РЕЖИССЕРСКИЙ СЦЕНАРИЙ (19)
SEMPER ALIQUID NOVI
К немалому для себя смятению, Норман осознал, что склоняющая к безделью уютная ниша, какую он создал себе в корпорации, решительно не годилась для того, чтобы справляться с таким шквалом информации, какой обрушился на него теперь. Он вынуждал себя не останавливаться – несмотря на покрасневшие глаза, хрипоту и частые и острые приступы несварения желудка – и уговаривал себя, будто эти физические недомогания просто болезнь роста.
Чтобы Бенинский проект мог стать реальностью, следовало преодолеть три основные преграды. Во-первых, первоначальный романтический ореол ПРИМА поблек, и акционеры начинали избавляться от своих ценных бумаг. Разумеется, тем из сотрудников «ДжТ», кто был в курсе происходящего, это позволяло скупать их по сниженным ставкам, однако создавало неблагоприятный климат на рынке. Во-вторых, нужно было получить большинство в две трети на общем собрании акционеров. И, в-третьих, президент Обоми сделал решающий шаг, сообщив стране о своей болезни, а значит, время на исходе. Элайху утверждал, что, если он как давний личный друг поручится за предлагаемый план, президент его одобрит, но невозможно предсказать, как поведет себя его преемник.
Спешность вынуждала их загонять себя до предела, используя невероятную скорость Салманассара. Не удовлетворяясь тем, что за день создавали и уничтожали до полусотни гипотетических сценариев, они начали раздавать контракты экспертам со стороны и выкраивали время, чтобы напрямую обращаться к Салманассару по вопросам, не до конца проясненным в закладываемых программах.
Норману впервые пришлось работать с Салманассаром. В ночь перед тем, как он впервые заговорил с компьютером, ему приснилось, будто он сидит в тюремной камере, стены которой состоят из светло-зеленых «гипотетических» распечаток, которые ему так примелькались. А на следующую ночь после разговора ему приснилось, что Салманассар обращается к нему из его же телефона, его же телевизора, из самого воздуха.
Впрочем, возможностей смотреть сны представлялось немного. Ценой почти истощения он шел в ногу с требованиями, какие ему выставляли. По десятку раз в день его вызывала Старушка ДжТ, требуя информации, которую гораздо проще было бы получить, набрав номер энциклопедической справочной, но ему удавалось давать приемлемые ответы. На бесконечных конференциях люди спрашивали его мнения или совета, и он отвечал так же механически, словно сам был вычислительной машиной: без раздумья выстреливал статистическими данными, датами, излагал местные обычаи, фрагменты истории, даже не трудился замаскировать собственное мнение, которое его слушатели принимали на веру так же, как и все остальное.
Он начал чувствовать, что чуть больше нравится самому себе. Под глянцевой профессиональной маской, которую он надел, чтобы прорваться наверх в мире бледнозадых, все же был жив еще человек. А он-то уже почти боялся, что он полый, точно подсвеченная изнутри тыква на Хэллоуин.
Еще более, чем желание доказать самому себе, что он чего-то стоит, его подстегивали два других стимула.
Одним было восхищение Элайху Мастерсом, который различил в нем нового человека, когда маска еще плотно сидела на месте, и на эту догадку поставил исход своей успешной карьеры. Норман всегда бережно пестовал систему слухов корпорации: сейчас «по испорченному телефону» доложили, что в случае, если Бенинский проект сработает, Элайху почти с полной уверенностью может рассчитывать на назначение следующим представителем США в ООН, тем самым вернув себе влияние, которое утратил, когда вместо Дели выбрал Порт-Мей. Но если проект провалится, ему конец.
Второй причиной было простое замешательство. К концу первой недели напряженного планирования он, ни разу не ступив на ее землю, узнал о Бенинии больше, чем о любом месте, где когда-либо жил. Поначалу сведения, которые он впитывал как губка, просто накапливались в его голове грудой, в которой ему приходилось рыться, чтобы отыскать нужную информацию. Мало-помалу они становились все более организованными, образовывались взаимосвязи, и в конечном итоге сложились в один большой знак вопроса.
«Как, во имя Аллаха Милостливого, удалось Бенинии стать такой?»
Если бы не масса исторических документов, он заподозрил бы тут гигантскую аферу с пусканием пыли в глаза. «Всем известно» (вот к чему, по сути, это сводилось), что, когда на африканский континент пришли европейские колониальные державы, племена экваториальной и южной Африки пребывали на стадии варварства, о чем свидетельствовала тысяча задокументированных фактов – от кровопролитных набегов Чака Зулу до готовности ряда племен продавать арабским работорговцам собственных детей. «Всем известно», что с уходом европейцев все вернулось на круги своя, только еще более усугубленное горечью и негодованием на долгий период иностранного правления.
Но не в Бенинии. Как сказал Элайху, Зэдкиэль Обоми сотворил чудо, создав африканский эквивалент Швейцарии, упрямо балансируя на канате нейтральности над адом периодически вспыхивающего насилия.
Но как он этого добился? Вот где Норман упирался в глухую стену. Нейтральность Швейцарии основывалась на явных преимуществах: ключевое местоположение, границы, которые изо всех мнящих себя современными аттилами завоевателей имел наглость нарушить только Наполеон (даже нацисты сочли более выгодным оставить Швейцарию в покое), ревниво охраняемая репутация честности в коммерции, которая превратила крохотную страну в международный финансовый центр и средоточие высокоточных производств, так что даже нехватка минеральных ресурсов обернулась подлинным благословением.
А Бениния? Расположена между двух могущественных стран-соперниц, каждая из которых с радостью пожертвовала бы одну-две армии обременительной неквалифицированной рабочей силы, лишь бы заполучить прекрасный морской порт и речные маршруты через предгорья Модо; экономически нежизнеспособна и держится только за счет постоянной иностранной помощи; далеко не индустриализированная, отсталая до такой степени, что стала исключением даже в Африке.
От размышлений об этих аномалиях у Нормана разболелась голова, но он упрямо пробивался вперед, расширяя область запросов, пока исследовательский отдел не прислал ему гневный меморандум, желая знать, какое, черт побери, отношение имеют события первого года по мусульманскому летосчислению к экономическому проекту двадцать первого века.
Норман смутно чувствовал, что, если бы он смог ответить на этот вопрос, его не ставила бы так в тупик эта захудалая страна.
Однако исследовательский отдел был совершенно прав: бессмысленно углубляться так далеко, ведь письменных свидетельств о том времени не существует. Да и археологических артефактов почти не осталось. С точки зрения Бенинии, раскапывать прошлое было непозволительной роскошью. Вздохнув, Норман снова стал перебирать уже известное.
«Счастлива та страна, у которой нет истории» – и долгое время местность, позднее названная Бенинией, вполне соответствовала этой поговорке. Ее первое появление на мировой арене пришлось на период расцвета работорговли, когда давление арабов на севере вынудило голайни – этническую подгруппу берберов, мусульман по вероисповеданию и хамитов по языковой группе – уйти на запад мимо Тимбукту к Бенинскому заливу. Там они наткнулись на анклав шинка, подпираемых мандиго с одной стороны, и йоруба – с другой.
Соседи давно привыкли обходить шинка стороной, утверждая, будто они могущественные колдуны, способные украсть сердце самого доблестного воина. Голайни подняли их на смех: как правоверные мусульмане они отметали идею колдовства, и, уж конечно, неагрессивные, гостеприимные шинка, у которых как будто не вызывала гнева даже мысль о рабстве, не представляли собой явной угрозы.
Намереваясь захватить территорию, а местных жителей разводить как скот и бесконечный источник рабов на продажу, голайни водворились как новые хозяева этих земель. Но словно по колдовству, о котором говорили соседние племена, их затея провалилась. Не прошло и двадцати лет, как перестали формироваться невольничьи караваны. Голайни понемногу растворились в местном населении и вели мирное сельское существование, пока к двадцатом веку от их этнической идентичности остались только диалект и такие физиогномические характеристики, как «северный нос» и ширина лба.
Суевериям – возможно – следует приписать последующее нежелание связываться с шинка торговцев, поставляющих товар капитанам европейских невольничьих судов. В свое оправдание они ссылались на характерные черты этого народа: дескать, из шинка получаются плохие рабы, дескать, они хворые, дескать, находятся под особой защитой шайтана. За исключением одной-двух экспедиций, возглавленных европейцами, шинка по большей части оставались в безопасности, и никто им не докучал вплоть до наступления эры колониальный эксплуатации.
Когда раздел территорий уже шел полным ходом, англичане вышвырнули испанцев, которые держали торговую факторию неподалеку от современного Порт-Мейя как придаток к более крупному поселению на расположенном неподалеку острове Фернандо По, и дали понять французам в соседнем Того, что Бениния отныне находится под сенью британского флага.
Так в общем и целом оно и оставалось, если не считать юридического оформления положения вещей, которое привело к ситуации аналогичной той, какая возникла в Нигерии, а именно образования «Колонии и протектората британской короны».
И Бениния погрузилась в безвестность – до 1971 года, когда министерство по делам колоний в Лондоне не начало искать способ, как избавиться от немногих последних, ах каких неудобных заморских подопечных. Кое-какие из них, как, скажем, мелкие острова Тихого океана, были практически безнадежными, и самое лучшее, что можно было придумать, это сбагрить их на шею кому-нибудь еще, австралийцам, например. Однако поначалу от Бенинии никаких осложнений не ожидали. В конце концов, Гамбия, которая территориально была приблизительно того же размера, уже несколько лет как «обрела независимость».
Проблемы возникли, когда англичане стали искать, кому бы передать управление.
В Бенинии было немало компетентных чиновников, но в силу того факта, что мусульманская партерналистская модель укладывалась в шовинистические предрассудки выпускников английских закрытых учебных заведений Девятнадцатого века, большинство их были набраны среди северного меньшинства, то есть голайни. В точности то же самое имело место в Нигерии. Там сразу по обретении страной независимости большинство взбунтовалось против наследия викторианских предрассудков. Министерству по делам колоний не хотелось повторять эту ошибку, пусть даже шинка казались странно аполитичными. Более того, сподобься они организовать настоящую политическую партию, которая агитировала бы за независимость, самой проблемы бы не возникло.
Поломав головы, лондонские бюрократы остановились на молодом бенинце, который, пусть и не имел большого числа приверженцев, зато хотя бы пользовался всеобщим уважением. Зэдкиэль Фредерик Обоми получил образование в Великобритании и Соединенных Штатах. Он происходил из респектабельной, сравнительно обеспеченной семьи. Вершиной его устремлений было стать диктором образовательной программы, и он подвизался мастером на все руки на единственной телестанции, вещающей на регион залива: читал лекции и сводки новостей, давал комментарии текущим событиям на языках шинка и голайни. Несколько лет назад его временно откомандировали освещать последнее совещание Организации Африканского единства, и делегаты и от Эфиопии, и от Южной Африки с похвалой отзывались о молодом журналисте, поэтому вопроса о том, будет ли он принят за пределами Бенинии, также не возникало.
Но внутри страны совсем другое дело, в основном потому, что ему самому и в голову не пришло бы становиться президентом. Однако со временем его удалось убедить, что нет никого другого, кто так же удовлетворял бы требованиям, и когда его кандидатуру выдвинули на плебисцит, избиратели и от шинка, и от голайни одобрили ее колоссальным большинством голосов, потопив другого кандидата, опиравшегося в основном на египетское финансирование.
Англичане с облегчением переименовали губернаторский особняк в президентский дворец и удалились восвояси.
Вначале новый президент по неопытности как будто наломал дров. Его первый кабинет министров, набранный, исходя из пропорционального соотношения голайни и шинка (с незначительным перевесом в сторону первых из-за европейского образования и административных навыков), не довел до конца ни одного начинания. Однако понемногу Обоми заменил натасканных англичанами министров на людей, которых подобрал сам, причем некоторые ради возвращения домой добровольно решили отказаться от занимаемых за границей престижных постов, как это произошло, скажем, с нынешним министром финансов Рамом Ибуса, который преподавал экономику в Акре.
К всеобщему удивлению президент хорошо справился даже с кризисом, с которым столкнулся под самый конец своего первого срока.
На территории примыкавших к Бенинии бывших английских и французских колоний проявилась общая особенность Африки конца двадцатого века: межплеменные распри вылились в беспорядки и иногда в неделю-другую настоящей гражданской войны. Имели место массовые миграции иноко и кпала. Благо Бениния была под боком и благо в ней беспорядков не было, беженцы обоих племен направились туда.
Выгнавшие их правительства нисколько не интересовались, что с ними стало. Только позднее, когда экономическая реальность вынудила несколько экс-колониальных стран объединиться в группы с общим европейским языком: Мали, Дагомею и Верхнюю Вольту – в Дагомалию, а Гану и Нигерию – в РЭНГ, – они заметили странный феномен.
Шинка были еще беднее иноко и кпала, и логично было бы предположить, что они возмутятся против дополнительного гнета, каким беженцы легли на и без того дефицитный бюджет страны. Но они не проявили никакой враждебности. Напротив, в Бенинии выросло поколение иммигрантов, которые казались совершенно довольными жизнью и невосприимчивыми к любым намекам, дескать, стоило бы настоять, чтобы их новые земли вошли в состав их исторических родин.
Словно бы относясь к Обоми с традиционным страхом, Какой приписывали его предкам-«колдунам», соседи-гиганты постоянно метались между благодушием и агрессией. К последней обычно прибегали, когда какие-нибудь внутренние неурядицы требовали внешнего врага; первое проявляли реже, и оно всегда следовало за вторжением общего врага извне. Немецкий солдат удачи, чье провалившееся покушение на Обоми стоило последнему глаза, возможно, был нанят и оплачен Каиром. Последовавший затем взрыв враждебности среди голайни к идее панисламизма подвиг арабский мир вернуться к привычному поношению Израиля.
Но сейчас долговременному спокойствию в Бенинии, возможно, раз и навсегда придет конец. Если за отставкой Обоми последует конфликт преемственности, завистливые соседи не преминут нанести удар. Вмешательство «ДжТ» может предотвратить войну. Салманассар проанализировал различные гипотетические сценарии и выдал свое квазибожественное мнение.
И тем не менее Нормана не оставляли сомнения. В конце концов, Салманассар мог судить только на основании данных, которые в него заложили. Что, если Элайху позволил любви к Бенинии исказить свое мнение, стал глядеть на ситуацию через розовые очки, и это сказалось на расчетах компьютера?
Нелепо оптимистичным казалось само предложение всего за двадцать лет превратить нищую, пораженную голодом и эпидемиями бывшую колонию в плацдарм экономического процветания. Да ведь там не было ни университета, ни даже крупного технического училища – одна только школа экономики на частном финансировании в Порт-Мейе, сливки выпускников которой уже сняло правительство.
Ну разумеется, оно утверждает, что все мужское население страны приобрело минимальные навыки счета и письма и начатки английского, равно как и еще одного из языков своей страны. И нельзя сказать, что в Бенинии презирают образование: прогульщиков там было даже меньше, чем учителей. Жажда знания в каких-то случаях способна возместить дефицит в других областях.
«Способна…»
Вздохнув, Норман перестал себя мучить. Восклицательный знак, на который так походила на карте территория Бенинии, все больше искривлялся в воображаемый знак вопроса, но это происходило только у него в голове. Факты принадлежали реальному миру, и он остро сознавал, что систематически изолирует себя от реальности.
Примерно это он и сказал Чаду Муллигану при одной из все более редких случайных встреч вечером, когда он пробыл дома достаточно долго, чтобы урвать несколько минут на разговор. Как выяснилось, социологу не хватило духу осуществить свои намерения и удебоширить себя до смерти: привычка, не ослабленная тремя годами жизни в канаве, заставила его вернуться к исследованиям, теориям и подбору аргументов.
Первой его реакцией на замечание Нормана стала гримаса отвращения.
– Ты тут, чувак, имеешь дело с несговорчивостью внешнего мира! Что ж, сочувствую – у меня та же проблема. Никак не могу удержать в себе достаточно алкоголя, чтобы заспиртовать внутренности, как планировал. Меня выворачивает прежде, чем я вырубаюсь! И чем тебя так заедает Бениния, а?
– Не сама Бениния как таковая, – вздохнул Норман. – А тот факт, что как будто никто не замечает странной аномалии: целая страна сидит на политическом вулкане, а ее даже не опалило.
– Когда происходит извержение вулкана, кто, черт побери, даст себе труд задуматься о чуваках, которые заняты своими обычными делами? – хмыкнул Чад. – Почему бы тебе не перестать гадать, пока сам туда не поедешь и не увидишь своими глазами? Кстати, когда тебя отправляют?
– Как только утвердят проект. Мы с Элайху вместе представим его президенту Обоми. Через три-четыре дня, наверное. – Он помялся. – Знаешь что? – продолжал он. – Мне страшно, что я найду, когда на самом деле туда приеду.
– Почему?
– Потому что… – Плохо слушающимися пальцами Норман дернул себя за бороду. – Из-за Дональда.
– А он-то, мать его, тут при чем? Он же уехал в другую часть земного шарика.
– При том, что я много лет жил с ним в одной квартире и считал его совершенно нейтральным малым, который ведет довольно серенькую беззаботную жизнь. О таких и сказать-то особо нечего. А потом ни с того ни с сего он мне сказал, что из-за него начались уличные беспорядки, в которые меня затянуло… там, в Ист-Сайде. Я ведь тебе про это рассказывал, да?
– Мы говорили про это на вечеринке у Гвиневеры. И многие другие тоже. – Чад пожал плечами. – Разумеется, брать на себя ответственность за уличные беспорядки – это чистой воды самолюбование, но я вижу, к чему ты клонишь. Тебе, кажется, не дает покоя мысль, что и бенинцы могут оказаться такими же, как он, что и они, стоит им вырваться в большой мир, способны вызвать катастрофу.
– Нет, – сказал Норман. – Я все спрашиваю, может, это я – тот, кто по неведению способен вызвать катастрофу.
