Узел с деньгами Осташа в казенке сунул на полку в поставец. Федька купил две ведерные кляги водки и тоже приволок их в казенку. Теперь Осташе пришлось перебраться жить на барку – деньгам и водке требовался караул.

Осташа сидел на ступеньках лесенки на скамейку и наблюдал, как Федька руководит погрузкой.

Магазины – пристанские амбары с заводским железом – были раскрыты все подряд. Понаехавшие с завода приказчики стояли в дверях с учетными тетрадями: пересчитывали добро. Бурлаки таскали железо на барки. По склону горы через плотбище им настелили мостки, и погрузка шла полным ходом. Прутья и ружейные стволы носили на плечах связками. Чушки катили слегами по лоткам – один человек подталкивал, другой ловил и направлял. Железные полосы таскали в одиночку: совали полосу под мышку и снизу прихватывали руками в вачегах. Листы держали щипцами – грубо обрубленные острые кромки могли запросто отрезать пальцы. Пушечные ядра и скобяной товар насыпали в заплечные короба. Труднее всего приходилось с пушками: двое на веревке несли тяжеленный пушечный ствол за казенник, третий всовывал в жерло крепкую жердину и бежал впереди.

Глядя, сколь мало груза может поднять один человек, Осташа сомневался: похоже, целый год нужен, чтобы заполнить огромную барку. Но людей на погрузке работало сотни, все бегом, все без остановки – сплошной круговорот. Под Федькину ругань, под звон железа, под бряк чугуна барка потихоньку оседала в воду, набирая свой неимоверный вес.

Погрузка продолжалась и днем, и ночью. Грузчики сменялись, а Федька стоял в одиночку: такова была работа водолива. Федька указывал, где и как чего уложить, чтобы груз не сдвинулся, чтобы лежал ровно. Окажись один борт барки выше другого хоть на вершок, барка начнет валиться со стрежня набок. Рано или поздно она не удержит бега на повороте и ударится в бойца. Осташа шнурком с узелками придирчиво проверял осадку: не перекосило ли судно в воде. Но Федька – даром, что балбес, а уровень соблюдал как скитник епитимью.

Магазины опустели только на третий день погрузки. Весна тем временем подтаяла, намокла, закапала с низкого неба мелкими дождями. Словно вздохнув с облегчением, распадки, плотбище и улочки Каменки обрели тот вид, который и был им родным, – вид грязевых разливов, расчерченных вдоль и поперек чисто промытыми дощатыми мостками и бревенчатыми выстилками. На пруду за перестягой ледяные горы обреченно потемнели, набухли, начали тонуть.

Чусовая совсем освободилась ото льдин: оголилась темная, беспокойная стремнина с пенными серпами завертей. Вода в реке прибывала мерно и мощно, неостановимо. Чусовая все подымалась и подымалась, как на огромном вдохе. Она затопила приплески, лощины и низкие облуги по берегам, пролилась на редкие поля вешними озерами-полоями, просочилась в леса извилистыми выраями, с вызовом билась в стены бойцов, словно хотела помериться со скалами ростом. По быстротоку плыли сорванные с места мостки и бревенчатые сцепки, замертво опрокинутые навзничь; несло разный строительный мусор. Из чащоб, словно дохлую нечисть, вымывало разлапистые пни, черные и осклизлые карчи. Мимо берегов летели рухнувшие в воду елки – зеленые, странно живые, будто ошеломленные своим падением и оцепеневшие, как сказочные, заживо погребенные богатыри.

Плотинный мастер был прав: распадок речки Каменки затопило выше гаваней. Под закипевшими волнами скрылись свайные стенки, подъемные колеса ворот, толстые причальные столбы. Как вверх по горке, вода лезла по дощатым скатам вешняков. Утром третьего дня после ледохода по горам издалека приполз гром пушечного выстрела. С камня Каменского в ответ тотчас рявкнула пристанская пушка. Это от горы Волчихи вниз по Чусовой передавали весть, что Ревдинский завод открыл плотину и спускает пруд, наливая Чусовую караванным валом. Караваны отваливали от Ревды через сутки после начала спуска воды.

Утром того дня, когда отвалят караваны, Осташа на причале рассчитывался с бурлаками за погрузку. Федька для важности приволок стол и лавку, разменял деньги на мелочь. Бурлаки серой грязной толпой окружили стол и внимательно глядели, как Федька роется в мешке с медью.

– Положено вам, братцы, за погрузку по рублю двадцать пять копеек на кажного, – деловито пояснял Федька, ладонями разглаживая на столе бумагу со списком бурлаков. – Да за сплав задаток по два рубля. Мелочи разменной, вишь, мало, а потому сбивайтесь по двое да по четверо…

Осташа просто стоял и смотрел, как Федька быстро и ловко отсчитывает деньги и отыскивает в бумаге имена бурлаков.

– Та-ак, Нелюбин Корнила, ты у нас подгубщик, тебе четыре рубля да пять пятаков…

Осташа разглядывал невысокого ладного мужика с костистым недовольным лицом. Где он его видел?..

– Мне куда сейчас деньги-то сувать? – сказал мужик. – Рассчитался бы разом в Левшиной. А то копейку здесь, копейку там…

– Бери, пока дают, – посоветовали из толпы. – Убьется барка – вообще ничего не дадут. Федька по-божески рассудил…

– Как убьется? Как? – раздался вдруг знакомый Осташе голос. Сквозь толпу к столу протолкался Бакирка-пытарь и тревожно посмотрел на Осташу. – Не убьется ведь, да?.. – Он оглянулся на бурлаков. – Астапа – хороший сплавщик, верно! Не убьется барка! Зачем такое говоришь? Шайтанам обещаешь, глупый рот!

Словно требуя защиты, Бакир подобрался к Осташе вплотную и взял его за рукав.

– И ты, значит, со мной? – улыбаясь, спросил Осташа.

Бакирка закивал кудлатой головой.

– Бакир с Переходом ходил – хорошо было. Теперь с тобой пойдет.

– Клад-то в Ермаковой пещере ты отыскал или нет? – напомнил Осташа.

– А-а!.. – досадливо закряхтел Бакир и махнул рукой. – Обманул вогул Бакира, умер. Слова-то волшебные только при живом колдуне работают. При мертвом – нет. Не открылась бы пещера. Бакир и не лазил даже. Не напоминай – грустно.

А Осташа вдруг как со щелчком вспомнил, где же он видел этого Корнилу Нелюбина. На Веселых горах, на перетолке и на отчитке! Это ведь Корнила крикнул скитникам, Гермону, Павлу и Калинику: «Кого Пугачом ни поверь – все словоблуды!» Осташе захотелось еще раз поглядеть в лицо подгубщику, но Корнила уже затерялся в толпе.

– А это, Осташка, другой твой подгубщик – Поздей Усынин, – одернул Осташу Федька.

Возле Федькиного стола стоял и, шевеля губами, пересчитывал деньги мужичина огромного роста, с широким, плоским лицом и черной бородой. На Осташу он и не обернулся.

– Будь здоров, Поздей, – сказал Осташа.

– Здоровей меня других покуда нету, – пробурчал мужик, искоса бросив на Осташу короткий тяжелый взгляд. Глаз у мужика был нехороший – диковатый, косой. Но здоровее этого мужика или повыше ростом вокруг и вправду никого не было. Рядом с Поздеем Осташа почувствовал себя совсем мальчишкой.

– Где нашел такого великана? – тихо спросил Осташа Федьку.

Федька пожал плечами:

– Я и не искал его. Он сам явился. Говорит мне: на барку к Переходу возьмешь меня подгубщиком? Я говорю: да запросто. Такого силяка в Ревду бы на караван – его бы к косным на корму посадили, десять рублей дали бы. А он, дурак, здесь, в Каменке, место ищет… А вот еще твой подгубщик – ты его помнить должен…

У стола стоял Платоха Мезенцев – старый бурлак, Федькин друг по летнему сплаву на межеумке. Платоха снял шапку и чуть поклонился Осташе. Осташа тоже нагнул голову. Против Платохи он ничего не имел, хоть летом Платоха и пьянствовал с Федькой, как последняя кабацкая теребень.

– А меня-то хоть вспомните, Остафий Петрович? – вдруг спросили рядом.

Осташа повернулся. В толпе стоял Никешка Долматов. Он глядел на Осташу с робостью, но и с надеждой на добрую встречу.

– Никешка!.. – обрадовался Осташа, широко растопыривая руки.

Никешка кинулся обниматься, облапил Осташу, стал с чувством стучать его по спине, словно выколачивал пыль из Осташиного армяка.

– Я от Усть-Утки до Каменки по всем пристаням прошел – искал тебя! – гудел Никешка.

– Ну и молодец, что нашел! – искренне отвечал Осташа.

– Он сказал, что ты его обещал подгубщиком поставить, так я поставил, – сообщил Осташе Федька.

– Спасибо, Федор, порадовал!..

– Спасибо в рот не зальешь, – тотчас сказал Федька.

Мужики получили деньги; кое-кто уже пошел прочь, а к столу приблизились бабы. Они, все четверо, были в подпоясанных мужичьих армяках, в платках, повязанными так, что из щели торчали только носы. Не поймешь: молодые ли, старые. Прятались от оголодавших глаз бурлачья.

– На вас, бабоньки, мелочи уж не осталось, – вытряхивая из мешка последние деньги, признался Федька. – Делите сами девять рублей на четверых.

– Вон же у тебя гривенники да полушки, – тихо сказала одна баба.

– А это, Фисонька, на Спирьку, ты его знаешь. Лежит Спирька под курятником у Кафтаныча, не может прийти. Надо его уважить, бедолагу.

Осташа вгляделся в бабу внимательнее: точно, это была Фиска, которая летом тоже ходила с Алфером Гилёвым на межеумке. Фиска заметила Осташин взгляд, покраснела и, повернувшись, неловко поклонилась, чуть слышно произнесла:

– Здравствуйте, Остафий Петрович…

И куда делись ее бойкость, острый язык?

– И ты здравствуй, Фиса, – сухо ответил Осташа. Он сразу вспомнил ночь под камнем Нижний Зайчик, мятый дерезняк, белые ляжки Фиски под задравшимся подолом, слезы: «Кто же вас, мужиков, сглазил?..» Но Фиска уже отвернулась, собираясь уйти прочь.

– Эй, сплавщик, это чего ж такое? – вдруг раздался возмущенный крик. Кричал Поздей, глядя на баб. – Это не по нашему закону!..

– Чего еще? – недовольно спросил Осташа.

– Как – чего? – в полный голос шумел Поздей. – Мужики, вы глянь, что наш старшой творит – а? Ты как бабам платишь?

– Как? – не понял Осташа.

Бурлаки, уже собравшиеся расходиться, останавливались. Осташе все это сразу очень не понравилось.

– Ты бабам за погрузку платишь, как мужикам! Ты с кем нас, мужиков, сравнял? Что мы, что бабы – одно? Я что, с этой жлудовкой по-одинаковому работал, да?

– Ну, раззявил пасть, – зло буркнул Федька, сворачивая мешок из-под денег.

– Эй, мужики, иди сюда на правеж сплавщика! – надрывался Поздей. – Нечисто тут дело!

– Ты не заговаривайся, – спокойно предупредил Поздея Осташа.

Бурлаки возвращались к столу, испытующе глядели то на Поздея, то на Осташу.

– Ты, сплавщик, и мужику, и бабе за погрузку рупь двадцать пять платишь – верно? – Поздей чуть пригнулся, чтобы заглянуть Осташе в лицо. – Шельмовство это! Мужики с бабами разно работали! Я в одиночку пушку пер, а эти мокрощелки вчетвером поднять не могли, и всем по рупь с четвертью, да?

Бабы, сбившись табунком, молча стояли в толпе, не поднимая глаз. Вокруг них образовалась полоса пустоты.

– Народ, как считаешь, справедливо то? – Поздей гневно осмотрел бурлаков.

– Дак уж куда там… – неуверенно прозвучало из толпы.

– Негоже, конечно…

– Везде бабам вполовину платят.

– Пересчет давай! – потребовал Поздей. – Бабам положено по шисят две копейки с полушкой, а мужикам по рупь тридцать восемь копеек с полушкой – вот верный счет!

«Надо же, как все уже расчислил!» – сквозь глухой гнев удивился Осташа.

– Куда-а?!. – завопил Федька, для которого такой пересчет был словно ножик в грудь. – Я где такую мелочь возьму?!.

– Баб-то всего четыре на тридцать шесть мужиков, – угрюмо сказал Осташа. – Вам, мужикам, жалко на них по копейке?

– Врет! – радостно заорал Поздей, тыча пальцем в Осташу. – Врет он! Не по копейке! С каждого получается на бабу по тринадцать копеек с полушкой! За тринадцать копеек в артели неделю ломишь!

Бурлаки, пораженные, глухо загомонили:

– Копейки-то не дармовые…

– У каждого, считай, своя баба есть, чтоб тринадцать копеек отдать…

– Пересчет нужен, сплавщик!

– Давай пересчет!

– Да в шею вас! – заорал Федька. – Горную стражу позову!..

– Пересчета не будет, – твердо сказал Осташа. – Моя воля.

– Не дело то!..

– Испытываешь, парень!

– Так у нас не ведется!

– Пустой разговор, мужики! – вдруг гневно крикнул Корнила Нелюбин. – Оставь деньги бабам, считай за подаянье!

– Тебе, Корнила, не надо – ну и ступай.

– Могешь хоть все бабам отдать – твое решенье…

– Там копейку, тут копейку – без штанов домой вернешься…

– Не будет пересчета, – повторил Осташа, глядя на взбудораженные, враз поглупевшие рожи бурлаков. Даже странно было: неужель это те самые люди, которые были на спишке? Что такое за единый миг превратило их в сволочь?..

– Обижаешь!

– Да он потом у баб заберет и себе в карман! – подогревал народ Поздей. – Известная хитрость!..

– За поклеп рубль тебе штрафа, – ровно сказал Осташа Поздею.

Поздей согнулся, как от удара под дых, и схватил себя за бороду, точно хотел выдрать ее.

– За правду страдаю! – мученически крикнул он. – Защищай, народ!..

– Да чтоб Осташка… Вы чего? – захлебываясь, закричал Никешка.

– Дурь несешь, шалыган! – добавил Корнила.

– Я?! Дурь?! – напоказ изумился Поздей. – Ратуйте, люди! Я себя за язык не тянул! Эта проблядешка, – Поздей ткнул пальцем в Фиску, – евонная полюбовница! Кому наши деньги пошли, а?

«Откуда знает?.. – остолбенел Осташа. – Или случайно угадал?..»

– Молчи, рыло кандальное! – завизжала Фиска. – У себя в портках ройся, а мне под подол не лезь! Ничья я не полюбовница!.. У меня муж в солдатах!.. Честная я!..

Ответом ей был глумливый гогот бурлаков. Фиска закрыла лицо руками и бросилась прочь сквозь толпу. Кто-то подставил ей ногу, и она шлепнулась в грязь, заревела, вскочила, побежала дальше.

Осташа почувствовал, как у него повело лицо. Он даже качнулся вперед, чтобы кинуться на Поздея, и еле устоял на месте.

– Нету доверья такому сплавщику! – орал Поздей, распахивая на груди армяк. – Для него деньга дороже правды! Батька его за деньги на Разбойнике барку убил – и сынок такой же! Долой его! Загубит он нас всех, мужики!.. Нету доверья!..

Бурлаки даже притихли, пораженные известием о коварстве сплавщика. Десятки глаз уставились на Осташу, ожидая его ответа: отбросит ли он наговор, убьет ли Поздея на месте, отвернется ли от народа, пряча взгляд?..

Откуда Поздей все знал?.. Но Осташа не успел даже задать себе этот вопрос. Все помутилось в глазах, в груди могуче повернулся темный, тяжелый водоворот гнева. Неудержимо, как оползень, Осташа двинулся на Поздея, который с готовностью сжал кулачищи. Никешка испуганно уперся Осташе руками в грудь; Федька, едва не свалившись с лавки, вцепился в полу Осташиного армяка. Из толпы плечом вперед полез Корнила Нелюбин, оттирая Поздея в сторону: одного удара Поздеева кулака достаточно было, чтобы Осташе выбить мозги в шапку. Толпа бурлаков возбужденно загудела, отпрянула от сплавщика и подгубщика, уступая место для драки. Чьи-то руки потянули Корнилу в сторону – не мешай. Но Осташа сделал еще шаг и остановился сам, набычившись и не сводя взгляда с Поздея. Поздей в открытую победно ухмылялся и покачивал плечами, держа перед бородой кулаки. Осташа молча обвел глазами толпу. Бурлаки глядели со злым ожиданием, со скрытой насмешкой, с вызовом. Никто не хотел мириться из-за тринадцати копеек.

– Все недовольные, да? – хрипло спросил Осташа.

– Все! – смело и как-то разгульно раздалось в ответ.

– Тринадцать копеек мне цена, да?

– Загнул – и гроша не стоишь! – крикнул Поздей. Оттолкнув державших его бурлаков, перед Осташей появился Корнила Нелюбин. Лицо его дергалось. Глядя на толпу, Корнила отвел руку назад, указывая пальцем на Осташу.

– Мужики, я его в первый раз вижу! – будто с угрозой, заговорил он. – Но ведь он сплавщик наш! Вы чего творите? Он за нашу жисть ответ берет, а вы его ни в грош?.. Это, братцы, грех похуже обсчета!.. Поздей, искушаешь народ! Замолчи!

Осташа перевел дух, словно выдохнул огонь, даже грудь вмялась.

– Мне заступничества ничьего не надо, – хрипло сказал он, отстраняя Корнилу. – И объяснять мне нечего. Здесь моя воля! Я – сплавщик. Я не объясняю – я команду даю! И коли жить хотите, вы мне покорны должны быть! На барке горной стражи нет. Будете бунтовать – всем погибель! И тринадцати копеек за шкуру вашу не дадут, не то что рубля!

Толпа обозленно молчала.

– На первый раз – прощаю, – добавил Осташа, чувствуя, как онемели скулы. – Во второй раз уже не я – Чусовая всех накажет, убьет в теснинах!

И вдруг издалека пополз гром, потек по распадку на плотбище. Пушка на камне Каменском помедлила и отозвалась выстрелом. Это снова передали весть из Ревды: первый караван отвалил. Часа через два он пронесется мимо Каменки, и каменским караванам тоже надо будет выходить на реку.

Бурлаки завертели головами, не понимая причины пальбы: многие из них были на сплаве впервые. Небось даже испугались – не горная ли стража кинулась разгонять их бунт?..

– Все на барку! – приказал Осташа. – Отвал каравану!