Сдвиг по фазе

– Смотри! Твоя задача бежать по поляне и ловить сачком вот эти штучки. Нужно поймать как можно больше! – важно косясь на старика и размеренно махая рукой в воздухе, инструктировал Арон Зигмунда. Тот, прижавшись на диване к мальчишке, внимательно вникал во все его наставления и с большим интересом разглядывал диковинку, лежавшую на его коленях и называемую странным словом «айпад».

– А как же я их поймаю, если они летают? – пытаясь понять секрет игры, спросил Зигмунд.

– Это очень просто! Пальцем легко ведешь вверх по экрану, и ты подпрыгиваешь, – продемонстрировал Арон. – Самое главное, когда бежишь, не попадаться тем, что побольше. Они бьют молнией и уничтожают твой жизненный запас. Три попадания молнией, и жизнь сгорает, – предупредил он, передавая айпад старику.

– Очень интересно… – с горящими глазами взял тот устройство и нажал на старт игры.

– Всем привет! – появился в гостиной комнате Дэвид. – Я вижу, мои ребята пристрастили вас к детским играм, – довольно улыбнулся он Зигмунду, увлеченно тыкающему в планшет в компании занятых своими делами детей.

– Что за игра? Твой любимый Спанч Боб? – спросил он на ходу Арона с ноткой отцовской гордости.

– Нет, – тихо буркнул тот, не поднимая головы и не отрывая глаз от своего гаджета.

– Нет? – удивился Дэвид. Ему показалось, что сын как-то странно смутился и даже слегка покраснел.

– А что такое Спанч Боб? – отвлекся от игры Зигмунд.

– Такой мультяшный герой… Он как бы тоже бегает по поляне и ловит медуз… – смущенно разъяснил Арон.

– Ааа! – сообразил Зигмунд. – Нет! Это игра называется «Фрейд», – ответил он за Арона и на всякий случай уточнил у последнего. – Я же правильно понял?

– Да… – кивнул тот и предупредительно показал пальцем на айпад Зигмунда: – Сейчас она тебя молнией ударит!

– Ой! Это уже второй раз! Срочно бежать! – сосредоточенно пробубнил себе под нос старик и вернулся к игре.

– Я что-то не понимаю… Во что вы играете? – заволновался Дэвид и, не получив ответа, настороженно нагнулся к Зигмунду.

– Зигмунд, вы что, с ума сошли?! – воскрикнул он, увидев на экране планшета вместо ожидаемой забавной детской игры какой-то разврат. Под пальцем Зигмунда бежал некий старикашка, действительно похожий на Фрейда; с сачком в виде фаллоса в руке он гонялся по поляне за женскими половыми губами, по бокам которых торчали ангельские крылышки и которые нежно порхали над его головой. Поймав сачком очередную жертву, анимационный старикашка хищно скалился и в экстазе кувыркался в воздухе через голову. Управлявший им живой прототип при этом тоже имел крайне довольный вид.

– На вас дурно сказывается визит в секс-шоп, Зигмунд! – отчитал его Дэвид и строго обратился к сыну: – Арон, где ты взял эту гадость?

– Среди приложений скачал… – пристыженно признался тот.

– Почему же гадость?.. Весьма забавная и не лишенная смысла игрушка… – возразил Зигмунд, азартно водя пальцем по экрану.

– Сейчас она меня убьет!.. – засуетился он при виде одной из тех, что «побольше». Та нависла над «ним» и ударила «его» в голову разрядом молнии, на чем «старикашка» и кончился.

– Папа, а ты знал, что есть пять фаз психосексуального развития? – радостно подала голос Ребекка из своего угла дивана.

– Пять чего?! – остолбенел Дэвид.

– Пять фаз: оральная… анальная… фаллическая… латентная и генитальная, – без запинки, загибая пальцы, перечислила она.

– Пять фаз… – растерянно повторил он, но, словно очнувшись, подозрительно спросил: – А ты во что играешь?

– В парикмахерскую, – обиженно надулась дочь на отца, который, как всегда, без должного внимания отнесся к ее словам.

– Хорошо… Хорошо… – пробормотал Дэвид. – Натан? – призвал к ответу он младшего сына.

– В гонки, – отчитался тот, даже не соизволив оторваться от своего планшета.

– Ладно… Ладно… – немного успокоился Дэвид.

– Все люди, начиная с самого рождения, проходят через пять фаз психосексуального развития, – с важным видом Ребекка решила снова попытаться просветить отца. – Они помогают формировать характер человека. Например, у Натана сейчас фаллическая фаза развития. Это третья стадия детской сексуальности, когда ребенок начинает рассматривать и трогать свою писю.

– Ничего я себе не трогаю! – возмущенно запротестовал Натан, погруженный в свои машинки. Проигнорировав вопль младшего брата, Ребекка спокойно продолжила.

– У меня с Ароном сейчас латентная фаза. В общем, ничего особого, но у Арона скоро начнется генитальная фаза. Это когда у подростка формируются зрелые сексуальные отношения, и он начинает искать свое место в обществе, выбирать полового партнера и освобождается от привязанности к родителям, а также от их авторитета.

Арон состроил равнодушно-унылую физиономию, тогда как его родитель от удивления открыл рот.

– Вообще, каждая фаза связана со своей эрогенной зоной на теле, в которой концентрируется энергия… – Ребекка неуверенно нахмурилась. – Ли… либи… либидо! – наконец вспомнила она. – Эта энергия связана с ощущением удовольствия в период определенного возраста ребенка. Со дня рождения эта энергия ли… бидо концентрируется вокруг рта, который является первым источником детского сексуального удовлетворения. Поэтому эта фаза так и называется – оральная. У некоторых взрослых людей, если что-то развивается неправильно или что-то отклоняется, может произойти фиксация, ну это значит застревание, на этой оральной фазе, потому что у них сохраняется бессознательная память о психических травмах во время оральной фазы или целиком о всей фазе.

Ребекка торжествующе посмотрела на отца. Тот молча таращился на нее с шокированным выражением лица и все так же открытым ртом, который он срочно прикрыл, чтобы не навести на себя ложные подозрения.

– Где ты это все вычитала? – наконец-то решился спросить он.

– Зигмунд рассказал! – ответила она, счастливая от того, что ей наконец-то удалось полностью завладеть вниманием отца и заставить его выслушать.

– Зигмунд! – сквозь зубы прошипел Дэвид, наклонившись к старику. – Они же еще дети!

– Она большая умница. Очень верно изложила основную суть, – похвалил тот смышленую девочку.

– Так… – поперхнулся Дэвид. – Марш на кухню! Мама приготовила завтрак! – приказал он своим отпрыскам и с натянутой улыбкой деликатно обратился к старику: – Зигмунд, вы не окажите мне услугу пройтись со мной?

– С большим удовольствием! – отозвался тот, откладывая планшет в сторону.

– Прошу присаживайтесь! – поднявшись на второй этаж к себе в кабинет, указал Дэвид на кресло. То, что он предложил присесть на кресло напротив себя, а не расположится на кушетке, дало Зигмунду понять, что Дэвид настроился на серьезный разговор, а не на роль пассивного слушателя. И он не ошибся.

– Зигмунд… Я много думал прошлой ночью… – аккуратно подбирая слова, начал Дэвид. – Дело в том, что с того момента, как мы встретились… Ну, конечно, не самого первого момента, чуть позже… – неловко поправился Дэвид. – Меня стал мучать один вопрос… Почему именно сейчас?.. Почему именно в это, нынешнее время, вы… вернулись сюда?.. Я не в коей мере не хочу показаться грубым. Поймите меня верно… Но в вашем появлении должен быть какой-то смысл… И я пытаюсь найти разгадку на этот вопрос… Какая особая связь… Какое нерешенное дело привело вас в наше время…

Дэвид растерянно посмотрел на Зигмунда.

– И вы нашли эту разгадку? – спросил тот с надеждой и с таким блеском в глазах, словно знающий верный ответ учитель, который ждет его и от своего ученика.

– Еще нет… – опустил взгляд Дэвид.

Зигмунд понимающе кивнул и подпер ладонью подбородок, неторопливо теребя кончиками пальцев бородку на щеке.

– Понимаете… – продолжил Дэвид. – Наше время весьма своеобразное… В нем практически не осталось запретных тем, которые нельзя было бы вынести на публичное суждение или обозрение. Многие табу пали. То, о чем в ваше время стеснялись говорить вслух, сегодня пестрит со всех таблоидов и телевидения, и даже преподносится, как признак успешной и гламурной жизни. Мы стали не просто сексуально свободными, мы стали сексуально распущенными… У нас для этого теперь есть весь необходимый арсенал… Впрочем, кое-что вы и сами вчера видели…

Дэвид удрученно взглянул на Зигмунда. Тот согласно вздохнул.

– Нынешние человеческие страхи заключаются не в том, чтобы скрыть свои пороки и комплексы, а в том, что кому-то удается более соблазнительно выставить свою порочность на показ… Джинн, который томился в нас веками, был выпущен наружу и овладел нашим рассудком. Он диктует нам жизненные приоритеты и ценности. Говоря об этом, я нисколько не хочу показаться ханжой, напротив, сексуальность меня очень привлекает, но неограниченная все-доступность и вседозволенность иногда приводит в недоумение…

– Вы полагаете, что в этом есть моя вина? – обеспокоенно прервал Зигмунд Дэвида.

– Нет, нет! Что вы! – замахал руками тот. – Я вовсе не имел в виду, что вы сподвигли человечество к освобождению своих сексуальных фантазий. Рано или поздно, с той или иной помощью это все равно бы случилось.

– Правда? – ревниво спросил Зигмунд, не желая мириться с возможностью того, что лавры первопроходца в сексуальные пещеры человеческого подсознания могли бы достаться кому-то другому.

– То есть благодаря вам сексуальная революция стала неминуемой! – быстро исправился Дэвид, почувствовав обиженность старика. Поправка оказалось успешной. Уголки рта Зигмунда довольно поползли вверх.

– Другое дело, что до сих пор непонятно…, кто выиграл от этой революции…

Дэвид почувствовал себя неуверенно, высказав все это Зигмунду, а главное, озвучив свои сомнения. Зигмунд напряженно свел брови, анализируя сказанное.

– В любом случае, мне не кажется, что вы здесь, чтобы оценить результат своих трудов… или посмотреть на их последствия в условиях сегодняшней реальности… – вернулся к основной мысли Дэвид.

– Пожалуй нет… – согласился Зигмунд. – Тем более что и тогда мои труды были восприняты неоднозначно… Но сегодня, судя по тому, что я успел увидеть, и тому, что вы сейчас сказали, мои научные размышления и находки являются детской невинностью.

– Ну некоторые, скажем так, до сих пор считают вас извращенцем и прародителем зла! – усмехнулся Дэвид, не желая обидеть старика, но стремясь подчеркнуть актуальность его трудов.

– Действительно? – был польщен Зигмунд.

– Лично я считаю, что такое мнение связано с профессиональной некомпетентностью или собственной ущербностью! – поспешил отделиться от глупцов Дэвид.

Зигмунд доверчиво улыбнулся.

– Возможно, я окажусь не прав…, но у меня сложилось ощущение, что есть одна главная причина, почему вы здесь… – Дэвид выжидательно замолк. Зигмунд напрягся и даже слегка приподнялся в кресле.

– Возможно, вас держат какие-то воспоминания о близких или важных вам людях… или же связь с теми, о судьбе которых вы бы хотели узнать… – предположил Дэвид, внутренне удивившись своей формулировке.

– Это интересная мысль… – произнес Зигмунд.

– Взять хотя бы то вчерашнее письмо, – вдохновленный реакцией старика, Дэвид решил развить тему дальше. – Глядя на то, как вы его читали, я понял, что оно было для вас настолько важным, словно вы ждали его всю свою жизнь… Ну вы понимаете, о чем я? – осознав двусмысленность фразы «всю свою жизнь», осекся Дэвид. – И вы знаете? Я вчера порылся в Интернете… В виртуальной поисковой системе, – объяснил он. – И нашел страничку Дженнифер Беннетт! Она действительно дизайнер мебели, живет и работает в Нью-Йорке! Мне даже пришла в голову идея, что может быть вы… захотели бы ее навестить… Ведь она же является правнучкой… вашей той… пациентки… женщины… – замямлил он под конец, тревожно глядя на Зигмунда. Тот с минуту помолчал, будто обдумывая предложение, и с благодарностью посмотрел на Дэвида.

– Я не думаю, что в этом есть необходимость, – тихо ответил он.

– Нет? – разочарованно удивился Дэвид.

Зигмунд пессимистично покачал головой:

– Ее же самой там нет.

– Да… Вы правы… – погаснул Дэвид, не зная, что можно противопоставить столь очевидному факту.

– Но мне кажется, что ход ваших мыслей абсолютно верен! – попытался поддержать его Зигмунд. – Письмо было очень важно для меня! И только ради него одного уже стоило сюда вернуться! Осталось разобраться с остальным! К тому же у меня такая замечательная компания! – выразительно посмотрел он на Дэвида.

– Ну и славно! – обрадовался тот, решив пока больше не затрагивать эту тему – Надеюсь, компания вас не очень утомляет.

– О нет! Нисколько! Это я надеюсь, что еще не очень надоел компании своим присутствием! – вежливо подметил Зигмунд.

Дэвид замахал обеими руками, как бы уверяя, что никаких неудобств старик его семье не причиняет.

– Мы все рады вашему присутствию! – заверил он и иронично добавил: – А дети, глядишь, научатся чему-нибудь новому и полезному.

– Они у вас все схватывают на лету! – оценил шутку Зигмунд.

– Да… – задумался Дэвид, вспоминая недавнюю лекцию дочери. – Интересно… как вам удалось открыть пять фаз психосексуального развития у детей? Ведь это достаточно… тонкая область…

– О! Это долгая история! Могу вам ее поведать, если вы располагаете некоторым временем, – заинтриговал Зигмунд.

– Да, конечно! – с готовностью воскликнул Дэвид, развалившись в кресле.

– Будучи еще молодым врачом, я как-то устроился в Венской больнице в отделение нервных болезней, чтобы как можно многостороннее и лучше подготовиться к будущей частной практике, – начал свое повествование Зигмунд. – Во главе этого отделения был доктор Шольц, имевший репутацию безгранично жадного крохобора и крайне зашоренного специалиста. Он экономил практически на всем, на чем только можно было: на лекарствах, питании, освещении и даже на уборке палат. По его указанию больным назначались исключительно дешевые лекарства. Кормили же их так скудно, что голод истощал их скорее, чем сама болезнь. В палатах стояла такая грязь, что во время редкого, профилактического подметания полов пыль поднималась столбом. Врачам же с наступлением сумерек приходилось совершать обходы и проводить неотложные операции при свете уличных фонарей. Шольца нисколько не волновал лечебный процесс. От сложных и безнадежных пациентов он предпочитал как можно быстрее избавляться, поэтому у его врачей были всегда развязаны руки для проведения всякого рода экспериментов. Нужно признаться, что все увиденное задело меня до глубины души, хотя уходить из больницы я не стал. Даже при том, что мои ожидания от работы в отделении не оправдались, у меня все же появилась возможность изучать органические нервные заболевания. Ко всему прочему Шольц оказался по-старчески ленивым и дряхлым, поэтому он не вмешивался в мою работу, что дало мне полную свободу действий и позволило совместить врачебную деятельность с научной работой, и даже выкраивать время на лабораторные исследования. Вскоре, после начала практики в отделении, мне предстояло замещать его в течение двух месяцев, пока он находился в отпуске, но незадолго до этого произошла моя встреча с одним пациентом. Его звали Вильгельм. Мы познакомились банально. Был рутинный утренний обход. Шольц показывал мне и еще двум молодым коллегам пациентов отделения. Вильгельм был последним из тех, кого мы осматривали. Его держали в отдельной палате. Он был ничем не примечательный, пожилой мужчина. Можно даже сказать простолюдин, страдающий очень странным расстройством, по поводу которого собиралось несколько врачебных консилиумов, ни разу не пришедших к единому мнению. Одни считали, что Вильгельм страдал старческим слабоумием, другие видели в его клинической картине явные поведенческие отклонения, схожие с примитивными повадками животных. Когда же Вильгельма увидел я, то с первого взгляда понял, что передо мной весьма неординарный пациент.

– Вильгельм, доброе утро! – зайдя в палату, сухо поздоровался с ним Шольц. Он спрятал руки за спиной и, дергая пальцами, подзывал нас подойти поближе. Мы вплотную прижались к спине Шольца, испуганно впившись глазами в Вильгельма. Тот сидел на кровати, свесив ноги вниз, беззвучно, но бурно жестикулируя сам с собой, от чего представлялся нам угрожающе непредсказуемым Приветствие главврача он пропустил мимо ушей.

– Как спалось, Вильгельм? – поинтересовался Шольц, уже привыкший к недоброжелательности пациента. Вопрос заставил Вильгельма изменить свою тактику. Подняв голову, он выпучил на нас высохшие, серые глаза и, выпятив языком нижнюю губу, стал корчить обезьяньи рожи.

Дождавшись прогресса в общении с пациентом, Шольц безынтересно обратился к нам:

– Как вы видите, пациент крайне неохотно идет на контакт. Вильгельм немногословен. Вернее сказать, он не говорит совсем. Полгода назад, по словам его семьи, он отказался пользоваться речью и перешел на язык жестов. Причину такого решения он никому не объяснил.

Вильгельм грозно сморщил нос и зачавкал беззубым ртом, передразнивая Шольца. Не обращая внимания на выходки пациента, тот продолжил посвящать нас в историю его болезни.

– Клиническая картина, которую вы сейчас имеете возможность наблюдать, характеризуется весьма своеобразными проявлениями. Вильгельм выработал достаточно скудный, но очень доходчивый способ передачи внутренних посылов.

Шольц оглянулся на нас, призывая взглядом внимательнее присмотреться к сумасбродному пациенту.

– Одна из излюбленных реакций Вильгельма на попытку заговорить с ним – это использование лицевых мышц, в частности, окологубных, для выражения своих эмоций.

Разоблаченный Вильгельм зачавкал с еще большим усердием и нескрываемым пренебрежением ко всем собравшимся вокруг него. Ужимки, сопровождавшие беззвучное чавканье, приняли, в свою очередь, крайне издевательский характер.

– Сейчас мы наблюдаем выражение недовольства Вильгельма, – скучно прокомментировал Шольц поведение своего подопечного. – В случае хорошего расположения духа, его лицевая экспрессия принимает более умиротворенное и спокойное выражение. И будет замечательно, если он еще не будет совать себе в рот всякую дрянь! – нравоучительно потряс указательным пальцем Штольц.

Вильгельм, которому явно наскучила утренняя проповедь лечащего врача, на миг застыл и, как нам всем показалось, натужился. Его лицо покрылось лиловым багрянцем.

– А вот и вторая реакция Вильгельма! – предупредил Штольц.

Вильгельм скособочился и, слегка приподнявшись с постели, бесстыже испортил воздух. По палате разнеслась густая вонь.

– К этой реакции Вильгельм прибегает в случае недовольства или несогласия с любой критикой и осуждением в свой адрес, – зажав пальцами нос, прогнусавил Штольц. Не вправе покидать раньше времени палату, мы спасались от удушающего смрада, отчаянно обмахиваясь руками.

Насладившись зрелищем, Вильгельм заторможенно опустил голову вниз и сник, словно погрузившись в сон.

– Самая безобидная реакция, – с облегчением озвучил Шольц. – В таком положении Вильгельм может сидеть часами, не доставляя никому никаких хлопот.

Но не тут-то было! Видимо, не желая превращать наш утренний обход в легкую прогулку, Вильгельм оживился и запустил руку в штаны, ощупывая себя до не приличия аутоэрогенным образом.

– Самая вызывающая реакция! – насторожился Шольц, с опаской следя, как его пациент, закатив глаза, принялся яростно стимулировать себя. Проще говоря, мастурбировать.

– Нам стоит удалиться, прежде чем он нас всех тут обрызгает, – предусмотрительно предложил Шольц, после чего мы быстро покинули палату.

– Вот такой пациент, – пробурчал Шольц, повернувшись ко мне. – Что вы о нем думаете, коллега?

– Очень занимательный случай, – сказал я и, немного поразмыслив, добавил: – Вполне возможно, что мы имеем дело с «диссолюцией Джексона», имеющей под собой поражение трех основных центров мозга: моторного, акустического и визуального, что привело к моторной и сенсорной афазии с осложненной алексией.

По обескураженному виду Шольца я догадался, что он мало, что понял из сказанного мною, но дабы не потерять лицо, он скептически промолвил:

– Кто знает, кто знает? В голову ему, к сожалению, не заглянешь…

Через несколько дней Шольц отправился в отпуск, передав руководство отделением мне. Под мою ответственность целиком перешло сто шесть пациентов, а в подчинении оказались десять медицинских сестер, два младших врача и один аспирант. Я очень быстро освоился с руководящей должностью и с важностью подошел к своему делу Мне нравилось осматривать пациентов, изучая их симптомы и выявляя правильные диагнозы. Так, например, одному из пациентов только я сумел поставить верный диагноз, что вызвало со стороны прочих коллег глубокое уважение ко мне, и о чем с восхищением пересказывали друг другу члены Венского общества неврологов. Обо мне прошел слух даже в Америке, когда мой диагноз подтвердился биопсией мозга пациента, проведенной после его неожиданной кончины. Но Вильгельм… Он был для меня словно неразгаданный ребус. Мне пришлось просидеть с ним не один вечер, порой до поздней ночи, чтобы понять суть его болезни. Должен признаться, что поначалу я мало верил в успех моего метода, поскольку все мои попытки разговорить Вильгельма разбивались об его ожесточенное сопротивление.

– Вильгельм, я знаю, что вы необычный пациент! – рискнул я как-то задобрить его. – И мне бы очень хотелось понять, в чем заключается ваша уникальность!

Вильгельм в ответ округлил губы и закивал головой. Не очень понимая, что он мне хочет этим сказать, я решился на уловку.

– Есть что-нибудь, что вам хотелось бы сейчас больше всего?

Расплывшись в идиотской улыбке, Вильгельм довольно захрипел и потянулся рукой вниз под стол.

– Нет, нет! Только не сейчас! – остановил я его от легкомысленного поступка. Вильгельм недовольно надул щеки и натужился.

– А вот это было не очень культурно! – пристыдил я его, стараясь дышать редко и поверхностно.

Вильгельм расстроился и в знак протеста впал в ступор.

– Ну что ж… Попробуем в следующий раз… – признал я свое поражение.

Последующие вечера я решил не докучать Вильгельму расспросами, но позволил ему сидеть в моем кабинете, пока я разбирался с научными трудами. Он, на удивление, вел себя тихо. Что-то мычал себе под нос, увлеченно разглядывая паутину на книжной полке и лишь изредка по привычке портил воздух. Когда же ему становилось совсем скучно, то он начинал себя аутоэрогенно стимулировать, но тут же прекращал это непристойное занятие, повинуясь моим строгим приказам. Так проходил вечер за вечером, пока однажды не произошло чудо. Все было как и в прежние вечера, я изучал статьи, а Вильгельм был занят сам собой в углу комнаты.

– Хочу жареный бифштекс! – вдруг капризно произнес он.

– Что?! – не поверил я своим ушам и резко повернулся в его сторону.

– Бифштекс! Жареный! И с кровавой прожилкой! – истерично завопил он.

– Хорошо… Хорошо… Вильгельм… – боясь спугнуть внезапное исцеление, я аккуратно сполз со стула на пол и на коленках подобрался к нему поближе.

– Ты поговоришь со мной, если я достану тебе жареный бифштекс?

– С кровавой прожилкой! – требовательно насупился он.

– Договорились… – как можно мягче ответил я и стал судорожно вспоминать, где в Вене можно было бы достать приготовленный бифштекс в пол двенадцатого ночи. На ум пришел мой кузен по материнской линии, бредивший нелепой идеей – открыть круглосуточное заведение, торгующее жареными котлетами, зажатыми меж двух горбушек халы и политыми каким-то острокислым соусом. Впрочем если быть до конца откровенным, то в тот поздний вечер я на какой-то миг даже уверовал, что его идея, возможно, когда-нибудь будет пользоваться спросом. Разбудив аспиранта, я отправил его к своему кузену, строго наказав, чтобы тот принес бифштекс в точности такой, как этого хотел Вильгельм. К моей радости и к беспредельному счастью Вильгельма, аспирант вернулся через час с сочным прожаренным бифштексом с кровавой прожилкой. Бифштекс тут же был передан Вильгельму. Две же горбушки халы я разделил с аспирантом.

– Теперь ты расскажешь мне, почему ты отказался пользоваться нормальной человеческой речью? – осторожно спросил я, наблюдая, как Вильгельм разделывается с бифштексом. Жадно вцепившись редкими пожелтевшими зубами в мякоть мяса, он сверкнул своими мелкими глазенками:

– Достали они меня!

– Кто они? – не понял я.

– Жена и дочка, – прожевав кусок бифштекса, отрыгнул он.

– В каком смысле? – с замиранием сердца уточнил я, брезгливо сморщившись, но не акцентируя внимание на его трапезе, поскольку какое-то невероятное предчувствие внутри меня вдруг заговорило о близости сенсационного открытия.

– Они все время относились ко мне, как к несмышленому ребенку! Нельзя пукнуть, нельзя почесать яйца, нельзя без дела поваляться на софе. А мне это все доставляет удовольствие! – пожаловался он, смахнув ладонью капающий с губ кровавый жир и вытерев его об штанину. – Тогда я решил устроить им бойкот! – захихикал он, хрюкая и тряся головой.

В течение часа он пересказывал мне, как придумал план мщения своей семье, буквально одним днем превратившись в безмолвного самодура. Назло им он делал все, что так бесило их и что так нравилось ему, испытывая наслаждение от их беспомощности и от своих мерзких выходок. Он говорил об этом с таким возбуждением, что я не мог оторваться от его увлекательного рассказа, пока меня вдруг не осенило. Я понял, что за его нарочно вызванным, примитивным поведением скрывалась сексуальная неудовлетворенность, ищущая выход через разные телесные зоны, точнее сказать через естественные отверстия. Так я определил четыре фазы психосексуального развития человека: оральную, анальную, фаллическую и латентную. Позже я открыл еще одну фазу – генитальную. Но это была уже совсем другая история!

Зигмунд довольно сощурился и посмотрел на Дэвида.

– Это просто… Невероятно! Вы каждый раз меня поражаете своими откровениями! Как вам удавалось делать такие открытия? – Дэвид растерянно развел руками и потрясенно уставился на старика.

– Для этого я ничего специально не делал. Все, что мне было нужно для открытий, это лишь моя наблюдательность и умение делать правильные выводы! – закокетничал Зигмунд.

– Уму непостижимо! – замотал головой Дэвид. – И после этого случая ваше открытие получило широкое признание? – предположил он.

– Ну, не сразу и не всеми. Хотя в общем-то да! – тщеславно похвастался Зигмунд. – Правда, иногда это признание меня очень сильно выводило из себя, – вдруг признался он.

– В самом деле? – недоверчиво поднял бровь Дэвид.

– Вы даже не представляете, с какой опасностью сталкивается любой исследователь человеческой природы, если, благодаря своим находкам, он вдруг обретает армию влюбленных поклонниц! Причем самые страшные из них – аристократки! – посетовал Зигмунд с видом человека, порядочно натерпевшегося от женского произвола. – Как только мое учение о психосексуальных фазах обрело популярность, меня тут же окружили дамочки из титулованных родов: герцогини, баронессы, маркизы и графини, – продолжал он. – Как-то я получил приглашение на светский бал в Вене, куда съехалась вся местная знать и важные особы из ближайших городов. Я не очень хотел тащиться на это мероприятие, но поскольку услышал, что музицировать на балу обещался сам Густав Малер, то убедил себя не лишаться такого удовольствия. Удовольствие, к сожалению, вышло сомнительным. Густав Малер приехать не смог. Вместо него публику развлекал своими крайне бездарными музыкальными новинками какой-то малоизвестный композитор с Бродвея, позже устроившийся в компанию Уолта Диснея, где продолжал творить для анимации. Но это было еще полбеды. Церемониймейстер так громко и торжественно объявил о моем прибытии на бал, что на встречу мне тут же засеменили все знатные дамочки.

– О, Зигмунд! О, Зигмунд! Какое счастье! Какая приятная неожиданность! – защебетали они со всех сторон.

– Я как раз думала о Вас! Вы-то мне и нужны! – по-королевски оттесняя остальных, взяла меня под руку баронесса фон Альвенслебен.

«Ну конечно!» – раздосадованно подумал я. – «А прийти ко мне на прием ты не удосужилась!»

– У меня к Вам весьма важный разговор! – атаковала она меня.

– И у меня! И у меня! – загалдели остальные.

– Ваше учение об этих фазах… Оно изумительно! – льстиво прильнула ко мне баронесса фон Альвенслебен. – Я не знаю, что мне делать с моим мужем! – тут же воскликнула она и захлопала ресницами.

– Что?! – пикнул я, но тут на меня обрушился такой шквал жалоб, начался такой шум, что я уже не смог вставить ни единого слова.

– И я со своим сыном! – прорываясь сквозь круговую осаду, запричитала герцогиня Генгебах.

– У моего мужа никак не закрывается оральная фаза! Он все время только и делает, что жрет и орет, жрет и орет! – наябедничала баронесса фон Альвенслебен.

– Что?!..

– Даже сейчас, вот посмотрите… – прислонившись ко мне, она осторожно тыкнула пальцем в глубь зала на вальяжного господина крупного телосложения, громко хохотавшего в кругу своих друзей. – Даже здесь его оральная фаза не знает рамок приличий! Жрет и ржет как конь! А ведь будет еще и орать!

– Подождите, но это же…

– Зигмунд! – не дав мне хотя бы попытаться разъяснить истинную суть моего учения, втиснулась герцогиня Генгебах. – У моего взрослого сына очень развита фаллическая фаза… Я это заметила случайно… – засмущалась она. – Но его интересует исключительно анальная фаза других юношей! – ее лицо огорченно вытянулось.

– Что?!. При чем тут?!.

– Боже, а вы слышали, что у маркизы Вильчек появилась новая генитальная фаза! – по секрету донесла какая-то стоявшая с краю дамочка.

– Она меняет эти генитальные фазы как перчатки! – укоризненно добавила ее соседка.

– Как она может?! Как она может?! И это при живом маркизе!! – закудахтали дамы.

– Боже, но как?!.

– А я бы не отказалась от какой-нибудь случайной генитальной фазы, а то у меня сплошная латентная, – не обращая внимания на мои страдания, разоткровенничалась пожилая графиня.

– Ааааа!!! – схватился я за голову.

– Зигмунд, что с Вами? – дамы притихли и взволнованно уставились на меня.

– Все! Я уезжаю домой! – с горечью махнул я на все рукой и ринулся к выходу.

– Как прошел бал? – поинтересовалась дома моя жена Марта.

– Это невыносимо! – разразился я праведным гневом. – Эти тупые курицы! Они свихнулись по фазе! Вот как раз такие дуры и переврут все мое учение и исказят его до неузнаваемости!

– Истину исказить нельзя, – успокоила меня Марта, заботливо расправив лацканы пиджака на моей груди. От ее нежных слов я снова почувствовал прилив уверенности в себе.

Зигмунд улыбнулся и замолчал. В тишине кабинета минуты две слышалось лишь мирное тиканье настенных часов, отсчитывающих секунды.

– Так значит, пять фаз, – подытожил Дэвид.

– Пять.

– Может, по чашечке кофе?

– С удовольствием! В саду?

– Разумеется!

Оба встали со своих кресел и заторопились вниз.