ДАРЛ

Верхом уехал он к Армстиду и вернулся верхом, ведя Армстидовых мулов. Мы запрягли и уложили Кеша поверх Адди. Когда уложили, его опять вырвало, но он успел свесить голову с повозки.

— Его и в живот ударило, — сказал Вернон.

— Конь мог лягнуть в живот, — сказал я. — Кеш, он лягнул тебя в живот?

Кеш пытался что-то сказать. Дюи Дэлл снова вытерла ему рот.

— Что он говорит? — спросил Вернон.

— Что, Кеш? — спросила Дюи Дэлл и наклонилась к нему. — Инструменты, — объяснила она.

Вернон собрал их и положил в повозку. Дюи Дэлл приподняла Кешу голову, чтобы он посмотрел. Тронулись. Мы с Дюи Дэлл сидели возле Кеша и придерживали его, а он ехал впереди на коне. Вернон стоял, смотрел нам вслед. Потом повернулся и пошел к мосту. Шел осторожно и по дороге начал встряхивать мокрыми рукавами рубашки, как будто только что намок.

Он сидел на коне перед воротами. Армстид ждал у ворот. Мы остановились, а он спешился. Сняли Кеша и внесли в дом — жена Армстида уже приготовила ему постель. Она и Дюи Дэлл стали раздевать его, а мы вышли.

За папой пошли к повозке. Он влез и поехал на двор, а мы за ним пешком. Вода, наверно, отбила запах, потому что Армстид сказал: «Пожалуйте в дом. Можете там поставить». Он привел коня за нами и стал возле повозки, держа поводья.

— Благодарствую, — сказал папа. — Но лучше в сарае. Я знаю, мы вам мешаем.

— Пожалуйте в дом, — сказал Армстид. А у него опять лицо деревянное: дерзкое, угрюмое лицо и румяное, словно глаза и лицо из двух пород дерева — светлого не там, где надо, и темного не там, где надо.

Рубашка уже подсыхала, но еще липла к телу при каждом движении.

— Она была бы вам благодарна, — сказал папа.

Мы выпрягли мулов и закатили повозку в сарай.

Одна стена у него была раскрыта.

— Тут не намочит, — сказал Армстид. — Но если вам больше хочется…

За сараем валялись ржавые кровельные листы. Мы взяли два и приставили к раскрытой стене.

— Пожалуйте в дом, — сказал Армстид.

— Благодарствую, — сказал папа. — Ты меня очень одолжишь, если дашь им перекусить.

— Конечно, — сказал Армстид. — Сейчас Лула устроит Кеша и ужин приготовит.

Папа в дом не пошел.

— Заходи и поешь, — сказал Армстид. — Почти готово.

— Я поесть не мечтаю, сказал папа. — Благодарствуем.

— Заходите, обсохните, поешьте, — сказал Армстид. — Ничего с ним не сделается.

— Только ради нее, — сказал папа. Ради нее принимаю пищу. Ни упряжки у меня, ничего, но она будет вам всем благодарна.

— Ну да, — сказал Армстид. — Заходите, обсохните.

Однако, когда Армстид папе налил, папе стало легче; а когда мы зашли поглядеть на Кеша, он с нами не пошел. Я оглянулся: он уводил коня в сарай, папа уже говорил о том, где бы раздобыть новую упряжку, и к ужину почти сторговал ее. Он в сарае, гибко проскользнул мимо пестрого мечущегося вихря — в стойло, вместе с ним. Вскочил на ясли, стаскивает сверху сено, выбирается из стойла, ищет и находит скребницу. Потом возвращается и, увильнув от одного звучного удара, прижимается к коню, там, где копыту его не достать. Начинает чистить скребницей, избегая ударов с ловкостью акробата, и любовным шепотом материт коня. Рывком обернулась с оскаленными зубами морда; глаза катаются в потемках, как мраморные шарики на пестрой бархатной скатерти, и он бьет по этой морде обратной стороной скребницы.