РЕЖИССЕРСКИЙ СЦЕНАРИЙ (17)
ШКАЛЫ ВРЕМЕНИ
– Какое же время реально? Его или наше?
Норман не собрался произносить этот вопрос вслух. Он вырвался при виде огромной кипы распечаток Салманассара, которую прошлым вечером доставили в его кабинет, и от мысли о том, откуда их столько берется. Ни одно мыслимое печатающее устройство – даже светопищущие, у которых вообще не было движущихся частей, кроме тонкого лучика миниатюрного лазера, выводившего слова на фоточувствительной бумаге, – не могло поспеть за наносекундным мыслительным процессом Салманассара; предложенная ему проблема решалась или, во всяком случае, подвергалась всестороннему анализу за каких-то несколько секунд, а затем сбрасывалась в банк временного хранения, а он переходил к следующей поставленной его хозяевами задаче, а вот перевод предыдущей на понятный язык занимало в пятьдесят, а то и в сто раз больше времени.
Элайху поглядел на него такими же красными от недосыпания, как у его собеседника, глазами: сон – недопустимая роскошь для того, кто желает поспеть за современными методами обработки информации.
– Чье? – спросил он.
Норман кисло усмехнулся, пропуская старшего товарища вперед себя в кабинет и закрывая за ним дверь.
– Извините. Думая о Салманассаре, я снова назвал его «он».
Элайху кивнул.
– Как Чад и говорил, он в «ДжТ» становится членом семьи… Кстати, как поживает Чад? Я думал, он будет больше интересоваться этим проектом. В конце концов, когда мы познакомились у мисс Стил, он почти весь вечер допрашивал меня о Бенинии.
– Я сам едва его вижу, – ответил Норман, обходя компьютерный стол и толкая коленом вращающийся стул так, чтобы в него было удобно сесть. – Он живет в комнате Дона и, кажется, занят в основном пролистыванием Доновых книг, а у него их там тысячи три. Но помимо «привет» мы особо и не разговариваем.
– Понимаю, что ты имел в виду, говоря о реальном времени, – сказал вдруг Элайху.
Норман недоуменно моргнул.
– Вот это! – подчеркнул Элайху, постучав пальцем по одной из трехметровых стоп распечаток, до которых у них пока не дошли руки. – Мы с тобой оба хотим поговорить о бенинском проекте. Но не можем. Что бы мы ни сказали без ссылки на компьютер, устаревает еще до того, как было произнесено, верно? Информация, необходимая для того, что бы сформулировать и поправить наши суждения, существует, и мы знаем, что она существует, поэтому отказываемся от обмена мнениями, пока ее не получим, а поскольку Салманассар работает в тысячу раз быстрее нас, мы никогда за ним не поспеваем, поэтому никогда и поговорить не можем.
Норман замялся.
– Кстати об информации, исправляющей и образующей наше суждение… – наконец сказал он.
– Да?
– Как по-вашему, вы не могли бы добыть для меня кое-какие данные от Государства?
– Смотря какие. – Элайху сел в кресло против него. – Я могу получить все, что непосредственно касается сферы моих интересов, но даже посол не обладает бесконечными полномочиями.
– Все дело в Доне, – сказал Норман. Его губы скривились в иронической улыбке. – На эту мысль меня навели ваши слова о неспособности к общению. Понимаете, я много лет прожил бок о бок с этим чуваком, но по-настоящему с ним так и не подружился. А теперь он ушел из моей жизни, и мне его не хватает. Я словно испытываю какую-то вину. Хотелось бы знать, возможно ли с ним как-то связаться.
– Наверное, можно навести справки, – согласился Элайху. – Кстати, а что с ним случилось?
– Я думал, вы знаете. А! Если нет, то мне, наверное, не стоило… Но, впрочем, какого черта. Если нельзя доверять американскому послу, то кому можно?
– Государство никому не доверяет. В буквальном смысле. – Элайху пожал плечами. – Кроме компьютеров.
– А я доверяю, – сказал Норман. Опустив взгляд на руки, он рассеянно сцепил пальцы. – Из принципа начал это делать всего несколько дней назад. Дон уехал в Ятаканг по какому-то государственному делу.
Элайху ненадолго задумался.
– Вот оно. А я-то все пытался понять, куда он вписывается. Ты хочешь сказать, он один из законсервированных оперативников, которых Государство для страховки держит под рукой на случай маловероятного хода событий?
– Да, наверное, так.
– А единственное, что в последнее время прогремело на Ятаканге, та фантастическая программа, о которой они так трубят. Его поездка как-то с ней связана?
– Надо думать. Во всяком случае, у Дональда ученая степень по биологии, а свою диссертацию он писал на тему выживания архитипических генов в живых ископаемых вроде латимерий, мечехвостов и гинкго.
– Похоже, Государство желает заполучить себе методы, о которых заявили ятакангцы.
– И я об этом подумал, – сказал Норман. – Интересно, правда ли они нам нужны?
– То есть?
– Трудно объяснить… Слушайте, с тех пор, как вернулись из Бенинии, вы теленовости смотрели?
– Время от времени. Но с тех пор, как передали заявление Ятаканга, я был слишком занят и только изредка слушал вполуха сводки.
– И я тоже, но… ну… я, наверное, больше знаком с тем, как сегодня раскручивают модные тенденции, поэтому могу экстраполировать из пары-тройки программ, на какие у меня хватило времени.
Взгляд Нормана скользнул над головой Элайху в дальний угол комнаты.
– «АнглоСлуСпуТра» транслирует на всю Америку, так?
– Я бы сказал, на весь континент. Сегодня англоговорящие люди есть в любой стране мира, кроме, разве что, Китая.
– Поэтому вы сталкивались с мистером и миссис Повсюду?
– Ну да, конечно, это та пара, которая всегда появляется в заставках станции и делает всякие экзотичные и романтические вещи.
– У вас когда-нибудь была персонифицированная приставка, где на конструкт Повсюду наложена ваша собственная личность?
– Господи боже, нет! Она же стоит… сколько? Тысяч пять долларов, да?
– Приблизительно. У меня тоже такой нет: основной взнос идет за обслуживание пары, а я холостяк, поэтому к чему трудиться? На моей приставке просто стандартный конструкт коричневоносового. – Он помедлил. – И… чтобы быть до конца откровенным… скандинавка для терки в паре. Но я много раз смотрел телевизор у знакомых, которые подписаны на весь пакет услуг, и должен вам сказать, впечатление жутковатое. Трудно описать, просто уникальное ощущение, когда видишь собственные лицо и слышишь собственный голос, наложенные на базовый сигнал. На тебе одежда, которой ты никогда не имел, ты делаешь вещи, которых никогда не делал, в местах, где никогда не был, и это воспринимается как реальная жизнь, потому что сегодня телевидение и есть реальный мир. Понимаете? Мы отдаем себе отчет в масштабах планеты, поэтому никак не приемлем, что наши собственные ограниченные горизонты и составляют реальность. То, что поступает к нам через телевидение, для нас намного реальнее.
– Это я могу понять. – Элайху кивнул. – И, разумеется, видел этих Повсюду на чужих приставках. Я также согласен с твоими словами о том, что мы считаем реальным. Но я думал, мы говорим о заявлении Ятаканга.
– Мы о нем и говорим, – возразил Норман. – У вас есть приставка домоизображения?
– Нет, по всей видимости, нет. Она делает то же самое, только с вашим домом: когда они… дайте подумать… Вот оно! Когда они пускают разделенный экран вроде заставки СКАНАЛИЗАТОРА, в одном поле – всегда кадры, которые они называют домоизображением, и показывают там всегда мистера и миссис Повсюду, которые сидят в вашем доме и у которых ваши лица и которые смотрят ту же программу, какую собираетесь смотреть вы. Видели такую?
– Такой услуги в Африке, пожалуй, пока нет, – сказал Элайху. – Но подобные вставки я видел и там: в них всегда показан идеальный дом, забитый всякими новомодными устройствами.
– Вот это самое было и у нас, – сказал Норман. – Только сегодня практически каждый американский дом полон новомодными устройствами. Знаете какое определение Чад дал новым бедным? Это те люди, которые настолько задержали выплаты по кредитам за модель будущего года, что не могут внести начальный взнос за модель года следующего?
Элайху хмыкнул, потом его лицо посерьезнело.
– Слишком близко к правде, чтобы быть смешным, – сказал он.
– Что да, то да, клянусь бородой Пророка! После вечеринки у Гвиневеры я выкроил время полистать пару книг Чада и… Ну, только-только познакомившись с ним, я было счел его самодовольным хвастуном, а почитав, понял, что он имеет право как угодно распускать хвост.
– Я хотел попросить государство пригласить его принять участие в этом проекте в качестве особого советника, но когда я заговорил об этом с Рафаэлем Корнингом, то услышал, что Государство его не одобряет.
– Чему удивляться? Он же насмеялся надо всем, что отстаивают власти.
– Сам он не уверен, так ли уж ему это удалось.
– Ну, реакция публики на его книги была довольно разнообразной. Возможно, общественное мнение он не изменил, но какому социологу-теоретику со времен Мао вообще удалось его затронуть? Сам факт, что его книги включены в программу колледжей, уже говорит о том, что его воззрения пустили корни.
– Да, но то же можно сказать о теориях Торо и… Не важно, мы уходим от темы. Ты как будто собирался сказать, что мы не хотим получить ятакангские генетические методы, а затем перешел на мистера и миссис Повсюду.
– Ага. Я настолько увлекся, что забыл о главном. Такое уже пару раз происходило у меня на глазах: в случае с евгеническим законодательством, например. Посмотрев какое-то время персонифицированный телевизор, особенно если в нем есть приставка домоизображения, люди начинают терять контакт с реальностью. Например, владельцу такой приставки полагается приблизительно раз в год закладывать в нее свежую видеопленку, на которую заснят он сам. Но я знаю людей, которые из года в год закладывают свежую копию старой записи, и делают так по четыре, а то и по пять лет кряду, чтобы по-прежнему видеть на экране себя молодых. Они оказываются признавать, что время идет. Они живут в растянутом настоящем. Понимаете, к чему я веду?
– Люди, не способные примириться с тем, что они стареют, не смирятся с тем, что кому-то повезло больше, чем им, когда речь пойдет о детях?
– Вот именно. Иными словами, наше собственное правительство – и правительства всех остальных стран – должно или как можно скорее выступить с заявлением, не уступающим ятакангскому, или доказать, что она пустая похвальба. Второй вариант со всей очевидностью устраивает Государство намного больше, поскольку применение тектогенетических усовершенствований к миллионам беременностей вызовет потрясающий социальный переворот – даже худший, чем последовал за образованием Департаментов евгенической обработки. Но срединного пути тут нет. Успех в Ятаканге, в плодах которого будет недоступность для представителей других стран, или даже доступность их ограниченной группе в рамках нашего общества и отказ представителям других групп населения, приведет к такой буре негодования… Мои рассуждения не слишком притянуты за уши?
– Едва ли. – Элайху попытался подавить заметную дрожь, и ему это не удалось. – Как я тебе говорил, телевизор я не смотрю, но поскольку живу в общежитии ООН, то из первых рук слышу мнения людей сотни разных национальностей, и поверь мне на слово, ни одна страна в мире, включая Китай, не вызывает к себе такой искренней ненависти, как Ятаканг.
– В том-то и загвоздка, – сказал Норман, подаваясь вперед, чтобы подчеркнуть свои слова. – С тех пор, как эфир захватили мистер и миссис Повсюду, не было ни одного нового кризиса. Эта парочка пришла в уже устоявшийся общественный уклад, в общество с его стародавними антипатиями и идеосинкразиями. А что они у меня на глазах сделали с общественным мнением… Десятки, сотни миллионов людей все больше отождествляют себя с этой вымышленной парой. Следующая президентская кампания будет зависеть не от убедительности политических платформ кандидатов, а от того, что думают Повсюду. Но сперва по людям ударит ятакангский вопрос, и ударит он их под дых. А когда тебя бьют ниже пояса, ты не думаешь, ты даешь сдачи. Достаточно мистеру и миссис Повсюду сказать, что это нечестно, и через неделю у вас будет готовая партия за войну против Ятаканга.
Возникло короткое молчание.
В лице Нормана читалось страдание. Вглядевшись в него, Элайху наконец сказал:
– Удивительно, как ты изменился всего за несколько дней с нашего знакомства.
– Что? Как изменился?
– То, что ты отпустил на покой дух своего предка, тебя неузнаваемо преобразило. Пару недель назад нетрудно было бы представить себе, как ты насмехаешься над бледнозадыми, веселишься, что ловко их посадили в лужу желтопузые. Теперь же тебя, похоже, больше всего волнует то, что людям не дадут возможности самим беспристрастно судить об этой идее, а погонят, как скот, принуждая к бездумной эмоциональной реакции.
– Вся моя жизнь была одной долгой эмоциональной реакцией, – сказал Норман, не глядя на старшего товарища. – Может, оставим эту тему и перейдем к насущным делам?
Он взял верхнюю скрепленную степлером стопку распечаток и перелистнул светло-зеленые страницы. Светло-зеленый цвет указывал, что Салманассар обработал содержащуюся на листах информацию как гипотетическую; когда заключение опиралось не на выкладки компьютерного анализа, а на реальные данные, их распечатывали на светло-розовой бумаге.
– Что говорится в резюме? – поинтересовался Элайху.
– Сработает, – пробормотал Норман. Отложив подборку, он проглядел первую страницу каждой следующей подшивки. – И это, и это, и это… «Учитывая допущения в программе, оценка положительная… »
– Приятно знать, что хоть что-то на нашей стороне, – едко заметил Элайху и, взяв ручку, начал сводить в аккуратную таблицу различные аспекты будущего бенинского предприятия, которые Салманассар расценил как выполнимые.
Потом просмотрел проекты рекламных объявления о наборе сотрудников из экс-колониальных кадров, ведь человеческий фактор всегда нужно учитывать. Люди решают все.
