошел в разговорах. Я дважды посылал за кофе, Майк-Адам тоже налил себе новый стаканчик. Когда я заказал бутерброды, он попросил Джинваллу послать кого-нибудь за парочкой для себя. Тут я мельком увидел Альберта Джинваллу в профиль – типичный бабу, вежливый, но слегка надменный. Раньше я не знал, как он выглядит. Майк ел одновременно с нами, порой невнятно что-то говорил с набитым ртом.

Когда я спросил (профессиональный интерес!), Майк рассказал, что, построив портрет, запрограммировал его для автоматического показа, а теперь в основном уделяет внимание мимике. Но вскоре я окончательно забыл, что все это фикция. Просто Майк-Адам говорил с нами не по телефону, а по видео, и это было удобнее, вот и все.

К трем ноль-ноль мы выработали общую линию, и Майк отрепетировал речь. Проф предложил добавить несколько пунктов, Майк внес коррективы, и мы решили передохнуть. А то даже Майк-Адам уже начал позевывать, хотя, естественно, он остался на посту, охраняя контакты с Террой, держа в изоляции Комплекс и прослушивая множество телефонов. Мы с профом улеглись на кровати, Вайо растянулась на кушетке. Я свистнул, чтобы погас свет. В порядке исключения мы позволили себе лечь без утяжелителей.

Пока мы завтракали, Адам Селен выступал с обращением к Свободной Луне. Он был обаятелен и мужествен, ненавязчив, но убедителен.

– Граждане Свободной Луны, друзья, камрады! Позвольте, я представлюсь тем, кто со мной не знаком. Я Адам Селен, председатель Чрезвычайного комитета по освобождению Луны… вернее, комитета Свободной Луны, ибо мы наконец свободны. Так называемая Администрация, которая долгое время узурпировала власть в нашем доме, свергнута. Я стал временным главой нашего нынешнего правительства – Чрезвычайного комитета.

Вскоре, как только будет возможно, вы выберете свое собственное правительство. Пока же, – Адам улыбнулся и простер руки, словно взывая о помощи, – я буду стараться изо всех сил, надеясь на вашу поддержку. Нам не обойтись без ошибок – будьте снисходительны и терпеливы. Камрады, если вы еще не открылись друзьям и соседям, то самое время сделать это сейчас. Граждане, распоряжения, возможно, будут передаваться вам через ваших соседей-камрадов. Надеюсь, что вы подчинитесь им без принуждения; это приблизит день, когда я смогу откланяться, а жизнь потечет нормально, нормально в новом понимании – без Администрации, без охранников, без солдат, державших нас под прицелом, без паспортов, обысков и превентивных арестов. Однако необходим переходный период. Прошу вас всех – вернитесь к работе, к привычному образу жизни. К тем, кто работал в Администрации, та же просьба: вернитесь на свои рабочие места. Спокойно трудитесь, как прежде, мы будем платить вам зарплату, пока не решим, какие из функций Администрации нам следует сохранить, от каких отказаться и какие изменить. Наши новые сограждане, ссыльные, все, кто тянет лямку, отбывая сроки, данные вам на Земле! Вы свободны, ваше наказание кончилось! Однако я надеюсь, что вы будете продолжать работать. От вас не требуют – времена насилия позади, – вас убедительно просят. Вы, конечно, можете покинуть Комплекс, можете отправиться куда угодно… движение транспорта будет незамедлительно восстановлено. Но прежде чем вы воспользуетесь обретенной свободой, чтобы кинуться в города, разрешите мне напомнить вам: «Дармовой закуски не бывает». Лучше пока не трогайтесь с места. Мы обеспечим вас едой – возможно, не слишком изысканной, зато горячей и ежедневной.

Я попросил главного менеджера «ЛуНоГоКо» временно взять на себя повседневные функции упраздненной Администрации. Эта компания будет осуществлять общий надзор за делами и разработает план, который позволит нам избавиться от аппарата принуждения, состоявшего на службе у Администрации, и передать ее полезные структуры в частные руки. Так что, пожалуйста, помогите ей.

Граждане государств Терры, живущие среди нас! Ученые, путешественники и прочие, я вас приветствую! Вы стали свидетелями редчайшего события – рождения новой нации. Роды не обходятся без боли и крови. Так случилось и сейчас. Но мы надеемся, что все уже позади. Мы не причиним вам вреда и постараемся организовать вашу отправку домой по возможности в кратчайшие сроки. Если же вы надумаете остаться и стать нашими согражданами – добро пожаловать! Пока же убедительно прошу вас избегать коридоров, чтобы не спровоцировать инцидентов, мы больше не хотим кровавых столкновений. Проявите терпимость – и я призову своих сограждан быть терпимыми по отношению к вам. Ученые Терры, возвращайтесь к своей работе в обсерваториях и лабораториях и не обращайте на нас внимания. Тогда вы даже не заметите, что мы переживаем период родовых схваток возникновения новой нации. Еще одно: мне крайне неприятно, но мы временно должны вмешаться в ваше право на связь с Террой. Мы это делаем по необходимости; цензура будет снята так быстро, как только возможно: мы ненавидим ее не меньше вас.

В заключение Адам попросил:

– Не пытайтесь увидеться со мной, камрады, и звоните мне лишь в случае крайней необходимости. Лучше пишите, если нужно; ваши письма будут внимательно и быстро рассмотрены. Но двойников у меня нет, я не спал всю прошлую ночь и вряд ли высплюсь сегодня. Я не могу выступать на митингах, не могу обмениваться рукопожатиями, не могу принимать делегации. Я должен безотрывно сидеть за столом и работать, для того чтобы поскорее отделаться от этой работы и передать ее тому, кого вы выберете. – Он широко улыбнулся. – Меня увидеть будет не легче, чем Шутника Саймона.

Выступление длилось пятнадцать минут, но суть его сводилась к одному: возвращайтесь на работу, соблюдайте спокойствие, дайте нам время.

Однако ученые нам его не дали – я должен был это предвидеть, сам на такие дела мастак.

Связь с Землей пока шла исключительно через Майка. Но у этих высоколобых электронного оборудования хватило бы на целый склад. За пару часов они сварганили передатчик для связи с Террой.

Нас спас путешественник, считавший, что Луна должна быть свободной. Он попробовал связаться с Адамом Селеном по телефону и попал на даму из женского отряда, который мы срочно сформировали из ярусов «В» и «Г» в порядке самозащиты, так как, несмотря на просьбу Майка, пол-Луны бросилось звонить ему сразу же после сеанса видео: кто с просьбами, а кто и с намерением поучить Адама, как ему следует выполнять свои обязанности. После сотни звонков, переключенных на меня каким-то излишне активным камрадом из телефонной компании, мы создали эту буферную группу. К счастью, камрад леди, которая приняла этот звонок, поняла, что тут правило «успокойте их и отпустите с миром» не годится; она перезвонила мне.

Через пять минут я, Финн Нильсен и несколько добровольцев с ружьями мчались в капсуле в зону обсерватории. Наш информатор побоялся сообщить свое имя, но рассказал, где найти передатчик. Мы застали их на месте преступления, и только быстрая реакции Финна сохранила им жизнь: его ребята просто кипели. Однако мы не хотели расправы «для острастки»; мы с Финном договорились об этом еще по пути сюда. Ученых на испуг не возьмешь – у них мозги устроены иначе. К ним нужен особый подход.

Я раздавил передатчик ногой, приказал директору собрать всех сотрудников в помещении столовой и потребовал провести перекличку – поблизости от телефона. Потом поговорил с Майком, узнал имена и сказал директору:

– Доктор, вы говорили, что тут собрались все. Но здесь не хватает семерых. – Я назвал ему имена. – Доставить их сюда. Немедленно!

Оказалось, отсутствующие земляне были извещены, но отказались прекратить работу – типичные ученые.

Потом я начал говорить. Лунари стояли в одном конце комнаты, земляне – в другом. Землянам я сказал:

– Мы старались относиться к вам как к гостям. Но трое из вас попытались, а возможно, и успели послать депешу на Терру. – Я повернулся к директору. – Доктор, я мог бы обшарить все поселение, все постройки на поверхности, все углы в лабораториях и уничтожить каждую деталь, из которой можно сварганить передатчик. По профессии я электронщик, а потому прекрасно понимаю, что в передатчик можно превратить чуть ли не любое устройство. Предположим, я изничтожу все, что годится для этой цели, а для верности заодно раскокаю все приборы, назначение которых мне неизвестно. И что в результате?

Можно было подумать, что я собираюсь придушить его дитя. Он посерел прямо на глазах.

– Это остановит всю исследовательскую работу… будут потеряны бесценные данные… Убытки на… ох, я даже не могу сказать какие! Наверняка больше полумиллиарда долларов!

– Вот и я так подумал. Впрочем, я могу и не ломать оборудование, а просто забрать его с собой. А вы живите как хотите.

– Но это будет почти так же ужасно! Вы должны понять, gospodin, что если эксперимент прерван…

– Понимаю. Чем перетаскивать отсюда приборы, рискуя чего-то недоглядеть, легче забрать вас всех в Комплекс и там запереть. У нас есть драгунская казарма. Но ваш эксперимент все равно полетит. А кроме того… Скажите, откуда вы, доктор?

– Из Принстона, Нью-Джерси.

– Вот как! Значит, вы тут уже месяцев пять и, без сомнения, тренируетесь и таскаете на себе грузы. Доктор, в таком случае вы можете распрощаться с Принстоном навеки. Если мы вас переселим, то посадим под замок. Вы ослабнете. А если чрезвычайное положение затянется, вы превратитесь в лунаря, хотите вы этого или нет. И вся ваша мозговитая бражка тоже.

Тут распетушился один из тех, кого пришлось вызывать по второму разу:

– Вы не имеете права так поступать! Вы нарушаете закон!

– Какой закон, gospodin? Тот, что существует в вашем вшивом городишке? – Я обернулся. – Финн, покажи ему закон.

Финн сделал несколько шагов вперед и приложил эмиссионный раструб ружья к пупку законника. Большой палец повел рычажок вниз – я видел, что предохранитель снят.

– Не убивай его, Финн, – сказал я и продолжил, обращаясь к землянам: – Я ликвидирую этого человека, если иначе вас не убедить. Поэтому присматривайте друг за дружкой. Еще одна попытка – и вам не видать родного дома как своих ушей. И экспериментам вашим крышка. Доктор, я вас предупредил: примите меры и обуздайте своих сотрудников.

Я повернулся к лунарям:

– Tovarishchee, помогите им сохранить честность. Разработайте сами порядок охраны. Не позволяйте задурить себе голову – каждый землеед у нас под подозрением. Если придется кого-нибудь ликвидировать – не стесняйтесь.

Я снова обернулся к директору:

– Доктор, любой лунарь имеет право входить куда угодно. Даже в вашу спальню. Ваши лаборанты станут отныне вашими командирами по вопросу безопасности. Если лунарь захочет сопровождать вас в сортир, не спорьте, а то как бы он не занервничал.

И опять к лунарям:

– Безопасность прежде всего! Каждый из вас работает на одного землееда – следите за ним! Распределите между собой обязанности и держите ухо востро. Следите за ними так, чтобы они даже мышеловку не сумели построить, не говоря уж о передатчике. Если слежка будет мешать работе, плюньте на работу: зарплата все равно бежит.

Я видел улыбки. В те дни для лунаря должность лаборанта была пределом мечтаний. Но лаборанты работали под началом землеедов, которые смотрели на нас сверху вниз, все без исключения, даже те, что делали вид и были ах как вежливы.

На этом я и закончил. Когда мне позвонили, я намеревался ликвидировать всех виновных, но проф с Майком меня урезонили: в наши планы не входило насилие над землянами, если его можно избежать.

Мы установили «уши» – чуткие приемники широкого диапазона вокруг лабораторной зоны, ибо даже самые узконаправленные излучатели фонят поблизости от места работы. Майку было поручено прослушивать все телефоны. После чего нам осталось только грызть ногти и надеяться на лучшее.

После очередного выпуска новостей с Терры мы облегченно вздохнули.

Все тихо-спокойно. Похоже, там принимали наши цензурированные передачи без подозрений: частные, коммерческие и административные сообщения шли своим чередом и выглядели совершенно обычными. Мы же продолжали работать, пытаясь уложить в дни то, на что нужны были месяцы.

К счастью, мы получили небольшую отсрочку – в Луне в это время не было ни одного пассажирского корабля, а ближайший рейс ожидался только седьмого июля. Мы, конечно, могли бы заманить экипаж на «ужин у коменданта», а затем выставить наряд возле их передатчиков или разобрать их. Без нашей помощи они бы не взлетели; в те времена одной из статей расхода льда была поставка воды для реакторов. Конечно, расход небольшой по сравнению с грузовым транспортом: один пассажирский корабль в месяц – это считалось сильно оживленным движением, тогда как зерновые баржи отправлялись ежедневно. Словом, прибытие корабля не грозило нам какой-то неотвратимой катастрофой. И все равно эта передышка была очень кстати – мы очень старались, чтобы все выглядело как прежде, пока не обзаведемся средствами защиты.

Поставки зерна шли по расписанию, как и раньше. Одну баржу катапультировали чуть ли не в те самые минуты, когда люди Финна врывались в резиденцию коменданта. И следующая за ней пошла по расписанию, и другие тоже.

В эти дни мы не смели допустить ни одной ошибки, ни одного срыва; проф знал, что делает. Торговля зерном значила очень много (для такой маленькой страны, как Луна), и ее нельзя было свернуть за какие-то пару недель. Слишком многим людям она гарантировала хлеб и пиво. Если бы наш комитет объявил эмбарго и перестал скупать зерно, нас выкинули бы к чертям собачьим, а наше место занял бы новый комитет с совершенно иными взглядами.

Проф говорил, что для перестройки сознания нужно время. А пока зерновые баржи катапультировались как обычно; «ЛуНоГоКо» вела бухгалтерию и выдавала расписки, используя прежний персонал гражданской службы. Депеши отправлялись за подписью коменданта, его же голосом Майк разговаривал и с Администрацией на Терре. Первый зам оказался разумным человеком, особенно когда понял, что от этого зависит, сколько он проживет. Главный инженер тоже остался на работе – Макинтайр был настоящий лунарь и по натуре вовсе не стукач. Другие главы департаментов и мелкая чиновничья сошка трудностей не доставляли; жизнь продолжалась, и у нас уйма времени уходила на то, чтобы расчленить структуру Администрации на части, подготавливая некоторые из них к продаже в частные руки.

Объявилось больше дюжины людей, выдававших себя за Шутника Саймона; Саймон ответил на их притязания очень неприличными виршами и поместил свой портрет на первой полосе газет «Лунатик», «Правда» и «Гонг». Вайо снова стала блондинкой, съездила повидать Грега на новую катапульту, а затем отправилась на десять дней в более далекое путешествие – в свой родной город, Гонконг-Лунный, захватив с собой Анну, которая очень хотела на него поглядеть. Вайо нуждалась в отдыхе, и проф уговорил ее уехать, сказав, что она все равно будет связана с нами по телефону, а с Гонконгом необходим более тесный контакт по партийным делам. Я взял на себя ее стиляг со Слимом и Хейзел в качестве замов – это были умные, толковые ребята, которым я мог доверять. Слим с благоговением воспринял известие, что я и есть камрад Борк и каждый день вижу Адама Селена. Партийная кличка самого Слима начиналась на букву «Ж». Эта упряжка была удачной и еще по одной причине: у Хейзел вдруг проступили мягкие округлости, и не только благодаря отменной кулинарии Мими – просто Хейзел достигла определенной точки на своей орбите. Слим был готов переменить ей фамилию Мид на фамилию Стоун, как только она согласится. Пока же он с энтузиазмом занимался партийной работой, которую делил с нашей лихой рыжей девчонкой.

Энтузиазм этот был далеко не всеобщим. Многие камрады оказались бойцами только на словах. Большинство считало, что если драгуны-миротворцы ликвидированы, а комендант взят в плен, то и войне конец. Другие возмутились, узнав, какое низкое место занимают в партийной иерархии, и жаждали побыстрее избрать новую структуру во главе с собой. Они без конца трезвонили Адаму, надоедая ему бесчисленными предложениями; он их выслушивал, соглашался, убеждал, что такие таланты не должны пропадать зря до выборов… и отсылал ко мне. Не могу припомнить, чтобы хоть один из этих амбициозных деятелей не оказался нулем, когда я пытался проверить его на конкретном задании.

Работы было выше горла, а делать ее не хотел никто. Ну разве кроме горсточки энтузиастов. Самыми активными оказались те, о которых Партия даже не подозревала. Однако в целом лунари как в Партии, так и вне ее не проявляли интереса к «патриотической» деятельности, если она не сулила хорошего оклада. Один сукин сын, отрекомендовавшийся членом Партии (врал, конечно), подцепил меня в «Раффлзе», где располагалась наша штаб-квартира, и предложил заключить контракт на поставку пятидесяти тысяч значков для «Ветеранов революции» с дореволюционным стажем. Клялся, что удовольствуется самой ничтожной прибылью (по моим подсчетам, около четырехсот процентов), я получу хороший кусок ни за что, а общество будет облагодетельствовано.

Когда я послал его, он стал угрожать донести на меня Адаму Селену («Моему лучшему другу! Ты меня еще узнаешь!») за саботаж.

Вот и вся помощь, которую мы получили. А нуждались мы совсем в другом. Нам нужна была сталь для новой катапульты, много стали. Проф поинтересовался – действительно ли необходимо делать для каменных снарядов стальную оболочку? Мне пришлось напомнить ему, что индукционное поле не «схватит» голый камень. Требовалось изменить расположение баллистических радаров Майка на старой катапульте и установить допплеровский на новой. И то и другое было необходимо, так как мы ждали атаки из космоса на старую катапульту.

Мы бросили клич – и получили двух добровольцев. А нужны были сотни механиков, которые не гнушались бы тяжелой работы в скафандрах. Пришлось их нанимать и платить столько, сколько потребуют. «ЛуНоГоКо» залезла в долги к Банку Гонконга-Лунного; времени, чтобы украсть нужную сумму, не было, к тому же большая часть ворованных средств переправлялась на Землю к Стью. Наш преданный друг Фу Мозес Моррис, ставивший свою подпись под многими нашими обязательствами, чтобы дело двигалось вперед, разорился и начал все с нуля: с крошечной швейной мастерской в Конгвиле. Впрочем, это случилось позже.

Купон Администрации упал после переворота с трех к одному до семнадцати к одному, и гражданские служащие взвыли, поскольку Майк все еще платил им купонами. Мы заявили, что они вольны оставаться или уходить, а тех, в ком нуждались, наняли заново за гонконгские доллары. И в результате нажили немало врагов, которые тосковали о славных былых денечках и были готовы всадить нож в спину новому режиму.

Зерновые фермеры и брокеры тоже ворчали, так как выплаты за продовольствие у входа катапульты производились в купонах и по фиксированной цене. «Не будем их брать!» – орали они, а представитель «ЛуНоГоКо» пожимал плечами и отвечал, что дело, конечно, хозяйское, но поскольку зерно все еще идет Администрации на Терре (так оно и было), расплачиваться за него мы можем только купонами. Так что берите их или грузите свое зерно на вагонетки и дуйте отсюда.

Большинство выбирало деньги. Все бурчали, угрожали перестать выращивать зерно и перейти на овощи, или волокнистые культуры, или на что-то еще, что будут покупать у них и гонконгские… Проф ухмылялся.

Нам нужен был каждый бурильщик в Луне, особенно добытчики льда – обладатели тяжелых лазерных буров. Нам они были необходимы в качестве солдат. Нужда в них была такой жестокой, что, невзирая на отсутствие у меня одного «крылышка» и потерю опыта, я подумывал, не вступить ли мне в их ряды, хотя, чтобы орудовать большим буром, нужна немалая сила, а протез – это не мускулы. Проф сказал, чтобы я перестал валять дурака.

Тот фокус, который мы задумали, на Терре вообще не получился бы. Лазерный луч, несущий колоссальную энергию, прекрасно работает в вакууме – а там он эффективен, лишь пока достаточно сконцентрирован. Тяжелые буры, разрезающие горные породы в поисках «карманов» льда, должны были сыграть роль артиллерийских батарей, предназначенных для отражения атаки из космоса. И корабли, и ракеты обладают электронными нервными системами, а электронике очень не нравится, когда по ней лупят тугим лучом, заряженным бесчисленным числом джоулей. Если цель загерметизирована (как корабли с командами и большинство ракет), то нужно лишь прожечь в ней дыру и вызвать внезапную декомпрессию. Если негерметизирована, мощный лазерный луч все равно ее поразит: выжжет «глаза», заставит потерять управление, изуродует все, что связано с электроникой, а нынче поди найди деталь, с ней не связанную.

Водородная бомба с разрушенными цепями – это уже не бомба, а просто корыто с дейтеридом лития, которое способно лишь развалиться при падении. Слепой корабль – бесполезный обломок, а не боевая единица.

Но все это просто только на словах. На самом деле лазерные буры никогда не предназначались для поражения целей, удаленных на тысячу километров или хотя бы на километр, а переделать их для прицельного огня – работа не на один день. К тому же артиллеристу требовалось непреклонное мужество, чтобы до последних секунд не стрелять в цель, которая несется прямо на него со скоростью два километра в секунду.

Но ничего другого у нас не было, а потому мы организовали Первый и Второй волонтерские артиллерийские полки Свободной Луны. Два полка для того, чтобы Первый поглядывал на Второй сверху вниз, а Второй завидовал Первому. В Первый вошли люди постарше, Второй состоял из молодых и напористых ребят.

Мы назвали их волонтерами, но на самом деле нанимали людей за гонконгские доллары – и не случайно за лед на контролируемом внутреннем рынке по-прежнему платили обесцененными купонами Администрации.

А главное, мы начали запугивать всех войной.

Адам Селен по видео напомнил, что Администрация, безусловно, попытается восстановить свою тиранию и что для подготовки отпора у нас есть считаные дни. Газеты цитировали его выступление и печатали собственные статьи – недаром мы еще до переворота обращали особое внимание на вербовку журналистов. Лунарей призывали держать скафандры под рукой и проверять работу сигнализации, контролирующей атмосферное давление в домах. Во всех поселениях были созданы добровольные отряды гражданской самообороны.

Из-за частых лунотрясений кооперативы, ведавшие воздушным обеспечением, имели специальные бригады «конопатчиков», готовых немедленно выступить по тревоге: несмотря на эластичный силикон и стеклопластик, все поселения «протекали». В Дэвисовых туннелях парнишки помладше каждый день тщательно проверяли герметизацию. Теперь же мы создали сотни аварийных команд «конопатчиков», преимущественно из стиляг, которых усиленно тренировали на учебных тревогах, заставляли торчать в скафандрах с открытыми шлемами все время пребывания на дежурстве и так далее.

Ребята справлялись отлично. Но идиоты начинали потешаться над ними, называли их «оловянными солдатиками», «адамовыми яблочками» и другими прозвищами. Какая-то команда занималась учениями, отрабатывая строительство временного шлюза вокруг поврежденного старого, а один из этих кретинов стоял и прямо-таки надрывал животик, хохоча над своими же грубыми насмешками.

Бригада гражданской обороны продолжала спокойно работать, построила временный шлюз, проверила его в скафандрах с закрытыми шлемами и убедилась, что он герметичен. Ребята вышли, схватили шутника, внесли во временный шлюз, а оттуда в зону нулевого давления, где и бросили.

После этого насмешники держали свои впечатления при себе. Проф считал, что нам следует хотя бы слегка пожурить стиляг, чтобы не ликвидировали столь беспощадно. Но я возражал и настоял на своем: я не видел другого способа улучшить породу. Некоторые виды громкоболтовнизма должны в приличном обществе рассматриваться как тяжкое преступление.

Но самые сильные наши головные боли были связаны с самопомазанными государственными мужами.

Я вам говорил, что лунари аполитичны? И даже очень, когда дело доходит до практической деятельности. Но вряд ли был хоть один случай, когда двое лунарей, сойдясь за литром пива, не обменялись бы громогласными соображениями насчет того, как следует наводить порядок.

Я уже упоминал, что эти политологи-самоучки с самого начала пытались добраться до Адама Селена. Но проф нашел им занятие: каждого лично пригласили принять участие в «Специальном Конгрессе по проблемам организации Свободной Луны». Конгресс заседал в зале собраний Луна-Сити, а затем решил не расходиться, пока не завершит работу: неделю в Луна-Сити, другую в Новолене, третью в Гонконге, а потом снова по кругу. Все заседания передавались по видео. Проф председательствовал на первом, Адам Селен приветствовал собравшихся по видео, призвав их приложить все усилия для выполнения этой важнейшей работы («История смотрит на вас»).

Я присутствовал на нескольких заседаниях, затем изловил профа и потребовал ради Bog’а сказать, чего он, собственно, добивается?

– Я думал, вы враг любого правительства! Слышали вы этих кретинов после того, как сами выпустили их на свободу?

Он улыбнулся, продемонстрировав мне знаменитые ямочки:

– А что тебя волнует, Мануэль?

Меня волновало многое. В то время как я надрывался, стараясь раздобыть тяжелые буры и людей, способных орудовать ими как пушками, эти бездельники тратили целых полдня на обсуждение проблем иммиграции. Кто-то хотел ее полностью прекратить; кто-то жаждал обложить ее налогом, да еще таким высоким, чтобы обогатить государство (это притом, что девяносто девять из ста лунарей доставили в Булыжник насильно!); еще кто-то хотел сделать ее селективной по этническому признаку (интересно, к какой нации они отнесли бы меня?); кто-то желал ограничить ее женщинами, чтобы добиться их соотношения с мужчинами пятьдесят на пятьдесят. Это вызвало скандинавский клич: «Йa, приятель! Вели им, чтоб слали сюда бабенок! Тысячи тысяч бабенок! И на них на всех женюсь!»

Это было единственное более или менее разумное предложение за весь день.

В другой раз они обсуждали время. Конечно, время по Гринвичу не имеет отношения к лунному. А на кой нам лунное время, если мы все равно живем в глубинах? Покажите мне лунаря, который бы две земные недели дрыхнул, а потом две недели подряд вкалывал! Лунные сутки не для нашего обмена веществ. Между тем предлагалось сделать лунный месяц (то есть фактически лунные сутки) равным двадцати восьми дням (вместо 29 дней 12 часов 44 минут и 2,78 секунды), а для этого увеличить продолжительность дня – и соответственно часа, минуты и секунды – так, чтобы половина лунного месяца составляла ровно две недели.

Конечно, лунные сутки в некоторых случаях необходимы. Они диктуют нам, когда и зачем выходить на поверхность и как долго там оставаться. Но помимо того, что такая реформа выбила бы нас из упряжки с нашим единственным соседом, подумали ли эти болтливые черепушки, что произойдет с каждой мало-мальски важной константой в физике и в технике? Как у электронщика, у меня чуть судороги не начались! Выбросить все книги, все таблицы, все инструменты и начать заново? Я знаю, что моим предкам пришлось переключиться с английских мер на метрическую систему, но они это сделали, чтобы упростить себе жизнь: четырнадцать дюймов в футе, сколько-то там футов в миле, унции и фунты! Bog мой!

Там в переменах был смысл, но зачем же лезть из кожи вон, чтобы все перепутать?

Кто-то настаивал, что нужно создать комитет и определить, что такое лунарский язык, а затем обложить налогом тех, кто говорит на «землянском» английском или других языках. О, мой народ!

В «Лунатике» я вычитал предложения по налоговой политике: там предлагалось целых четыре «единых» налога: кубический, коим наказывался человек, удлинивший свой туннель; подушный (одинаковый для всех); подоходный (хотел бы я посмотреть на того, кто вычислит доход семьи Дэвис или извлечет информацию из Ма!) и воздушный – не просто плата за воздух, как раньше, а именно налог. Я никак не думал, что Свободной Луне понадобятся налоги. До сих пор их не было и мы как-то обходились. Просто платили за то, что нам нужно. Дарзанебы! А как же иначе?

На другом заседании какой-то напыщенный болван предложил, чтобы дурной запах изо рта или запах пота считался преступным деянием, наказуемым ликвидацией. Может, я и согласился бы с ним, поскольку не раз оказывался в капсуле, набитой такими вонючками. Но это бывает редко и, кроме того, контролируется естественным путем: хронические больные или бедолаги, не способные излечиться, вряд ли смогут размножаться, ибо женщины в этом отношении весьма разборчивы.

Одна женщина (большинство в Конгрессе составляли мужчины, но женщины отнюдь не уступали им в глупости) предъявила длинный список необходимых, по ее мнению, постоянно действующих законов. Все они касались частной жизни. Никаких групповых браков. Никаких разводов. Никаких напитков крепче четырехградусного пива. Церковные службы только по субботам, и в этот день прекратить все работы. (В том числе подачу воздуха и контроль температуры и давления, леди? А как насчет телефонов и метро?) Длинный список запрещенных лекарств и более короткий тех, что может выписать лишь «лицензированный врач». (Что такое «лицензированный врач»? Лекарь, к которому я хожу, имеет вывеску «практикующий врач» и занимается на стороне букмекерством, почему, собственно, я к нему и хожу. Слушайте, леди, да разве в Луне есть медицинские училища?) Она хотела запретить даже азартные игры! Да если лунарь не сможет бросить кости в порядочной компании, он пойдет в любой притон, даже если кости там с брачком.

Меня поразил не столько список вещей, которые ненавидела эта баба (что с нее возьмешь – она же явно безумнее киборга), сколько тот факт, что кто-то ее поддержал. Должно быть, в человеческом сердце глубоко сидит страстное желание не дать другим жить, как им хочется. Правила, законы – но всегда для других людей. Какую-то дремучую часть нашей души, существовавшую до того, как мы слезли в дерева, нам так и не удалось сбросить с себя, когда мы распрямились.

Ибо ни один из этих людей не сказал: «Пожалуйста, примите такой-то закон, чтобы я не мог продолжать делать того, что, как мне известно, я не должен делать». Нет, tovarishchee, речь всегда шла о чем-то, что ему не нравится у соседей. Запретить им «для их собственного блага», а вовсе не потому, что оратору лично нанесен какой-то ущерб.

На этих заседаниях я почти пожалел, что мы избавились от Прыща Морта. Сидел он в своей резиденции со своими бабами и не пытался указывать нам, как мы должны устраивать свои личные дела.

А проф, тот вовсе не казался возмущенным. Он только улыбался.

– Мануэль, неужели ты действительно думаешь, что эта толпа дефективных недоумков может принять хоть один закон?

– Но вы же сами им велели! И очень настойчиво!

– Мой дорогой Мануэль, я просто согнал всех известных мне кретинов в одно место. Я же всех их знаю; я годами выслушивал их рассуждения. И тщательно рассортировал их по разным комиссиям. У каждого из них своя навязчивая идея, и они обязательно перегрызутся. Председатель, которого я им навязал, позволив избрать этого недотепу, не способен даже узелок на веревке развязать. Он полагает, что каждый вопрос нуждается в «дальнейшем изучении». Мне практически не о чем теперь беспокоиться; едва ли шестеро из присутствующих смогут найти общий язык по какому-нибудь вопросу; трем это удастся легче, а вообще-то, для дела, с которым справится один, больше одного и не нужно. Вот почему все парламенты в истории совершали нечто существенное лишь тогда, когда сильные вожаки подчиняли себе остальных. Не бойся, сынок, этот Специальный Конгресс не сделает ничего… а если – исключительно от переутомления – они примут какой-нибудь закон, он будет так перегружен противоречиями, что его придется просто выбросить. Зато они пока не путаются под ногами. Больше того, они нам еще пригодятся, только попозже.

– Мне показалось, вы говорили, что они ни на что не способны?

– А они ничего и не будут делать. Один человек, которого нет среди живых, напишет текст, и поздно ночью, устав от пререканий, они примут написанное под приветственные клики.

– А кто этот покойник? Вы имеете в виду Майка?

– Нет, нет! Майк куда более живой, чем все эти нытики. Это Томас Джефферсон – первый разумный анархист, мой мальчик, тот самый, который чуть было не протащил свою нереализованную систему с помощью самой прекрасной риторики, когда-либо доверенной бумаге. Но тогда его схватили за руку… чего я надеюсь избежать. Мне все равно не превзойти его формулировок. Я просто их немножко приспособлю к условиям Луны и двадцать первого столетия.

– Слыхал о нем. Он освободил рабов, нет?

– Можно сказать, он пытался, но у него не получилось. Впрочем, не важно. Как продвигаются дела с обороной? Не думаю, что мы сможем продолжать эту игру в прятки после прибытия рейсового корабля с Терры.

– К тому времени мы еще не будем готовы.

– Майк говорит, что надо.

Мы, конечно, не успели, но и корабль тоже не пришел.

Эти ученые обвели вокруг пальца меня и тех лунарей, которым я поручил за ними следить. В фокусе самого крупного нашего рефлектора они поместили передающее устройство, сказав лаборантам, что оно имеет астрономическое назначение – дескать, совершенно новая деталь радиотелескопа. И впрямь новая, это уж точно. Приборчик был ультракоротковолновый; они воткнули в рефлектор волновод, и телескоп аккуратненько стал передавать направленное излучение. Очень похоже на старинные радары. Рассеянное излучение задерживалось металлической решеткой и фольгой теплоизолирующего экрана. Поэтому «уши», которые я «насторожил» вокруг, ничего не слышали.

Они таки передали сообщение, подробно изложив свою версию. Об этом мы узнали, получив запрос Администрации с требованием опровергнуть грубый розыгрыш, найти шутника и прекратить безобразие.

Вместо этого мы выдали им Декларацию независимости:

«В собрании Конгресса, четвертого июля две тысячи семьдесят шестого года…»

Это было прекрасно.