Глава десятая. Клиенты

Меняли в обменнике деньги не только иностранцы. Так как с десяти утра и до десяти вечера охрана пропускала в фойе людей с улицы, то опыт работы с соотечественниками девочки стали нарабатывать с первого дня. И буквально с первого дня вычислили всю разницу между иностранным клиентом и местным.

Среднестатистический иностранец был неплохо воспитан, умел вовремя улыбнуться, поблагодарить, обезоружить книксеном. Сюрпризов и всяких других подвохов от него ждать не приходилось. С ним было надежно, но почему-то скучно.

Основной экстрим доставляли советские в этимологии клиенты. Наш человек, он ведь особый. Его хлебом не корми, дай театр одного актера устроить. Опять же, с ним не скучно, потому что он непредсказуем. Он как молния — бьет не целясь, и лишь потом, когда проснется совесть (а совесть у нашего человека просыпается всегда, просто она заднеприводная и срабатывает постфактум), так вот, и, только когда просыпается совесть, наш человек начинает разбираться, кого же он случайно, в порыве своей непредсказуемости, испепелил.

Непредсказуемость соотечественников девочек не пугала. И даже увешанные золотыми крестами в натуральную величину «малиновые пиджаки» им были нипочем. Потому что с О. Ф. девочки были как за каменной стеной.

В О. Ф. погибла великая дрессировщица. Она легко могла усмирить разбуянившегося соотечественника, иногда, в приступе встречной непредсказуемости, выскакивала из обменника и устраивала целое цирковое представление с жонглированием барсетками и другими предметами роскоши распоясавшегося клиента. К счастью, все заканчивалось для клиента благополучно: подлетала охрана и выпроваживала его под белые рученьки из гостиницы.

К вежливым соотечественникам О. Ф. относилась со снисходительным пониманием, терпеливо консультировала на тему курсов валют и за глаза ласково называла «маде ин усэсэр».

К обмену соотечественники подходили осторожно — долго заглядывали в окошки, выбирая безобидную на вид кассиршу. Вследствие такого творческого подхода у каждой кассирши со временем образовалась своя постоянная клиентура. Если у одной в клиентах числились преимущественно молодые люди, то у другой — женщины постбальзаковского возраста. Возле окошка Добытчицы Наташи, например, всегда толпились не отягощенные проблемами с простатой мужчины. Любая женщина, увидев роскошный, подчеркнутый глубоким вырезом Наташин бюст, шарахалась к другому окошку. В другом окошке бюстом не пахло, там маячили чахлые каркасы Понаехавшей или Праведной Ольги, посему оскорбленные Наташиными персями женщины охотнее эксчейнджили там.

Бедовую Люду присмотрели граждане с сомнительной валютой. Поэтому количество изъятых Людой фальшивых купюр спустя полгода перевалило за сотню. В банке хватались за голову — сомнительная валюта требует экспертизы и бумажной волокиты. В банке даже мягко намекали, что неплохо бы какое-то количество такой валюты возвращать клиентам с формулировкой «не прошла через детектор». «Пусть и у других банков голова болит», — говорили Люде. Но Люда объявила джихад фальшивомонетчикам и с намеченного курса сбиваться не собиралась. Так что если в О. Ф. погиб великий дрессировщик, то в Люде — непримиримый боец с преступностью.

Что касаемо Понаехавшей, то ее облюбовали шизофренички всех мастей. Тихие, обмахиваясь кружевными платочками, декламировали поэтов серебряного века. Буйные демонстрировали в окошко свои испещренные варикозом ноги, парики, искусственные челюсти и другие прелести и, закатывая глаза, повествовали разные истории о многочисленных молодых любовниках, штурмующих балконы, или о соседях, в пять утра с умыслом грохочущих титановыми болванками.

— Чем? — пугалась Понаехавшая.

— Титановыми болванками. От атомных боеголовок! — следовал исчерпывающий ответ.

— О-о-о-о! — выдыхала ошарашенная Понаехавшая.

— Слышь, Мундисабели, ты бы хоть комиссию с них брала. Другие такую чушь за деньги слушают! — посмеивалась О. Ф.

Понаехавшая расстраивалась. В каждом обороте речи О. Ф. ей слышался матерный контекст.

— А чего сразу Мундисабели? Это что-то нецензурное, да? — допытывалась она.

— А то! — гоготала довольная произведенным эффектом О. Ф.

Самой везучей на клиентов была Галя. Потому что к Гале шли политически активные пенсионеры. Денег у них было мало, зато желания обсудить ситуацию в стране — хоть отбавляй. Поэтому Гале приходилось на досуге штудировать учебник по истории. Чтобы соответствовать. А как-то с Красной площади к ней пришли «Ленин» и «Сталин» — актеры, которые зарабатывали на жизнь тем, что в образе вождей фотографировались с гостями столицы. У обоих был изнуренный алкоголем вид. Галя возбужденно разговаривала лозунгами, поминутно почтительно вскакивала с места и норовила взять у них автограф на бланке строгой отчетности. Еле отговорили.

Однажды в обменном пункте работал мужчина Игорь. Понаехавшая могла поклясться чем угодно, что даже на самой высокой макушке самой высокой горы не каждый день встретишь мужчину такой зубодробительной, беспрекословной и сокрушительной суровости.

Личностный конструкт Игоря был безыскусен и незамысловат, и никаких завихрений в виде сантиментов или каких других эмоциональных изысков не предполагал. При взгляде на Игоря в голову лезли разные увесистые слова типа коловорот, мордоворот или на худой конец — переворот. Опять же, открытая черепно-мозговая травма.

В анамнезе Игорь имел два неудавшихся брака и пятилетнюю отсидку в местах не столь отдаленных. Мочка его левого уха отсутствовала напрочь, глубокий прикус радовал глаз массивными булатными коронками. Выражать нестройный ряд своих мыслей он предпочитал исключительно матом.

— Хуй ли блядь надо было пиздячить блядь с этим мудозвоном блядь в его ебеня? — делился Игорь впечатлениями о поездке с бывшим тестем на дачу и глядел на Понаехавшую с претензией, требуя немедленной сатисфакции в виде адекватного ответа. Понаехавшая пугалась и искренне жалела, что не родилась глухонемой.

Питался Игорь только здоровой, домашнего приготовления пищей, закусывал ее ядреной головкой репчатого лука. Луком хрустел, как яблоком. Работать предпочитал исключительно под хорошую музыку. Правда, и тут без суровостей не обошлось — хорошей музыкой он признавал только репертуар группы «Лесоповал» и Михаила Круга.

Уволить Игоря О. Ф. не могла — он был племянником одного из руководителей банка. Ставить его в постоянную пару с кем-нибудь из девочек она тоже не могла — замучила бы совесть. Поэтому О. Ф. определила за Игорем скользящий график, чтобы у девочек была возможность отойти от смены с ним.

Работали кассиры сутки через трое, ночевали в обменнике, на маленьком раскладном диване, ложились когда валетом, а когда face to face. С Игорем такие номера не проходили. Игорь был поперек себя шире и пах как рота десантников после марш-броска через пустыню Гоби. От его храпа срабатывала сигнализация в Грановитой палате Кремля и сворачивалось молоко у кормящих мамочек ЦАО.

Поэтому смену с Игорем девочки коротали у окошка, глядя слезящимися от смрада глазами на стойку ресепшн напротив. «SOS!» — конвульсивно семафорили они лицом в гостиничное фойе. Администраторши из ресепшн делали сочувственные пассы руками, но помочь несчастным ничем не могли.

Проработал Игорь в «Интуристе» ровно два месяца. Уволился по собственному желанию — подался в челноки. Несколько лет успешно торговал в «Лужниках». Открыл сеть автомастерских по Москве. Потом вообще ушел в нефтяной бизнес с головой.

Увольнение Игоря девочки отметили небольшими посиделками типа фуршет.

Фуршет потом плавно перетек в банкет, и Понаехавшая опять бегала с выпученными глазами по гостинице, вырывая из цепких ногтей О. Ф. разные высокопоставленные ребра.

В память об Игоре обменнику остались заслушанная до дыр кассета Михаила Круга да резиновые тапки сорок восьмого размера. Этими тапками О. Ф. пугала каждую новоприбывшую подчиненную. Мол — смотри, каким я троглодитом командовала, а уж тебя, милочка, подавно сожру!

Однажды О. Ф. решила похудеть. Притом худеть она принялась сразу после того, как объелась бутербродами с густоперченым салом.

— Вот, — сказала она, дожевывая последний бутерброд, — пора и честь знать. Сегодня у нас двадцатое декабря, до Нового года почти две недели, надо бы килограммчик-другой скинуть. А то брюки на пузе не застегиваются.

В те годы Москву накрыло бумом «Гербалайфа», но обменник эта напасть обошла стороной. Все кассирши благоразумно считали, что худеть за деньги — несусветная глупость.

— Лучше я эти деньги на жратву пущу, а вес бесплатно буду скидывать, — резюмировала общий боевой настрой Добытчица Наташа.

О. Ф. запланировала на Новый год кожаные зеленые штаны, отороченные по краю енотом, умело загримированным под песца. К такой неземной красоте она прикупила черную облегающую кофту в бешеный перелив, с широкой гипюровой вставкой на спине.

У Понаехавшей задергалось веко. На ее робкое предложение заменить гипюровое великолепие на что-нибудь менее броское О. Ф. благодушно возразила:

— Дурашка! Что ты понимаешь в женской красоте?! Шокировать и укладывать штабелями — вот наше кредо. Наматывай себе на ус, если не хочешь загнуться синим чулком.

Когда закончились бутерброды, О. Ф., со словами: «Чтоб не перекусывать почем зря» — вынесла из обменника остатки хлеба, печенья и какую-то еще мелочь в виде окаменелых пряников и торжественно выкинула в урну.

Спустя полтора часа угрюмого голодания она снарядила Понаехавшую в продуктовый. За кефиром и сыром.

— Худеть — это не отказываться от еды! Это просто питаться с умом, — напутствовала О. Ф. — Кефир — это диетично. А в сыре с дырками больше дыр, чем сыра. Так что все честно.

В семнадцать ноль-ноль Понаехавшая снова сбегала в магазин — за крекерами и чем-нибудь легким типа овощного салатика.

— Возьми еще сыра с плесенью! — крикнула ей вдогонку О. Ф. — Он все равно воняет ногами. Его много не съешь.

В восемнадцать тридцать Понаехавшая опять предстала перед заинтригованными продавщицами.

— У вас сегодня гости? — полюбопытствовали они, завешивая двести граммов вареной колбасы (от вареной нам ничего не будет, она же не сырокопченая!).

— Мы худеем, — вздохнула Понаехавшая.

— Возьмите еще овсянки. Заварите кипятком. Может, и невкусно, зато полезно.

— Давайте.

Через пять минут пришлось возвращаться за мелпусеньким кусочком маслица (ты охуела мне такое всухомятку предлагать?).

Когда Понаехавшая ворвалась в продуктовый аккурат перед закрытием, никто уже не стал удивляться. Продавщицы молча отвесили ей граммов триста ветчины, сыра с дырочками, ну и по мелочи — еще одну пачку крекеров и упаковку сушек (возьми на всякий случай, пусть лежат).

Вечер прошел в нервозной обстановке. О. Ф. вздыхала и остервенело листала газету «Третий глаз». Зачитала вслух статью журналиста М. У. Дьяконова о групповой медитации, случившейся у паломников на подступах к дольмену Мамочки.

— И звезды указывали им путь в магические врата! — присвистнула она. — Молодец мудьяконов, хорошо написал.

Далее О. Ф. долго и обстоятельно изучала свои ноги под ультрафиолетовой лампой для просвечивания денег.

— Худею на глазах, — констатировала она, похрустывая крекерами, — с утра были полные, а сейчас просто отекли от долгого сидения.

В час ночи закончились крекеры. Следом закончились сушки. Сон предательски не шел. О. Ф., сердито поворочавшись на диване, снарядила Понаехавшую к девочкам в ресепшн. Девочки в ресепшн справляли чей-то день рождения, поэтому ничего, кроме «Киевского» торта и бутербродов с бужениной, предложить не могли.

Когда Понаехавшая прибежала с докладом о банкете напротив, О. Ф. помрачнела.

— Запивают чем? — нехорошо прищурилась она.

— Пятизвездочным армянским, — выдохнула Понаехавшая.

О. Ф. честно держалась минут пятнадцать. А потом с воплем: «Гори оно синим пламенем, надену юбку годе с накладными карманами!» — штурмом взяла ресепшн.

Попыток худеть она более не предпринимала. Штаны с псевдопесцовым начесом так и лежали в шкафу, пока О. Ф. не подарила их гостиничной уборщице тете Гале. Тетя Галя, контуженная таким роскошным презентом, тут же села на диету. С прицелом на осиную талию, сонмы кавалеров и томный полуночный разврат. Она два раза на дню преданно протирала окна обменника влажной тряпкой и, громко сглатывая слюну, наблюдала, как О. Ф. трапезничает бутербродами с сырокопченой колбасой, преступно запивая их сладким чаем.

Бедовая Люда решает кроссворд:

— Древнегреческий многоглазый великан. Наталья, радостно опережая всех:

— Анус!

Минутная тишина, потом общий хохот.

— Может, Аргус? — любопытствует Добытчица Наташа.

Наталья, не желая сдаваться:

— Может, и Аргус. Зато Анус звучит солиднее!

С умным видом:

— Любовь — это такая нежность, которая разъединяет людей.

— Да ладно!

— А что? Вот смотри: полюбил — ушел от жены к другой. Или: полюбил — ушел от родителей к мужу. Сплошное разъединение!

— Смотри, какая умная!

— Ну! А вы всё дура да дура!

Понаехавшей:

— К тебе человек приходил.

— Какой человек?

— Ну… такой. Высокий, смуглый, с бородкой.

— Что сказал?

— Сказал передать, что он приходил.

— И больше ничего? Имени не назвал?

— Не назвал. То есть назвал. Имя такое, нерусское, я не запомнила. Типа Дормидонт.

Через пять минут к окошку подходит высокий смуглый мужчина.

— Здравствуйте, дядя Арташес! — улыбается Понаехавшая.

Наталья, радостно:

— Видишь? Я ж говорю — Дормидонт!

О. Ф. подавилась бутербродом, Наталья нещадно колотит ее по спине:

— Смотри, даже лопатки прощупываются!

О. Ф., отдышавшись:

— Ты на что намекаешь, вражья морда?

Наталья, пытаясь исправить ситуацию:

— На то, что на спине у вас, слава богу, целлюлита нет. Не то что на ляжках.

7 января. Наталья вваливается радостная в обменник:

— Христос воскрес!

— Дяяяяяяя? (Общий стон.)

— Вам не угодишь. Ладно, воистину воскрес!