Глава 4
Я практически всегда был недоволен тем, что делал. Все время мне хотелось сделать лучше. Поэтому это не требовательность к себе, наоборот, это где-то досада, что я не могу прыгнуть выше головы. Мне бы хотелось петь, как Марио Ланца, а у меня не получилось. Это всегда не давало мне возможности высокомерно относиться к другим, критиковать кого-то, что поет не так, поет плохо. Он поет так, как дал ему Бог, больше он сделать ничего не сможет.
Неудачи не сломили решимость Муслима Магомаева стать певцом. А возможно, они даже и помогли ему избежать звездной болезни, погубившей много хороших артистов. Успех достался ему не так легко, как он поначалу рассчитывал, что поубавило ему самоуверенности и заставило тщательнее учиться, работать над своим голосом и совершенствоваться.
Вскоре после возвращения Муслима в Баку на него обратил внимание профессор Бакинской консерватории Владимир Аншелевич. Вот он в отличие от московских знаменитостей сразу оценил талант юного певца и начал с ним заниматься, причем бесплатно, только из любви к искусству: он считал, что такой голос – слишком большая ценность и его надо обязательно развивать.
Аншелевич учил таким техническим премудростям работы с голосом, которые не могли дать обычные педагоги по вокалу. К тому же он первый заметил серьезный недостаток, которым Магомаев грешил и тогда, и позже (но уже сознательно) – любовь к напористому звучанию. Он пел так, словно хотел всех сбить с ног своим пением, считая, что чем громче, тем эффектнее получается. Это было следствием подражания его любимым итальянским исполнителям, пластинки которых он обожал слушать – именно для них было характерно такое напористое агрессивное пение. Но Аншелевич убедил Муслима, что певец должен быть прежде всего музыкантом, и голос – это тоже инструмент, который должен звучать чисто, как виолончель.
Эти уроки не прошли даром – Магомаев научился-таки справляться со своим голосом, настраивать его как музыкальный инструмент и выводить сложнейшие рулады, которые мало кому удаются. Сам он вспоминал, что если бы не занятия с Аншелевичем, вряд ли он впоследствии сумел бы так мастерски исполнять партию Фигаро в «Севильском цирюльнике» и песни на музыку XVI–XVIII веков, ведь они писались для певцов, которых учили совсем не так, как учат в наше время. Большинство современных баритонов поют их… может быть, и хорошо, но неправильно. А Магомаев благодаря Аншелевичу знал, как надо настраивать голос для исполнения старинных песен. И это было, кстати, нелегко – приходилось долго тренироваться, а стоило хоть на несколько дней прекратить занятия, и надо было все начинать сначала.
Вскоре стало ясно – делом всей жизни Муслима будет пение. А поскольку в школе вокала не было, зато было много других дисциплин, в которых будущий певец особо не нуждался, а потому их особо и не учил, и он сам, и его учителя поняли – надо переводиться из школы в музыкальное училище. Конечно, семья была не в восторге, все же школа давала более основательные знания по разным предметам. Но Муслим их успокоил, клятвенно пообещав после училища получить высшее образование, что впоследствии и исполнил, экстерном закончив консерваторию.
Но это было уже потом, а пока в училище случилось неожиданное – ему достался преподаватель по вокалу, который чуть не угробил его знаменитый голос! Причем, конечно, не со зла, он учил так, как считал нужным, но для Магомаева та манера, в которой его заставляли петь, совершенно не годилась – голос потерял чистоту, начал дребезжать. А спорить с преподавателем он не решался. Тогда он снова стал заниматься у Светланы Аркадьевны, правда теперь уже тайком, и через несколько месяцев сумел вернуть своему голосу чистоту звучания.
Впрочем, если не считать эту ложку дегтя, в остальном в училище все было хорошо, и учеба там дала Муслиму очень многое. Там хватало талантливых преподавателей, искренне любивших свое дело, и он быстро нашел с ними общий язык. Он учился, радовался жизни, радовался любимому делу и стремительно взрослел… по крайней мере, самому казалось именно так…
В оперном классе мы подготовили отрывок из «Мазепы» Чайковского, первый акт. Это был мой первый оперный спектакль. Затем был студенческий спектакль «Севильский цирюльник»… Жизнь в училище кипела, друзей и музыки было много. Поощрялась концертная практика. Мы много выступали, в том числе и в филармонии. Хорошо помню тот свой романтический настрой – ведь я занимался любимым делом. Педагоги училища не ограничивали свободу своих студентов, поэтому мне и нравилось здесь учиться. В музыкальной школе такого не было: там мы были ученики, которых держали в строгости, а здесь я чувствовал себя взрослым, самостоятельным…
В какой-то степени это резкое ощущение взросления сыграло с Муслимом Магомаевым злую шутку. Дело в том, что именно тогда он впервые серьезно влюбился. Произойди это немного пораньше, возможно, и прошло бы легче, в конце концов это нормально для его возраста – летать на крыльях любви, встречаться с девушкой, писать ей стихи, водить в кино. Но Муслим же чувствовал себя взрослым, а взрослые люди не гуляют, держась за ручку, а женятся. И именно это он и был настроен сделать.
Любопытно, что бабушка и дядя почувствовали его намерения даже раньше, чем он сделал Офелии – такое грустное и романтическое имя носила его возлюбленная – официальное предложение руки и сердца. Видимо, они очень хорошо его знали. Дядя, правда, не стал ничего делать, он считал, что такие вопросы мужчина должен решать сам. А вот бабушка действовала более решительно, тем более что ей было не впервой вмешиваться в судьбу любимого внука – когда-то она отвоевала его у матери, и юная Офелия не казалась ей такой уж сильной соперницей.
Действовала она просто и без изысков – тайком забрала паспорт Муслима и спрятала его у соседки, чтобы он не мог жениться, никого не ставя в известность. Но ей не повезло, а может, просто не было времени придумать более безопасное место. В любом случае общительная соседка быстро разболтала, что необходимый документ находится у нее. Разозленный таким вмешательством Муслим не стал долго тянуть, забрал паспорт и тут же расписался с Офелией, а родственников просто поставил перед фактом.
Бабушка, конечно, рыдала. Джамал обошелся без скандалов и угроз, а лишь спокойно и веско напомнил племяннику, что такое решение означает, что детство закончилось, теперь он взрослый семейный человек и должен сам заботиться о себе и своей жене. «Будешь плакаться – не поймем», – сказал он.
Муслим с Офелией ушел жить к ее родителям, где лодка их романтики серьезно столкнулась с бытом и чуть не разбилась. Джамал был прав – любовь любовью, а семью надо чем-то кормить. Так считала и мама Офелии, не желавшая терпеть зятя-иждивенца. Впрочем, он и сам не собирался жить у них на содержании и начал спешно искать работу, что при его голосе оказалось не так уж сложно.
Приняли меня в Ансамбль песни и пляски Бакинского округа ПВО. Коллектив был настолько хороший, я бы сказал, не хуже знаменитого Александровского, что и спустя столько лет хочется пропеть ему оду. Украшение ансамбля – конечно, его солисты. С Иваном Сазоновым мы были конкуренты – соревновались, кто больше аплодисментов сорвет. Сазонов был чисто русский тенор, и пел он в манере Лемешева, Козловского. Работал в ансамбле и некто Александр Жбанов, прекрасный тенор. Он наслушался итальянцев и пел как итальянец. Но его редкие природные данные были обратно пропорциональны его умственным способностям. Мягко говоря, он был тупицей: простую арию учил месяца два-три. За время работы в ансамбле у этого самородка накопилось в репертуаре всего четыре вещи – ария Калафа и три песни. Одна из них была, кажется, «Вдоль да по речке…». Вспоминаю этого певца, иронизирую по его поводу, а во мне и сейчас звучит его божественный голос.
В ансамбле у меня появился замечательный друг Володя Васильев, с которым мы дружны до сих пор. Редкий меломан – музыку слушал с утра до вечера, обожал итальянскую оперу. Некоторое время Володя поработал в филармонии, после ансамбля ПВО пел в разных хоровых коллективах. Однажды даже подался в Бакинский театр оперетты и показал себя очень хорошим артистом.
Ансамбль успешно гастролировал по разным городам, дома Муслим бывал редко и… очень этому радовался – настолько ему опротивела теща и ее придирки, что он даже и с молодой женой не слишком стремился видеться. Увы, но похоже, его скоропалительный брак уже тогда трещал по швам. А вот в ансамбле ему очень нравилось – кроме того, что он нашел там новых друзей, там еще и хорошо платили. Но увы, и эта идиллия вдруг начала разваливаться. Словно проклятие какое-то наложили, и за первую любовь пришлось расплачиваться долгой полосой неудач…
Дело в том, что Муслиму тогда исполнилось восемнадцать лет, а это, как известно, – призывной возраст, когда юноша должен бросить все и отправиться отдавать долг Родине. Причем в то время этот долг надо было отдавать не год, как сейчас, а целых три.
Вообще-то ситуация была довольно спорная, ведь Муслим уже вроде как служил – он же пел в военном ансамбле. Но ему за это платили, а если бы его призвали в армию на общих основаниях, он бы пел у них бесплатно, да еще и не имея возможности уйти в другой ансамбль, что, конечно очень прельщало военкома.
Открыто противостоять военному руководству было нельзя, поэтому пришлось идти на медкомиссию. А вот там было уже другое дело, там можно было и побороться, используя совершенно не учтенный военкомом личный фактор. Ведь тот не принял во внимание, что Муслима к тому времени уже хорошо знали в Баку, а уж тем более в военных и околовоенных кругах – он же был звездой ансамбля ПВО. И среди врачей медкомиссии тоже нашлись его поклонники, которые поддерживали его в том, чтобы вместо армии идти в консерваторию и учиться дальше. Сам Магомаев потом вспоминал, что его даже немного напугали их азартные попытки найти в его здоровье серьезный изъян. Дело кончилось тем, что он сам подсказал им, где искать – в детстве он перенес тяжелое осложнение после кори, и левое ухо у него оглохло. Он даже спал из-за этого всегда на правом боку – ложился на правое ухо, и кругом наступала полная тишина.
Обрадованные члены медицинской комиссии сразу же направили его к известному отоларингологу профессору Шихлинскому, который осмотрел его и согласился, что это вполне весомый повод, чтобы не служить в армии.
– Что посоветуете делать, профессор?
– А ничего не делать. – Он подмигнул мне лукаво. – Ведь ты команду не слышишь. Как ты будешь служить с одним ухом? Тебе скажут «направо», а ты будешь поворачиваться налево. Тебе – «шагом марш», а ты на месте стоишь. Так в армии не положено.
Говорил он с очаровательным акцентом. Написал заключение: «Слышимость неполная. Не годен».
Вместе с моими знакомыми врачами повезли мы эту профессорскую справку в военкомовский кабинет. Мамедов накинулся на них так, как будто они за эти три дня мне нарочно ухо повредили:
– Чего-то я не понимаю… Певец – и не слышит?
Я ответил:
– Оркестр громко играет – это я слышу. А команду могу и не расслышать.
В моем военном билете написано: «Невоеннообязанный в мирное время. Годен к нестроевой службе в военное время».
Вскоре Магомаеву поступило новое предложение – поехать в Чечню и поработать в Грозненской филармонии. В Баку тогда как раз приехали чеченские журналисты, собиравшие материалы о его знаменитом деде, музей которого собирались открыть в Грозном. Естественно, они захотели познакомиться с его потомками, которых считали своими земляками – чеченцами. Вообще, благодаря такой мультинациональности семьи Магомаевых, Муслима своим считали и азербайджанцы, и русские, и чеченцы, и даже татары.
Журналисты уговорили его поехать в Чечню. К тому же тут как раз Джамала перевели в Москву, и свою большую квартиру он, будучи честным человеком и идейным коммунистом, вернул государству. Поэтому в Баку Муслима в тот момент ничего особо не задерживало, и он, прихватив жену, отправился в Грозный.
Поначалу казалось, что это было верное решение – на его первый же концерт пришел полный зал, слушатели тоже считали его своим земляком, поэтому были настроены доброжелательно. Его прекрасный голос помог закрепить успех, концерты начали следовать один за другим, но… Грозный все же не настолько огромный город, чтобы это продолжалось долго. Через какое-то время филармоническая публика стала немного уставать, ведь даже самого лучшего в мире певца нельзя слушать бесконечно. Тогда Магомаев начал петь на летних концертных площадках, а потом и выезжать в ближайшие аулы.
Они с ансамблем, света белого не видя, мотались по всей Чечне, кормили клопов в продуваемых всеми ветрами облезлых гостиницах, простужались, уставали как собаки… Кстати, именно тогда он впервые попробовал спиртное – удивительно, но, дожив до девятнадцати лет, он ни разу даже рюмки не выпил. А тут его приятель-конферансье «научил» в каком-то кафе сразу тремя стаканами водки. Хорошо, что до гостиницы было недалеко идти, а то будущий любимец всего Союза мог бы запросто попасть в местный вытрезвитель.
Десятки сцен и импровизированных площадок, сотни концертов – казалось бы при таком «чесе» у Магомаева денег должны были куры не клевать. Но не тут-то было. Директор Грозненской филармонии очень ловко умел эксплуатировать артистов на все сто процентов, платя им при этом сущие копейки. Нормальных денег Муслим так и не увидел, обещанную квартиру ему не дали, беременная Офелия скоро не выдержала такой жизни и вернулась к родителям в Баку, а в довершение всего у него из-за постоянных сквозняков и безумной нагрузки пропал голос.
К счастью, в Грозном ему нашли хорошего врача, который начал делать ему иглоукалывания, и через две недели голос вернулся. А сам Магомаев к тому времени окончательно разочаровался в прежних планах и уехал обратно в Баку.
Их брак с Офелией тогда уже почти развалился, Муслим даже вернулся не в ее дом, а поселился у своего дальнего родственника Рамазана Халилова, бывшего директора Бакинского оперного театра. Но поскольку Офелия ждала ребенка, они все же не развелись, а попытались вновь наладить отношения. Увы, ненадолго – вскоре после рождения дочери Марины они окончательно расстались.
