Любовь на темной улице
Ночь – время для звонков за океан. В чужом городе после двенадцати ночи мысли человека уносятся на другой континент, он вспоминает родные, теперь такие далекие голоса, считает разницу во времени (в Нью-Йорке восемь, горят фонари, такси – бампер к бамперу), он обещает себе сэкономить на сигаретах, на ресторанах и пиве ради роскоши кратких моментов общения через три тысячи миль.
Николас Тиббел с книгой в руках сидел в квартире на узенькой улочке неподалеку от бульвара Монпарнас, но ему было не до чтения. Не давало спать беспокойство, хотелось пива, однако мысль о том, что ради этого придется еще раз выйти на улицу, внушала отвращение. Конечно, пиво следовало купить заранее, но днем Николас как-то не подумал об этом. Квартирка, которую он снял у немца-фотографа на полгода, состояла из двух мерзких, со скудной мебелью комнат, где по стенам висели снимки худосочных обнаженных женщин, принявших по воле немца весьма рискованные позы.
Тиббел старался как можно меньше времени проводить в своем жилище. Через шесть месяцев компания, где он работал, огромный химический концерн, который вел дела по обе стороны Атлантики, решит, остаться ему в Париже или вновь собирать чемоданы. Если придется остаться, необходимо будет подыскать более приличное жилье. Квартира была для Тиббела лишь ночлежкой. Сейчас он пытался отогнать царапающую душу тоску по дому, которая ночами частенько посещала его в безобразной гостиной.
Слушая рассказы живших в Париже молодых американцев, Тиббел никогда не задумывался о том, сколько одиноких, наполненных неясным томлением ночей ждет его там. Будучи робким в общении с девушками и не умея поддержать компанию мужчин, он открыл для себя, что робость и неловкость запросто пересекают границы, не считаясь ни с какими таможенными ограничениями. Человек, неприметный в Нью-Йорке, не привлекал внимания и в Париже. Всякий раз после скромного ужина с книгой вместо сотрапезника Тиббел – аккуратная прическа, чистенький костюм, полные наивного удивления голубые глаза – отправлялся по Сен-Жермен-де-Пре, останавливаясь у каждого уличного кафе. Казалось, еще одна ночь, и его заметит какая-нибудь группа беспечной молодежи, им восхитятся, его оценят и позовут с собой. Тогда и начнутся его приключения, сулящие восхитительную свободу, в клубе «Эпи» и полных сладкого греха крошечных гостиницах зеленых пригородов.
Но ночь эта так и не приходила. Лето уже закончилось, а Тиббел был все так же одинок, все так же пытался читать у открытого окна, вслушиваясь в приглушенный шум жизни огромного города, вдыхая слабые запахи речной воды и пыльной сентябрьской листвы. Мысль о сне даже после полуночи пугала своей безысходностью.
Закрыв книгу («Мадам Бовари» – ради совершенствования в чужом языке), Тиббел подошел к окну. Он давно поймал себя на том, что, находясь в квартире, большую часть времени проводит у окна. Смотреть было в общем-то не на что: серая стена дома напротив с наглухо закрытыми ставнями, узенькая, приготовившаяся, похоже, к бомбежке, улочка, где даже в час пик редко увидишь машину. Погруженная в тишину, она оставалась пустынной. Только возле двери подъезда, чуть наискосок от окна Тиббела, стояла влюбленная парочка.
Какое-то время он наблюдал за ними с восхищением и завистью. Вот что значит быть французом и не стыдиться своих чувств и желаний, спокойно выставляя их на всеобщее обозрение. Если бы подростком его отправили в Париж, а не в Эксетер!
Тиббел отвернулся от окна. Целовавшиеся под аркой дома любовники раздражали.
Он вновь пробежал глазами уже прочитанные строки: «Une exhalaison s’echappait de ce grand amour embaumé et qui, passant à travers tout, parfumait de tendresse l’atmosphère d’immaculation oû elle voulait vivre».
Закрытая книга легла на стол. Себя Тиббелу было куда более жаль, чем Эмму Бовари. Урок французского подождет.
– К черту!
Тиббел снял трубку телефона, стоявшего на забитом немецкими книгами стеллаже, и медленно, осторожно выговаривая цифры, продиктовал телефонистке нью-йоркский номер Бетти – французский он учил два года в Эксетере и четыре – в Суортмуре, но так и не научился говорить свободно. Его попросили подождать: если линия не перегружена, то соединиться удастся быстрее. В предвкушении разговора с Бетти Тиббел ощутил приятную истому. Сегодня он скажет что-то незаурядное, что-то историческое. Николас выключил свет: в темноте ему будет легче выразить мысли.
Но в этот момент телефонистка сообщила, что ожидание затянется. Тиббел бросил взгляд на часы, прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла, мечтая о том, что вот-вот через тысячи миль до него донесется голос Бетти. Он даже представлял, как она сидит, уютно устроившись на кушетке в крошечной, расположенной на двенадцатом этаже квартире. При воспоминании о маленькой хрупкой фигурке Николас улыбнулся. С Бетти он был знаком всего восемь месяцев, и если бы не отъезд в Париж, то судьба наверняка уже предоставила бы ему момент обратиться к девушке с просьбой стать его женой. Совсем скоро Тиббелу исполнится тридцать, и если он намерен завести семью, то делать это нужно в ближайшее время.
Прощание их вышло совсем грустным. Николасу потребовалось все его самообладание, чтобы в последний вечер сдержаться и не упрашивать Бетти утренним рейсом вылететь за ним в Европу. Тиббел всегда гордился своим здравомыслием, а человек здравомыслящий не рискнул бы отправиться с молодой женой в далекую страну на новую и, вполне возможно, временную работу. Мысли о Бетти дарили ему тихую радость; сегодня он решится сказать ей все, на что раньше не хватало мужества. Вплоть до этого момента он ограничивался письмами, правда, поздравил ее по телефону с днем рождения. Однако этой ночью Николас твердо вознамерился не только услышать знакомые интонации, но и вслух заявить о своей любви.
С улыбкой он терпеливо ждал звонка телефонистки, мечтая о том, как здорово было бы, если бы Бетти сидела сейчас рядом, представлял, что бы говорили они друг другу, держась за руки, не разделенные тремя тысячами миль гудящих проводов. В ушах звучал быстрый шепот их прежних разговоров, Тиббел начал представлять, о чем еще они побеседуют, как вдруг с улицы до него донеслись резкие, взволнованные голоса. Поднявшись, он подошел к окну.
В свете уличного фонаря о чем-то спорили трое, голоса их то опускались до шепота, то звучали гневно, высоко и пронзительно. Тиббел хорошо видел мужчину лет шестидесяти, с проседью и лысиной на макушке, безутешно рыдавшую в носовой платок молодую женщину и довольно молодого человека в ветровке. На женщине было яркое, цветастое платье, белокурые волосы уложены в высокую прическу а-ля Брижит Бардо. Издали она походила на аккуратного фаршированного поросенка. Пожилой мужчина напоминал почтенного инженера или правительственного чиновника с зачатками интеллекта на пышущем здоровьем лице. Все трое стояли почти под окном Тиббела. Время от времени молодой человек похлопывал ладонью по сиденью мотоцикла, словно желал убедиться, что на крайний случай средство спасения у него под рукой.
– Повторяю, месье, – громко и отчетливо произнес старший из мужчин, – вы – негодяй.
Прозвучало это столь торжественно, будто говоривший обращался к высокому собранию.
– Еще раз заявляю вам, месье Банари-Куанто, – так же громко ответил ему молодой человек, – я не негодяй.
Это был язык человека улицы – раздраженного и привыкшего за двадцать пять лет жизни к бесконечным спорам с согражданами. Судя по внешности, парень мог быть студентом, помощником аптекаря или лаборантом.
Женщина продолжала рыдать, теребя руками большую кожаную сумку.
– Еще какой! – не отступал пожилой мужчина. – Вы худший из негодяев. Нужны доказательства? – Вопрос был, конечно, риторическим. – Я вам их предоставлю. Моя дочь беременна. Вашими стараниями. И как вы поступаете сейчас, когда она в таком положении? Бросаете ее. А чтобы сделать боль невыносимой, вы решаете завтра жениться. На другой.
Парижанин отнесся бы к их спору совершенно иначе, однако разговорный французский в голове Тиббела невольно перетекал в такие английские фразы, которыми школьник мог бы излагать взгляды Расина или Цицерона. Николас считал всех французов излишне склонными к архаике и пафосу – так выступавшие на римском Форуме обращались к сенаторам, так на суде в Афинах звучало обвинение в адрес Сократа. Подобная манера речи нисколько не раздражала, наоборот, она придавала некое очарование его контактам с местными жителями, и в тех редких случаях, когда Тиббелу удавалось правильно угадать смысл отдельных идиом, он испытывал гордость и наслаждение.
– Если человек, способный на подобное, не заслуживает того, чтобы его назвали негодяем, – продолжал между тем месье Банари-Куанто, – я бы с удовольствием выслушал мнение непредвзятого стороннего наблюдателя.
Стоявшая рядом с ним и пока еще не похожая на беременную молодая женщина заплакала громче.
Под аркой, где пряталась влюбленная парочка, послышалась возня, мелькнула обнаженная нога, поцелуй, судя по звуку, пришелся не в губы, но в ухо, а мускулистая рука сменила положение, однако что было тому причиной – сцена под окном или инстинктивное стремление продлить мгновения любви, – Тиббел не знал.
В конце улицы появился автомобиль. Осветив на мгновение стены домов яркими лучами фар, он остановился у закрытых на замок дверей прачечной. Фары погасли, смолкло по-итальянски мелодичное урчание двигателя. Спорщиков никто не потревожил.
– Если завтра я и женюсь, – с вызовом бросил парень, – то по ее вине! – Указательным пальцем он ткнул в сторону молодой женщины.
– Запрещаю вам продолжать в том же духе! – с достоинством произнес месье Банари-Куанто.
– Я пытался, делал все, что было в моих силах! Я прожил с ней год, разве нет? – Молодой человек говорил так, будто ждал благодарности за самопожертвование. – Но в конце концов стало ясно: если мне понадобится тихий и спокойный дом, чтобы растить в нем своих детей, то ваша дочь дать его не в состоянии. Пришло время объясниться начистоту, месье. Ваша дочь ведет себя абсолютно немыслимым образом. Немыслимым. К тому же у нее омерзительный характер.
– Будьте осторожнее в выборе слов, молодой человек, – потребовал оскорбленный отец.
– Омерзительный, – повторил парень, подчеркивая категоричность своего заявления резким движением руки. На его лоб упала прядь черных волос, усилив впечатление исходившей от всей его фигуры ничем не сдерживаемой ярости. – Не буду вас как ее отца убивать деталями, позволю себе лишь заметить, что никогда еще мужчина не испытывал таких унижений от женщины, которая прожила с ним под одной крышей целый год. Смеяться хочется, – без намека на улыбку проговорил он. – При словах «под одной крышей» перед глазами встает женщина, хотя бы время от времени присутствующая в доме, ну, скажем, для того чтобы приготовить обед или встретить пришедшего после тяжелого трудового дня мужчину. Если вы, месье Банари-Куанто, думаете, что ваша дочь делала это, то жестоко ошибаетесь. За прошедший год я куда чаще видел собственную мать, живущую в Тулузе тетку, да что там – торговку газетами на бульваре Мадлен, – чем вашу дочь, смею уверить! Постучите в дверь днем или ночью, летом или зимой и спросите: где она? Нету!
– Рауль, – выдавила сквозь рыдания женщина, – как ты можешь! Я хранила тебе верность от начала и до самого конца.
– Верность! – презрительно фыркнул Рауль. – Да кому нужна такая верность? Женщина говорит о своей верности и считает, что этим можно искупить все, от поджога до убийства матери. Чем обернулась для меня твоя верность? Тебя никогда не было дома. Парикмахерская, кино, галерея Лафайетт, зоопарк, теннис, бассейн, портниха, Елисейские поля, подружка в Сен-Клу – что угодно, только не дом. Месье, – повернулся к ее отцу Рауль, – не знаю, что повлияло на характер вашей дочери в детстве. Могу судить лишь о результатах. Она превратилась в женщину, испытывающую живейшее отвращение к дому.
– Одно дело – дом, месье, – дрожащим голосом возразил старик Банари-Куанто, – и совсем другое – незаконное сожительство. Между ними такая же разница, как между церковью и… и… – он не сразу нашел подходящее сравнение, – между церковью и ипподромом. – Собственное красноречие заставило месье Банари-Куанто самодовольно улыбнуться.
– Клянусь, Рауль, – простонала его дочь, – если ты женишься на мне, я не сделаю из кухни ни шагу!
– Все вы готовы пообещать что угодно, если мужчина женится на другой. Вот мое последнее слово, – вновь обратился Рауль к отцу. – Мне жаль того, за кого ваша дочь выйдет замуж. Как сознательный гражданин и добропорядочный христианин письмом без подписи я должен был предупредить этого человека и не дать ему совершить роковой шаг.
С душераздирающим криком молодая женщина бросилась на грудь отцу.
– Успокойся, успокойся, Муму. – Он легонько похлопал ее по спине.
– Я люблю его! Люблю! Я жить не могу без него! Если он оставит меня, я брошусь в реку!
– Видите, неблагодарный! – осуждающе воскликнул месье Банари-Куанто. – Она жить без вас не может.
– Просто беда, – срывающимся голосом бросил Рауль. – А я не могу с ней.
– Предупреждаю, – перекрывая рыдания дочери, громко заявил старик. – Если она бросится в реку, отвечать будете вы лично. Я, ее отец, клянусь в этом!
– В реку! – Рауль расхохотался. – Когда это произойдет, позовите меня, составлю ей компанию – лично! В воде ваша дочь чувствует себя как рыба. Удивляюсь: чтобы человек ваших лет верил в подобную чушь!
Последние слова Рауля привели Муму в исступление. Со стенанием, напоминавшим вой сирены воздушной тревоги, она вырвалась из объятий отца и бросилась на молодого человека, выталкивая его на середину улицы. Движениями спортсмена, участвующего в соревнованиях по метанию молота, Муму вращала над головой сумку. По звуку, с которым сумка опускалась на плечи или спину Рауля, Тиббел определил, что весила она не менее десяти фунтов и была набита стеклянной и металлической посудой. Молодой человек, воздев к небу руки, осторожно пятясь к стене, кричал:
– Муму! Не забывайся!
Увертываясь от мощных ударов, он смог обхватить Муму и зажать ее руки, однако она стала наносить ему удары ногами в туфлях на шпильках с заостренными носками. Тиббелу из окна казалось, что в свете фонаря безумная пара исполняет невиданную первобытную пляску. По стене напротив метались уродливые тени.
– Муму, Муму! – хрипло выкрикивал Рауль, высоко подбрасывая ноги, чтобы избежать болезненных уколов ее каблуков. – Ну что ты делаешь? Ведь своих проблем этим ты не решишь! Остановись!
Однако останавливаться Муму не собиралась. Накопившиеся в ней обиды и несбывшиеся мечты искали выхода и превращались в град ударов, обрушивавшихся на вероломного приятеля. Страстные вздохи, приглушенные стоны и звучавшие в них триумф и боль никак, по мнению Тиббела, не соответствовали нормам поведения в общественном месте. Чувствуя себя не только иностранцем, но в первую очередь американцем, Николас очень не хотел вмешиваться. В Нью-Йорке он со всех ног бросился бы разнимать дерущихся мужчину и женщину, однако здесь, в этой непонятной Франции, где вопросы взаимоотношения полов оставались будоражащей кровь тайной, Тиббел мог только наблюдать и надеяться на лучшее. К тому же по всем признакам победа должна была остаться за женщиной – залогом тому служила ее агрессивность. Единственную неудачу Муму потерпела, когда, попытавшись укусить Рауля, она с силой впечаталась лбом в его затылок.
Отец, казалось бы, должен был принять близко к сердцу драку, в которую вступила его дочь с бывшим любовником в первые часы наступавшего утра. Однако месье Банари-Куанто просто описывал круги вокруг поля схватки, с интересом вглядываясь в ее участников. Он действовал как рефери на ринге, считая, что не вправе вмешиваться до тех пор, пока противники не вошли в клинч, а удары ниже пояса могут считаться случайными.
Шум и крики разбудили спящих жителей, кое-где начали открываться окна. Тиббел увидел несколько высунувшихся на улицу голов. Лица выражали присущую французам смесь беспристрастия, любопытства и осторожности – последняя заставила бы зрителей мгновенно захлопнуть ставни при появлении жандарма.
К этому времени Муму оттеснила Рауля футов на пятнадцать, и оба теперь оказались напротив по-прежнему занятой бурными утехами парочки под аркой. Осознав, что уединение их может быть в любую минуту нарушено воюющими сторонами, пара разделилась, и мужчина прикрыл своим телом девушку, которую за мгновение до этого сжимал в объятиях. Стало видно, что он невысокого роста, плотный, одет в спортивную куртку.
– Эй, эй, – негромко бросил крепыш, делая шаг вперед и хватая Рауля за локоть. – Хватит! Ступай домой, проспись!
Появление новой фигуры привлекло на минуту внимание Муму.
– Не высовывайтесь из своей пещеры, месье! Ваши советы никому здесь не нужны!
В этот момент Рауль со всех ног бросился прочь.
– Трус!
С неожиданной для ее шпилек резвостью Муму кинулась ему вслед, угрожающе размахивая сумкой. Расстояние между бегущими на глазах сокращалось. Рауль в отчаянии нырнул за угол, разгневанная фурия последовала за ним.
Под окнами воцарилась гнетущая тишина, до Тиббела донесся приглушенный стук закрываемых ставней. Однако отец Муму так и остался стоять, печально и устало глядя на угол дома, за которым скрылась его дочь. Затем он медленно повернул голову к крепышу в спортивной куртке, который говорил своей девушке:
– Тоже мне парочка. Варвары!
– Месье, – хмуро обратился к нему Банари-Куанто, – кто просил вас вмешиваться в чужие дела? Ничего в нашей несчастной стране не изменилось: люди по-прежнему суют свои носы куда попало. Личная жизнь канула в прошлое. Неудивительно, что общество оказалось на грани анархии. Они уже почти договорились, а вы все испортили!
– Послушайте, месье, – воинственно произнес в ответ крепыш, – по натуре человек я простой, но понятие о чести имею. Я не могу оставаться равнодушным, когда вижу, что мужчина и женщина начинают размахивать кулаками. Остановить их – мой долг, и, если бы не ваш возраст, я бы сказал, что вам еще станет стыдно за то, что вы не сделали этого раньше.
Банари-Куанто смерил простого, но имеющего понятие о чести человека взглядом пытливого ученого, как бы беспристрастно взвешивая на точных весах последнюю фразу. Вместо ответа он повернулся к девушке – та пыталась поправить прическу в царившей под аркой темноте.
– Мадемуазель, – громко проговорил месье Банари-Куанто, – видите ли вы, что ожидает вас в будущем? То же, что произошло и с моей дочерью. Вы вспомните мои слова, когда забеременеете, а этот, – последовал обвиняющий жест в сторону крепыша, – сбежит от вас, как заяц.
– Симона, – обратился к своей спутнице мужчина в спортивной куртке, не дав ей ответить, – у нас есть более приятный способ провести время, чем болтать с выжившим из ума чудаком.
С этими словами он нажал кнопку в стене, и дверь, плечом к которой прислонялась девушка, медленно, с тихим электрическим гудением открылась. Крепыш с достоинством взял девушку за руку и скрылся с ней в темном внутреннем дворике. Тяжелая деревянная дверь закрылась за ними с легким щелчком.
Старик пожал плечами. Он исполнил свой долг – предупредил эту беззаботную молодежь, а там пусть поступают по-своему. На пустынной улице не было видно ни души, с которой стоило бы поделиться взглядами на жизнь. Даже Тиббел отступил от окна – из страха выслушать очередное пророчество.
Лишившись аудитории, месье Банари-Куанто вздохнул и медленно зашагал к углу, за которым исчезла его дочь. Там он застыл – одинокий, растерянный человек в жесткой каменной геометрии перекрестка, беспомощно вглядывающийся в пустынную даль улицы.
Где-то внизу послышался стук ставен и как из-под земли зазвучали голоса двух пожилых женщин: глуховато, но достаточно отчетливо.
– Ах, – донесся голос с нижнего этажа дома напротив, – город становится невыносимым. Люди теперь вытворяют на улице такое! Вы слышали, мадам Аррес?
– Каждое слово, – отозвалась дама под окном Тиббела. Это был хриплый, со сварливыми интонациями шепот консьержки. – Подонок и вор. Он пытался вырвать у нее сумочку. После прихода к власти де Голля парижанки вечерами уже не чувствуют себя в безопасности. А полиция имеет наглость требовать прибавки к зарплате!
– Да нет же, мадам! – раздраженно произнесла первая женщина. – Я собственными глазами видела, как она ударила его своей сумкой. Ему было от силы лет тридцать, не больше. Весь в крови, хорошо еще, если жив остался. Хотя, честно говоря, и поделом, ведь она-то беременна!
– Ах, негодяй!
– Но и сама она немногим лучше: вечно нет дома, флиртует напропалую, а о замужестве вспомнила лишь тогда, когда было уже слишком поздно. Залетела!
– Чего вы хотите от нынешних вертихвосток, – посетовала мадам Аррес. – Они получают то, что заслужили.
– Совершенно верно. Знали бы вы, что происходит в нашем доме!
– Знаю. У нас то же самое, и так по всей улице. Как подумаю о тех, кому приходится объяснять, что месье Бланшар живет на третьем этаже, направо, сама удивляюсь, что до сих пор хожу слушать мессу!
– А вот старика мне жаль, – заметила первая дама. – Ее отца.
– Пустое, – откликнулась мадам Аррес. – Скорее всего он же и виноват во всем. Авторитета недостает. Когда мужчине не хватает авторитета, он должен ждать от своих детей чего угодно. Не сомневаюсь, что он сам завел себе куколку лет шестнадцати. Помните, как тот грязный адвокатишка из Женевы? Я тогда хорошо его рассмотрела, я знаю этот тип мужчин.
– Старый потаскун.
С улицы донесся звук шагов, и Николас осторожно приблизился к окну. Ставни внизу почти без скрипа закрылись. По неровному асфальту устало брел месье Банари-Куанто. Дыхание его было тяжелым, как у астматика. Под окном Тиббела он остановился, печальным взглядом окинул дом, покачал головой и уселся на серый камень бордюра. Руки его беспомощно подрагивали на коленях. Николасу захотелось спуститься вниз и успокоить расстроенного папашу, однако он не был уверен в том, что месье готов принять утешения какого-то иностранца.
Тиббел собрался было закрыть окно и оставить пожилого француза с его проблемами, как вдруг заметил появившуюся из-за угла Муму. Покачиваясь на высоких каблуках, та все еще давилась рыданиями, сумка, которой она бесстрашно атаковала Рауля, мертвым грузом свисала с ее плеча. С ревматическим кряхтеньем Банари-Куанто поднялся навстречу ей. Увидев отца, Муму зарыдала громче. Заключив дочь в объятия, он неловко погладил ее по спине.
– Рауль ушел! Больше я его не увижу!
– Может, это и к лучшему, малышка. На таких людей никогда нельзя положиться.
– Я люблю его! Люблю! – сквозь слезы повторяла она. – Я убью его!
– Ну же, Муму, успокойся… – Месье Банари-Куанто с тревогой посмотрел по сторонам, сознавая, что из-за прикрытых ставен за ними наблюдает множество любопытных глаз.
– Я ему еще покажу! – в отчаянии воскликнула дочь. Вырвавшись из объятий отца, она подошла к дому, с ненавистью уставилась на мотоцикл. – На этой штуке мы ездили с ним на берег Марны, когда только познакомились. – Голос ее задрожал при воспоминании о былой нежности и невыполненных обещаниях. – Я ему покажу.
Не успел отец сделать и шагу, как Муму сняла с правой ноги туфлю и с размаху ударила острым каблучком по фаре. Сквозь звон разбитого стекла послышался резкий женский возглас.
– Что случилось? – встревожился месье Банари-Куанто. – В чем дело?
– Я порезалась. Вскрыла себе вену! – С протянутыми вперед руками Муму походила на леди Макбет.
Тиббел рассмотрел полоску крови.
– Ох, бедняжка! Подними руку повыше! Я посмотрю…
Однако Муму на одной ноге проворно затанцевала вокруг мотоцикла, размахивая порезанной рукой, стараясь щедро оросить кровью его колеса, сиденья и руль.
– Вот тебе! Ты хотел моей крови, так получи ее! Надеюсь, она принесет тебе удачу!
– Муму, не горячись! Ты сделаешь хуже себе самой, – пытался увещевать ее отец. В конце концов ему удалось поймать окровавленную руку. – Господи, как же тебе больно! Подожди. – Вытащив из кармана носовой платок, он обмотал его вокруг кисти дочери. – Пойдем-ка домой. Тебе нужно заснуть, а утром ты выбросишь из головы воспоминания об этом негодяе.
– Нет. – Муму с упрямством прижалась спиной к стене дома напротив. – Он вернется за мотоциклом, и я убью его. А потом убью и себя.
– Муму… – вздохнул ее отец.
– Ступай домой, папа.
– Я не могу оставить тебя здесь.
– Даже если мне придется стоять до утра, я дождусь его. – Муму развела руки в стороны, вцепившись пальцами в стену, как бы из страха, что отец уведет ее силой. – Прежде чем отправиться в церковь, он наверняка явится сюда. Возвращайся, я сама с ним справлюсь.
– Одну, да еще в таком состоянии, я тебя здесь не брошу.
– Я хочу умереть.
На улице установилась недолгая тишина. Внезапно дверь, за которой скрылась влюбленная парочка, распахнулась. Свет фонаря выхватил из тьмы спортивную куртку крепыша, чья рука покоилась на талии девушки. Парочка неторопливо прошла под окном Тиббела, не обратив никакого внимания на отца с дочерью. Месье Банари-Куанто с сожалением посмотрел им вслед.
– Запомните мои слова, мадемуазель! Извлеките пользу из того, что видели сегодня своими глазами. Еще не поздно! Вернитесь домой, говорю это вам как друг.
– Послушайте, вы, живая руина, – угрожающе навис над пожилым человеком крепыш, – вы наболтали тут уже достаточно. Никому не позволю обращаться так к…
– Оставь его, Эдуард, – потянула своего спутника за рукав девушка. – Не время заводить ссоры.
– Вы для меня не существуете, месье, – бросил Эдуард перед тем, как последовать за девушкой.
– Позвольте, позвольте… – Месье Банари-Куанто решил оставить последнее слово за собой, но молодые люди уже скрылись за углом.
Тиббел с нетерпением ожидал момента, когда здравый смысл заставит отца с дочерью тоже отправиться домой. С мыслью о том, что эти два разочарованных, обуреваемых местью существа готовы до утра ждать здесь страшной развязки драмы, ему все равно не заснуть.
Николас собирался отвернуться от окна, но тут вдруг услышал, как хлопнула дверца автомобиля. От припаркованной почти у самого перекрестка машины к его дому быстро приближалась женщина. Водитель включил фары, и машина тронулась вслед за едва ли не бегущей дамой. Да, она явно спасалась бегством. В ярком свете фар ее платье казалось ядовито-лимонным. Новенькая красная «альфа-ромео» резко остановилась рядом с сидевшим на бордюре отцом Муму. Банари-Куанто с подозрением посмотрел на женщину. Видно, он подумал, что она взвалит на его немощные плечи тяжкое бремя очередных неприятностей. Простучав каблучками мимо него, дама бросилась под арку, к двери, но нажать на кнопку замка так и не успела: выпрыгнувший из машины мужчина в черном костюме догнал ее и схватил за запястье.
Тиббел без всякого удивления смотрел на разворачивающуюся перед ним новую сцену. Он понял, что улица внизу самой жизнью предназначена быть полем битвы. Азенкур. Фермопилы. Одна схватка тут же сменяется другой, как в круглосуточно работающем кинотеатре.
– Нет-нет! – сквозь зубы процедил мужчина. – Так просто ты не уйдешь!
– Отпусти меня! – Дама сделала попытку высвободиться, но у нее ничего не вышло.
Дыхание ее прерывалось, на лице застыл испуг. Тиббел решил, что ему все же придется спуститься вниз и принять участие в боевых действиях – опоздавший спартанец, неспешный волонтер Генриха V.
– Я отпущу тебя после того, как вернешь мои триста франков, – громко заявил мужчина в черном костюме.
Он был молод и строен. В свете фар Николас рассмотрел небольшие усики и длинные, тщательно расчесанные волосы, спускавшиеся ниже белоснежного воротничка рубашки. Мужчина напомнил Тиббелу тех типов, которых часто можно видеть в барах на площади Пигаль, а лицо его вполне уместно смотрелось бы на газетном листе под шапкой «Разыскивается за ограбление ювелирного магазина».
– Я не должна тебе и одного, – ответила женщина.
В голосе ее слышался акцент – испанский, как показалось Тиббелу. Она действительно была похожа на испанку, с роскошными черными волосами на обнаженных плечах. Осиную талию плотно облегал широкий блестящий пояс из черной кожи, короткая юбка почти не прикрывала коленей.
– Не смей лгать! – со злостью бросил мужчина, тряхнув руку дамы. – Я вовсе не собирался их покупать.
– А я вовсе не просила тебя тащиться за мной до самого дома. Отпусти мою руку, ты уже достаточно надоел мне сегодня!
– Не раньше, чем ты вернешь триста франков.
– Не отпустишь – позову полицию!
Мужчина разжал стискивавшие запястье дамы пальцы и влепил ей звонкую пощечину.
– Эй, эй! – поднимаясь с бордюра, подал голос месье Банари-Куанто, со скорбным интересом наблюдавший за развитием событий.
Погруженная в горестные раздумья Муму не обратила на происходящее никакого внимания.
Мужчина в черном костюме и испанка стояли почти вплотную друг к другу, и вид у обоих был самый нерешительный. Похоже, пощечина внесла в их отношения новую проблему, которая сбивала с толку, лишала возможности продумать последующие действия. Затем, раздвинув в недоброй усмешке губы, молодой человек вновь медленно занес руку.
– Хватит и одной, – бросила женщина, отступая к отцу Муму. – Вы видели, месье, как он меня ударил.
– Уж больно слабый здесь свет, – ответил месье Банари-Куанто, инстинктивно не желая давать хотя бы формальный повод для знакомства с полицией. – Да и смотрел-то я в другую сторону. Остановитесь! – Он повернул голову к надвигавшемуся на испанку мужчине. – Позвольте напомнить, что пощечина даме в некоторых кварталах города расценивается как самое тяжкое преступление.
– Вверяю себя под вашу защиту, месье. – Испанка нырнула за спину старика.
– Не беспокойтесь, – презрительно процедил молодой человек. – Больше я ее не ударю. Она не стоит даже моей злости. Пусть лишь вернет триста франков.
– Что можно сказать о мужчине, который сначала покупает даме цветы, а потом требует возмещения расходов? – поинтересовалась из-за плеча Банари-Куанто испанка.
– Давайте раз и навсегда внесем ясность, – обратился к старику молодой человек. – Никаких цветов я ей не покупал. Когда я зашел в туалет, она сама вытащила их из корзинки цветочницы, а та пожелала содрать с меня триста франков. Естественно, чтобы не поднимать скандала, я…
– Простите. – Банари-Куанто против воли почувствовал интерес. – Уж слишком все запуталось. Если бы вы рассказали с самого начала, думаю, я смог бы помочь.
Тиббел преисполнился благодарности к старику: пытаясь угадать, что привело молодого щеголя в ярость и завершилось оскорблением действием, он наверняка бы до утра не заснул. Ни разу в жизни Николасу не приходилось поднимать руку на женщину, подобного он и представить себе не мог, а уж из-за трехсот франков, что в пересчете составляло примерно шестьдесят центов…
– Извольте, – торопливо произнес мужчина в черном костюме, лишив гордую испанку возможности пролить свет правды на истоки конфликта. – Она сидела в баре и ждала, пока ее кто-нибудь подцепит.
– Я не ждала, пока меня подцепят! – возмутилась дама. – Я возвращалась домой из кино и зашла в бар, чтобы выпить глоток пива…
– Но в конечном итоге, – с жаром прервал ее мужчина, – тебя все-таки подцепили. Если мы будем спорить и по поводу терминологии, то проведем здесь всю ночь.
– Я позволила тебе заплатить за мой бокал пива, а то, как ты это понял, меня совершенно не касается.
– Кроме того, ты позволила мне заплатить триста франков за незабудки.
– Из вежливости, – снисходительно бросила дама. – В Испании женщины привыкли к тому, что мужчины ведут себя как джентльмены.
– А затем ты согласилась сесть в мою машину, чтобы чуть позже распалить меня поцелуями.
– Его слова, – трагическим голосом произнесла дама, обращаясь к отцу Муму, – чудовищная ложь.
– Ложь? А как насчет этого? – Мужчина сорвал с шеи накладной воротничок и протянул его Банари-Куанто.
Тот близоруко прищурился:
– Что тут такое? Здесь слишком темно, я ничего не вижу.
– Губная помада, – пояснил мужчина. – Взгляните! – Взяв пожилого мужчину за руку, он подвел его к фонарю.
– Вне всяких сомнений, – склонив к воротничку голову, подтвердил отец Муму. – Губная помада.
– Ага! – Мужчина в черном костюме бросил на испанку взгляд, полный злорадного торжества.
– Но не моя, – холодно заметила дама. – Кто знает, где этот джентльмен привык проводить время и сколько раз в неделю он меняет сорочку?
– Предупреждаю, – звенящим от ярости голосом произнес тот, – ты меня оскорбляешь.
– Какая разница, чья это помада? Ты мне просто неприятен. Сейчас я хочу одного – спокойно добраться до дома.
– Ах, – подняла голову разочарованная Муму, – если б только это было возможно – спокойно добраться до дома!
Несколько мгновений все, включая и ее отца, с недоумением смотрели на застывшую у стены мрачную фигуру, ощущая себя так, будто фраза вырвалась из уст каменного изваяния.
– Дорогой мой, – обратился месье Банари-Куанто к мужчине в черном костюме, – дама предельно ясно высказала свои мысли. – В сторону испанки последовал легкий поклон, в ответ на который та учтиво кивнула. – Она требует не слишком многого: лишь спокойно и мирно добраться до дома. Почему бы не позволить ей это?
– Может убираться на все четыре стороны! – процедил мужчина. – Но сначала пусть вернет триста франков.
Лицо отца Муму выразило осуждение.
– Месье, – довольно резко заметил он, – я, право, удивлен, что такой мужчина, как вы – владелец роскошного автомобиля! – способен поднять шум из-за жалких…
– Дело вовсе не в трехстах франках. – Подозрение в мелочности задело мужчину, голос его напрягся. – Даже если бы речь шла о пятидесяти тысячах франков, дело здесь не в деньгах! Это вопрос принципа. Меня поманили, воспламенили мои чувства, вдохновили раскрыть кошелек, причем, уверяю вас, расходы не имеют абсолютно никакого значения, – и все это оказалось дешевой игрой! Я человек щедрый, у меня довольно широкие взгляды на жизнь, но мне ужасно не хочется, чтобы какая-то путана цинично делала из меня дурака.
– Остыньте, прошу вас, – строго сказал Банари-Куанто.
– Более того, посмотрите на ее руку! – Мужчина поднял кисть дамы к свету. – Видите? Обручальное кольцо! Быть надутым путаной, которая еще и замужем!
Зачарованно ловивший каждое слово Тиббел был не в состоянии понять, почему то, что дама оказалась связана с кем-то узами брака, приводило мужчину в такое исступление. Уж не испытал ли он в прошлом жуткое разочарование, связанное с изменой другой замужней женщины? Не старая ли обида так распалила огонь его ярости?
– Нет на свете более позорного зрелища, чем испанская шлюха с обручальным кольцом! – на всю улицу объявил мужчина.
– Довольно, месье. Вы сказали достаточно, – властно произнес Банари-Куанто в тот момент, когда из груди дамы вырвалось рыдание. Женских слез в эту ночь он уже насмотрелся, и грозивший обрушиться на него новый их водопад вызывал досаду и отвращение. – Не могу позволить вам пользоваться такими выражениями в присутствии дам, одна из которых является моей дочерью. Будет лучше, если вы немедленно оставите нас.
– Как только получу свои триста франков. – Мужчина с вызовом скрестил на груди руки.
– Держите! – Месье Банари-Куанто со злостью извлек из кармана пригоршню монет и швырнул к ногам молодого человека.
Монеты со звоном раскатились по асфальту. Мужчина в черном костюме живо собрал их и бросил пожилому мужчине в лицо.
– Будьте осторожнее, месье, – с достоинством произнес старик, – в противном случае вы рискуете получить в нос.
Мужчина сжал кулаки и стал в позу, какую в Англии принимали любители рукопашного боя в начале восемнадцатого века.
– Атакуйте же, месье, – вежливо предложил он.
Женщины зарыдали в унисон.
– Хочу предупредить вас, месье. – Отец Муму сделал шаг назад. – Мне шестьдесят три года, у меня больное сердце, и к тому же, как вы видите, я в очках. У полиции будут все основания задать вам весьма неприятные вопросы.
– Полиция? Отлично. Это первая умная вещь, которую я сегодня слышу. Предлагаю сесть в машину и доехать до комиссариата.
– Я в эту машину больше не сяду! – решительно заявила испанка.
– Пока Рауль не вернется, и шагу отсюда не сделаю, – поддержала ее Муму.
За спиной Николас услышал звонок. Внезапно он осознал, что слышит его уже довольно долго. Телефон! Пробравшись в темноте к стеллажу, он снял трубку. Разговор за окном звучал не громче шороха листьев. Интересно, кто в это время может ему звонить?
– Алло?
– Это Литтрэ двадцать пять семьдесят шесть? – нетерпеливой скороговоркой спросила молодая женщина.
– Да.
– Вы заказывали Нью-Йорк. Соединять?
– Да, пожалуйста. Я жду.
Про звонок Бетти Тиббел совершенно забыл. Он попытался собраться, вновь ощутить ту нежность, что испытывал несколько часов назад, когда решил позвонить в Нью-Йорк.
– Минуту.
В трубке послышался треск электрических разрядов, видимо, в Атлантике было неспокойно. Повернувшись к окну, Тиббел напряженно старался разобрать, что происходит под фонарем, но до него донесся лишь звук отъезжающего автомобиля.
Он собирался сказать Бетти о своей любви, о том, как соскучился, вспоминал Николас, стоя у стеллажа. Если разговор пойдет в нужном направлении, то трех минут должно хватить и на то, чтобы попросить Бетти стать его женой. Вдруг ему стало трудно дышать, мысли смешались. Мучительно обдумывая первую фразу, Тиббел никак не мог отделаться от стоявших в ушах слов: «Нет на свете более позорного зрелища, чем испанская шлюха с обручальным кольцом».
– Еще минутку, – раздалось в трубке. – Набираю ваш номер.
Опять послышались шорохи и треск. Николас усилием воли заставив себя не думать о злополучном кольце.
– Мисс Томпсон нет дома, – отчетливо и уверенно прозвучал настоящий американский голос. – Сказала, что вернется через час. Вы перезвоните?
– Я… Я… – Тиббел заколебался, в памяти всплыло предупреждение старика: «Извлеките пользу из того, что видели сегодня своими глазами».
– Вы слышите меня, сэр? – вновь раздался в трубке голос Нового Света. – Мисс Томпсон будет дома через час. Хотите перезвонить?
– Я… нет. Снимите заказ. Позвоню как-нибудь в другой раз.
– Благодарю вас. – На этом Америка отключилась.
Николас осторожно опустил трубку на рычаг, подошел к окну, выглянул. Пустынная улица погрузилась в тишину. Убрали уже тела погибших в Фермопилах, ждет плуга пашня под Азенкуром. Неоконченный, нескончаемый, нерешенный, неразрешимый конфликт ушел во тьму, оставив после себя лишь эхо пророчеств, предостерегающе воздетый палец тающего на глазах привидения.
Внезапно Тиббел различил на противоположной стороне улицы крадущуюся вдоль стены дома фигуру. Рауль. Вытолкав мотоцикл под фонарь, парень осмотрел его, с досадой плюнул на осколки фары и махнул рукой кому-то, скрывавшемуся за углом. Выбежавшая оттуда девушка в белом платьице в темноте была похожа на невесту. Она села за спину Рауля, обвила его руками и тихонько рассмеялась. Смех ее веселым облачком поднялся к окну Тиббела. Рауль повернул ключ зажигания, мотор с фальшивой мощью взревел, и, взметнув на прощание, как флаг, подол белого платья, мотоцикл через мгновение скрылся за углом. Николас вздохнул и мысленно пожелал молодым людям счастья.
Под окном скрипнули ставни.
– Испанцы… – сказал кто-то ворчливо. – Чего можно ждать от испанцев?
Тиббел закрыл окно. Впервые в жизни он был благодарен судьбе за то, что образование она дала ему в стенах Эксетера и Суортмура.
