14
Придя за Христиной, он нашел ее в обществе матери, брата, любовницы брата и какого-то чужого мужчины. Христина курила сигару и пила джин. По-видимому, возвращаться на Схенквег ей вовсе не хотелось.
За девять дней, проведенные у матери, она вернулась к старым привычкам, к своей прежней губительной жизни.
– Захочу и буду курить сигары! – кричала она. – Ты не имеешь никакого права запретить мне; сигары не на твои деньги куплены. Доктор в больнице сказал, что я могу пить джин и пиво сколько угодно.
– Да, как лекарство… для аппетита.
Она хрипло захохотала.
– Лекарство! Ах, ты…
Таких слов он не слышал от нее с самых первых дней их знакомства.
У Винсента внутри все перевернулось. Он пришел в неистовую ярость. Христина ни в чем не уступала ему.
– Ты обо мне и думать забыл! – кричала она. – Ты даже не даешь мне куска хлеба! Почему ты зарабатываешь так мало денег? Что ты, черт тебя дери, за мужчина?
Шли дни, суровая зима медленно уступала место робкой весне, а дела Винсента принимали все худший оборот. Он совсем запутался в долгах. От недоедания Винсент стал страдать животом. Он не мог теперь безнаказанно проглотить ни крошки. Потом у него заболели зубы. Он не спал ночи напролет. А тут еще начало стрелять в правом ухе, и Винсент мучился с утра до вечера.
Мать Христины повадилась приходить в дом Винсента и стала пить и курить здесь вместе с дочерью. Эта женщина уже не считала, что брак с Винсентом – счастье для Христины. Однажды Винсент застал у себя и брата Христины, который улизнул, едва завидев его.
– Зачем он приходил? – спросил Винсент. – Что он от тебя хочет?
– Они говорят, ты собираешься меня выгнать.
– Ты прекрасно знаешь, Син, что я этого никогда не сделаю. Разумеется, пока ты сама хочешь жить здесь.
– Мать требует, чтобы я ушла. Говорит, нет никакого толку тут жить, если жрать совсем нечего.
– Куда же ты пойдешь?
– Домой, понятное дело.
– И детей заберешь туда?
– Все лучше, чем голодать здесь. Я могу работать и содержать себя.
– А что ты будешь делать?
– Ну, что-нибудь найдется…
– Пойдешь в поденщицы? Или снова прачкой?
– Не знаю… Пожалуй.
Он видел, что Христина лжет.
– Так вот на что они тебя подбивали!
– Что ж… это не так уж плохо… по крайней мере всегда есть деньги!
– Слушай, Син, если ты уйдешь к матери, ты погибнешь. Ведь она снова пошлет тебя на улицу. Вспомни, что сказал доктор в Лейдене. Если ты вернешься к прежней жизни, это тебя убьет!
– Не убьет. Я теперь здоровая.
– Ты здорова, потому что жила по-человечески… Но если ты начнешь все снова…
– Господи Иисусе, кто это начнет снова? Разве что ты сам пошлешь меня.
Винсент сел на ручку плетеного кресла и положил ладонь на плечо Христине. Волосы у нее были растрепаны.
– Поверь мне, Син, я тебя никогда не брошу. До тех пор, пока ты захочешь делить со мной все, что у меня есть, ты будешь жить у меня. Но ты должна порвать с матерью и братом. Они тебя погубят! Обещай мне, ради твоего же блага, что ты не будешь больше видеться с ними.
– Обещаю.
Через два дня он рисовал в столовой для бедных, а когда вернулся, увидел, что Христины в мастерской нет. Не было и ужина. Христину он разыскал у матери, она сидела там и пила джин.
– Я тебе говорю, что люблю маму, – твердила она, когда они пришли домой. – Ты не запретишь мне ходить к ней когда угодно. Я тебе не рабыня. Я могу делать, что хочу.
Она стала теперь такой же грязной и неряшливой, как в прошлом. Если Винсент пытался образумить ее, объяснить, что она сама отталкивает его от себя, Христина твердила:
– Да, я прекрасно знаю, ты не хочешь, чтобы я жила с тобой.
Винсент говорил ей, что она запустила дом, что всюду грязь, беспорядок, а она заявляла:
– Хорошо, пусть я бездельница и лентяйка. Я всегда была такая, тут уж ничего не поделаешь.
Когда он старался объяснить ей, куда заведет ее в конце концов лень, она говорила:
– Знаю, что я пропащая, это правда. Вот возьму и брошусь в реку.
Мать Христины приходила теперь в мастерскую почти каждый день и лишала Винсента того, что он ценил всего больше, – возможности быть наедине с Христиной. В доме воцарился хаос. Обедали и ужинали когда придется. Герман ходил оборванный и немытый, пропускал уроки. Христина все меньше работала, все больше курила и пила джин. Откуда она брала на это деньги, Винсент не знал.
Наступило лето. Винсент опять с утра уходил из дома и целыми днями писал на открытом воздухе. Опять понадобилось больше денег на краски, кисти, холсты, рамы, мольберты. Тео сообщал в письмах, что здоровье его «пациентки» улучшилось, но он не представляет себе, как построить свои отношения с ней. Что делать с этой женщиной теперь, когда она выздоровела?
Винсент закрывал глаза на то, что творилось у него в доме, и продолжал упорно писать. Он понимал, что семья разваливается, что Христина и его увлекает за собой в пропасть. Он старался забыться в работе. Каждое утро, принимаясь за новый холст, он тешил себя надеждой, что картина будет прекрасна и совершенна, что ее немедленно купят и он станет признанным художником. И каждый вечер он возвращался домой с грустным дознанием того, что от желанного мастерства его отделяют еще долгие годы.
Единственным его утешением был Антон, ребенок Христины. Это был удивительно живой, подвижный малыш; смеясь и лепеча, он с аппетитом уплетал все, что ему давали. Он часто сидел с Винсентом в мастерской, устроившись в уголке на полу. Глядя, как Винсент рисует, он радостно улыбался, а потом притихал и таращил свои глазенки на развешанные по стенам картины. Мальчик рос здоровым и крепким. Чем меньше заботилась о нем Христина, тем больше Винсент к нему привязывался. Он видел в Антоне единственный смысл и оправдание того, что он сделал за минувшую зиму.
Вейсенбрух навестил его за все это время лишь один раз. Винсент показал ему кое-какие наброски, сделанные еще осенью, и сам был поражен их несовершенством.
– Не огорчайтесь, – сказал ему Вейсенбрух. – Через много лет вы посмотрите на эти ранние работы и поймете, что в них немало искреннего чувства и трогательности. Работайте, работайте, мой мальчик, не останавливайтесь ни перед чем.
Но скоро Винсенту пришлось остановиться от жестокого удара, нанесенного прямо в лицо. Еще весной Винсент пошел в хозяйственную лавку починить лампу. Лавочник навязал ему две новые тарелки.
– Но я не могу их взять, у меня нет денег.
– Пустяки. Мне не к спеху. Берите, заплатите как-нибудь потом.
Спустя два месяца он громко постучал в дверь мастерской. Это был здоровенный малый с такой толстой шеей, что она сливалась у него с головою.
– Что же это вы меня морочите? – закричал он сердито. – Берете товар и не платите, а сами все время при деньгах?
– Сейчас у меня ничего нет. Я расплачусь, как только получу деньги.
– Враки! Вы только что уплатили моему соседу-сапожнику.
– Я работаю и прошу мне не мешать, – сказал Винсент. – Я рассчитаюсь с вами, как только смогу. Уходите, пожалуйста.
– Я уйду, когда вы отдадите мне деньги, – не раньше!
Винсент опрометчиво толкнул лавочника к двери.
– Проваливайте вон отсюда! – крикнул он.
Лавочник только этого и ждал. Едва Винсент к нему прикоснулся, он ударил его кулаком в лицо и отбросил к стенке. Потом ударил Винсента еще раз, сбил его с ног и вышел из мастерской, не говоря ни слова.
Христина была в тот день у матери. Антон, игравший на полу, подполз к Винсенту и с плачем гладил его по лицу. Через несколько минут Винсент пришел в сознание, дотащился до лестницы, кое-как взобрался наверх и лег в постель.
Лицо у Винсента не было поранено. Боли он не ощущал. Он не ушибся, когда упал на пол. Но эти два удара кулаком что-то сломили в нем, опустошили его. Он это чувствовал.
Пришла Христина. Она поднялась наверх. В доме не было ни еды, ни денег. Христина не раз удивлялась, как это Винсент при такой жизни еще держится на ногах. Теперь он лежал поперек кровати, свесив голову и руки в одну сторону, а ноги в другую.
– Что случилось? – спросила она.
Прошло много времени, прежде чем он собрался с силами, приподнялся и положил голову на подушку.
– Син, я должен уехать из Гааги.
– Что ж… Это понятно.
– Мне необходимо уехать отсюда. Куда-нибудь в деревню. Может быть, в Дренте. Там мы сумеем прожить дешевле.
– Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой? Это же ужасная дыра, этот Дренте. Что я там буду делать, если у тебя нет ни денег, ни хлеба?
– Не знаю, Син. Придется тебе потерпеть.
– А ты обещаешь расходовать все свои сто пятьдесят франков только на жизнь? Не будешь тратить их на натурщиков и краски?
– Не могу, Син. Ведь это для меня главное.
– Да, для тебя!
– Ясное дело, не для тебя. Разве тебе это понять!
– Мне нужно как-то жить, Винсент. Я не могу жить без еды.
– А я не могу жить без живописи.
– Ну, что ж, ведь деньги твои… тебе и решать… я понимаю. У тебя есть хоть несколько сантимов? Давай сходим в кафе у вокзала Рэйн.
В кафе пахло кислым вином. Было уже довольно поздно, но ламп не зажигали. Те два столика, за которыми они когда-то сидели, были свободны. Христина повела Винсента к ним. Они заказали вина. Христина играла своим стаканом. Винсент вспомнил, как восхитили его почти два года назад ее натруженные рабочие руки, когда она вот так же играла стаканом.
– Они говорили, что ты бросишь меня, – сказала она тихо. – Да я и сама это знала.
– Я не собираюсь бросать тебя, Син.
– Да, конечно, это не назовешь – бросить. Я от тебя не видела ничего, кроме хорошего.
– Если ты хочешь жить вместе со мной, я заберу тебя в Дренте.
Она покачала головой.
– Нет, вдвоем нам никак не прокормиться.
– Ты это поняла, Син, правда? Если бы я был богаче, я ничего бы для тебя не пожалел. Но когда приходится выбирать между тобой и работой…
Она накрыла его руку своей, и Винсент почувствовал, как шершава ее ладонь.
– Ладно. Брось огорчаться. Ты сделал для меня все, что мог. Просто пришло время… вот и все.
– Хочешь, Син, мы поженимся? Я возьму тебя с собой, только бы ты была счастлива.
– Нет, я останусь с мамой. Каждому свое. Все устроится; брат снимает новую квартиру для своей девки и для меня.
Винсент допил вино, последние капли со дна горчили.
– Син, я старался помочь тебе. Я любил тебя и отдавал тебе всю свою нежность. Прошу тебя за это об одном, только об одном.
– О чем же? – равнодушно спросила Христина.
– Не иди снова на улицу. Это тебя убьет! Ради Антона, не возвращайся к прежней жизни.
– У тебя хватит еще денег на стакан вина?
– Да.
Она отпила залпом почти полстакана и сказала:
– Я ведь знаю, что так мне не прожить, особенно с двумя детьми. И если я пойду на улицу, то не по охоте, а поневоле.
– Но если у тебя будет работа, ты обещаешь не делать этого?
– Хорошо, обещаю.
– Я буду посылать тебе денег, Син, буду посылать каждый месяц, на ребенка. Мне хочется, чтобы ты вывела малыша в люди.
– Все будет хорошо… он не пропадет… как и все остальные.
Винсент написал Тео о своем намерении переехать в деревню и порвать с Христиной. Тео ответил со следующей почтой, – он одобрил решение Винсента и прислал лишнюю сотню франков, чтобы Винсент расплатился с долгами. «Вчера ночью моя пациентка исчезла, – писал он. – Она совсем выздоровела, но мы никак не могли найти общий язык. Она забрала с собой все вещи и не оставила мне даже адреса. Думаю, что так будет лучше всего. Теперь мы оба освободились».
Винсент перетащил всю мебель в мансарду. Он еще надеялся когда-нибудь вернуться в Гаагу. За день до отъезда в Дренте он получил письмо и посылку из Нюэнена. В посылке оказался табак и творожный пудинг от матери, завернутый в промасленную бумагу.
«Когда же ты приедешь к нам порисовать деревянные кресты на церковном кладбище?» – спрашивал Винсента отец.
И Винсент сразу почувствовал, что его тянет домой. Он был болен. Он изголодался, истрепал нервы, бесконечно устал и пал духом. Он съездит на несколько недель домой, к матери, поправит здоровье и воспрянет духом. При мысли о брабантских пейзажах, об изгородях, дюнах и крестьянах, работающих в полях, к нему пришло ощущение мира и покоя, которого он не знал уже много месяцев.
Христина с обоими детьми проводила его на вокзал. Они стояли на платформе и не знали, что сказать. Подошел поезд, Винсент сел в вагон. Христина стояла, прижимая малыша к груди и держа Германа за руку. Винсент смотрел на них, пока поезд не вышел на сияющий, залитый солнцем простор, и тогда женщина, стоявшая на закопченной платформе, скрылась из виду, скрылась навсегда.
