Блядский рассказ
Вообще говоря, женщин не интересует секс. Прогулка в поисках новых, изящных перчаток или посещение тёплого, тихого, призрачного кафе – лишь это по-настоящему соблазнительно.
Мужчины думают, что женщин интересует секс. А женщин интересуют мужчины. Всё остальное из шалости или от жалости.
Женщины думают, что мужчин интересуют женщины. А мужчин интересует секс. Всё иное по случайности или в припадке лёгкого заблуждения, которое, впрочем, может продлиться целую жизнь.
На этом межполовые различия заканчиваются.
Когда-то я не знал этих смешных истин и был несчастен.
Братика моего, напротив, подобные вопросы не волновали никогда, он твёрдо знал, что интересует его, и никоим образом не пытался соразмерить свои желания с чужими.
В тот вечер нам для начала хотелось алкоголя, и мы его нашли. Нас было трое; третьим оказался товарищ Рубчик.
Братик в то время ещё не убил окончательно своё здоровье и мог выпить. Рубчик ещё не смирился с истиной, что пить ему нельзя ни при каких условиях, даже на собственных поминках.
Так всё и началось – на кухне, вполне прозаично, под варёную колбасу и чёрный хлебушек.
Мы употребили бутылку водки и вскоре обнаружили на столе вторую. К её завершению жесты Рубчика стали размашисты и неопрятны, он лихо смахнул на пол чашку и, потянувшись вослед многочисленным осколкам, обронил банку майонеза. Мы заругали его, он огорчился и убрёл, путаясь в ногах, в большую комнату. Упал там на диван, пепельница на груди, прокушенный фильтр в углу опечаленных губ.
Мы с братиком прошли на балкон, сигареты в зубах, глаза взгальные, смех дурацкий. Заприметили на соседнем балконе трёх девушек и стали делать им всевозможные знаки. Они поначалу откликались, в основном смехом, но потом неожиданно раздумали и ушли в квартиру, ни ответа, ни фига.
Братик отправился к Рубчику и в шутку пнул его ногой, Рубчик откликнулся вяло, хоть и матом.
Вооружившись телефоном, братик стал набирать поочерёдно Людку, Клавку, Надьку и Верку, но никого не обнаружил на месте.
– Что за фигня, – возмущался братик. – Твари мои разбрелися…
Минуту мы сидели молча.
– Сейчас мы ещё найдём водки… у мамки где-то есть заначка, – посулился братик и полез на стул, чтобы заглянуть в дальние углы шкафа.
На братика откуда-то посыпались многочисленные газеты, следом посыпался он сам и с грохотом очутился на полу.
– О, глянь, – сказал братик, рассматривая газетный лист. – Не, ты глянь. Вот она сейчас и будет нас развлекать.
Заинтригованный, я потянул у братика газету, хотя он вовсе не хотел с ней расставаться, и мне пришлось немножко рвануть на себя край, как раз так, что лист разошёлся пополам.
– Ты чего творишь? – всполошился братик, вскочил с пола, ногой смёл газеты в угол, отобрал у меня половину газетного листа и сразу же начал соединять его с оставшимся в кулаке.
– Как раз на нужном месте порвал… Телефон теперь не разобрать…
– Ты всерьёз думаешь, что сюда приедет та самая девушка, что изображена на фото? – полюбопытствовал я.
– А по фигу, – сказал братик и снова пошёл за телефоном.
Он обустроился за столом, сдвинув корки и сырки, сложил два листа, потом недолго сидел, разглядывая разрыв и раздумывая. Наконец набрал номер.
– Алло? – спросил. – Девушка по вызову? Сам пошёл на хер.
Братик положил трубку и сделал вывод:
– Всё-таки восьмёрка тут, а не шестёрка.
Помолчав секунду, пояснил итог предыдущего звонка:
– Не туда попал… Мужик не согласился, что он девушка по вызову.
Я снова отправился курить, мне как-то не очень всё это нравилось, потому что вроде надо было уже уйти куда-нибудь, а уходить не хотелось, отчего становилось ещё противнее.
– Слушай, а у меня денег не хватает, – вдруг спохватился объявившийся на балконе братик. – У тебя есть?
Порывшись в карманах, я нашёл какую-то мелочь.
– Сторгуемся, – сказал братик, запихивая непересчитанные купюры в карман.
Когда взвизгнул дверной звонок, у меня резко заспешило сердце, даже в затылке отдалось несколько раз, и щёки стали жаркими.
Я так и не вернулся с балкона и стоял там затаившись, переступая с одной глупой ноги на другую.
Входная дверь, раскрытая братиком, долго запускала сквозняк, но наконец захлопнулась. Я уже ожидал услышать голоса: вкрадчивый женский и наглый мужской, но ничего не услышал, вместо этого примчал сам братик.
– Ухарь какой-то заходил, – поведал он. – Сейчас девушку из машины приведёт. Только ему проверить надо, нет ли в доме ещё людей… Боятся групповухи… Надо Рубчика спрятать. И тебя.
Мы обернулись к Рубчику, тот безмятежно спал.
– Рубило! – тронул его братик. Но тщетно. Товарищ лежал недвижный, словно дерево.
– Может, его в одёжный шкаф поставить? – предложил я.
– Представляешь, как он выпадет в самый замечательный момент… – ответил братик. – Прямо на нас… – добавил он, прикинув расстояние от шкафа до постели.
Мы ещё раз оглядели комнату: Рубчика спрятать было откровенно некуда.
– О! – осенило братика. – В малой комнате диван можно разложить: Рубчика сунуть в ящик для белья, а диван опять сложить.
– Отличная идея, – сказал я.
Мы подняли Рубчика и понесли. Он оказался восхитительно тяжёлым.
В малой комнате, кряхтя, опустили безответное тело на пол. Раскрыли зев дивана, извлекли оттуда простыни и одеяла, заложили внутрь Рубчика. Он был невысок, худощав и вполне органично смотрелся в деревянном ящике: как мумия.
– Пока, Рубчик, – сказал братик и с грохотом задвинул друга под диван.
Минуту мы стояли в тишине, отчего-то ожидая, что Рубчик проснётся, но всё было тихо.
Для пущей уверенности братик присел на диван, попрыгал на скрипящих подушках:
– Рубчик, ку-ку? Не, не слышишь меня? Нет? Ну, отдыхай…
– А ты на балкон беги, – обратился он ко мне. – Прикинься там… не знаю… пепельницей.
В дверь уже звонили.
На балконе я спрятался под столиком, накрывшись сверху старой, лежалой занавеской. Сначала происходящее казалось мне глупым, потом смешным, потом я заскучал: братика всё не было. Сделав себе щель в складках материи, я попытался одним глазом рассмотреть хоть что-нибудь за стеклом балконной двери, но не увидел ничего. Попытавшись привстать, дабы увеличить обзор, ударился головой о дно столика: многочисленные стеклянные банки и склянки на столе разнообразно зазвенели. В то же мгновение балконная дверь открылась, и показался крупный молодой человек неприветливого типа. За его спиной маячил братик, который гостю был как раз по плечо.
Молодой человек смотрел прямо в мой сумасшедший глаз, не моргающий меж складок жёлтой и пыльной занавески.
– Звенело что-то, – сказал он, удивительным образом не замечая моего чёрного зрачка.
– Это в голове у тебя, – ответил братик неприветливо. – Давай вали отсюда, нет тут никого. Покури в машине, развлеки себя как-нибудь, пока никто не видит. Бродишь тут как маленький.
Молодой человек глянул на братика сверху вниз и ничего не ответил, и правильно сделал.
Снова хлопнула входная дверь, на балконе появился братик с кривой ухмылкой на лице, присел на корточки, заглянул под столик.
– Привет, леший, – поприветствовал он меня шёпотом, заглядывая в глаз. – Какие планы?
– Никаких. Я не буду, – твёрдо ответил я, не снимая с головы занавески.
– Ну ты поморгай тут ещё, подумай, – посоветовал он мне и вышел.
Посидев с минуту, я с раздражением снял с головы пыльную ткань, достал из кармана сигареты, нащупал, не видя, банку на столике, снял её и приспособил в качестве пепельницы, поставив рядом.
Медленно выпустил дым, стараясь не прислушиваться и всё-таки слыша что-то невнятное, неясное, размеренное, происходящее в комнатах.
Потом раздался женский смех: очень приятный, глубокий и радостный.
Путаясь в занавеске, я вылез из-под стола и встал у балконной двери. За шторами в комнате было не разглядеть ни спины, ни пятки. В две затяжки я докурил сигарету и бросил её в банку, с остервенением плюнув сверху и получив в ответ пеплом в глаза.
В комнате больше никто не смеялся, и вообще ничего не было слышно.
Давно я не чувствовал себя так дурно, даже захотелось прыгнуть с балкона: не то чтоб разбиться, а просто чтоб не торчать тут.
Посмотрел на прохожих, слоняющихся туда-сюда. Снова торопливо покурил. Потом опять прилип к стеклу оконной двери и подумал, что выражение моего отражённого лица, наверное, было такое, словно я сейчас заскулю и даже завою чуть-чуть.
Но завыл не я.
В квартире раздался истошный вопль, долгий, пронзительный и разнообразный.
Первым побуждением было рвануться в комнату на помощь, даром что спустя мгновение я догадался, кто кричит: это Рубчик, чёрт его подери!
Братик и его гостья явно, скажем так, разлучились – это было понятно по интонациям их всполошённых голосов.
Я увидел, как братик в красивых семейных трусах и просторной майке, не забыв надеть тапки, пошлёпал в комнату к заходящемуся в крике Рубчику, а следом, голенькая, выбежала его спутница. Она встала у дверей на цыпочках, пытаясь понять, в чём дело, тем более что Рубчик начал хрипло рыдать и кликать свою маму, громко ударяя коленями о дно дивана.
Девушка была стройна и черноволоса, к тому же у неё оказались крепкие нервы: не дожидаясь, когда братик разберётся с источником крика, она легко упорхнула в ванную комнату, даже своих лёгких тряпочек не прихватив. Лица её рассмотреть не удалось.
Раскрыв балконную дверь, я кинулся к братику. Заперевшись в малой комнате, мы раскрыли диван и увидели Рубчика.
На лице его разом, в доли мгновения, сменилось несколько неизмеримо глубоких эмоций: исчез чёрный, кромешный ужас, пришла лёгкая надежда и следом выглянуло удивление, ещё не рассеяв, впрочем, страха.
– Вы… Вы откуда?
– Хули ты орёшь, Рубило? – спросил братик злым шёпотом. – Хули ты орёшь?
– Мне приснилось, что я в гробу! – сказал Рубчик таким высоким голосом, каким не говорил никогда – я по крайней мере не слышал. – В гробу! Я не в гробу?
Он сел в ящике для белья и огляделся.
– Зачем я тут лежу? – спросил он.
– На, Рубчик, покури! – предложил ему братик и сунул в зубы сигарету, тут же поднеся горячий лепесток зажигалки.
– И выпить! – сказал Рубчик хрипло и капризно.
Братик выглянул в коридор, осмотрелся – в ванной ещё шумела вода, – сбегал на кухню и вернулся с недопитым стаканом водки и огурцом:
– На-на, и выпей. Только не ори больше.
Рубчик брезгливо вылез из ящика, быстро выпил водки и закусил брызнувшим огурчиком. Мы сложили диван, и Рубчик упал на подушки: ноги, видимо, всё ещё не держали его. Он с удовольствием оглядывал комнату, удивляясь своему возвращению в мир.
– Дай ещё закурить, – сказал он мне.
Я дал ему сигарету и даже пепельницу принёс: Рубчик вновь примостил пепельницу на грудь.
– Ой, пацаны, – сказал он сипло. – Как страшно на том свете, бляха-муха.
Братик, склонившись к Рубчику, в двух словах объяснил, что происходит, и Рубчик всполошился:
– А мне? А я?
– Погодь, – сказал братик. – Лежи тут тихо. Я решу вопрос, понял?
– Жду! – сказал Рубчик и улыбнулся.
Улыбка оказалась ласковой, дурной: он всё ещё был пьян, а от новой стопки его вновь понесло по течению, вялого и бестрепетного.
Я ушёл на кухню пить чай.
Вода в ванной стихла. Снова послышались шаги, и девичий голос, весёлый и освоившийся, спросил:
– Кто там у тебя кричал, Валенька?
«Надо же, – подумал я неопределённо, – уже Валенька. Когда он успел… очаровать её?..»
Впрочем, как ни странно, пошлым обращение к братику нашей гости не было. Звук голоса её мне показался чистым и лишённым тех гадких интонаций, за которые хотелось иных знакомых мне юных девиц то ли гнать сразу, то ли бить по губам.
Она обратилась к братику как к родному, словно почувствовала, что он не обидит её. Или, быть может, заговаривала возможную обиду своими ласковыми интонациями.
Братик что-то захохмил в большой комнате. Я тихо мешал ложечкой чай и слышал, как она начинала смеяться, потом стихала, потом снова смеялась, а потом начала дышать, дышать, дышать, никак не умея поймать столько воздуха, чтобы успокоиться. Она очень искренне дышала.
Я потряс пустой бутылкой из-под водки, пытаясь заполучить в усохшую пасть хоть несколько капель, встал со стула, сделал две ходки из угла в угол кухни, снова зачем-то включил чайник и затем долго смотрел на спичку, пока она не стала жечь мне пальцы.
Вскоре чайник задрожал и засвистел, и свист его был высок и противен.
– Там свистит кто-то, – сказал девичий голос.
– Это… у нас птица там поет. Канарейка, – ответил братик равнодушно.
Я чуть повернул конфорку, и канарейка запела тише, брызгая, впрочем, кипятком из раздражённого, горячего горла.
По интонации мужского голоса я догадался, что братик приступил к переговорам о Рубчике.
– …Я тебе говорю: он отличный парень… – доносилось до меня, – красивый… тебе что, жалко для нормальных пацанов?..
– …Ну, пойдём посмотрим, – согласилась наконец девушка.
Меня уже немного колотило от её вдумчивого голоса, и, не сдержавшись, я выглянул в коридор. На цыпочках, в короткой юбке и в какой-то распашонке, она проследовала за братиком. Следом, как пьяное привидение, прошелестел я.
Палас не скрипел, торшер возле оставленной парой постели светил мягко и безболезненно.
Заглянув в малую комнату, я увидел, как они вдвоём стоят у постели Рубчика.
По его виду можно было догадаться, как провёл Рубчик последние полчаса.
Скорее всего, он докурил сигарету и снова заснул с пепельницей на груди. Переворачиваясь, Рубчик обронил пепельницу на диван, а потом аккуратно лёг лицом на рассыпавшиеся бычки.
Возможно предположить, что сигаретный пепел мешал ему дышать, поэтому Рубчик брезгливо отплёвывался и вообще выделял много сонной слюны.
Когда он вернулся в исходное положение – затылок на подушке, руки и ноги вольно разбросаны в разные стороны, – к щеке его накрепко прилипли мокрые скрюченные бычки, и всё лицо было неровно замазано чёрными странными пепельными разводами, словно кто-то пытался на Рубчике нарисовать, скажем, свастику.
Таким мы его и застали.
– Ты знаешь, наверное, нет, – не сводя с Рубчика любопытных глаз, ответила девушка братику. Ответ её был серьёзным и совсем не обиженным.
– Не нравится? – спросил братик не менее серьёзно, бережно сняв двумя пальцами с лица Рубчика один из прилипших бычков.
– Ну… не очень.
Девушка повернулась ко мне. Я увидел тонкое, с чистым лбом, невыносимо красивое и чуть удивлённое лицо.
– А это кто? – спросила она.
– А хер его знает, – ответил братик, – мужик какой-то.
Выйдя из комнаты и едва успев забежать в ванную, я, скупо всхлипывая, расплакался. Если память не врёт, это случилось в предпоследний раз за всю жизнь.
– …женщина, – повторял я безо всякого смысла, – девочка… Женщина моя.
