Раствор Мэнихена

В погруженном во тьму здании «Исследовательских лабораторий Фогеля-Паулсона» светилось окно. Мыши всевозможных окрасок и генетических линий мирно спали в клетках. Дремали обезьяны, видели сны собаки, крысы-альбиносы не без оснований опасались утренних инъекций и скальпелей. Тихо урчали вычислительные машины. Геометрически правильными соцветиями разрастались культуры в лабораторных чашках. За опущенными шторами втихомолку обменивались молекулами растворы и реактивы, а в запертых комнатах рождались на свет яды и лекарства. В сияющих лунным светом стальных сейфах под защитой электромагнитных запоров хранились секреты миллионов формул.

В единственном ярко освещенном помещении от стола к столу беззвучно двигалась фигура в белом халате, разливая жидкости по небольшим стеклянным сосудам, добавляя красно-коричневый порошок к содержимому мензурок, делая пометки в рабочем блокноте. То был Колиер Мэнихен – среднего роста круглолицый человек с гладкими, как дыня, щеками. При взгляде на него на ум поневоле приходила мысль о канталупе – спелой, однако не слишком вкусной мускусной дыне при выпуклых очках. Глаза Мэнихена носили выражение младенца, который давно уже лежит в мокрых пеленках, а к самым выдающимся чертам ученого можно было отнести светлый пушок на дынном лбу и арбузное брюшко. Колиер Мэнихен не походил на нобелевского лауреата. Он и не был нобелевским лауреатом. Ему стукнуло двадцать девять лет и три месяца. Статистика показывала, что большинство великих научных открытий совершены людьми, не достигшими тридцати двух лет. Мэнихену оставалось два года и девять месяцев.

Его шансы на великое научное открытие в «Лабораториях Фогеля-Паулсона» были весьма призрачны. Он работал в отделе моющих средств над проблемой детергента, способного со временем разлагаться в воде. В крупных журналах появилась серия неприятных статей о покрытых пеной ручьях, где гибнет форель. Мэнихен отлично знал, что еще никто и никогда не получал Нобелевскую премию за новый детергент – даже за такой, который щадит форель. Через неделю ему исполнится двадцать девять лет и четыре месяца.

Другие сотрудники компании, более молодые, бились над лейкемией и раком матки, экспериментировали с веществами, обещавшими перспективы в лечении шизофрении… все – возможные пути в Стокгольм. Этих перспективных ученых вызывали на совещания, мистер Паулсон приглашал их в загородный клуб и к себе домой. Они разъезжали в спортивных автомобилях с роскошными девушками, словно настоящие киноартисты. Но в отдел моющих средств мистер Паулсон не заходил, а встречая Мэнихена в коридоре, звал его Джонсом. Когда-то, лет шесть назад, у мистера Паулсона сложилось впечатление, что имя Мэнихена – Джонс.

Жена Мэнихена смахивала на мускусную дыню. Они имели двух детей, похожих на то, что можно было бы ожидать, а также «плимут» пятилетней давности. Миссис Мэнихен не возражала против ночной работы мужа. Напротив.

Сейчас он работал ночью, потому что днем столкнулся с поразительным феноменом. Мэнихен взял стандартный детергент, «Флоксо», и на глаз добавил красновато-коричневого порошка – сравнительно простого вещества, широко известного как диокситетрамерфеноферроген-14, свободно вступающего в соединения со стеоратами. Химикат этот относился к числу дорогих, поэтому ученый прибавлял по грамму на фунт «Флоксо», обходящегося в один доллар восемьдесят центов за тонну и продававшегося во всех универмагах в больших экономичных упаковках по сорок семь центов.

Мэнихен опустил в емкость кусок хлопчатобумажной ткани с пятном от кетчупа с собственного бутерброда и с разочарованием заметил, что, в то время как контрольный раствор чистого «Флоксо» полностью удалил пятно с аналогичного образца, раствор с диокситетрамерфеноферрогеном-14 оставил на ткани четкий круг.

Он попробовал раствор с одним миллиграммом диокситетрамерфеноферрогена-14, но результат получился абсолютно тождественным. Мэнихен работал над своим проектом уже шестнадцать месяцев и был понятно расхоложен. Он собирался выбросить оба образца, когда обратил внимание, что, если раствор чистого «Флоксо» покрылся пеной самым осужденным журналами образом, то новая жидкость выглядела, как вода из прозрачнейшего горного ручья.

Осознав грандиозность открытия, Мэнихен вынужден был сесть – так задрожали колени. Перед глазами возникли канализационные трубы – такими, какими они были в 1890 году, только кишмя кишащие форелью. Мистер Паулсон перестанет звать его Джонсом. Он купит себе «триумф», затем разведется и вместо очков будет носить контактные линзы. Его переведут в отдел рака.

Оставалось всего-то определить нужную пропорцию диокситетрамерфеноферрогена-14 к «Флоксо», искомое соотношение, которое не образует пены и одновременно не оставляет колец, – и будущее обеспечено.

Мэнихен работал с колотящимся сердцем, методично составляя один раствор за другим, не скупясь на диокситетрамерфеноферроген-14 – сейчас не время быть мелочным. Кончился кетчуп, и он перешел на табачный деготь из трубки. Но весь день и весь вечер (Мэнихен позвонил жене и предупредил, что к ужину не вернется) результат был одинаков – предательское кольцо оставалось. Оно оставалось на ткани. Оно оставалось на линолеуме. Оно оставалось на пластике. Оно оставалось на ладони экспериментатора.

Мэнихен не отчаивался. В конце концов, Эрлих перепробовал шестьсот пять комбинаций перед заветной шестьсот шестой. Что значит для науки время?

Иссякли запасы неорганических испытуемых объектов. Тогда Мэнихен взял двух белых мышей из партии, доставшейся ему, потому что у них упорно не росли опухоли. «Лаборатории Фогеля-Паулсона» вели широкую кампанию, чтобы заставить собачников мыть своих питомцев «Флоксо» – чудо-детергент в последнее время стал терять позиции, уступая конкурентам, и требовались новые рынки. Результаты с мышами получились такими же. Одна мышь вышла белой, как в день своего рождения, и раствор благополучно покрылся пеной. Другая вся была в разводах, но раствор очистился за пять минут.

Мэнихен приготовил новую порцию, на сей раз с одной миллионной грамма диокситетрамерфеноферрогена-14, и взял из клетки еще двух мышей. Так как ему доставались экземпляры, во всех других лабораториях признанные с научной точки зрения бесполезными, то среди его испытуемых были мыши, страдающие гигантизмом, слепые мыши, черные мыши, пегие мыши, желтые мыши, серые мыши с красными пятнами и мыши, забивающие себя до смерти о решетку при звуке ля-бемоль.

Клетки с мышами находились в темной комнате, чтобы не навлекать на отдел моющих средств обвинений в расточительном использовании электроэнергии, и Мэнихен не видел цвета мышей, пока не вынес их в лабораторию. Они оказались желтоватого оттенка, словно нездоровая китайская прачка. Мэнихен аккуратно запачкал мышей табачным дегтем – он беспрерывно курил, чтобы снабдить себя материалом, и накурился до обалдения, но ни капли не задумывался над своей жертвой.

Одну мышь он опустил в раствор «Флоксо» в дистиллированной воде. Она беззаботно плескалась, явно наслаждаясь ванной; пятно исчезло, и закипела пена. Другую мышь он опустил в аналогичный раствор с миллионной грамма диокситетрамерфеноферрогена-14 и отвернулся ополоснуть руки спиртом; а вновь повернувшись, увидел, что мышь повалилась набок.

Он нагнулся и уставился на мышь. Та не дышала. Она была мертва.

Мэнихен видел достаточно дохлых мышей, чтобы не сомневаться в этом. Он почувствовал раздражение. Хороши же порядки в лаборатории! Как можно ожидать от ученого приличных результатов, если ему подсовывают мышей, которые подыхают, как только к ним прикоснешься?!

Он выбросил мертвую мышь и пошел за новой. На сей раз он включил свет. К черту экономию!

Движимый необъяснимой вспышкой озарения, Мэнихен взял другую желтую мышь, сестру погибшей, и дерзко оставил свет гореть.

Вернувшись в лабораторию, он тщательно вымазал подопытную табачным дегтем, замечая тем временем, что первая мышь продолжает благополучно резвиться в густой пене. Мэнихен опустил желтую мышь в пустую чашку и налил раствора с диокситетрамерфеноферрогеном-14. В первую секунду ничего не произошло. Потом мышь глубоко вздохнула, легла на бок и издохла.

Мэнихен сел. Встал. Разжег трубку. Подошел к окну. Над крышей светила луна.

Где-то здесь, подсказывала научная интуиция, кроются причина и следствие. Следствие совершенно очевидно – две дохлые мыши. Однако первая мышь, белая, помещенная практически в тот же раствор, не умерла, хотя пятно на шерсти сохранилось. Белая мышь, желтая мышь… желтая мышь, белая мышь… У Мэнихена заболела голова. Луна скрылась за трубой.

Он вернулся к столу. Мертвая желтая мышь уже окоченела в кристально-прозрачной жидкости. В соседней чашке другая желтая мышь плавала в пене чистого «Флоксо». Мэнихен вытащил дохлую мышь и положил ее в холодильник – на всякий случай.

Он сходил в мышиную комнату и принес серую мышь, черную мышь и пегую мышь. Не обременяя себя процедурой с дегтем, одну за другой опустил их в раствор, где скончались две желтые мыши. Все с удовольствием приняли ванну, а пегая мышь стала до того резвой, что попыталась спариться с черной, хотя обе были одного пола. Мэнихен поместил трех контрольных животных в маленькую клетку и задумчиво уставился на желтую мышь, продолжавшую плескаться в крошечном море пены чудесного «Флоксо».

Потом он осторожно вытащил очумевшую от восторга желтую мышь, вытер ее досуха и опустил в раствор, погубивший двух ее собратьев, но ничуть не повредивший трем контрольным мышам.

Желтая мышь вздохнула, легла и померла.

Головная боль заставила ученого на шестьдесят секунд закрыть глаза. Когда он открыл глаза, мышь, лежавшая в кристально-чистой жидкости, была все так же мертва.

На Мэнихена навалилась колоссальная усталость. За все годы служения науке ничего подобного с ним не происходило. Он был слишком измотан, чтобы решить, способствовало ли происшедшее прогрессу детергентов или отбрасывало их на сто лет назад, к лучшему это или к худшему, приведет ли это его, Мэнихена, к отделу рака или забросит в сектор мастики для пола. Его мозг отказывался переваривать эти проблемы. Поэтому он механически убрал дохлую мышь в холодильник, посадил в клетку серую мышь, черную мышь и пегую мышь, выключил свет и отправился домой.

В тот день он был без машины – ее забрала жена, чтобы поехать играть в бридж, – автобусы давно уже перестали ходить, а позволить себе такси он не мог, поэтому Мэнихен пошел пешком. По пути он увидел свой «плимут» у темного дома по Сеннет-стрит. Жена Мэнихена не сообщала ему, куда она ездит играть в бридж. Дом был ему незнаком. Он удивился, что люди играют в бридж в два часа ночи за такими плотными шторами, что из-за них не пробивается ни один луч света. Однако входить не стал. Его присутствие, говорила жена, мешает ей играть.

– Собери свои записи, – сказал Сэмюэль Крокетт, – положи их в портфель и запри его. И холодильник запри. – К тому времени в холодильнике скопилось восемнадцать дохлых желтых мышей. – Обсудим это в таком месте, где нам никто не помешает.

Дело было на следующий день. Мэнихен обратился к Крокетту, работавшему в соседней лаборатории, в одиннадцать часов. Сам он пришел в шесть, не в силах заснуть, и провел утро, опуская все желтое, что попадалось под руку, в раствор, который в 14.17 Крокетт стал называть «раствором Мэнихена». Мэнихен начал смутно видеть себя Фигурой в Мире Науки и окончательно решил обзавестись контактными линзами, пока его еще не сфотографировали для ведущих журналов.

Крокетт, или Крок, принадлежал к числу молодых людей, разъезжавших в открытых спортивных автомобилях с роскошными девушками. Он был лучшим в своем выпуске и в двадцать пять лет и три месяца работал над сложными протеиновыми молекулами, что в иерархии «Фогеля-Паулсона» соответствовало маршалу в наполеоновской армии. Этот высокий крепкий янки отлично знал, на какую сторону бутерброда намазано его экспериментаторское масло.

Прикончив дюжину желтых мышей, Мэнихен пошел за помощью в соседнюю комнату, где за лабораторным столом из нержавеющей стали, посасывая кусок сахара с ЛСД и слушая пластинку Монка, сидел Крокетт.

Сперва была вспышка раздражения.

– Какого черта тебе надо, Флокс? – рявкнул Крокетт. (Некоторые из этой молодой плеяды звали Мэнихена Флоксом.)

Но потом Крокетт снизошел к просьбе, и одно его присутствие натолкнуло Мэнихена на блестящую мысль вводить раствор подопытным животным через рот. Белая мышь, серая мышь, черная мышь, пегая мышь после нескольких капель стали энергичными и воинственными. Желтая мышь, чуть ли не последняя из партии, тихо скончалась через двадцать восемь минут.

Итак, теперь было известно, что раствор действует как извне, так и изнутри. Тем не менее Крокетт пока не нашел способа избавиться от предательского кольца. Этот аспект проблемы его вообще не заинтересовал. Зато огромное впечатление произвело на Крока то, что самые крошечные добавки диокситетрамерфеноферрогена-14 уничтожали пену, и он похвалил Мэнихена в своей сдержанной американской манере.

– Тут что-то есть, – произнес американец, посасывая сахар с ЛСД.

– Почему мы не можем поговорить здесь? – спросил Мэнихен, страшась обвинения в прогуле.

– Не будь наивным, Флокс, – вместо объяснения сказал Крокетт. И Мэнихен сложил заметки в портфель, убрал оборудование, запер холодильник и последовал за Крокеттом в коридор.

У ворот они встретили мистера Паулсона.

– Крок, старина Крок, – проворковал мистер Паулсон, с любовью обняв Крокетта за плечи. – Мой мальчик… Здравствуйте, Джонс. Куда это вы собрались?

– Я… – запинаясь, начал Мэнихен.

– К окулисту, – решительно сказал Крокетт. – Я его отвезу.

– А-а, – улыбаясь, протянул мистер Паулсон. – У науки тысяча глаз. Добрый старый Крок.

Они вышли из ворот.

– Берете свою машину, мистер Джонс? – спросил сторож. Четыре года назад он слышал, как мистер Паулсон назвал Мэнихена Джонсом.

– Пососи, – оборвал Крокетт и протянул сторожу пару монет и кусок сахара с ЛСД.

– Спасибо, мистер Крокетт. – Сторож закинул сахар в рот и стал сосать.

Роскошная «ланчия» Крокетта вырвалась на шоссе.

Солнце, Италия, высшее общество… Господи, подумал Мэнихен, вот это жизнь.

– Ну, – сказал Крокетт, – давай подсчитаем плюсы и минусы.

Они сидели в темном баре, украшенном витыми медными рогами, хлыстами и узкими треугольными вымпелами. Крокетт пил виски «Джек Дэниэлс». Мэнихен посасывал «Александр» – единственный алкогольный коктейль, который он выносил, потому что тот напоминал ему молоко.

– Плюс первый, – начал Крокетт. – Никакой пены. Колоссальное преимущество. Тебя прославят как национального героя.

Мэнихен начал приятно потеть.

– Минус первый, – продолжал Крокетт, залпом допив стакан и знаком заказав новый. – Минус первый: остаточные кольца. Недостаток, возможно, преодолимый.

– Вопрос времени, – пробормотал Мэнихен. – С другим катализатором…

– Возможно, – пожал плечами Крокетт. – Плюс второй: сродство, пока необъясненное, к живым организмам желтого цвета. Явно нечто новое. Поздравляю.

– О, мистер Крокетт, – проблеял Мэнихен, потея от еще большего удовольствия при таких речах из уст первого в своем выпуске. – Право же…

– Зови меня Крок, – сказал Крокетт. – Мы друзья.

– Крок, – благоговейно произнес Мэнихен, представив себе «ланчию».

– Минус второй, – продолжил Крокетт, принимая очередную порцию «Дэниэлса». – Раствор оказывается гибельным для организмов, к которым он проявляет сродство. Вопрос – минус ли это?

– Э… – выдавил Мэнихен, думая о восемнадцати окостеневших мышах в холодильнике.

– Негативные реакции порой оборачиваются позитивными, – весомо сказал Крокетт. – Все зависит от точки зрения. Нельзя упускать из виду.

– Да, – решительно кивнул Мэнихен, настроившись не упускать из виду.

– Коммерчески. – Крокетт говорил рублеными фразами. – Возьмем ДДТ. Миксоматоз. Бесценный в Австралии. Кролики. Не нравится мне тот карп.

Из аквариума на столе секретарши они позаимствовали золотистого карпа и в 12.56 опустили его сперва в чистый «Флоксо», а затем в раствор Мэнихена. Нельзя сказать, что «Флоксо» рыбке понравился – она встала на голову на дне большой чашки и резко вздрагивала каждые тридцать шесть секунд, – но жила. После двадцати секунд в растворе Мэнихена она испустила дух и покоилась ныне в холодильнике вместе с восемнадцатью мышами.

– Нет, – повторил Крокетт. – Не нравится мне тот карп. Определенно не нравится.

Они сидели в молчании, отдавая дань усопшей рыбке.

– Резюме, – сказал Крокетт. – Открытое нами вещество обладает необычными свойствами. Смехотворно дешево. Токсично для одних организмов, безвредно для других. Не знаю как – пока, – но тут пахнет деньгами. Идея… идея. Есть одно место, где мы можем… – Он замолчал, как будто не решаясь доверить Мэнихену свои мысли. – Желтый, желтый, желтый. Черт побери, чем желтым мы заполонены, как Австралия – кроликами? Найти ответ, и дело в шляпе.

– Что ж, – вставил Мэнихен. – Полагаю, мистер Паулсон оценит наш успех. На Рождество, наверное, получим премию.

– Премию? – Крокетт впервые повысил голос. – Ты что, спятил?

– По моему контракту результат работы принадлежит «Фогелю-Паулсону». У тебя разве не так?

– Ты что, пресвитерианин? – с отвращением выдавил Крокетт.

– Баптист, – честно ответил Мэнихен.

– Теперь понимаешь, почему нельзя было говорить в лаборатории?

– Ну, – произнес Мэнихен, бросив взгляд на трех дам в мини-юбках, – здесь уютней, атмосфера определенно…

– Уютней?! – воскликнул Крокетт и добавил грубое слово. – Слушай, ты владеешь компанией?

– Компанией? – ошеломленно переспросил Мэнихен. – Что мне делать с компанией? Я получаю семь восемьсот в год, а с вычетом налогов и страховки… А ты?

– Четырьмя, пятью, может быть, семью компаниями, – сказал Крокетт. – Кто их считает? Одна в Лихтенштейне, две на Багамах, одна на имя разведенной тетки-нимфоманки…

– В твоем возрасте… – восхищенно прошептал Мэнихен.

– О, иногда я бросаю Паулсону кость. Низкотемпературная обработка полиэстеров, процесс кристаллизации для хранения нестабильных аминокислот… подобные безделушки. Паулсон пускает слюни от счастья. Но если подворачивается что-нибудь серьезное… Господи, старик, где ты был? Только в Германии у меня четыре патента на отверждение стекловолокна. А уж…

– Не стоит углубляться в детали, – перебил Мэнихен, не желая показаться любопытным. Он начал догадываться, откуда берутся «ланчии», «корветы» и «мерседесы».

– Мы зарегистрируем компанию в Гернси – ты и я, – сказал Крокетт. – Может быть, нам понадобится кто-нибудь еще.

– Думаешь, сами не обойдемся? – тревожно спросил Мэнихен. За последние десять минут в нем проснулся инстинкт капиталиста, не желающего без необходимости делить доходы.

– Боюсь, не обойдемся, – задумчиво ответил Крокетт. – Без первоклассного патолога нам не объяснить, каким образом раствор Мэнихена действует на ядро клетки. Понадобится биохимик. Ну и, конечно, ангел.

– Ангел?! – До сих пор Мэнихен не предполагал, что религия является составной частью бизнеса.

– Денежный мешок, – нетерпеливо пояснил Крокетт. – Начнем с патолога. Лучший в стране патолог у нас под боком. Старый добрый Тагека Кай.

Мэнихен кивнул. Тагеко Кай был лучшим в Киото, а потом лучшим в Беркли. Ему принадлежал «ягуар». Тагека Кай разговаривал с Мэнихеном. Однажды. В кино. Тагека Кай спросил: «Не занято?» Мэнихен ответил: «Нет». Он запомнил этот случай.

– Так, – решил Крокетт. – Поймаем Кая, пока тот не смотался домой. Время дорого.

Он положил на стол десятидолларовую банкноту и направился к двери, а Мэнихен засеменил следом, минуя трех дам у стойки. В один прекрасный день…

– Интересно, интересно, – приговаривал Тагека Кай, быстро перелистывая заметки Мэнихена.

Они находились в лаборатории Мэнихена; Крокетт был убежден, что его и Тагеки Кая комнаты оборудованы «жучками». Все единодушно согласились, что никому не придет в голову прослушивать отдел моющих средств, поэтому можно говорить свободно, хотя и на пониженных тонах.

– Интересно, – повторил Тагека Кай. Его английский – с легким техасским акцентом – был безупречен. – Так. Доли партнеров равны, но у меня исключительные права на Гватемалу и Коста-Рику.

– Кай! – запротестовал Крокетт.

– У меня есть определенные связи в Карибской акватории, – отрезал Тагека Кай. – Либо да, либо нет.

– Заметано, – сказал Крокетт. Тагека был куда ближе к Нобелевской премии, чем Крокетт, и владел компаниями в Панаме, Нигерии и Цюрихе.

Тагека Кай небрежно смахнул мышей и карпа из холодильника на алюминиевый поднос.

– Простите, – произнес Мэнихен. Только что его осенила мысль. – Не хотелось бы вмешиваться, но они – желтые. Мыши, я имею в виду. – Он вспотел от волнения. – То есть я хочу сказать, что, по крайней мере, до сих пор раствор… э-э… – Позже он научится говорить «раствор Мэнихена» не краснея, но пока это было выше его сил. – Одним словом, пока раствор проявляет токсичность только к… э-э… организмам, чей доминантный, если позволите так выразиться, пигмент некоторым образом может быть определен как… э-э… желтый.

– Что вы хотите сказать, партнер? – бесцеремонно перебил его Тагека Кай.

– Всего лишь… м-м… – Мэнихен уже пожалел, что начал говорить. – Ну, существует опасность… Резиновые перчатки, по крайней мере. Полная асептика, позволю себе посоветовать. Поверьте, я меньше всего думаю о расовых… характеристиках, но если, не дай Бог, что-нибудь случится…

– Не беспокойтесь о своем желтом брате, партнер, – бесстрастно сказал Тагека Кай и удалился с подносом.

– Вот рвач! – горько вырвалось у Крокетта, когда дверь за патологом закрылась. – Исключительные права на Гватемалу и Коста-Рику! Восходящее солнце. Вперед на Манчжурию. Как и в прошлый раз.

По пути домой Мэнихен отметил про себя, что, хотя они оперируют теми же фактами, Крокетт и Тагека Кай схватывают перспективы, совершенно для него скрытые. Вот почему они разъезжают в «ланчиях» и «ягуарах».

Телефон зазвонил в три утра. Миссис Мэнихен застонала, когда муж сонно потянулся через нее к трубке. Она не любила, когда он прикасался к ней без предупреждения.

– Крокетт, – представился голос из трубки. – Я у Тагеки. Немедленно приезжай.

Мэнихен трясущейся рукой положил трубку и стал одеваться. От выпитого коктейля у него болела голова.

– Куда? – произнесла миссис Мэнихен.

– Совещание.

– В три утра? – Она не открыла глаз, но рот ее скривился.

– Я не обратил внимание на время. – Еще недолго. Боже мой, совсем недолго.

– Спокойной ночи, Ромео.

– Это Сэмюэль Крокетт, – сказал Мэнихен, возясь со штанами.

– Педераст, – не открывая глаз, молвила миссис Мэнихен. – Никогда не сомневалась.

– Право, Лулу… – В конце концов, Крокетт – его партнер.

– Принеси домой ЛСД, – пробормотала, засыпая, миссис Мэнихен.

Странная просьба, подумал Мэнихен, по миллиметру закрывая дверь, чтобы не разбудить детей. У них обоих подсознательный страх внезапного шума, предупреждал его детский психиатр.

Тагека Кай жил в центре города, в фешенебельной квартире на верхнем этаже тринадцатиэтажного дома. У подъезда стояли его «ягуар» и «ланчиа» Крокетта. Мэнихен припарковал «плимут» рядом. Может быть, «феррари»?..

Крокетт потягивал пиво в гостиной и любовался моделью клиппера под всеми парусами, заключенной в бутылку.

– Привет, – бросил он. – Как доехал?

– Ну, – сказал Мэнихен, потирая красные глаза, – должен признаться, что я привык к восьмичасовому сну…

– Придется отвыкать, – отрезал Крокетт. – Я обхожусь двумя часами. – Он отхлебнул пива. – Старый добрый Тагека сейчас освободится. Он в лаборатории.

Открылась дверь, и в комнату вплыла роскошная девушка в лиловых шароварах, с пивом и шоколадными пирожными на подносе. Она ослепительно улыбнулась Мэнихену, и тот, пораженный, взял два пирожных и пиво.

Раздался звонок.

– Капитан Ахаб, – пояснила девушка. – Ждет.

– Сюда, Флокс, – сказал Крокетт, резво встрепенувшись.

– У тебя есть, Сэмми?..

Крокетт кинул ей кусок сахара. Девушка разлеглась на диване, высоко закинув обольстительные ноги, и маленькими белыми зубками стала покусывать сахар.

Домашняя лаборатория Тагеки Кая была просторнее и лучше оборудована, чем все отделы «Фогеля-Паулсона». Там стоял большой операционный стол, который поворачивался под любым углом, мощные лампы на шарнирах, шкафы с инструментами, стерилизаторы, холодильники со стекляными дверцами, гигантский рентгеновский аппарат, микроскопы и все прочее.

– Ух! – воскликнул Мэнихен.

Тагека был одет в хирургический халат и в этот момент стягивал маску и шапочку. Под халатом виднелись голубые джинсы и ковбойские туфли на высоких скошеных каблуках с серебряными насечками.

– Я вскрыл восемнадцать мышей. Желтых. – Он улыбнулся Мэнихену, сверкнув самурайскими зубами. – Рано еще утверждать что-либо определенное; однако, по всей видимости, Мэнихен, вы наткнулись на нечто совершенно новое.

– В самом деле? – жадно спросил Мэнихен. – А на что?

Тагека Кай и Крокетт обменялись многозначительными взглядами.

– Пока я знаю только, что это новое, – мягко сказал Тагека Кай. – В наше время этого достаточно. Вспомните хула-хуп, вспомните очки для стереоскопического кино. За считанные месяцы сколачивались целые состояния.

Мэнихен учащенно задышал. Тагека снял халат и оказался в гавайской рубашке.

– Мои предварительные заключения, – отрывисто сказал он. – Нетоксичное вещество, для простоты назовем его «Флоксо», в соединении с другим известным нетоксичным веществом, диокситетрамерфеноферрогеном-14, обнаружило сродство к пигментному материалу восемнадцати желтых мышей и одного карпа…

– Девятнадцати, – поправил Мэнихен, вспомнив первую желтую мышь, выброшенную в мусоропровод.

– Восемнадцати, – повторил Тагека. – Я основываюсь только на фактах.

– Простите, – смутился Мэнихен.

– Исследование клеток, – продолжал Тагека, – и других органов показывает, что каким-то образом, пока необъясненным, раствор вступает в реакцию с пигментным веществом, чьей формулой я не стану вас обременять, с образованием нового соединения, которое стремительно поражает симпатическую нервную систему, почти немедленно парализуя названную систему и соответственно вызывая прекращение дыхания, движения и сердцебиения. – Он налил себе еще стакан шерри. – Почему у вас такие красные глаза, партнер?

– Понимаете, я привык к восьми часам сна… – начал Мэнихен.

– Придется отвыкать, – заявил Тагека. – Я обхожусь одним.

– Да, сэр, – сказал Мэнихен.

– Возможные перспективы практического применения этой интересной зависимости между нашим раствором и определенными органическими пигментами находятся вне моей компетенции. Я простой скромный патолог. Но нет ничего бесполезного в коридорах науки. В конце концов, Кюри открыли свойства радия всего лишь потому, что, оставив на ночь в темной комнате с очищенным уранитом ключ, сумели получить его фотографию. Ведь мало кто сейчас проявляет интерес к фотографированию ключей, не правда ли, партнер? – Он неожиданно хихикнул.

Странные эти японцы, подумал Мэнихен. Совсем не такие, как мы.

Тагека вновь стал серьезным.

– Необходимы дальнейшие тщательные исследования. Для начала, эксперименты хотя бы с пятью сотнями желтых мышей – при пяти сотнях контрольных. Тысяча карпов – аналогичная процедура. Естественные желтые организмы: нарциссы, попугаи, тыквы, кукурузные початки и так далее. Высшие позвоночные: собаки, некоторые желтозадые бабуины, встречающиеся в джунглях Новой Гвинеи, буланые лошади…

– Как я проведу в отдел моющих средств лошадей? – спросил Мэнихен, чувствуя легкое головокружение. – Особенно, если мы хотим сохранить тайну?

– Эта лаборатория, – Тагека широким жестом обвел сверкающую роскошь, – в полном распоряжении моих досточтимых друзей. Кроме того, в проведении экспериментов необходимо проявлять определенную инициативу.

– Но я не могу затребовать лошадей! – в смятении воскликнул Мэнихен.

– Я считал условленным, что мы занимаемся этим делом в частном порядке, – ледяным голосом проговорил Тагека, глядя на Крокетта.

– Верно, – сказал Крокетт.

– Но откуда взять денег? Желтозадые бабуины… О господи! – вскричал Мэнихен.

– Я всего лишь патолог, – сказал Тагека и выпил шерри.

– У вас компании по всему миру, – причитал Мэнихен. – Лихтенштейн, Нигерия… А я зарабатываю семь восемьсот…

– Нам это известно, партнер, – прервал Тагека. – Я возьму на себя вашу часть предварительных расходов.

Мэнихен чуть не расплакался от благодарности и тяжело задышал. Теперь уже нет сомнения – он выходит в общество людей иного круга.

– Не знаю, что и сказать… – начал он.

– Не надо ничего говорить, – перебил Тагека. – В качестве компенсации за израсходованные средства я беру себе исключительные права на вашу долю в Северной Европе по оси Лондон – Берлин.

– Да, сэр, – произнес Мэнихен. Он хотел бы сказать еще что-нибудь, но не мог. – Да, сэр.

– Полагаю, на сегодня достаточно, джентльмены, – объявил Тагека. – Не желаю торопить вас, но мне еще предстоит работа.

Он вежливо проводил Крокетта и Мэнихена до двери лаборатории и запер ее за ними.

– Восточная подозрительность, – прокомментировал Крокетт.

Девушка в лиловых шароварах все так же лежала на диване. Ее глаза были широко раскрыты, но она вряд ли что-либо видела.

Да, несомненно, подумал Мэнихен, бросив последний жадный взгляд на обольстительную девушку, наш век – век узкой специализации.

Неслись бешеные недели. Днями Мэнихен строчил доклады о воображаемых экспериментах, доказывая, что не зря получает зарплату и движет науку вперед в интересах «Фогеля-Паулсона». Ночи он проводил в лаборатории Тагеки Кая. Он приучился спать три часа в сутки. Опыты продолжались. Пятьсот желтых мышей благополучно почили в бозе. Желтый афганский пес с выдающейся родословной, купленный втридорога, прожил меньше часа, проглотив вместе с молоком три капли раствора Мэнихена, в то время как черно-белая дворняжка, за грош вызволенная у живодера, лишь радостно лаяла после той же трапезы. Дохлые карпы сотнями лежали в холодильниках Тагеки. Желтозадый бабуин, проявив сперва глубокую привязанность к Тагеке, терпимость к Крокетту и яростную ненависть к Мэнихену, испустил дух через десять минут после того, как его соответствующая часть была омыта умышленно слабым раствором.

Несмотря на изощренные манипуляции Крокетта (тот ухитрился выделить из «Флоксо» две гидроксильные группы и подверг диокситетрамерфеноферроген-14 бомбардировке радиоактивными изотопами), остаточные кольца упорно не желали удаляться с испробованных материалов.

Тем временем личные дела Мэнихена шли все хуже. Миссис Мэнихен стали раздражать постоянные ночные отлучки мужа. Мистер Паулсон прислал ему нежно-голубой конверт. «Ну?» – было начертано на листке бумаги. Это звучало неприятно. Мэнихен стал опасаться, что всю жизнь будет ездить на «плимуте» и никогда не разведется.

Он не мог поделиться своими страхами с Крокеттом и Тагекой Каем. С ними вообще было трудно чем-либо поделиться. Вначале они редко слушали его, а через пару недель вовсе перестали обращать внимание. Он работал молча, молча мыл посуду и писал под диктовку. Ему требовалось выспаться, но он не смел признаться в этом партнерам. Может быть, если поймать Крокетта где-нибудь наедине… Крок по крайней мере белый.

Так он стал таскаться за Крокеттом повсюду, но удобный случай представился лишь через неделю. Мэнихен ждал у ресторана, где Крокетт часто обедал, обычно с роскошной девушкой или с несколькими роскошными девушками. Ресторан назывался «La Belle Provencale», и обед там стоил никак не меньше десяти долларов – если не заказывать вина. Мэнихен, разумеется, ел в столовой «Фогеля-Паулсона». Там можно пообедать за восемьдесят пять центов. Этого у «Фогеля-Паулсона» не отнимешь.

Стоял жаркий день, безжалостное солнце палило немилосердно. От слабости и головокружения Мэнихен раскачивался из стороны в сторону, как палуба утлого суденышка в шторм.

К тротуару подъехала «ланчия». Наконец-то Крокетт был один. Широким шагом направляясь к ресторану, он не заметил Мэнихена, хотя прошел в метре от него.

– Крок, – хрипнул Мэнихен.

Крокетт остановился и повернул голову. Его американские черты лица приняли недовольное выражение.

– Какого черта ты здесь ошиваешься?

– Крок, – выдавил Мэнихен, – нам надо поговорить.

– Какого черта ты качаешься? – перебил Крокетт. – Ты пьян? Ладно, Флокс, пошли, я возьму тебе поесть.

Крокетт явно не был типичным янки – заказал мясо по-кайенски и бутылку сидра.

Как только зрению и обонянию Мэнихена открылась еда, он позабыл обо всем и так и не сумел признаться Крокетту, что хотел выйти из игры.

– Теперь следующий шаг.

Все трое находились в лаборатории Тагеки Кая. Было сравнительно рано, всего полтретьего ночи.

– Дальнейшие опыты на низших позвоночных не имеют смысла. Очередная стадия очевидна, – заявил Тагека Кай.

Мэнихену очередная стадия не казалась очевидной.

– То есть?

На этот раз Тагека Кай ответил на его вопрос.

– Человек, – сказал он просто.

Мэнихен открыл рот.

Крокетт нахмурился в сосредоточенном раздумье.

– Я предвижу некоторые осложнения.

– Ничего особенного, – отмахнулся Тагека Кай. – Необходим доступ в больницу с достаточным количеством пигментированных подопытных.

– Я многих знаю в Общей клинике, – заметил Крокетт, – но вряд ли нам она годится. Там не развернешься. У них бывает от силы пара индейцев в год.

Рот Мэнихена до сих пор был открыт.

– Не доверяю я этим типам из Общей, – сказал Тагека Кай. – Уместно подумать о Сан-Франциско. Значительная доля цветного населения, достаточные фонды… У меня есть знакомый в больнице «Милосердие и рак». Людвиг Квельч.

– Ну да, – кивнул Крокетт. – Квельч. Простата. Высший класс.

Крокетт знал всех.

– Он был первым в своем выпуске в Беркли за три года до меня, – сказал Тагека Кай и потянулся к телефону.

– Одну минутку, мистер Тагека, – хрипло выдавил Мэнихен. – Вы имеете в виду… эксперименты на живых людях?..

– Крок, – произнес Тагека Кай. – Ты его привел, ты с ним и разбирайся.

– Флокс, – с раздражением сказал Крокетт, – все сводится к одному: ты ученый или нет?

Тагека Кай уже вызывал Сан-Франциско.

– Так, что мы имеем? – мыслил вслух Людвиг Квельч. – Я думаю о крыле Блюмштейна, как полагаешь, Тагека?

Тагека Кай кивнул.

– Крыло Блюмштейна. Превосходно.

Квельч прибыл через четырнадцать часов после звонка и просидел, запершись с Тагекой и Крокеттом, весь день и весь вечер. В полночь на совещание допустили Мэнихена.

Людвиг Квельч оказался высоким широкоплечим человеком с ослепительно белыми зубами и располагающими манерами. Он носил шикарный дорогой костюм и с первого взгляда вызывал к себе полное доверие.

Квельч достал кожаный блокнот и пролистал его.

– На данный момент у нас лежат тридцать три представителя белой расы, двенадцать негров, трое неопределенной национальности, один индус, один бербер и семеро восточного происхождения – шесть предположительно китайцы. Все мужского пола, разумеется. – Он от души рассмеялся, как бы напоминая коллегам о своей специальности. – На мой взгляд, достаточно широкий диапазон.

– Сойдет, – согласился Тагека Кай.

– Все умирающие? – поинтересовался Крокетт.

– Грубо говоря, восемьдесят процентов, – сказал Квельч. – Почему вы спрашиваете?

– Из-за него. – Крокетт махнул рукой в сторону Мэнихена.

– Я рад видеть, что едкая атмосфера научных изысканий не растворила совесть нашего замечательного юного друга. – Квельч сердечно опустил свою большую руку на плечо Мэнихена. – Не страшитесь. Мы не укоротим ни одной жизни – существенно.

– Спасибо, доктор, – признательно промямлил Мэнихен.

Квельч взглянул на часы.

– Что ж, мне пора возвращаться. Буду держать вас в курсе, – сказал он и стремительно пошел к двери, но у порога остановился. – Итак, по четверти каждому партнеру плюс преимущественные права Кая на Гватемалу, Коста-Рику и первые десять лет эксплуатации в Северной Европе?..

– Все изложено в соглашении, которое я передал тебе утром, – заметил Тагека Кай.

– Разумеется! Я лишь хочу проконсультироваться со своими адвокатами перед подписанием бумаг. До встречи, друзья! – Квельч махнул на прощанье рукой и исчез.

– Боюсь, сегодня нам надо расстаться рано, партнеры, – заявил Тагека Кай. – Мне предстоит работа.

Мэнихен отправился прямо домой, предвкушая первую нормальную ночь за долгие месяцы. Его жена играла где-то в бридж, так что можно было спокойно спать; но почему-то он не смог сомкнуть глаз до самой зари.

– Утром звонил Квельч, – сообщил Тагека Кай. – У него новости.

Веки Мэнихена спазматически задергались, легкие внезапно отказались дышать.

– Не возражаете, если я сяду?

Он только что пришел, и Тагека сам открыл дверь. Хватаясь руками за стену, Мэнихен добрел до гостиной и тяжело сел на стул. Крокетт распластался на диване; на его груди стоял стакан с виски. По выражению лица нельзя было определить, счастлив он, грустен или пьян.

– Позвольте что-нибудь предложить? – гостеприимно сказал Тагека. – Пиво? Сок?

– Нет, спасибо. – Впервые за все знакомство Тагека проявлял к нему такое внимание. Мэнихен был уверен, что его подготавливают к чему-то ужасному. – Что сообщил доктор Квельч?

– Он передал вам искренний привет.

– Что еще? – хрипло спросил Мэнихен.

– Закончены первые эксперименты. Квельч лично ввел раствор подкожно восьми объектам – пяти белым, двум черным и одному желтому. Семеро не проявили никакой реакции. Вскрытие восьмого…

– Вскрытие!.. Мы убили человека!

– О, не сходи с ума, Флокс! – Говорил Крокетт. Стакан с виски плавно ходил вверх и вниз. – Это случилось в Сан-Франциско, за две тысячи миль отсюда.

– Но мой раствор! Я…

– Наш раствор, Мэнихен, – ровно произнес Тагека Кай. – С Квельчем нас четверо.

– Мой, наш… Какая разница! Несчастный мертвый китаец…

– С вашим темпераментом, Мэнихен, – скривился Тагека, – пристало заниматься психиатрией, а не сугубо исследовательской работой. Если хотите иметь с нами дело, держите себя в руках.

– Дело! – воскликнул Мэнихен и, шатаясь, встал. – Что вы называете делом? Убивать больных раком китайцев в Сан-Франциско?! Вот уж дельце, нечего сказать, – добавил он с невесть откуда взявшейся иронией.

– Вы будете слушать или ораторствовать? – поинтересовался Тагека. – У меня есть для вас много интересных и важных новостей. Но я должен работать и не могу зря тратить время… Так-то лучше. Садитесь.

Мэнихен сел.

– И сиди, – приказал Крокетт.

– Как я говорил, – продолжал Тагека Кай, – вскрытие показало, что субъект умер естественной смертью. Никаких следов посторонних веществ в органах.

– Убийца! – простонал Мэнихен, обхватив голову руками.

– Я не могу выносить подобных выражений в своем доме, – заявил Тагека.

– Если желаешь вернуться в отдел моющих средств, Флокс, – равнодушно произнес Крокетт, не изменяя позы, – ты знаешь, где дверь.

– Именно это я и собираюсь сделать. – Мэнихен встал и направился к выходу.

– Ты лишаешь себя верного миллиона долларов, – заметил Крокетт.

Мэнихен остановился, подумал и вернулся на место.

– Что ж, худшее я уже выслушал, – сказал он.

– Три дня назад я побывал в Вашингтоне, – сообщил Крокетт. – И заскочил к старому школьному другу Саймону Бунсвангеру. Вы о нем не слышали. О нем никто не слышал. Он в ЦРУ. Большой человек. Большой, очень большой. Я в общих чертах ознакомил его с нашим проектом. Бунсвангер проявил интерес. – Крокетт взглянул на часы. – Он вот-вот должен прийти.

– ЦРУ? – в полной растерянности переспросил Мэнихен. – Нас всех упрячут за решетку!

– Напротив, – покачал головой Крокетт. – Напротив. Спорю на два «Александра», что он появится с заманчивым предложением…

– Каким? – Теперь Мэнихен был убежден, что все эти компании и хроническое недосыпание окончательно повредили рассудок Крокетта. – Зачем им раствор Мэнихена?

– Помнишь тот день, когда ты ко мне пришел, Флокс? – Крокетт поднялся на ноги и в носках прошлепал к бару. – Я сказал: ответим на один вопрос, и дело в шляпе. Помнишь?

– Более или менее, – кивнул Мэнихен.

– Помнишь этот вопрос? – осушив стакан, продолжил Крокетт. – Вопрос: «Чем желтым мы заполонены, как Австралия – кроликами?» Помнишь?

– Да, но что общего имеет ЦРУ с…

– ЦРУ, приятель, – весомо произнес Крокетт, – знает совершенно точно, что такое желтое и чем мы заполонены. – Он замолчал, бросил кусок льда в виски и помешал пальцем. – Китайцами.

Раздался звонок.

– Должно быть, Бунсвангер, – встрепенулся Крокетт. – Я открою.

– В последний раз имею дело с таким, как вы, Мэнихен, – ледяным тоном произнес Тагека. – Вы психически неуравновешены.

Товарищ Крокетта производил впечатление человека, способного зарабатывать неплохие деньги в качестве исполнителя женских ролей в водевилях. Он был гибок и строен, с тонкими светлыми волосами и маленьким пухлым ртом, застенчив и стыдлив.

– Позволь познакомить тебя с моими партнерами, – бодро сказал Крокетт.

Он представил Тагеку, который молча поклонился, и Мэнихена, не посмевшего поднять глаз во время рукопожатия.

– Мне «Джек Дэниэлс», Крок.

Бунсвангер принял стакан и сел на стол.

– Что ж, мои парни считают, что вы славно поработали, – начал он. – Мы кое-что проверили, и мои парни считают, что вы правы на все сто. Какие-нибудь новости от Квельча?

– Результаты положительные, – ответил Тагека.

Бунсвангер кивнул.

– Не удивительно. Ладно, хватит ходить вокруг да около. Нам он нужен, раствор. Мы уже предварительно наметили цели. Исток Янцзы, три или четыре озера на севере, два притока Желтой реки, ну, и так далее. У вас не найдется случайно карты Китая под рукой?

– Увы, – сказал Тагека.

– Жаль, – вздохнул Бунсвангер. – Сразу бы все стало ясно. – Он огляделся. – Симпатичная квартирка. Вы не представляете, сколько дерут за приличное гнездышко в Вашингтоне… Разумеется, нам помогут русские. Мы уже их известили. Так будет спокойнее. А то как представишь длиннющую границу с Сибирью и бесконечные делегации… Впрочем, в этом-то и прелесть вашей штуки. Без шума. Мы давно уже ищем что-нибудь эдакое – без шума. А вы, парни, довели до конца? Я очень торопился, но, по-моему, в ваших бумагах ничего нет.

– Довели до конца что? – спросил Мэнихен.

– Флокс, – утомленно вздохнул Крокетт.

– Мэнихен, – угрожающе сказал Тагека.

– До минимальной эффективной концентрации в «аш два о», – пояснил Бунсвангер.

– Пока не смотрели, Сай, – ответил Крокетт. – Мы работали только ночами.

– Адская эффективность! – Бунсвангер деликатно отхлебнул виски. – Мы кое-что проверили. Одна двухмиллиардная в пресной воде. Одна трехмиллиардная в соленой воде. – Он по-девичьи рассмеялся, вспомнив что-то свое. – Презабавное побочное действие: ваш раствор лечит желтуху. Можно основать фармацевтическую компанию и сделать бешеные бабки на одном этом. Строго по рецепту, разумеется. Ну вот, такая деталь. А теперь к делу. Мы платим вам два миллиона. Чистыми. Никаких записей, никаких регистраций. Вам не придется и гроша отдавать парням из налогового.

Мэнихен учащенно задышал.

– Как вы себя чувствуете, сэр? – участливо спросил Бунсвангер.

– Отлично, – откликнулся Мэнихен, продолжая тяжело дышать.

– Само собой, – сказал Бунсвангер, все еще участливо глядя на Мэнихена, – нет гарантии, что мы когда-нибудь решимся. Хотя, если дела пойдут так и дальше… – Он покачал головой и оставил фразу неоконченной.

Мэнихен думал о «феррари», о табунах девушек в лиловых шароварах.

– Еще одна деталь, и я исчезаю, – сказал Бунсвангер. – Завтра утром мне надо быть в Венесуэле. Слушайте. – Его голос стал непоколебимым, как дуло револьвера. – Двадцать процентов мои. Одна пятая. За услуги. – Он посмотрел вокруг.

Крокетт кивнул.

Тагека кивнул.

Мэнихен медленно кивнул.

– Я в Каракас, – игриво бросил Бунсвангер, допил виски и пожал всем руки. – Утром явится парень с деньгами. Наличными, конечно. Когда удобнее?

– В шесть, – сказал Тагека.

– Заметано. – Бунсвангер сделал пометку в блокноте крокодиловой кожи. – Рад, что ты заскочил, Крок. Провожать не надо. – И он исчез.

Собственно, все было сделано. Оставалось пересчитать на денежное выражение компенсацию Тагеки за исключительные права на Карибскую акваторию и десятилетнее право на Северную Европу. Это не отняло много времени. Тагека Кай был таким же блестящим математиком, как и патологом.

Крокетт и Мэнихен вышли вместе. Крокетт спешил на встречу с третьей – текущей – женой мистера Паулсона.

– Счастливо, Флокс. Сегодня недурно поработали, – бросил он, садясь в «ланчию», и, напевая, сорвался с места.

Мэнихен сел в «плимут» и задумался о порядке действий. Наконец он решил, что сперва следует сделать главное, и со скоростью пятьдесят пять миль в час поехал домой, чтобы сообщить миссис Мэнихен о предстоящем разводе.

Наверху, у себя в квартире, Тагека Кай сидел в кресле и рисовал в блокноте аккуратные идеограммы. Через некоторое время он нажал на кнопку, и в комнату вошел слуга.

– Джеймс, – обратился к нему Тагека Кай, – я хочу, чтобы завтра ты заказал по пятьсот граммов диокситетрамерфеноферрогена-14, 15 и 17. И пятьсот белых мышей. Нет, пожалуй, лучше тысячу.

– Да, сэр, – сказал Джеймс.

– И еще, Джеймс. – Тагека небрежно махнул рукой. – Соедини меня с японским посольством в Вашингтоне. Я буду говорить лично с послом.

– Да, сэр, – сказал Джеймс и снял трубку.