Корпоратив

Когда Таня Буланова закончила на бис «Ясный мой свет», а аплодисменты отгремели, расторопные официанты обнесли гостей роллами, и в зале погас свет. Затем зазвучали бравурные трубы, и на сцену вышел ведущий.

– Дамы и господа! – истерично начал он. – Уважаемые гости! Через несколько секунд на сцене появится долгожданный сюрприз! А пока разрешите передать микрофон старому другу юбиляра, партнеру по бизнесу, и не только… – ведущий оторвался от бумаги и игриво оглядел зал. Послышались сдержанные смешки. – Не только по бизнесу, но и по футболу! Алексею Ивановичу Добрусину! Просим, Алексей Иванович!

– Что значит «партнер по футболу»? С каких это пор в футбол играют вдвоем? – удивился Ваня.

– Может, они в настольный футбол гоняют? – предположил я.

– Скорее, играют в одной команде сдвоенный центр. Нападающие таранного плана, – криво усмехнулся Антон.

Тем временем ассистентка ведущего, взмахивая рукавами вечернего платья, перелетела на другой конец зала и вручила микрофон тучному лысому господину, обладателю окладистой бороды и очков в золотой оправе. Мужчина встал, отер салфеткой губы, пару раз крякнул и начал:

– С возрастом понимаешь, что дороже всего стоит настоящая мужская дружба…

– Добрусин стоит три с половиной ярда, – раздался сзади чей-то шепот.

– Господи, прости нас всех! – Антон закрыл лицо ладонями.

– Ты тут не бесплатно работаешь, моралист, – шепнул я ему на ухо.

– Так вот, хочу сказать, что Владимир Яковлевич, а для меня просто Вова, – Добрусин обвел взглядом близлежащие столы, – является эталоном настоящей дружбы…

– Интересно, им всем один и тот же копирайтер речи пишет? – спросил Ваня, отправляя в рот «Калифорнию».

– Копирайтеры разные – уровень один, – улыбнулся Антон.

Я постепенно начинаю оживать. После виски, мрачных разговоров с самим собой и борьбы со временем я незаметно уснул. Удивительно, но мне ничего не приснилось, я даже не потел, как сегодняшней ночью. Разбудил меня Антон, который начал долбить ногой в дверь, бросив попытки до меня дозвониться. Он вошел, сделал кофе, дал мне сигарету и таблетку успокоительного, поговорил со мной минут десять и привез в «Паризьен». И вот я сижу за столом вместе с ним и Ваней и украдкой ощупываю себя под мышками и в паху. Лимфоузлы все еще увеличены, зато в животе перестало урчать, и ломота в теле почти прошла. Я даже пытаюсь улыбаться присутствующим, прошу виски, но, увидев настороженный взгляд Антона, наливаю себе сока.

– Чуваки, загадать загадку? – предлагаю я. – Что такое: «первое слово дороже второго»?

– Не знаю. – Ваня сдвигает брови. – И что же?

– Кока-кола! – ржу я.

– Не понял? – переспрашивает Ваня.

– Ну, кока дороже колы, что тут непонятного?

Ваня заходится в приступе хохота.

– Это не его, ему Саша Соркин рассказал, – уточняет Антон. – Нехорошо юзать чужие шутки!

– Ой, я тебя умоляю! Какая разница? – говорю я и отворачиваюсь.

Добрусин продолжает свою телегу, пересыпая речь фразами типа «прошли разные жизненные ситуации», «вырастили детей», «вспоминается молодость», «вместе уже долгие годы» и «счастье иметь такого друга». Мы практически синхронно поглощаем роллы, уставившись на ведущего.

– «И крепкого здоровья», – произносит Антон.

– Чего? – не понял я.

– И, конечно, крепкого тебе здоровья! – закончил поздравление Добрусин.

– А-а-а… – понимающе кивнул Ваня.

– Слово предоставляется Маргарите Николаевне Волковой, главному бухгалтеру «Транс-бетона»! – так же восторженно взвизгнул ведущий.

Встала Волкова, женщина лет пятидесяти, похожая на сувенирную поделку народных умельцев: матрешкообразная фигура затянута в красный пиджак и прямую юбку, массивные золотые украшения из дутого золота, высокая прическа, очки.

– Я хочу прочесть стихи, – произнесла она, кашлянув и немного покраснев.

– Ну, Маргарита Николавна, как всегда! Оригинал! Творческий человек! – послышалось в зале. Кое-кто захлопал. Выдержав паузу, Волкова начала читать по бумажке:

– Интересно, она сама эту хуйню написала? – осторожно спрашиваю я, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Нет, это Шиллер, в ее переводе, – так же в никуда бросает Антон, отодвинув приборы.

– Кто? – разворачиваюсь я к нему.

– «Но ничего не отвечу, ничего не отвечу тебе я», – отвечает он цитатой из «Кровостока».

– Когда же эта муть закончится? – Ваня устало смотрит на часы.

– Счастья, радости, веселья вам желает бухгалтерья! – закрывает тему кораблей и капитанов Вол кова.

– Это поэтическое поздравление от нашей поэтессы Маргариты Николаевны. Аплодисменты! – кричит ведущий.

– А теперь долгожданный сюрприз! Номер, так понравившийся вам на прошлом новогоднем празднике! Танцевальное шоу Алексея Трефилова! – объявляет ведущий к вящей радости нашей троицы.

«На Тихорецкую состав отправится, вагончик тронется, перрон останется», – зазвучало из динамиков, и на сцену высыпались пять девушек в лохматых париках, обтягивающих, сильно декольтированных платьях и с микрофонами в руках. Они принялись выписывать на сцене лихие коленца, садиться на шпагаты и демонстрировать элементы акробатического рок-н-ролла. Одна девушка извлекла из складок платья гавайскую гитару. В общем, все это походило на многочисленные корпоративные шапито, коими Москва наполняется в предновогодние деньки. Если бы не одно «но»: приглядевшись к танцующим грациям, я понял, что это трансвеститы. Судя по раскрывшимся ртам друзей, я просек, что и они в теме.

– Это что? – тихо спросил Антон.

– Чистый ахтунг, – застыл Ваня с роллом, зажатым палочками.

Следующие полчаса мы молча наблюдали происходящее. Трансы довольно похоже пародировали весь набор российской поп-сцены: Киркорова, Пугачеву, Распутину, Моисеева. Они меняли парики и наряды, один танцевальный номер сменял другой. Большая часть присутствующих бросилась танцевать вокруг сцены. Женщины толкались, подняв руки и потрясывая грудями, мужчины степенно двигали плечами, улыбаясь. Некоторые танцевали парами. Оставшиеся за столами подпевали, изредка чокаясь. В зале царила атмосфера безбашенного угара, подобного тому, что витает в амстердамских клубах. За тем лишь исключением, что в Амстердаме так же нередки танцующие на сцене трансы, вот только русских колхозников в качестве зрителей не наблюдается. Когда солист группы вышел (вышла?) изображать Тину Тернер, я не выдержал и довольно громко произнес:

– Когда культурный досуг добропорядочных, в общем, мещан скрашивают трансвеститы, я говорю, что мир изменился. С нетерпением жду появления карликов, разносящих кокаин на серебряных подносах. Чистые балы Фредди Меркьюри…

– Еще недавно, в славные девяностые, все эти люди слушали Михаила Круга. – Антон достал сигарету. – Что же могло испортить их вкусы? Когда они успели пристраститься к зажигательным шоу сексуальных меньшинств?

– Нет, я одного не понимаю, как в них все это сочетается? – Ваня выхватывает из пачки Антона сигарету и берет зажигалку. – Наверняка, все эти люди осуждают голые жопы на экране телевизора, мат в литературе и употребление легких наркотиков в кино. Наверняка все они плюются словами «безобразие», «запретить» и «раньше-то их бы всех!». Наверняка…

– Ты же не куришь? – спрашиваю я его.

– А! – отмахивается Ванька. – Я просто не врубаюсь, как в их крошечных головах могут мирно ужиться «семейные ценности» и адский отжиг под шоу трансвеститов!

– А как в их желудках могут мирно сочетаться соленья и оливье, а потом суши с роллами? – Антон глубоко затягивается и выпускает дым. – Одно сытно, другое модно. Так и с мозгами.

– Я пойду в туалет, не могу тут больше сидеть, – говорю я. – Это просто тошнотворно.

– «Ты тут не бесплатно работаешь, моралист!», – цитирует меня Антон и ржет.

– Меня просто бесит, – начинаю я заводиться. – Почему в этом городе все вещи извращаются до неузнаваемости? Почему музыка из «Saturday night fever», под которую сотни тысяч ноздрей закидывались чистейшим первым, становится фоном для рекламного ролика семейного автомобиля? Почему шоу трансвеститов, бывшее атрибутом ночных клубов типа «Studio 54», превратилось в гвоздь корпоративной программы для колхозников? Почему закрытые вечеринки Москвы – это когда сотни менеджеров среднего звена закрывают своими телами барную стойку? Почему пиво рекламирует Луи Армстронг, а французский коньяк – Дима Быков, хотя должно быть наоборот? Почему аббревиатура VIP у нас расшифровывается как «Владелец Икарусного Парка»? Чего бы всем тут не расписаться в убогой пародийности происходящего и не начать называть вещи своими именами? Например, на сейлах писать «Скидка 70 % для лохов, не знающих, сколько это стоит в Европе», на перетяжках – «Неделя гастролей великого шеф-повара, которого мы и в глаза не видели, просто больше нечем заманить людей в ресторан», на именных пригласительных – «Имя не указываем, все равно придет ваша секретарша»? Можно ли вместо идиотского «Петр Листерман – Теневой человек года по версии журнала „GQ“», просто написать: «Приз за то, что он нам тоже подгонял телочек»? Можно или нет?

– Гениально… – Ваня все-таки роняет ролл. – Про VIP особенно круто. Сам придумал?

– Гости подсказали, – отвечаю я.

– И это говорит человек, который в качестве протеста обществу потребителей вчера избил плюшевого промо-медведа! – говорит Антон, склонив голову набок. – Дрончик, ты сегодня в ударе! Когда выйдем, начинай читать агрессивно, пускай всех накроет жестью!

– Про медведа ты не мог не вспомнить, да? – злюсь я.

– Так, ребята, за кулисы, ваш выход через десять минут, – говорит появившийся откуда-то Шитиков. – Нажраться не успели?

– Как можно?! С таким шоу?! За кого ты нас принимаешь! – язвлю я.

– Шутка. Знаешь, всякое бывает с вами, артистами! – ржет Дима. – Значит так, матом не увлекайтесь. И попрошу без гомосексуальной эстетики на всякий случай. Исполняете только те пять треков, что я прочел.

– А про трансвеститов можно? – кривится Антон.

– В другой раз, чувачок. В другой раз. – Дима примирительно хлопает его по плечу.

За кулисами мы выпиваем по сотке виски для лучшей артикуляции, семь минут выжидаем, обнимаемся и по кивку ассистентки выходим.

– Ты в порядке? – шепотом спрашивает Антон.

– В полном, – так же шепотом отвечаю я.

– На сцене гангста-рэп группа… – слышу я голос ведущего, читающего практически по слогам, – «Московский Первый». Молодые дарования, так сказать. Встречайте!

– Гангста-трэш, козел, – шепчу я, – первый пошел!

Антон скрывается за занавесом.

– Второй пошел!

Следом двигает Ваня.

– А! А! А-е! Свет включить, музыку выключить! Приготовиться к досмотру! – кричу я в микрофон, интонируя, как опер из ФСКН. – Здесь гангста-трэш клан «Московский Первый»! Без пощады! Без репетиций!

На экранах начинается видеоролик – кадры выступлений Тупака Шакура, смонтированные с нашими фотографиями:

– Права не дают, их берут! – начинаю я.

– Вот это тема, вот это гут! – пританцовывает рядом Ванька.

– Права не дают, их берут! – краем глаза я смотрю, как Антон управляется с вертушками.

– Права – халява, бери сколько хочешь! Либо ты в теме, либо в телик дрочишь! – выходит на передний план Ваня. – Рок – это гамбургер, плюс сосиска в тесте. Константин Кинчев, мы вместе!

– Права не дают, их берут! – Я подхожу к краю сцены и вытягиваю руку вперед, как Эминем.

Резво отчитываем «Права», потом «Макара». На треке «Фантом, опера Свиркина» самые молодые из присутствующих девочек и мальчиков протискиваются к сцене и начинают нелепо имитировать R&B танцоров. Пара сильно пьяных мужиков дает гопака. Юбиляр со свитой смотрит заинтересованно. Рядом стоит Шитиков и что-то ему втирает. Ларионов часто кивает. Женщины за столами укоризненно шушукаются. Лицемеры. Ближе к концу трека на танцпол подтягивается более пожилая публика. «Сейчас отвиснем, ветераны ДК», – усмехаюсь я про себя.

После лихих скретчей Антона я без паузы выплевываю в зал очередь свинцовых слов «Перелета»:

– В первом классе под первым, как обычно. Лондоны, Парижи, Нью-Йорки, все привычно. Те же стервы, расклады на языках разных. Иногда впечатление, что глаза завязаны, друзья вмазаны, старые раны кровоточат – неперевязанные. У какого жлоба на меня ствол найдется? Этой паскуде, видно, неймется.

В зале вдруг начинается какая-то нездоровая движуха. Все встают, подходят ближе к висящим мониторам, тычут в них пальцами и начинают говорить на повышенных тонах, часто оборачиваясь на Ларионова. Я перевожу взгляд в его сторону и вижу, что Шитиков стоит с абсолютно серым лицом, на котором выделяются только белые губы и горящие глаза. Поскольку происходящего на мониторе мне не видно, я пытаюсь понять, что происходит, глядя на лица ребят. Но те лишь пританцовывают, не врубаясь в происходящее. Ларионов стоит, упершись кулаками в стол, смотрит то на меня, то на экран, и что-то отрывисто гавкает.

– Не успокоишься, пока я не скажу. Макаром своим ему слово всажу… – читаю я, спрыгивая со сцены, чтобы посмотреть на крайний монитор, – а вид за окном: океан где-то снизу, он из тех, кто не требует визу…

Шитиков пробегает мимо меня за кулисы. Я наконец оказываюсь в удобном положении и поднимаю глаза на монитор. А там…

На мониторе – полная катастрофа! Абсолютно голый Андрей Миркин лихо занимается любовью с девушкой, сидящей на столе. На глазах девушки – черный прямоугольник, который используется в телевидении, когда нельзя демонстрировать лицо говорящего. Но я-то знаю, что это за лицо, непонятно только, как диск хоум-порно с участием Ритки оказался здесь?!

– В страну бейсбола из страны бейсбольных бит, – на автомате продолжаю читать я, но музыка и свет вырубаются. – По российским раскладам я лучший гид… – только успеваю начать, как отключается микрофон. Я оглядываюсь на сцену и вижу трех охранников, один из которых крутит Антона. Ваньки почему-то уже нет. Бросаю взгляд на экран и вижу, как девушка переворачивается, и Андрей Миркин, то есть я, входит в нее сзади. На глазах у всех присутствующих! В зале поднимается визг, кто-то (скорее всего, Ларионов) орет «Уберите этих пидорасов!». Значит, танцующие трансвеститы – это по понятиям, а читающие рэп – непременно пидорасы? Оригинальные у него взгляды! Может, он просто на «жлоба» в тексте обиделся?

Я пытаюсь надеяться на лучшее, но экраны гаснут и не оставляют мне ни единого шанса.

Дальнейшее происходит как в боевиках Гая Риччи. На меня бегут два охранника, но в этот момент какой-то пьяный молодой менеджеренок с возгласами: «Нихуя себе! Оп-па-па-па!», шатаясь, выходит на танцпол, оказавшись между мной и быками. Охрана сносит его на пол, один бык при этом падает на менеджеренка. «Вот тебе и оп-па-па-па, тоже мне, фанат youtube», – я зачем-то запускаю в уцелевшего после столкновения охранника микрофоном и попадаю ему прямо в лоб. Тот ойкает и шлепается на задницу. Оглянувшись по сторонам, я быстро врубаюсь, что к главному выходу не пробиться, а на сцене, за которой второй выход на улицу, тоже стоят охранники. Ситуация патовая. Сзади кто-то спрыгивает со сцены, натужно крякая, и я понимаю, что это, скорее всего, не Антон. Краем глаза вижу, что охранник, получивший в лобешник, встает, а его напарник заламывает руки менеджеренку, в то время как в зале продолжают звучать женские визги, ругань и крики. Мне кажется, все вокруг меня замирает, а я стою, вращая башкой по сторонам, как затравленный заяц. И когда я уже собрался было отдаться в руки судьбы/охранников, мой взгляд уперся в край шатра, где клеенчатая стена неплотно сходится с землей, оставляя зазор в полметра. Я рву к зазору, ныряю под тент и вылезаю с другой стороны, на СВОБОДЕ!!! В последний момент меня пытаются схватить за ногу, но я дергаюсь, и, как пружина, распрямляюсь в ночь. Выбежав на улицу, слышу сзади топот преследователей, слышу, как захлопываются дверцы автомобиля, и проношусь мимо сонных охранников, сидящих в будке у парковки. Рев двигателя настигает меня на обочине Ленинградского шоссе. Я оборачиваюсь и почти упираюсь в огромных размеров джип со слепящими фарами. Варианта два: погибнуть под колесами джипа или проносящихся по Ленинградке машин. Если джип не задавит – добьют охранники, поэтому я сигаю через шоссе. Сумасшедший визг тормозов, отчаянные сигналы, но, не обращая на них внимания, я перебегаю дорогу до разделительной полосы, оборачиваюсь и вижу, что джип едет за мной! Не раздумывая, несусь дальше и, уже достигнув тротуара на противоположной стороне шоссе, снова слышу сигналы, тормоза, удар, еще один, а потом жуткий хруст сминаемого железа и стекла. Обернувшись, становлюсь свидетелем следующей картины: джип, принявший удары сразу двух легковых авто, стоит поперек полосы, напоминая огромную помятую бочку. Единственное, о чем я успел подумать в ту секунду: быстро двери открыть не смогут. Не дожидаясь, пока в погоню бросится водитель джипа (если выжил), я скрываюсь в глубине Петровского парка.

«Надо иметь силы, чтобы уйти на пике, – думаю я, – как Джамирокуай…»