Глава XI
Злодейская западня на яхте
И только после того, как я позавтракал и уселся со своим банджо в саду перед домом, укоризненный голос прошептал мне на ухо, что я не имею права так весело чирикать после такого, в сущности, похмельного краха. Ведь ночью совершилось преступление, трагедия вошла в дом. Каких-нибудь десять часов назад на моих глазах разыгралась сцена, после которой, будь я тонкой натурой – а мне нравится считать себя тонкой натурой, – солнце для меня погасло бы навсегда. Два любящих сердца, с одним из которых я учился в начальной школе, а потом в Оксфорде, схлестнулись в моем присутствии в борцовском поединке и, нанеся друг другу тяжкие побои и укусы, в злобе расстались, и, судя по нынешнему раскладу, расстались навсегда. А я, беспечный и толстокожий, наигрываю себе на банджо разудалую песенку.
Нет, так нельзя. Я заиграл «Слезы сердца», и меня охватила возвышающая душу грусть.
Надо что-то делать, это ясно. Обдумывать планы, исследовать возможности.
Однако положение сложное, тут я не обманывался. Если исходить из моего опыта, то когда кто-то из моих приятелей рвет дипломатические отношения с дамой сердца или, наоборот, она рвет отношения с ним, обычно это происходит в загородном доме, где они оба гостят, или хотя бы и он, и она живут в Лондоне, так что устроить их встречу и соединить руки, одаривая благосклонной улыбкой, не составляет никакого труда. Но с Чаффи и Полиной Стоукер этот номер не пройдет. Судите сами: она на яхте, по сути, в кандалах. Он в замке на берегу, в трех милях от нее. И если кто-то хочет соединить их руки, требуется куда более мобильный отряд челночной дипломатии, чем я. Правда, за прошедшую ночь старикашка Стоукер стал относиться ко мне немного лучше, однако он не проявил никакого желания пригласить меня совершить прогулку на его яхте. А у меня нет ни малейшей надежды связаться с Полиной и попытаться ее образумить, положение такое, будто она и не выезжала из Америки.
Н-да, задача не из легких, я пытался подойти к ней и так, и эдак и вдруг услышал, что садовая калитка отворилась – по дорожке шел Дживс.
– А,Дживс, – бросил я.
Возможно, мой тон показался ему несколько небрежным, но я, черт возьми, этого и хотел. Меня задели за живое его необдуманные и безответственные высказывания относительно моих умственных способностей, которые передала мне Полина. Он уже не в первый раз позволяет себе подобную дерзость, но нельзя же безнаказанно оскорблять людей.
Впрочем, если Дживс и почувствовал мое осуждение, то притворился, будто ничего не заметил. Он был, по обыкновению, спокоен и невозмутим.
– Доброе утро, сэр.
– Вы сейчас с яхты?
– Да, сэр.
– Мисс Стоукер была там?
– Да, сэр. Она вышла к завтраку. Я несколько удивился, когда увидел ее. Она как будто бы планировала остаться на берегу и встретиться с его светлостью.
Я насмешливо хмыкнул:
– Они и встретились, не сомневайтесь.
– Простите, сэр?
Я отложил банджо и смерил его суровым взглядом.
– В хорошую передрягу вы втянули нас всех нынешней ночью! – сказал я.
– Простите, сэр?
– Заладили как попугай «простите» да «простите». Извольте лучше объяснить, почему вы вчера вечером не отговорили мисс Стоукер плыть на берег?
– С моей стороны, сэр, было бы непозволительной дерзостью помешать молодой леди в осуществлении плана, на который она возлагала такие большие надежды.
– Она говорит, вы поддерживали ее и словом, и делом.
– Нет, сэр. Я просто выразил понимание, когда она сформулировала свою цель.
– Вы сказали, я буду счастлив предоставить ей свой дом для ночлега.
– Она уже решила, сэр, что будет искать у вас прибежища. И я всего лишь позволил себе высказать мысль, что вы сделаете все возможное, чтобы помочь ей.
– А вы знаете, к чему привела ваша самонадеянность? Меня начала преследовать полиция.
– Полиция, сэр?
– Да, полиция. Не мог же я лечь спать в доме, где шагу не ступишь, чтобы не наткнуться на какую-нибудь девицу, будь они все неладны. Ну, я и пошел ночевать в гараж. Через десять минут там появился сержант Ваулз.
– Я незнаком с сержантом Ваулзом, сэр.
– Да еще в сопровождении констебля Добсона.
– Констебля Добсона я знаю. Славный малый. Он ухаживает за горничной из Чаффнел-Холла, Мэри. Это такая девушка с рыжими волосами, сэр.
– Дживс, подавите в себе желание обсуждать цвет волос у горничных, – холодно прервал я его. – Это не имеет никакого отношения к делу. Помните о главном. А главное в том, что я провел бессонную ночь и за мной гонялись жандармы.
– Мне очень печально это слышать, сэр.
– В конце концов появился Чаффи. Он совершенно неправильно истолковал происходящее и непременно захотел отнести меня в спальню, снять башмаки и уложить в постель. И пока он со мной возился, в спальню впорхнула мисс Стоукер в моей лиловой пижаме.
– В высшей степени огорчительно, сэр.
– Еще бы. Ох, Дживс, и поссорились же они.
– Что вы говорите, сэр.
– Орут друг на друга, глаза сверкают. В конце концов Чаффи свалился с лестницы и скрылся в ночи, глубоко несчастный. И вот теперь вопрос – вопрос вопросов, я бы сказал: как помочь беде?!
– Сложившееся положение надо основательно обдумать, сэр.
– То есть у вас пока нет никакого плана?
– Ведь я только что узнал об этом событии, сэр.
– Верно, я и забыл. Вы разговаривали сегодня с мисс Стоукер?
– Нет, сэр.
– По-моему, вам не стоит идти в Чаффнел-Холл и уговаривать Чаффи. Я много думал над всем этим, Дживс, и понял, что уговаривать придется мисс Стоукер, уговаривать, убеждать, доказывать или, если хотите, умасливать и уламывать. Ночью Чаффи оскорбил ее в лучших чувствах, и, чтобы она смягчилась, придется положить немало тяжкого, изнурительного труда. С Чаффи все гораздо проще. Не удивлюсь, если он уже сейчас мысленно мордует себя за вполне кретинское поведение. Пусть он денек спокойно поразмыслит обо всем в одиночестве и к вечеру убедится, что напрасно обидел девушку. Идти к Чаффи и уговаривать его – пустая трата времени. Оставим его в покое, время излечит рану. Вам бы лучше поскорей на яхту и взяться за дело с другого конца.
– Я сошел на берег, сэр, вовсе не для того, чтобы беседовать с его светлостью. Еще раз повторяю, сэр, я ничего не знал о разрыве, пока вы мне сейчас не рассказали. Я пришел сюда, чтобы передать вам письмо от мистера Стоукера.
Ну и удивился же я.
– Письмо?
– Вот оно, сэр.
Я как в тумане открыл конверт и прочел письмо. Не могу сказать, чтобы после прочтения туман рассеялся.
– Очень странно, Дживс.
– Простите, сэр?
– Это приглашение.
– В самом деле, сэр?
– Именно, Дживс. Он приглашает меня на ужин. «Дорогой мистер Вустер, – пишет папаша Стоукер, – буду очень рад, если вы согласитесь поужинать сегодня с нами чем Бог послал на яхте. Вечерний костюм не обязателен». Это я передаю вам суть. Подозрительно, Дживс.
– В высшей степени неожиданно, сэр.
– Забыл сказать вам, что в списке моих ночных гостей числится и этот самый Стоукер. Вломился в дом, вопил, что его дочь у меня, обыскал все комнаты.
– Возможно ли, сэр?
– Никакой дочери он, конечно, не нашел, потому что она уже была на полпути к яхте, и он вроде бы сообразил, что позорно сел в лужу. Присмирел и уходил уже совсем другим человеком. Даже говорил со мной вполне вежливо, а я-то был готов поклясться, что вежливое обхождение ему вообще неведомо. Неужто этим объясняется его неожиданный приступ гостеприимства? Сомневаюсь. Не могу сказать, что ночью он был дружелюбен, скорее чувствовал себя виноватым. И я не заметил никаких признаков того, что он собирается завязать со мной пламенную дружбу.
– Возможно, сэр, беседа, которую я имел сегодня утром с этим джентльменом…
– А, так это вы способствовали возникновению бертрамофильских настроений?
– Сразу же после завтрака, сэр, мистер Стоукер послал за мной и спросил, правда ли, что я раньше был у вас в услужении. Сказал, что вроде бы ему помнится, будто он видел меня в вашей квартире в Нью-Йорке. Я ответил утвердительно, и тогда он стал расспрашивать меня о некоторых эпизодах из вашей жизни.
– О кошках в спальне?
– И о происшествии с грелкой.
– Похищенную шляпу не забыл?
– А также о том, как вы спускались по водосточной трубе.
– И что же вы?..
– Я объяснил ему, что сэр Родерик Глоссоп предвзято истолковал эти происшествия, сэр, и рассказал, как все было на самом деле.
– А он?
– По-моему, он был удовлетворен, сэр. Видимо, он считает, что был несправедлив по отношению к вам. Сказал, разве можно верить тому, что говорит сэр Родерик, которого назвал лысым чьим-то там сыном, не могу вспомнить, чьим именно. И как мне представляется, сэр, вскоре после нашей беседы он и написал это письмо, сэр, где приглашает вас к ужину.
Я был доволен своим слугой. Когда Бертрам видит, что добрый старый дух вассальной верности сеньору не угас, он радуется, смотрит на это с одобрением и выражает свое одобрение вслух.
– Благодарю вас, Дживс.
– Не за что, сэр.
– Вы достойны благодарности. Конечно, мне в общем-то безразлично, считает меня папаша Стоукер чокнутым или нет. Я ведь что хочу сказать? Если ваш кровный родственник имеет обыкновение ходить на руках, а вы беретесь ставить диагноз, кто псих, а кто нет, негоже вам надуваться от спеси и изображать из себя…
– Arbiter elegantiarum, сэр?
– Именно, Дживс. Поэтому, с одной стороны, меня мало волнует, как старикашка Стоукер оценивает мои умственные способности. Пусть думает что хочет, какое мне дело? Но если отвлечься от этой точки зрения, нельзя не признать, что эту перемену отношения следует приветствовать. Она произошла как раз вовремя. Я приму приглашение. Буду считать его…
– Amende honorable, сэр?
– Я хотел сказать – пальмовой ветвью.
– Или пальмовой ветвью. По сути, это одно и то же. Но я склонен считать, что в сложившихся обстоятельствах чуть более уместно французское выражение, в нем содержится сожаление по поводу случившегося и желание загладить вину. Но если вы предпочитаете «пальмовую ветвь», сэр, конечно, пусть будет «пальмовая ветвь».
– Спасибо, Дживс.
– Не за что, сэр.
– Наверно, вы догадываетесь, что сбили меня с толку и я напрочь забыл, что хотел сказать?
– Прошу прощения, сэр. Очень сожалею, что перебил вас. Насколько я помню, вы говорили, что намерены принять приглашение мистера Стоукера.
– А, да. Ну так вот. Я приму его приглашение – как пальмовую ветвь или как amende honorable, это совершенно не важно, Дживс, и к чертям все эти тонкости…
– Безусловно, сэр.
– А сказать вам, зачем я его приму? Потому что получу возможность повидаться с мисс Стоукер и выступить в роли адвоката Чаффи.
– Понимаю, сэр.
– Конечно, мне будет нелегко. Не представляю, как подступиться к делу.
– Если вы позволите мне дать вам совет, сэр, я думаю, что наиболее благоприятный отклик у юной леди вызовет сообщение о болезни его светлости.
– Он здоров как бык, и она это знает.
– Он заболел после разлуки с ней вследствие тяжелого нервного потрясения.
– А, понял! Сознание помутилось?
– Совершенно верно, сэр.
– Покушается на собственную жизнь?
– Именно так, сэр.
– Думаете, ее доброе сердце растает?
– Весьма высокая степень вероятности, сэр.
– Тогда я буду действовать в этом направлении. Тут в приглашении сказано, что ужин в семь. Не рановато ли?
– Полагаю, сэр, такое время было назначено, учитывая интересы юного мистера Дуайта. Будет праздноваться день его рождения, о котором я вам вчера говорил.
– Ну да, конечно. А потом будут выступать негры-менестрели. Ведь они точно придут?
– Да, сэр. Они приглашены.
– Вот бы мне встретиться с музыкантом, который играет на банджо. У них есть особые приемы, хочется их перенять.
– Без сомнения, сэр, это можно будет устроить.
Он произнес это довольно сдержанно, чувствовал, что разговор принимает нежелательное направление, я это понимал. Старая рана все еще болела.
Что ж, в таких случаях, я считаю, лучше всего действовать прямо и открыто.
– А я, Дживс, делаю большие успехи на банджо.
– Вот как, сэр?
– Хотите, я сыграю вам «Кто разгадает любовь»?
– Нет, сэр.
– Ваше отношение к этому музыкальному инструменту не изменилось?
– Нет, сэр.
– Жаль, что у нас здесь вкусы не сходятся.
– Очень жаль, сэр.
– Нет так нет. Я не обижаюсь.
– Надеюсь, что нет, сэр.
– Но все равно обидно.
– Чрезвычайно обидно, сэр.
– Ладно, передайте старику Стоукеру, что я буду ровно в семь, в парчовом камзоле и пудреном парике.
– Передам, сэр.
– Может быть, мне следует написать ему короткий вежливый ответ?
– Нет, сэр. Мне поручили принести от вас устный ответ.
– Тогда ладно.
– Благодарю вас, сэр.
Соответственно в семь ноль-ноль я ступил на борт яхты и отдал шляпу и легкий плащ проходящему мимо морскому волку. Сделал я это со смешанными чувствами, потому что в душе бушевали противоборствующие настроения. С одной стороны, беспримесный озон Чаффнел-Риджиса вызвал у меня добрый аппетит, а Дж. Уошберн Стоукер, насколько я помнил по своим визитам в его дом в Нью-Йорке, кормит своих гостей на славу. С другой стороны, я всегда чувствовал себя в его обществе немного настороженно и вовсе не надеялся, что сегодня от этой настороженности избавлюсь. Если хотите, можно выразить это так: земной, плотский Вустер с удовольствием предвкушал роскошный ужин, а вот его духовную ипостась все это слегка коробило.
Судя по тому, что я знаю о пожилых американцах, их существует два вида. Старик американец первого вида – дородный, в роговых очках, само дружелюбие. Встречает вас как родного сына: не дав вам опомниться, принимается трясти шейкер для коктейлей, с веселым смехом наливает вам один бокал, другой, третий, хлопает вас по спине, рассказывает анекдот про двух ирландцев, Пэта и Майка, – словом, жизнь для него сплошной праздник.
В американце второго вида преобладают холодные глаза стального цвета и квадратная челюсть, и он относится к английскому кузену с подозрением. Никаких шуток и прибауток. Он все время поглощен собственными заботами. Говорит мало. Судорожно вздыхает. И время от времени вы ловите на себе его взгляд, и тогда вам кажется, будто на вас глядит из приоткрытых створок раковины холодная и скользкая устрица.
Дж. Уошберн Стоукер был от рождения несменяемым вице-президентом этого второго вида, или, если угодно, класса.
Поэтому, увидев, что сегодня он не такой мрачный, как всегда, я почувствовал большое облегчение. Конечно, приветливой его манеру никто бы не назвал, но было видно, что он изо всех сил старается быть приветливым – в той мере, в какой ему это доступно.
– Надеюсь, мистер Вустер, вы не возражаете против тихой семейной трапезы? – спросил он, пожав мне руку.
– Ничуть. Очень рад, что вы пригласили меня, – ответил я (дескать, знай наших, мы в куртуазности никому не уступим).
– Только вы, Дуайт и я. Моя дочь не выйдет. Голова разболелась.
Удар прямо под дых. Значит, моя экспедиция лишилась всякого смысла, если называть вещи своими именами.
– Вот как? – отозвался я.
– Боюсь, она слегка переутомилась ночью, – проговорил папаша Стоукер, и в глазах у него мелькнуло знакомое рыбье выражение, так что я, читая между строк, догадался: Полину наказали и отправили спать без ужина. Старик Стоукер не принадлежал к современным отцам с широкими взглядами. Как я уже имел повод отметить, ему была явно свойственна пуританская суровость отцов-пилигримов, высадившихся некогда на диких берегах Америки. Короче говоря, он считал, что свою семью надо держать в ежовых рукавицах.
Поймав этот взгляд, я почувствовал, что мне трудно сформулировать вежливый вопрос:
– Значит, вы… э-э… значит, она… э-э…
– Да. Вы оказались правы, мистер Вустер. Она плавала ночью в заливе.
В его глазах снова плеснулась рыба. Так, Полина нынче вечером в большой немилости, это ясно, хорошо бы замолвить словечко за беднягу, но ничего не приходило в голову, на языке вертелось «Кто поймет этих девушек», но я не решился произнести это вслух.
В этот миг стюард объявил, что кушать подано, и мы двинулись в столовую.
Должен признаться, я несколько раз сожалел во время ужина, что из-за событий, значение которых никак не следует преуменьшать, за столом не присутствуют обитатели Чаффнел-Холла. Вы, конечно, усомнитесь в искренности этого моего заявления, ведь общеизвестно, что, если за столом отсутствуют сэр Родерик Глоссоп, вдовствующая леди Чаффнел и отпрыск последней, Сибери, вечер пройдет необыкновенно приятно. И тем не менее я предпочел бы их общество. Обстановка была такая гнетущая, что вся еда приобретала вкус золы. Если бы этот грубиян Стоукер не совершил столь диковинный поступок и сам не пригласил меня на яхту, я бы заключил, что его от одного моего вида тошнит. Он сосредоточенно жевал в мрачном молчании, явно поглощенный собственными тайными мыслями. А если что-то и произносил, то вроде как через силу и ужасно свысока. Можно сказать, сквозь зубы цедил, во всяком случае, очень близко к этому.
Я изо всех сил старался поддерживать разговор. И только когда этот мальчишка Дуайт удалился из-за стола и мы стали закуривать сигары, я наткнулся на тему, которая вызвала у хозяина интерес, он оживился, даже настроение поднялось.
– Славная у вас яхта, мистер Стоукер, – сказал я.
В первый раз за все время в его лице появились признаки жизни.
– Одна из лучших в мире.
– Я мало плавал на яхтах. И никогда не был на такой большой, если не считать яхт-клуба на острове Уайт.
Он знай себе дымит. Зыркнул в мою сторону глазом на шарнире, потом снова заговорил:
– Удобная вещь яхта.
– Еще бы.
– Можно разместить массу друзей.
– Да уж.
– И отсюда им не так просто удрать, не то что на суше.
Странное представление о гостеприимстве, но, думаю, гости от такого мрачного зануды, как Стоукер, буквально разбегаются, он наверняка не раз от этого страдал. Вот уж поистине дурацкое положение: вы приглашаете кого-то погостить к себе в загородный дом на недельку, а назавтра перед ленчем обнаруживается, что гость тихонько улизнул на поезде.
– Желаете осмотреть судно? – спросил он.
– С удовольствием.
– Буду рад показать его вам. Сейчас мы находимся в салоне.
– А-а.
– Я покажу вам каюты.
Он встал, и мы пошли по коридорам и переходам. Подошли к какой-то двери. Он открыл ее и включил свет.
– Одна из наших самых больших кают для гостей.
– Здесь очень славно.
– Войдите, посмотрите хорошенько.
Я не понимал, чего тут, собственно, рассматривать, все и с порога видно, но спорить в таких случаях не принято. Я прошелся по каюте, потыкал пальцем матрас.
И в эту минуту дверь захлопнулась. Я быстро обернулся – старик исчез.
Странно, решил я. Более чем странно. Я подошел к двери и повернул ручку.
Дверь, будь она трижды проклята, была заперта.
– Эй! – крикнул я.
Никакого ответа.
– Эй! Мистер Стоукер!
Тишина, и какая глубокая.
Я сел на кровать. Что ж, надо все основательно обдумать.
