Глава 7
ФАМИЛЬОН

– Господа! – после ужина сказал Моржов. – Предлагаю загнать детей спать, чтобы я смог беспрепятственно сообщить вам пренеприятнейшее известие!

Детей загоняли в течение часа. Сумерки дышали багровым теплом. За Матушкиной горой ещё шевелилась поздняя заря, внезапно прорываясь в долину – то косым красным лучом по тёмной излучине Талки, то румянцем на проплывающем мимо облаке, то прощальным гудком тепловоза. Казалось, что за горой, как за печкой в деревенской горнице, кто-то украдкой занимается любовью и всё никак не может утаиться: то ноги вылезут из-под лоскутного одеяла, то в зеркале отразится раскрасневшееся лицо, то вдруг донесётся зажатый зубами стон.

Наконец все дети оказались рассованы по спальным мешкам, а все взрослые собрались на веранде за столом. Розка вынесла из кухни большой чайник, а Щёкин водрузил на столешницу литровую стеклянную банку со свечкой внутри. Бабочки заметались над огоньком, как рваная канитель.

– Судя по гоголевскому зачину, Борис Данилович, – обратился Костёрыч, – вы хотите уведомить нас, что к нам едет ревизор. Так?

– Так, – кивнул Моржов. – У нас осталось четыре дня до конца смены. И в один из них должна прибыть проверочная комиссия.

– В какой? – тотчас спросила Розка.

– Сие пока неведомо, но я разведаю, – пообещал Моржов и мельком глянул на Милену. Разведать-то можно было только через Манжетова… Милена нервно затянула на горле ворот кофты.

– Я думаю, на этом нашем совете в полях мне надо обозначить диспозицию, – лекторским тоном объявил Моржов. – А диспозиция такова. Сертификаты у нас собраны и сданы… Сдаты… Щёкин, начнёшь каламбурить – убью. Документы и отчётность почти в порядке. Нареканий и претензий со стороны начальства нет. Всё великолепно! Но! – Моржов важно вздёрнул палец. – Проверочная комиссия, которая сюда заявится, может обнаружить один малозначительный промах в нашей блистательной деятельности: отсутствие детей. Мы должны предпринять некие действия, чтобы комиссия ничего не заметила.

– А что тут сделать, если детей нет? – пожал плечами Костёрыч.

– Ты, Морж, сам всю эту кашу заварил! – возмутилась Розка. – Сам и расхлёбывай!

Моржов оглядел присутствующих. Щёкин, Костёрыч, Сонечка, Розка, Милена… Все уже стали ему как родные. Но в общих интересах их странной семьи было призвать её членов к некоторой ответственности. Мобилизовать. Моржов решил держаться несколько пожёстче, как и надлежит патриарху.

– Позволю себе не согласиться, – сказал он. – Я, конечно, плут ещё тот, но никто из вас не отказался от плодов заваренной каши. Плоды были съедены со всеобщим удовольствием. Это не беда. Для того плоды и были нам нужны. Но, поедая плоды, товарищи, ряд наших с вами сотрудников почему-то решил жить своим умом, словно бы моего ума им недостаточно. Да-да, милые девушки, я имею в виду вас. Я возражал всеми способами, но вы не вняли. Вы накатали телегу в областной департамент. И в результате этой телеги к нам едет ревизор. В его приезде – ваша заслуга, а не моя. Без вашей инициативы всё осталось бы шито-крыто. Поэтому давайте не будем искать и расстреливать главного виноватого, а дружно и сообща договоримся, как мы облапошим ревизора.

– Я не умею обманывать, – печально сознался Костёрыч. – Пусть уж лучше накажут…

– Нет, это не лучше, – возразил Моржов. – И никому не надо учиться обманывать. Зачем вам это, если есть я?

Щёкин курил, с аппетитом поглядывал на Сонечку и с удовольствием ожидал развития интриги. Костёрыч переживал, обречённо помешивая гибкой ложечкой чай в одноразовом стаканчике. Сонечка смущалась от взгляда Щёкина и виновато отворачивалась. Милена привалилась спиной к столбу и куталась в кофту; лицо у Милены было отчуждённо-недовольное. Розка агрессивно смотрела на Моржова, выискивая, к чему бы придраться.

– Вообще, Моржов, у меня чувство, что ты нагибаешь нас всё ниже и ниже! – заявила она.

– Нет, ты путаешь, – ласково ответил Моржов. – Мы просто принимаем положение для низкого старта к финалу.

– Борис, – бодро сказал Щёкин, – когда мы отсидим и выйдем, предлагаю тебе как художнику открыть своё модельное бюро. Я налажу производство, а ты разработаешь коллекцию «Троельга-лето». Идентичные настоящим эксклюзивные пластмассовые тараканы для любой головы.

– Я уже всё придумал! – не реагируя на Щёкина, покровительственно сказал Моржов. – Плясать в шоу буду я сам. Константина Егоровича, как не умеющего врать, я с поля удалю. Тебя, Щёкин, как врущего слишком экстравагантно, я удалю вместе с ним. А девушки останутся на бэк-вокал.

– А мы, значит, способны врать, да? – взъелась Розка.

– Нет, и вы не способны. Врать буду я один как наиболее талантливый. А вы нейтрализуете ревизоров тем, что откажетесь от своего доноса.

– То есть?… – не поняла Милена.

– Вы скажете, что написали донос сгоряча, на нервной почве. Теперь, мол, всё устаканилось. Приносим свои извинения.

– Это… воистину нелепо, – сказала Милена.

– Нелепо, согласен. Но зато по-человечески. Девушкам простительно. Нет трупа – нет преступления. Ревизоры поворчат, но успокоятся. А Шкиляева перейдёт на нашу сторону.

– Что, и Шкиляиха прикатит? – разозлилась Розка.

– Думаю, в комиссии будут Манжетов, Шкиляева, Каравайский и двое ревизоров из областного департамента. Один из этих двоих – единомышленник Манжетова.

– Как ты это высчитал? – изумилась Розка.

– Дедукция. Жалоба была на Шкиляиху. Каравайский – официально начальник нашего лагеря. Манжетов же должен контролировать разруливание ситуации, причём контролировать лично. Он повезёт комиссию сюда на своей машине – не на электричке же всем ехать. В машине пять мест. Ревизорам остаются только два места. Для подстраховки Манжетов добьётся, чтобы один из ревизоров был его сторонником. И всё получается не так уж и страшно для нас.

Розка по-Сонечкиному открыла рот, взирая на Моржова.

– Ну и башка у тебя, Моржище! – уважительно сказала она.

– Да, не жалуюсь, – скромно согласился Моржов. – Но давайте далее… Я вот подумал на досуге, что мы недостаточное внимание обратили на факт передачи Троельги железной дороге.

– От социалки везде отказываются, – сказал Костёрыч.

– Это не аргумент, – отсёк Моржов. – Я думаю, что передача Троельги, закрытие МУДО и учреждение Антикриза – это звенья единой цепи. Это не энтузиазм реформаторов – их время прошло. И не афера – их время тоже прошло.

– Бесхозяйственность, – предположил Костёрыч.

– Для бесхозяйственности в эпоху поиска неразобранных ресурсов это слишком рискованная область. Я думаю, что всё это – солидный бизнес-проект, возглавляемый Александром Львовичем.

Милена совсем ушла в тень.

– И у такого бизнес-проекта наверняка есть лобби в областном департаменте, – продолжал Моржов, для себя подумав, что это лобби – ОПГ Манжетова. – И если это проект, то он осуществляется по плану. А инопланетные американцы в план не входили. Вскрытие нашего преступления – вообще форс-мажор. Если нас разоблачат, то удар придётся и по Шкиляихе. Ушибленная Шкиляиха вывернет все тайны бизнес-проекта наизнанку. Её дружно примутся увольнять. Начнётся непрогнозируемая катавасия с МУДО. И на фоне этой истерики отдавать Троельгу будет попросту невозможно. А Троельга, как я понимаю, – главный ресурс. Он запустит механизм функционирования Антикриза. Без этого ресурса Антикриз – замок на песке.

Щёкин курил и ухмылялся, Розка морщила лоб, а Костёрыч задумчиво постукивал пальцами по столешнице. Милена не появлялась из тени, и Моржову показалось, что она кое-что слышала от Манжетова про эту многоходовку. Или сама догадалась. Сонечка же сидела кукла куклой, ничего не понимая.

– В общем, как ни странно, никто не заинтересован в разоблачении нашего умысла, – завершил пассаж Моржов. – Кроме одного-единственного члена комиссии, на которого мы плюнем все вместе. И потому мы будем врать, а комиссия будет кивать. Все всё понимают, но никто ни в чём не сознается. Так у нас всегда. Если я не прав, съешьте меня живьём.

«А язык, необходимый для изображения такого вранья в виде правды, – это пиксели, – подумал Моржов. – Точнее, даже не так… Формат изложения, при котором все интересы будут соблюдены, – это формат Пиксельного Мышления. Ведь язык не бывает сам по себе. Язык обслуживает коммуникации. А какие коммуникации в разгар KB? He обмен ценностями, а товарообмен. В отличие от пиксельной, в формате обычной логики волкам зубов не спрятать».

– Борис… – негромко сказал Костёрыч, – я не перестаю вам удивляться… Может, вам пойти в политику?

– Не могу, – вежливо посожалел Моржов. – Там я проворуюсь неприлично быстро.

Моржов не сказал ещё двух вещей – тоже, в общем, определяющих. Первое – что скандал с разоблачением совсем не в стиле Манжетова. Не в его формате. Его формат – тихая атака из-под ковра, бесшумная кража стульев, молчаливое удушение бумагой, безмолвная административная дематериализация явлений. Манжетов побоится незнакомого формата.

И второе – что Манжетов в любом случае что-нибудь теряет. Моржов это понял интуитивно – во время разговора с Манжетовым в кафе, а потому и обнаглел там. Задача Манжетова – минимизировать потери. Если Манжетов вскроет моржовский трюк с сертификатами и американцами, то потеряет и МУДО, и Антикриз. Ему придётся подписывать приказ об увольнении педагогов – и Милена не простит ему такой несправедливости. А вот если Манжетов сделает вид, что Троельга полна детей и американцев, то он сохранит все свои замыслы – кроме, опять же, Милены, которую уведёт Моржов. И выбор Манжетова – терять всё плюс Милена или терять одну лишь Милену. Собственно говоря, для Манжетова тут и вовсе нет выбора.

Моржову же терять было нечего. Что бы ни случилось, он сможет, как и прежде, закрашивать свои пластины, работая где попало. Короче, в этой битве побеждает тот, кто без обоза. Македонский, Дарий и Гавгамелы…

– Получается, что мы должны просто организовать для ревизоров возможность реализовать их желание быть обманутыми, – подвёл итог Моржов. – Больше ничего.

– Демагогия! – с отчаянием прошептал Костёрыч.

– Думаю, теории на сегодня достаточно, – не ответив, деловито переключился Моржов. – Что нам надо? А надо нам, господа, приготовиться к отчётам. Надо сварганить результаты бурной деятельности. Говоря проще, тебе, Щёкин, и тебе, Розка, вам, Константин Егорович, и вам, Милена, надо съездить в Ковязин и привезти из МУДО всё, что можно. Старые стенгазеты, дневники, коллекции, гербарии, поделки… Как будто бы всё это за прошедшую смену смастерили шестьдесят детей.

– Это мешок целый всего! – возмутилась Розка. – Как я дотащу?

– Берите тачки. Я оплачу.

– А если ревизоры увидят, что это старые экспонаты? – предположил Костёрыч.

– Боже мой! – с пафосом ответил Моржов. – Они что, стенгазеты смотреть сюда едут? Или ваших трилобитов? Им же не суть нужна, а форма! Что-то висит, что-то валяется – значит все были при деле!

– Какое жульничество!.. – затосковал Костёрыч.

– И ещё одно жульничество надо совершить, – добавил Моржов. – Заполнить журналы и всякие методические планы. Писанину всю эту отчётно-педагогическую. Причём это жульничество совершать вы должны и без меня. Я просто напоминаю, что надо.

…Спать все расходились какие-то подавленные, заранее уставшие. Но Моржов был доволен. Он остался за столом один, допивал чай, курил, смотрел на луну и думал, кого ему сейчас разбудить и потащить в кусты – Розку или Милену? Или же никого не надо?… Луна сияла своей откровенной наготой, привычная к наготе, как русалка.

Сзади вдруг очутилась Сонечка, и Моржов даже всполошился.

– Ты чего, Соня? – удивлённо спросил он. Сонечка мялась, не глядя ему в глаза. Она была босиком.

– Боря… вы… вы обижаетесь на меня?… Ну… как бы за Диму?…

Моржов еле сообразил, что речь идёт о Щёкине.

– Ну… такие вещи, они… что я не с вами…

– Да с чего ты решила, дитя моё? – с облегчением спросил Моржов, поняв, о чём речь.

– Ну… вы всем дали задание, а мне… Я без задания…

– Сонечка, господь с тобой. – Моржов встал, приблизился к Соне и погладил её по голове. – Какое тебе задание? Ты же только что устроилась на работу. Тебе и привезти-то нечего. Зачем же тогда гонять тебя в город? Вот и вся причина.

– Поняла… – пролепетала Сонечка, но Моржов был уверен, что поймёт она только часа через полтора. – А то я… Ну, Дима, он…

– Я не обижаюсь на тебя, моя милая, – наклонившись, прошептал Моржов Сонечке в ушко. – Правда. Честно-честно. Я очень рад за тебя, что ты счастлива. Всё получилось очень хорошо. Иди спать. Простудишься же, горе ты луковое.

– Открой окно, – попросила Милена.

Моржов выбрался из постели, подошёл к окну и отволок сразу всю створку. В комнату дохнуло горячей пылью и запахом лип.

Милена сгребла все подушки с кровати к стене и села, навалившись спиной на мягкую груду. Одеяло она подтянула до подмышек. Моржов закурил, разглядывая город Ковязин с верхнего этажа гостиницы. Ковязин деликатно отворачивался от зрелища голого Моржова в окне, и Моржов среди зелени скверов видел лишь кирпичные затылки чердаков и красные жестяные лысины крыш. Моржов подумал, что он всё равно любит город Ковязин. Любит за эту соразмерность человеку – и в доброте, и в свинстве.

Моржов дождался Милену в кафе, где его без сахара поил кофе таджикский полуавтоматический трансвестит, а потом повёл Милену в гостиницу. За кофе Моржов заплатил как за сладкий, в гостинице сунул взятку, чтобы ему дали номер (с местной пропиской в гостиницу не селили), потом сунул взятку, чтобы Милену пустили без паспорта (Милена не хотела называть себя), потом ещё дал денег уборщице, чтобы она убралась из номера вон, а не пылесосила ковёр полтора часа в присутствии постояльцев. Моржову страшно надоело переплачивать. Он хотел цены фиксированной и адекватной. Вообще хотел адекватности. То есть соразмерности. В облике города она была. А в поведении людей её не было вовсе.

Моржов выбросил окурок в окно и вернулся на кровать, стащил с Милены и кинул на пол одеяло. Голая Милена сидела, обхватив колени. Моржов нежно расцепил её руки и положил вдоль тела, нажал на колени ладонью и заставил Милену вытянуть ноги. Теперь Милена была покорно открыта его взгляду.

– Хочу наглядеться на тебя, – пояснил Моржов.

– Ещё наглядишься много раз, – тихо пообещала Милена.

– А вдруг нет?…

Моржов медленно вёл ладонью по её едва выпуклой груди, по узкому животу. Милена закрыла глаза.

– Ты не имеешь права меня оставить, – сказала она. Теперь Моржов знал, какова Милена настоящая.

В постели не было бизнес-вумен, успешной леди, эмансипированной феминистки, страстной и агрессивной женщины-вамп, опытной, жадной, охочей и самоуверенной красавицы. Моржова поразил этот контраст преображения. Сонечка была послушной, а Милена – покорной. Моржов даже не понял, хочет ли она его. Милена была как зеркало и отражала всё, что было в его желании. Он хотел – и она хотела; у него лопалось сердце – и она задыхалась.

Он понял, что сказала ему Милена. Он не только снял с неё одежду, а словно убедил её ещё и бросить оружие. Мол, вдвоём они и голые сильнее врага. И теперь, покинув Милену, он не просто оставил бы её одну, а оставил бы одну и без возможности самозащиты. А это уже предательство.

– Я ведь совершенно не знаю тебя, Боря, – сказала Милена. – Кто ты такой? Чего тебе надо? Просто секса?

– Мне надо, чтобы не было конца света, – повторил Моржов свою старую шутку, но Милена даже не улыбнулась.

Ветер вломился в комнату, будто бежал по фасаду гостиницы и провалился в открытое окно. Медные волосы Милены кинуло Моржову на лицо.

– Где ты родился? Кто твои родители? Где ты учился? Был ли ты женат? Есть ли у тебя дети? – отстранённо, как-то механически перечисляла вопросы Милена.

Моржов накрыл её лицо ладонью, словно хотел прекратить поток вопросов. Он начал гладить Милену по закрытым глазам, по калмыцким скулам.

– Родился здесь, – сказал он. – Женат был, но развёлся. Детей нет. Учился на заочке в областном. Родители живы-здоровы, живут в деревне. От Ковязина полтора часа на автобусе. Когда в стране началась эта бодяга, они поменяли квартиру в Ковязине на хороший дом и свалили туда. Они уже пенсы. Им в грядке интереснее. А мне чего в деревне делать? Кур доить?… Но всё это – лишняя информация, Милена. Она ни о чём не свидетельствует. Человек не выводится из суммы фактов его жизни. Биография нужна только для суда, а психоанализ – для зомби. Фрейдизм – психическая юриспруденция. Все законы – это десять телевизоров пикселей.

– Роза – твоя любовница? – прямо спросила Милена.

– Нет, – твёрдо ответил Моржов.

Сейчас (да и всегда) это был единственный приемлемый ответ.

– Почему-то я тебе не верю…

– А я и не мессия, чтобы мне верить, – мягко сказал Моржов.

Милена чуть вздрогнула, когда ладонь Моржова слишком сильно сжала её грудь.

– Мне кажется, я при тебе как лучшая жена в гареме… – призналась Милена.

– Ты спишь с двумя мужчинами сразу, – осторожно возразил Моржов. – Для жены из гарема этот чересчур… по-модернистски.

– Саша хороший человек… – виновато прошептала Милена.

– Со всеми хорошими не переспишь.

– Я… не уверена, что я тебя люблю… Моржов усмехнулся:

– А разве это важно?

– Я не хочу быть к Саше несправедливой… Моржов пожал плечами. Справедливость здесь была ни при чём. На самом деле Милена, успешная и волевая женщина, просто не могла сопротивляться напору Манжетова. И сознаться Моржову в этой своей слабости

Милена тоже пока ещё не могла. Как только она сможет хоть что-нибудь, так сразу Моржов и вышибет Манжетова из жизни Милены.

– Саша правда хороший, – повторила Милена. – Нет ничего дурного в том, что человек хочет плату за свои хорошие дела…

– Я не спорю, – согласился Моржов. – Я и сам бесплатно даже не высморкаюсь. Дело не в этом. Он ломает, твой Саша.

– Он создаёт новое… – возразила Милена.

– Нет. Не создаёт. Он был бы рад сделать тебя директором МУДО и не возиться с Антикризом. Но МУДО – это немодно. На МУДО не дадут столько денег, сколько дадут на Антикриз. Поэтому твой Саша создаёт Центр и уничтожает МУДО. Боливар двоих не унесёт.

– И всё равно… Это конфликт старого и нового…

– Не бывает в России такого конфликта. Мы либо в новую форму вливаем старое содержание, либо в старую форму – новое. А в чистом виде у нас никогда не получается. Давно, блин, живём. До хрена всего намастерили, выбрасывать некуда.

– Что же старого будет в Антикризисном центре?

– Бесполезность.

– А что новое ты вносишь в Дом пионеров?

– Щёкин объяснит.

– Я не знаю, Боря, почему я с тобой… – покорно примиряясь с проявившимся ужасом, созналась Милена – словно согласилась быть жертвой.

Моржов слушал Милену, ласкал её и испытывал ощущение странного раздвоения. Одна Милена – обнажённая, раскрытая – вся принадлежала ему. Другая – говорящая слова – была чужой и вообще не здесь.

– Ты жалеешь о том, что мы вместе? – спросил Моржов.

– Жалею… – почти беззвучно сказала Милена.

– Без меня всё было просто?

– Просто…

– Ты хочешь уйти?

Милена отрицательно покачала головой. Моржов повернулся на бок, обнимая Милену и целуя её в висок.

– Я не буду хорошим, как твой Саша, – прошептал он в её волосы. – Но я тебя не сдам, как он сдал тебя мне. Если, конечно, ты не уйдёшь сама.

– Не уйду… – повторила Милена, и Моржов словно поймал её слова, тихонько положив кончики пальцев ей между губ. Другая ладонь Моржова, гладившая Милену по затылку, бережно и настойчиво наклоняла Милену вперёд.

– Когда Манжетов приезжает к нам с проверкой? – спросил Моржов, закрывая глаза.

– Пошлежафтра, – сказала Милена.

Взятым у Розки ключом Моржов отомкнул амбарный замок и потянул на себя скрипучую дверь жилого домика номер два. Упыри, сопя, толклись за спиной Моржова, а потом под локтями Моржова порскнули в корпус. Видимо, они считали, что здесь под запорами хранятся какие-то сокровища, которые от них скрывают. Домик загудел от топота и воплей упырей, всполошенно захлопал дверями, как крыльями.

Моржов вошёл в холл, где стояли два теннисных стола – объект многолетних вожделений Каравайского. В корпусе было затхло, воздух словно окостенел, пахло сухой извёсткой и старыми досками. Свет, проходя сквозь пыльные окна, становился жёлтым, будто на выцветшей фотографии.

– Здесь же нет ничего! – разочарованно орали упыри из дальних комнат.

Моржов теребил окаменевшие шпингалеты на окнах.

– Очень неуютное помещение, – важно сказала Наташа Ландышева, возвращаясь в холл.

Потом выбежал Серёжа Васенин.

– Смотрите! Это из прошлого осталось! – восхищённо заявил он, размахивая мятой газетой. – Здесь программа для телевизора! А всё уже давно показали!..

Серёжа развернул газету и с горящими глазами принялся жадно перечитывать программу.

– Во!.. – прошептал он. – Это кино я тогда смотрел!.. Вообще давно было!.. Я только пятый класс закончил!.. Думал, что в том кино всё по-настоящему!

– Борис Данилович, а зачем мы здесь? – несколько брезгливо спросила Наташа.

– Надо поговорить, – объяснил Моржов, с треском открывая окно. – Наташа, собери всех где-нибудь в одной комнате.

Наташа быстро собрала упырей. Упыри ждали Моржова и качались на голых панцирных сетках кроватей с таким упоением, словно в их собственном корпусе голых панцирных сеток не имелось вовсе.

Моржов демонстративно прикрыл дверь.

– Разговор у нас тайный ото всех, – сказал он. – В ближайшие два дня о нём никому рассказывать нельзя.

– Даже Дрисанычу? – удивились упыри.

– Даже ему, – кивнул Моржов и сел на колченогий стул.

Упыри таращились на Моржова, ожидая страшной тайны.

– Вам нравится Дмитрий Александрович? – спросил Моржов.

– Нравится! – с вызовом заорали упыри.

– Дрисаныч не баба, он всегда за нас, – злобно сказал Гершензон.

– А Константин Егорович?

– Константин Егорович очень много всего знает, – с уважением сообщил Серёжа Васенин.

– Он рассказывал недавно, что по железной дороге ездил бронепоезд и стрелял из пушек по деревне! – выпалил Гонцов. – А до деревни-то целых три километра!

– Он вообще прикольно рассказывает, но старый, – заявили упыри так, словно Костёрыч был полезным и работающим прибором, хотя уже немодной модели.

– Но ведь пользу он приносит? – подсказал Моржов.

– Немного приносит, – признали упыри.

– А Милена Дмитриевна?

– С неё нужно брать пример, – безапелляционно сказала Наташа Ландышева.

– Пусть живёт, если она Ландышке для примера нужна, – помиловал Милену Гершензон.

– А Софья Александровна?

– Её Дрисаныч любит! – гневно завопили упыри. В их понимании, похоже, Сонечка была чем-то очень нужным, что обеспечивало функционирование Дрисаныча.

– А Роза Дамировна?

– Кормит, – сразу сказал Гершензон.

– Перчатка вчера Чечена избила! – заорал Ничков. – Она его вот так сзади за шею взяла… – Ничков схватил Чечкина за шею и нагнул, – и по жопе ему полотенцем настучала!

– За что? – поразился Моржов.

– Она думала, я конфеты ворую! – снизу крикнул пострадавший Чечкин. – Отпусти, дебил, башка же отвалится!.. А я просто полез в её коробку свои мятые конфеты на нормальные обменять! Я лишнего не брал!

– Понятно, – сказал Моржов. – Ну, про себя я не спрашиваю…

– Вы тоже ничего, – сознался Ничков. – Только вас всегда нет.

– Значит, вы довольны? – подводя итог, спросил Моржов.

– Мы ещё хотим! – опять завопили упыри. – Пускай нам лето продлят! На всю смену!..

– Тихо, – помахал руками Моржов. – А вы знаете, что вам нельзя было здесь ночевать? Вы были обязаны каждый день в пять вечера уезжать домой. А в субботу и воскресенье вообще не приезжать сюда.

– А чо нам дома делать? – едва не полопались упыри.

– А то, что американцы должны были приехать, – знаете?

– Они тупые, вот и не приехали!

– А то, что вас должно быть тридцать человек, а не шесть, – знаете? – допытывался Моржов.

– Дак все же в поход с Дрисанычем собирались, а не в лагерь! – за себя заорали упыри. – А поход запретили! Кто в лагерь-то поедет, если в поход хотели?

– Я никого не ругаю, – успокаивающе помахал открытыми ладонями Моржов. – Я просто выясняю, в курсе ли вы.

– Мы всегда в курсе! – угрюмо ответил Гершензон.

Моржов, закуривая, подумал, что не надо врать детям, будто педагоги остались в Троельге лишь потому, что хотели устроить школьникам хороший (и обещанный) отдых. Такая причина, конечно, тоже была, но не единственная и не главная.

– А теперь смотрите, что у нас получилось. – Моржов приступил к основному вопросу. – Американцы не приехали. Вас оказалось шестеро вместо тридцати. Но по домам мы вас не разогнали и лагерь закрывать не стали. Виноваты, конечно, мы, а не вы. Но теперь я прошу вас, паца, помочь нам. Я это делаю сам и за себя. Ни Дрисаныч, ни Костёрыч, ни наши женщины об этом вас просить не будут. Они бы и мне запретили, если бы узнали. Но если вы нам не поможете, всем нам теперь будет плохо. Точнее, всех выгонят с работы.

– Дак что, поможем! – взбодрились упыри.

– Но самое противное в том, что вам придётся врать.

– Дрисанычу врать мы не будем, – робко возразили упыри.

– Нет, конечно, не Дрисанычу. Врать надо будет проверке, которая приедет завтра.

– Врать нехорошо… – осторожно заметил Серёжа Васенин.

– Я знаю, – подтвердил Моржов. – И я не должен просить вас об этом. Но нет другого выхода. Мне наплевать на себя, я не пропаду и без этой работы. Но я считаю, что Дрисаныча и Костёрыча, а также всех наших женщин нельзя выгонять с работы за то, что с лагерем вышло так, как вышло. Вы согласны со мной?

Упыри молчали.

– А чо выгонять-то сразу? – пробурчал Ничков.

– Чтобы никого не выгнали, завтра для проверочной комиссии нам надо разыграть спектакль, будто бы вас тридцать человек и будто бы американцы – здесь.

– А как это? – удивились упыри.

– Ну, это не очень сложно. Когда комиссия приедет, вы будете в лагере изображать дежурных. Потом комиссия отправится смотреть на американцев. Американцы типа как будут играть в бейсбол на том берегу Талки. А вы переберётесь через реку и изобразите американцев. Дальше комиссия поедет смотреть других наших детей, которые на экскурсии. Вы быстро перебежите в нужное место. Там уже будут Дмитрий Александрович и Константин Егорович. С ними вы изобразите детей на экскурсии. Вот и всё.

– А чо, комиссия-то не увидит нас, что ли? – не поверил Гершензон. – Сосчитать же можно… И морды одни и те же.

– Комиссия будет смотреть на вас издалека. За километр. И ничего толком не увидит.

– Дак она подойдёт поближе! – плачуще закричал Ничков.

– Не подойдёт, – заверил Моржов. – Для этого вам сегодня нужно будет на одной дороге выкопать яму, а в другом месте немножко поломать мост.

– Я могу вообще мост взорвать! – тотчас воодушевился пиротехник Гонцов. – А в яму – мину! Там так рванёт!..

– Нет, настолько круто не надо, – осадил его Моржов. – Но всем надо сегодня поработать. Сначала – притащите в этот домик все спальные мешки и свои вещи и разбросайте их по кроватям. Ну, как будто тут живут двадцать или тридцать человек. Затем… Ничков, ты назначаешься ответственным за яму. Самым главным генералом. Серёжа, у тебя ведь есть карта местности?

– Мне Константин Егорович дал, – солидно ответил Серёжа.

– Замечательно. Я покажу тебе на карте, где надо выкопать яму, а Ничков организует работы.

– Я вообще всех тут организую! – охотно согласился Ничков.

– Только не бей никого, – предупредил Моржов.

– Не будут подчиняться – ур-рою!..

Моржов играл на том, что Ничкову и самому хочется быть лидером. А Серёжа, как носитель карты, получал дополнительный авторитет. Надо было бы и хитроумного Гершензона куда-то пристроить. Моржов подумал.

– Гершензон, – веско сказал он, – только тебе поручить могу… На мосту требуется переложить доски так, чтобы грузовик смог проехать, а легковушка – не смогла. Понимаешь меня?

– Чего тут не понять? – буркнул Гершензон.

– И ты лично проконтролируй, чтобы паца доски правильно переложили. Только тебе доверяю. Ничков – а на тебе дисциплина!

– Да я их самих под доски закатаю, если слушаться не будут!

– А мне работу? – подпрыгивал на месте неистовый Чечкин.

– Чечкину и Гонцову отдельная задача, – продолжал распределение ролей Моржов. – Вы должны сходить на дорогу и выбрать место для засады. Завтра с утра Гонцов идёт в засаду. Как только проедет машина с комиссией, Гонцов запускает ракету.

– Красную или зелёную? – деловито спросил Гонцов.

Моржов изобразил тяжёлые размышления.

– А синие есть?

– Синих с собой нету… Но я могу сбегать домой!

– Ладно, не надо. Запускай красную.

– А можно, пока машины нет, я буду запускать зелёные ракеты? – жалобно попросил Гонцов. – Зелёные – значит всё нормально. Тревога – красная ракета.

– Надо беречь боеприпасы, – хозяйственно распорядился Моржов. – Мало ли чего, сами понимаете.

– А мне-то работу? – страдальчески напомнил Чечкин. – А я?!.

– А ты возьми топор и расчисти для Гонцова тропу от этого корпуса до засады. Гонцову же придётся отходить быстро. Нужно, чтобы ему ничего не помешало.

– Я там вообще просеку вырублю! – уже агрессивно пообещал Чечкин. – Можно щас лететь?

– Сначала – яма и мост, – строго определил Моржов.

Всё это ему напоминало совещание командира партизанского отряда с группой пионеров-героев. Упыри уже вдохновились идеей спецоперации, а Серёжа Васенин сидел грустный. Наташа Ландышева морщилась.

– Борис Данилович, – печально сказал Серёжа, – а зачем всё это нужно? Ведь можно объяснить, договориться по-нормальному…

– Нельзя, Серёжа, – вздохнул Моржов. – Нельзя.

– Почему?!

– Да никто слушать не будет! – отрезал Гершензон.

– И это тоже… Но не только. – Моржов снова закурил. – Если хотите, паца, я объясню вам. Надо?

– Ну, объясните, – неохотно согласился Ничков. – Только быстро. У нас же дела.

– Дело в том, – начал объяснять Моржов, глядя на Серёжу, – что сейчас все работники должны зарабатывать деньги для своего начальства. Кто не зарабатывает, тех увольняют.

– У меня маму с фермы уволили, – сказал Серёжа.

– А у меня маму и папу, – буркнул Гершензон.

– А у меня тоже маму!.. – крикнул Ничков, но, видимо, кроме мамы, никого у него больше не было. – И… и у друга тоже маму! И мужика одного из подъезда!..

– А как Дмитрий Александрович должен зарабатывать деньги? – спросил Серёжа. – Он ведь не продавец.

– Очень просто, – пояснил Моржов. – Например, он говорит, что ведёт вас в поход, и ему государство даёт деньги на поход. А он в поход вас не ведёт, а деньги отдаёт своему начальству.

– Нам на поход никаких денег никогда не дают! – возмутился Ничков. – Я знаю! Всегда за свои ходим! Только жратву дают!

– Я ведь вам, паца, упрощённо рассказываю, – пояснил Моржов. – В жизни всё сложнее. Вам объяснять сложнее?

– Объясняйте.

– Сколько человек, Серёжа, у вас ходит в кружок к Константину Егоровичу?

– Шесть. Ну, иногда меньше. А иногда даже стульев не хватает.

– А сколько в кружке стульев?

– Восемь. И у Константина Егоровича один.

– А по правилам вас должно быть пятнадцать человек. Директриса всем говорит, что у неё пятнадцать человек, и получает зарплату за пятнадцать человек. А если Константин Егорович скажет, что вас всего шесть человек и она получает зарплату нечестно, то она его выгонит с работы, потому что по правилам у него должно быть пятнадцать человек. Но пятнадцать у него не будет никогда, потому что ему дали всего восемь стульев.

– А… з-зачем всё так? – обомлел Серёжа.

– Потому что так можно заработать денег. Если бы у Константина Егоровича было пятнадцать человек, то директрисе надо было бы искать ещё шесть стульев. Тратить деньги на эти стулья. А когда вас всего восемь, эти деньги можно положить себе в карман. И Константин Егорович ничего не сможет возразить, потому что его выгонят за то, что детей у него всего шестеро. И так у всех, не только у Константина Егоровича. У Дмитрия Александровича – по-другому, но то же самое.

– Надо выгнать эту директрису, да и всё, – заявил Гершензон.

– Выгнать её может только её начальник. Но она зарабатывает деньги своему начальнику, и он не будет её выгонять. Перед своим начальником директриса такая же, как Константин Егорович перед ней. И такое со всеми до самого верха.

Моржов говорил так, будто порядок вещей был чьим-то умыслом, хотя на самом деле всем заправлял безличный формат. Но упыри про формат не поняли бы. Упыри сидели потрясённые.

– Но ведь это всё очень плохо, – сказал Серёжа.

– Плохо, но не всем. Вам, Константину Егоровичу, Дмитрию Александровичу плохо… А директрисе уже хорошо. Она ведь не водит вас в походы. Не сидит весь месяц в этом лагере. Если её начнут ругать, она скажет, что виновата не она, а Константин Егорович с Дмитрием Александровичем, и ей ничего не будет.

– А у ментов так же, – вдруг сказал Гершензон. – Бандиты людей грабят, а менты грабят бандитов. Поэтому бандиты их и боятся. А простых людей менты не защищают, чтобы бандиты могли их ещё грабить. У моего брата одни козлы отняли сотовый, менты их нашли и за деньги отпустили, а сотовый себе оставили.

– И так, паца, везде, – сказал Моржов. – Наверное, мне не нужно вам об этом говорить, но вы же не дураки, сами всё видите. Вы знаете, почему в лагере вас так мало. Дрисаныч ли в этом виноват?

– Не Дрисаныч, – согласились упыри.

– Значит, давайте защитим Дрисаныча, как сможем. И не только его, а всех, кто здесь. Если для этого надо кому-то соврать, я совру. Дрисаныч мне дороже, чем директриса, потому что он и вправду с вами ходит в походы, но получает денег меньше, чем она. И пусть я сделаю неправильно. Дрисаныч вам уже говорил: настоящий – это тот, кто может поступить неправильно, если другим от этого по-настоящему станет лучше. Помните?

– Помним, – закивали упыри.

– Всё в жизни, паца, устроено очень неуклюже, – искренне сказал Моржов. – И потому почти никогда не получается поступать красиво. Всегда рожа крива.

Гершензон подумал и осуждающе изрёк:

– Береги честь смолоду, коли рожа крива!

Розка перевернулась на живот, накинула на голову край спальника и сладко сообщила:

– Моржик! Я не хочу уезжать из Троельги!

Моржов лёжа натаскивал штаны и щёлкал ремнём.

– Я даже согласна терпеть здесь Чунжину и Опёнкину, если ты не будешь подходить к ним ближе трёх метров! – добавила Розка.

– Я и так уже на велосипеде их объезжаю, – ответил Моржов и пошлёпал Розку по голому заду. – Вставай, красавица.

– Раком? – сладко спросила Розка.

– Ну, если тебе будет удобно возвращаться в Троельгу раком, то можно и так.

Моржов поднялся на ноги и принялся обуваться, одновременно засовывая пистолет под ремень на поясницу. Был вечер пятницы, еженедельный национальный праздник России. Мало ли, какие пьяные ублюдки могли выбраться на природу и наткнуться на их сладкую парочку… ПМ в пятницу вечером никому не помешает.

– Моржик, а где мы будем встречаться в городе? – натягивая плавки, спросила Розка.

– Розка, смотри!.. – Моржов быстро схватил с земли бинокль и уставился на Талку, блестевшую за соснами. Полянка, облюбованная Моржовым, находилась чуть в стороне от реки. – Какие-то туристы плывут! Подростки!

– Ну и что? – удивилась Розка, засовывая груди в уже застёгнутый лифчик. – Когда ты уезжал неделю назад, мимо нас тоже туристы проплывали.

– Это же, блин, шанс! – оживился Моржов. – И упырей не надо будет гонять!.. С этими подростками завтра мы комиссии такую жопу на глаза натянем, что комиссия манду от Катманду не отличит… Розка, одевайся живее! Надо тормознуть туристов!

Моржов спустился на берег и прямо в кроссовках зашёл на мелководье. По узкой Талке из-за поворота плыли три цветных катамаранчика, каждый с грудой подростков. Передний катамаран был уже совсем рядом с Моржовым.

– Эй, ребята, причальте, пожалуйста! – крикнул Моржов.

– На хуй пошёл, ебосос очкастый! Иди отсюда, чмо! Пидор гнойный! Ебись конём, сука! – весело, зло, бесстрашно и нагло заорали Моржову с катамарана.

Моржов обомлел. Он разнежился с Розкой, а теперь ему как грязной, мокрой тряпкой смазали по роже.

Странно: раньше он бы просто ухмыльнулся, отвернулся и ушёл. Но сейчас у него внутри словно всё перекувыркнулось. Он вдруг почувствовал, что край: он больше не может торчать в этом говнище. Или глухой забор по периметру, чтобы никого вокруг не видеть, или, блядь, всех положить.

Моржов вытащил ПМ и, почти не целясь, шарахнул в борт катамарана. Простреленная гондола вмиг обмякла, лепёхой расползаясь по воде от груза. Эхо выстрела хлестнуло по прибрежным кустам, смахнуло с неба стрижей. Розка завизжала. Катамаран замолк. Подростки замерли, боясь пошевелиться.

– Живо причалили, недоёбки! – рявкнул Моржов. – Ну!

Подростки, невнятно ругаясь, схватили вёсла и загребли к берегу, не сводя с Моржова глаз.

– Боря, не надо! – закричала Розка. – Пусть плывут!..

Расшвыривая ногами воду, Моржов ринулся к катамарану и схватил его за какую-то верёвку.

– Кто у вас тут самый борзый? – рычал Моржов, стволом пистолета обводя притихших подростков. – Кто начальник?

– У нас там начальник… Сзади… – пробурчал один из подростков. – Чё ты, мужик, залупился-то…

Два других катамарана спешно гребли к остановленному. С них доносились какие-то угрожающие вопли.

Моржов опять бабахнул из пистолета над головами подростков и крикнул двум подплывающим катамаранам:

– Командира мне надо!

– Боря!.. – умоляла с берега Розка.

С самого дальнего катамарана в воду спрыгнул дядька в тельняшке, в трусах и с армейским ремнём. Он мощно пошагал по воде к Моржову. На его ремне болтался увесистый нож в толстом чехле.

– В чём дело? – угрюмо спросил он издалека.

– Отойдём на берег, – предложил ему Моржов.

– Тут говори, – потребовал дядька, приближаясь.

– Пошли отойдём, – повторил Моржов. – Не бойся, я один.

Он повернулся и направился к берегу. Все три катамарана за его спиной сразу загомонили, обсуждая получившийся косяк.

– Сидите, блин, прижмитесь, дегенераты! – бросил дядька подросткам, бултыхая вслед за Моржовым.

– Ну чего тебе от них надо?… – жалобно налетела на Моржова Розка, но Моржов осторожно отодвинул её в сторону.

– И чего ты хотел? – с вызовом спросил Моржова дядька, подошедший сзади.

Моржов повернулся и почувствовал, что утыкается носом в стену. Он уже не хотел ничего. Раньше какие-то там матюки в свой адрес ни за что не остановили бы его, если он затевал важное дело. А сейчас ему было просто противно припахивать этих уродов с катамарана. Чтобы Розка, Милена, Сонечка видели их, слышали их базары?… Да ну на фиг. Лучше уж обойтись силами упырей…

– Дядька, извини… – Моржов озадаченно почесал в затылке рукоятью пистолета (чтобы дядька не забывал про ПМ). – Эти гондоны твои… Ничего уже не хочу. Плывите.

Дядька потоптался, явно расслабляясь. Он убедился, что Моржов один (женщина – не человек) и не агрессивен.

– У тебя с головой всё нормально, парень? – участливо спросил он. – А то со шпалером-то при такой голове надо аккуратнее…

– Извини, – повторил Моржов. – Всё, проехали. Иди давай.

Дядька ничего не ответил и пошёл к воде. Он осмотрел простреленный, сдувшийся катамаран, чего-то злобно объявил подросткам и уплюхал к своему судёнышку. Катамараны дружно оттолкнулись от мели, выбираясь на стрежень.

Моржов устало присел на пригорок, а Розка уселась рядом. Последний катамаран проплыл мимо, как колесница триумфатора.

– Что с тобой, Моржик? – ласково спросила Розка. – Ты какой-то нервный…

– Да не знаю, Розка… – тяжело ответил Моржов. – Не нервный я… а какой-то ответственный стал. Хотел как лучше… Обломался.

Возрастание моржовского чувства ответственности Розка, конечно, отнесла сугубо на свой счёт и благодарно прижалась грудью к моржовскому локтю.

– Да не бойся ты про завтра, – прошептала Розка и положила ладонь на пряжку моржовского ремня. – Хочешь, сейчас пластинку по второму разу прокрутим?

Хотеть-то Моржов хотел всегда, да не всегда мог. Он прикинул в уме продолжительность действия виагры и решил, что вполне укладывается в смету.

…Через час Розка и Моржов вышли из лесочка и по тропке пошли к Троельге через большую луговину вдоль берега Талки. Розка плелась вся разморённая и в общем уже мало чего соображала. На луговине вдали Моржов заметил полотняные пузыри туристических палаток и поднял бинокль.

– Я не я буду, если это не наши знакомые… – пробормотал он.

Действительно, в траве лежали три цветных катамарана и в ряд топырились купола десятка палаток. Вокруг сновали давешние подростки, причём многие – с сигаретами в зубах. Возле кучи дров дядька-руководитель разводил костёр.

Моржов и Розка шли мимо палаток. Подростки, узнавая Моржова, затихали. Моржов с изумлением смотрел на снаряжение этой группы – новенькое, импортное, яркое, удобное. Катамараны бананами, рюкзаки с понтами, палатки двойные и при тамбурах…

– Не разминуться нам сегодня, – сказал Моржов руководителю, который поднялся с корточек и недовольно глядел на него, сунув кулаки в карманы камуфляжных штанов. – Вы чего здесь встали?

– Ты же сам мне катамаран прострелил, – ответил дядька, не опуская настороженного взгляда. – Мне как дальше на дырявом плыть? Клеиться надо. Чем ты недоволен?

– Вон там, за подвесным мостом, – мой лагерь, – пояснил Моржов. – У меня там пионеры и женщины. Увижу рядом твоих ублюдков – застрелю.

– Стреляй, – согласился дядька. – А ты что, вожатый, что ли?

– Вроде этого, – кивнул Моржов. – А у тебя что за упиздни?

– От ментовки, – туманно ответил дядька.

– Ментовские дети?

– Не дети. Трудные подростки. Которые на учёте в детской комнате состоят. Их на лето из города вышибают, чтоб не воровали, не хулиганили. Ментура денег даёт на походы.

– А ты кто?

– Да кто?… – почему-то вдруг рассердился дядька. – Да никто! Взялся в отпуске подработать. Продержать их на реке три недели. А так при элеваторе в Ковязине инженер-электрик.

– Бли-ин!.. – сказал Моржов. – А я и не понял! Думал, пахан какой… Предлагаю как педагогу с педагогом на «вы» перейти. Борис. – Он протянул дядьке руку.

– Аркадий Петрович, – усмехаясь, сказал дядька, пожимая руку.

– А это Роза, – представил Моржов. – Тоже вожатая.

– Очень приятно. – Аркадий Петрович слегка поклонился. – Я уж думал, что вы какие-то новые русские… Думал, мои дегенераты нарвались на отморозка. Обидно, думаю, будет, если меня за дегенератов отморозок застрелит.

Моржов, а потом и сам Аркадий Петрович засмеялись.

– Пойдёмте к нам, чаю попьём, – предложил Моржов.

Аркадий Петрович оглянулся – нету ли поблизости подростков.

– Я этих козлов без присмотра не могу оставить, – сказал он. – Напортачат, сбегут в деревню… А там понятно – своруют чего-нибудь, подерутся или водяры добудут. Вечером сюда из деревни явятся такие же козлы порядок наводить… Плохо, что пришлось встать рядом с деревней. Я обычно километров на пять отплываю.

– Извините, и у самого сорвалось, – покаялся Моржов. – Я не понял сразу, что идиоты плывут. А то бы не сунулся.

– Ладно, прошу прощения, надо лагерь до ума довести. – Аркадий Петрович ещё раз протянул Моржову руку. – Приходите вечерком, Борис. Сам-то я от этих ни на шаг…

Моржов и Розка пошли дальше.

– Да-а, – вздохнул Моржов. – Хорошо живут трудные подростки… В походы их бесплатно отправляют, денег дают на жратву, на снарягу новую… Вот смотри, Розка, это тебе пример действия в логике Антикриза!

Розка не слушала Моржова, а встала на цыпочки, на ходу прильнула к Моржову и жарко, сладко шепнула ему в ухо:

– Я тебя так люблю, Моржище…

В Троельге Моржова сразу окружили упыри.

– Видали, Брилыч, кто приплыл? – гневно орали они. – Шпана всякая! Мы там многих знаем! У них там у одного вообще убийство! А видали, какие у них лодки надувные?…

– Всё видал, – подтвердил Моржов, словно заново разглядывая своих упырей – Гонцова, Ничкова, Чечкина, Гершензона…

Уличные паца, уличные паца… Это были распущенные, невоспитанные, грубые, даже глуповатые, но очень хорошие дети. Они были достойны того, чтобы им устроили этот месяц в Троельге. Но понять это можно было только в сравнении.

– Я у них спальные мешки посмотрел, – мрачно сообщил Гершензон, – так наши мешки ихним в подмышки не годятся!

– А почему нас в поход не пустили за свои же деньги, а эти идут за бесплатно? – негодовал Ничков. – Нам и в этом-то лагере ночевать нельзя, да ещё по двести рублей с каждого содрали, а им всё можно?

– Очень просто, – объяснил Моржов. – Школу бросайте, воруйте, курите и пейте, хорошо бы ещё вам пару лет в тюряге отсидеть, но это по возможности, конечно, – и тогда вас тоже бесплатно отправят в путешествие на новеньких катамаранах. Вон, к примеру, Розу Дамировну все вместе замочите и будущим летом пойдёте в поход. И прививки от энцефалита ставить не надо.

– А почему?… – потрясённо спросил Ничков. Объяснять упырям про Пиксельное Мышление было рано.

Моржов только пожал плечами.

– Эх, ребята, – сказал он. – Мне ведь надо дальше к комиссии готовиться…

В Троельгу вернулись Милена и Сонечка, которые ездили в Ковязин за разными стенгазетами, гербариями, коллекциями бабочек и девчачьими дневниками из других лагерей. Всё это Моржов и девки развесили в корпусах но стенам. Моржов подумал, надо ли убирать «План эякуляции», но никто в упор не видел нового заголовка, и Моржов этот план оставил. Щёкин и Костёрыч, тяжело вздыхая, заполняли учётные журналы и планы методических мероприятий.

Вечером после ужина Моржов всё-таки решил навестить Аркадия Петровича.

Аркадий Петрович почему-то сидел у костра один, а с десяток трудных просто валялись в траве за лагерем и болтали.

– Добрый вечер, – сказал Моржов. – Можно к огоньку?

Он уселся, закурил, покрутил головой и спросил:

– А чего ваши трудные не с вами?

– Наказаны, – буркнул Аркадий Петрович. – Боже, как они мне надоели, уроды…

– Что, тяжело с ними?

– Нет, не тяжело… – Аркадий Петрович отрицательно покачал головой. – Скучно. Мучительно скучно. Представьте, Борис, что три недели подряд вы должны… скажем, каждые пять минут с выражением читать одно и то же стихотворение. Вы его возненавидите. У этих уродов жизнь вроде бы вольная, интересная, а на самом деле – одно и то же. До бесконечности.

– Украл, выпил, в тюрьму, романтика? – процитировал Моржов.

– Нет. Просто: украл – выпил. Украл – выпил. Украл – выпил. Украл – выпил. Украл – выпил. Украл – выпил.

Моржову на миг показалось, что это говорит кукушка из часов.

– Жалеете, что связались? – подсказал Моржов.

– Жалею времени потерянного… Зато – опыт. Я вот раньше даже как-то сочувствовал этой шпане… Трудное детство, в стране неразбериха, нищета, алкоголизм, наркомания, никому они не нужны… Брехня!

– Что, нет нищеты, алкоголизма, наркомании? – искренне удивился Моржов. Ему было интересно поговорить об этом с человеком знающим, но не хотелось оппонировать. А без оппонирования Аркадий Петрович говорить бы, наверное, не стал.

– Почему же, всё есть… Но это не причина, а следствие. А причина – личный выбор. Я смотрю на этих дегенератов и вижу, что они сами выбирают такую жизнь. Как им сочувствовать после этого? Они же счастливы. Счастливее нас.

– Нас ебут, а мы крепчаем, как говорят в армии.

– Крепчают. У всех есть свои дома. У двоих из троих у них есть родители. Половина из этих пацанов – из нормальных, вовсе не нищих семей. Но пацанам просто нравится так жить. Им не помогать надо, а мешать. А я – помогаю. Потому и противно.

– А почему им нравится так жить?

– А вот это загадка… Угостите сигареткой, Боря. Все мои сигареты эти гады или расстреляли, или украли… Я думал, что им так выгоднее. Но эта мысль неправильная. Например, многим из них родители могли бы давать на карманные расходы больше денег, чем они украдут. Тем более у нас в Ковязине. Но ведь родители дадут – и потом спросят: на что потратили? А ни на что хорошее они не потратят. Поэтому воруют, грабят. Им так проще. Я понял, что люди живут не так, как выгоднее, а так, как проще.

– Откуда ж столько миллионеров? – удивился Моржов. – Неужто заработать… нет, организовать себе капитал – это проще?

– Кому-то – проще, чем жить в нищете. Мне вот проще работать, где работаю, чем воровать. Я своё детство вспоминаю… Тоже ведь шпана малолетняя была. Но тогда почти у всякой шпаны имелся наставник-урка. Пацанам было проще слушаться его, чем своим умом жить, вот и становились шпаной. А этих вот ведь не урки портят. Сами за себя решают жить так, как живут. Идиоты.

– Их жалеть – всё равно что жалеть индюка за то, что ходит, а не летает, так?

– Ну, почти так. Индюк-то и не сможет летать. А эти могут не воровать. В институт поступить не могут, да, но не воровать – могут. Мало ли у нас дураков с трёхклассным образованием живёт просто хорошо, по-человечески? Не богато, а нормально? Да, мухлюют там как-то, бывает. С работы чего уволокут. Грешны – и краденое купят по дешёвке. Но работают худо-бедно. Бомжей насмерть не запинывают ради интереса. Девчонок из своего подъезда не насилуют. Не проламывают головы старухам, чтобы пенсию забрать. Не режут таксистов, чтобы покататься…

– В топку их? – предположил Моржов. – Или перевоспитывать?

– В топку, – горько сказал Аркадий Петрович. – Хоть после этих слов про меня невесть чего и подумают… Перевоспитать их невозможно. Нечего перевоспитывать, если каждый живёт, как проще. Надо, чтобы воровать было сложнее, чем зарабатывать. Тогда проще будет жить по-человечески.

– Какие-то утопические вещи вы говорите.

– Если никто не пробовал, то не значит, что это невозможно.

– Почему не пробовали? Пробовали. Не получилось.

– Не пробовали, – повторил Аркадий Петрович. – Охрана или наказание, вот что пробовали, а других способов не пробовали. Потому что не пробовать – тоже проще.

– А какие ещё есть способы? – хмыкнул Моржов. – Ничего не иметь? Это пробовали. Тогда тебя самого воруют.

– Значит, в топку, – признал Аркадий Петрович. – Есть же предел. Вот ведь вы с пистолетом ходите…

Моржов подумал, что имеются и ещё варианты, кроме охраны, наказания и неимения. Например, изоляция – чтобы никогда ни с кем не общаться. Или лоботомия – чтобы и мысли украсть в голову не пришло.

Или же просто терпеть. Как, собственно, и происходит. Система выбирает то, что проще, если этот выбор не разрушает систему. А он не разрушает, если он – составная часть системы. М-да. Не шибко-то весело.

– А из-за чего эти сволочи у вас от костра отлучены? – спросил Моржов, меняя тему.

– Из-за вас, Борис, – сказал Аркадий Петрович и, подумав, добавил: – Отчасти, конечно… Я там троих отправил дыру от вашей пули заклеивать… Дурак. Дыру-то они заклеили, а потом клея нанюхались. Кривлялись тут, хохотали, облевали палатки и спальники… В общем, понятно. Кстати, Борис, хотел у вас спросить… А зачем вы вообще их остановили?

– А-а!.. – вспомнил Моржов. – Точно! У меня же к вам дело было! В свете вышеизложенных фактов я уж не знаю, уместно ли…

И Моржов вкратце пересказал Аркадию Петровичу ситуацию с комиссией и со своей аферой.

– Вот и хотел вам предложить изобразить американцев, – закончил Моржов. – За речкой на поляне побегать с мячиком, пока комиссия будет смотреть на вас. Только материться громко нельзя. А я скажу, что вы – американцы.

Аркадий Петрович похмыкал и снова стрельнул сигарету.

– А почему бы и нет? – задумчиво произнёс он. – Я помогу вам, Борис. Можете на меня надеяться.

– Это не бесплатно, – пояснил Моржов. – Я заплачу. Могу по пятьсот на подростка и тысячу вам.

Аркадий Петрович замотал головой.

– Деньги мне, конечно, нужны, – сказал он. – За деньги я на эту муку и пошёл… Но всё равно. Этим, – Аркадий Петрович кивнул на трудных, – никаких денег платить не надо. А я не возьму. Если возьму, то буду чувствовать себя продажной девкой. Есть вещи, которые я делаю или не делаю, но ими не торгую.

Моржов ещё посидел с Аркадием Петровичем, разговаривая о жизни, подробнее обсудил схему завтрашнего представления и попрощался, оставив пачку сигарет.

Он шёл в Троельгу по тёмной дороге и думал о разговоре с Аркадием Петровичем, о самом Аркадии Петровиче. Есть ведь ещё такие мужики… Будь тогда на берегу на его месте настоящий отморозок, Аркадий Петрович рухнул бы в Талку с пулей во лбу. А сейчас – жив-здоров, вытирает жопы долбоёбам…

Бледные, как привидения, низкорослые тени заступили Моржову дорогу. Теней было, разумеется, три.

– Эй, мужик, погоди, не ссы… – хрипло сказала одна из теней.

Это был подросток лет уже четырнадцати – весь белый, дрожащий и мокрый. Моржов поначалу подумал, что он искупался, а потом догадался, что пацана просто ломает после клея.

– Ну? – спросил Моржов, останавливаясь. Ему было ничуть не страшно – только интересно, как при встрече с инопланетянами или, например, настоящими упырями.

– Ты чо там Аркаше пиздел про деньги? – Пацан ладонью вытирал с лица пот. – Слышь, давай так… Мы не трясём тебя, не думай… Ты нам щас заплати по пятьсот на каждого, а завтра мы тебе хоть в футбол, хоть во что сыграем…

– А если не заплачу? – поинтересовался Моржов.

– Не заплатишь, так мы, блядь, снимемся с утра да упиздячим. Нам хера ли тебе помогать?

– Лёху откумарило ваще не по-детски, – пояснил другой упырь. – Мы в деревню за пивом сгоняем – отольёмся перед завтрашним днём. А то, блядь, не встанем… Лёху пидарасит, как суку, сам видишь, и нас тоже… Помоги, не будь мудаком…

Моржов покашлял в кулак и с выражением сказал:

– Отъебись от меня стоебучим поебом, злоебучая мандахуёвина, охуевшая от своей заебитости!

Потом Моржов тихонько толкнул откумаренного Лёху в грудь костяшками пальцев и пошагал своей дорогой, слыша, как Лёха с матом рушится в куст.

Прямо с раннего утра Розка накормила трудных завтраком, и Аркадий Петрович увёл их за Талку. Кажется, трудные завалились в траву досыпать – во всяком случае, ничего похожего на бейсбол Моржов в бинокль не увидел. Но предпочёл не дёргаться. Петрович обещал не подкачать, а сигнал к началу бейсбола – ракета Гонцова.

Гонцов был отправлен на дорогу ровно в девять.

Все, кто оставался в Троельге, сидели вокруг стола под навесом и смотрели на ельник – словно в привокзальном буфете в ожидании поезда. В десять сорок пять ракета Гонцова взмыла над ёлками, описала дугу и упала в хвойные волны.

– Взлетает красная ракета… – промурлыкал Моржов. – Подъём, господа. Комиссия прибудет через три минуты на первый путь. Прошу всех занять свои места у бойниц и амбразур. Дети и женщины идут в атаку впереди всех.

– Ну, ни пуха… – нахлобучивая панаму, пожелал всем Щёкин.

Щёкин и Костёрыч пошагали вдоль Талки вниз по течению. Розка, Сонечка и Наташа Ландышева пошли в кухню. Упыри направились к козлам, на которых уже лежала приговорённая к распилу шпала. Милена печально посмотрела на Моржова.

– Момент истины, Боря? – тихо спросила она.

– Апофеоз лицемерия, – возразил Моржов, бросил на землю окурок и шаркнул по нему подошвой.

Приплюснутая тёмная «тойота» Манжетова вкрадчиво вкатилась на волейбольную площадку, словно летающая тарелка. Дверки открылись, и комиссия полезла на свет. Прогноз Моржова сбылся на все сто. Проверять обвиняемых Манжетова, Шкиляеву и Каравайского приехали сами обвиняемые, а также две дамы из областного департамента образования. Одна дама была молодая и подвижная, в больших очках и бейсболке (как раз в тему), а другая – уже в возрасте и грузная, с цветастым платком на плечах.

– Какая прелесть!.. – вертя головой, сразу восхитилась молодая. – Деревья, река, воздух!..

– …наш лагерь «Троельга»! – продолжала тарахтеть Шкиляева, не замечая приближающегося Моржова. – Это жилые корпуса, столовая с верандой, умывалка, спортивная площадка, туалет… Борис Данилович, а где дети?

– Здравствуйте, – сказал Моржов.

Манжетов хмуро кивнул и перевёл взгляд на Милену. Пожилая дама поджала губы. Каравайский Моржова не слышал, страстно вперившись в домик, где стояли теннисные столы.

– Здравствуйте! – жизнерадостно отозвалась молодая дама.

Моржов подождал, не представит ли Шкиляева его – комиссии, а комиссию – ему. Но Шкиляева обошлась без церемоний.

– Дети-то где? – напомнила она.

– Гуляют, – хладнокровно ответил Моржов.

– Как?! – поразилась Шкиляева, словно вокруг Троельги расстилались минные поля. – Почему не в лагере?!

– Они здесь уже двадцать восьмой день, – максимально внятно сказал Моржов. – Им здесь уже немного наскучило. Мы развлекаем их прогулками по окрестностям. Под нашим надзором.

– Дети не будут вам сидеть месяц на одном месте, – изнурённо, словно талдычила об этом уже сотню раз, сказала Моржову пожилая дама, зябко кутаясь в платок, и пояснила вдогонку: – Это же дети, а не взрослые! Надо понимать, честное слово!

Моржов не сообразил, чего ответить. Он ведь сказал то же самое, но почему-то вдруг почувствовал себя виноватым.

– Какой вы загорелый! – восхищённо заметила ему молодая.

Моржов в признательности слегка поклонился.

– Давайте осмотрим лагерь! – бодро предложила Шкиляева.

– Начнём с того корпуса! – Каравайский тотчас указал на домик, где стояли его любимые теннисные столы.

Пожилая дама устало вздохнула и слегка повернулась к домику, в который рвался Каравайский, но увидела упырей, пиливших шпалу. Даму словно парализовало. Моржов тревожно посмотрел на упырей в бинокль, но ничего особенного не заметил.

– Это кто?… – потрясённо спросила гранд-дама.

– Дежурные, – ответил Моржов и на всякий случай ещё раз посмотрел на упырей в бинокль. – Пилят дрова: готовить обед.

– Дети?… Пилят дрова?… – едва слышно переспросила дама-гранд. – У нас что, рабовладельческий строй?

– Нет, у нас печное отопление, – ответил Моржов.

– Я же привозил два баллона газа! – взвился Каравайский.

– Они закончились, – скромно сказал Моржов.

– Надо было сообщить администрации! – зыркнула на Моржова Шкиляева. – Жалобы в область вы писать можете, а своему начальству сказать не можете!

– Мы бы свозили баллоны на зарядку! – негодовал Каравайский за неиспользованный шанс. – Заодно и столы бы увезли!..

– Я в детстве так любила пилить дрова!.. – мечтательно поделилась со всеми дама-джуниор.

Моржов оглядел её внимательнее. А дама-то была ничего себе. И не дама, а девка, ровесница Моржова, не старше. И без кольца на пальце. И без лифчика под блузкой.

– А я никому ни на что не жаловался, – сказал Моржов.

– Я ничего не понимаю… – тихо и сокрушённо призналась дама-гранд, перекрещивая концы платка на груди.

– А кто жаловался? – тотчас вцепилась в Моржова Шкиляева.

– Письмо было подписано Чунжиной, Идрисовой, Опёнкиной! – весело сообщила джуниорка.

– Это не важно, – тяжело произнёс Манжетов в сторону, продолжая глядеть на Милену.

– Я-а-асненько, – с угрозой заключила Шкиляиха, проигнорировав слова Манжетова.

– Это не важно! – раздражённо повторил ей Манжетов.

– А это что? – вдруг опять поразилась гранд-дама. Она указывала на шеренгу умывальников. Моржов еле сдержал порыв осмотреть умывальники в бинокль.

– Это умывальники, – неуверенно сказал он.

– Я вижу, что умывальники! – ответила гранд-дама.

Моржов не знал, что ещё сказать. Вся комиссия замолчала, отыскивая в облике умывальников что-нибудь удивительное.

– А… в чём дело? – осторожно спросил Моржов.

– Почему без крыши?

– А… нужно крышу? – уточнил Моржов.

– А если дождь?

Моржов ничего не мог придумать в ответ. Если дождь – значит дождь. Дети промокнут. Впрочем, они ведь и так бы шли умываться… И вообще: не желают – так пусть и не умываются. Ни в дождь, ни в вёдро. Грязнее от этого не станут.

– Крыши нет! – сурово и самокритично констатировал Каравайский как самый смелый из членов комиссии.

– Александр Львович! – обратилась гранд-дама к Манжетову. – Областной департамент выделял немалые средства на подготовку летних лагерей к сезону! Почему этот лагерь не готов?

– Он у нас недействующий! – ляпнула Шкиляева.

Гранд-дама набросила платок себе на голову и завязала его концы так решительно, словно перерезала себе горло.

– А чего у вас в недействующем лагере уже двадцать восемь дней делают эти несчастные дети? – спросила она и указала рукой на упырей, сидящих вокруг козлов со шпалой.

– Галина Н-николаевна! – не выдержав, процедил Манжетов, прожигая взглядом дыру в Шкиляихе.

Шкиляиха и вправду задымилась.

– Ну… то есть… – залопотала она.

– Осенью мы планируем передать этот лагерь управлению железной дороги в обмен на спонсорскую помощь Антикризисному центру, – опустив глаза в землю, признался Манжетов. – Поэтому никаких капиталовложений в этот лагерь не осуществлялось.

– А почему областной департамент не в курсе ваших планов?

– В курсе! – жизнерадостно возразила джуниорка.

– Я не вас спрашиваю, Людмила Сергеевна, – оборвала джуниорку гранд-дама. – Мне кажется, этот вопрос вне ведения вашего отдела.

– Пока ещё этот вопрос на согласовании, – совсем мрачно произнёс Манжетов. – Но это мы обсудим позже, Анна Фёдоровна.

Моржов ухмыльнулся. Вот сквозь какую дырку все увидели трусы Манжетова! Железнодорожникам нужна Троельга, а Манжетову нужны деньги. Антикриз окажется удобным соединением для взаимоудовлетворения этих пока что несообщающихся сосудов. Манжетов оказался не так уж и хитёр, если весь камуфляж его схемы обогащения размыл первый же дождичек над Троельгой.

– В стране проблемы образования объявлены приоритетными, да и проблемы здравоохранения тоже! – объявила гранд-Фёдоровна. – А мы у себя отдаём свои учебно-оздоровительные учреждения другим собственникам?

Манжетов взглядом словно хлестнул по Люсе-джуниорке.

– Анна Фёдоровна, давайте об этом потом! – ласково сказала Люся, подхватывая гранд-Фёдоровну под локоток.

Моржов со значением посмотрел на Милену, всё так же сидевшую на скамеечке у стола под навесом. Милена, конечно, всё видела и про всё догадалась – и про откат железнодорожников за лагерь, и про Манжетова с Люсей-джуниоркой. Ну, что же, правильно. Для Антикриза Манжетову, разумеется, нужны паровозики и в областном департаменте тоже. Милена опустила глаза, нервно поправляя волосы на виске.

– Я ничего не понимаю! – упорствовала гранд-Фёдоровна. – Где безопасность? А если детей затянет и покалечит?

Все молчали, и Моржов молчал.

– Борис Данилович! Вас спрашивают! – рявкнула Шкиляева.

– А?… – оторопел Моржов. – В чём дело?…

Прокурорским жестом Шкиляева указала на скворечник с электромотором для насоса, который качал воду из скважины.

– А при чём здесь я? – разозлился Моржов. – Я не электрик! Я этот мотор здесь не устанавливал! Я вообще не начальник лагеря! Михаил Петрович начальник!

– Михаил Петрович! – гранд-Фёдоровна гневно и грозно развернулась на Каравайского, как орудийная башня линкора.

– Да чего у нас готово-то?! – закричал Каравайский, на всякий случай отбежав на пару шагов назад. – Ничего не готово! Я два года столы отсюда вывезти не могу! Всё нету денег на машину!

Комиссия, кстати, ещё и на три метра не отошла от «тойоты» Манжетова. Упыри уже галдели о чём-то своём, поняв, что никто ими не заинтересовался. За Талкой стучал мяч и невнятно вопили трудные. Розка и Сонечка вынесли из кухни две здоровенные кастрюли с обедом на шестьдесят человек, водрузили их на стол на всеобщее обозрение и присели рядом с Миленой. Наташа Ландышева независимо пошла в корпус.

– По-моему, мне уже всё ясно! – завершила период гранд-Фёдоровна. – Я совершенно согласна с вами, Михаил Петрович. Лагерь абсолютно не готов к приёму детей. И я совершенно согласна с теми женщинами, которые написали жалобу. – Гранд-Фёдоровна посмотрела на сидящих в ряд Милену, Розку и Сонечку и дружелюбно спросила: – А где они, кстати?

«Кто здесь?…» – по-щёкински подумал Моржов.

– Вот они, – обречённо сказала Шкиляева и ткнула пальцем.

Гранд-Фёдоровна уставилась на Милену, Розку и Сонечку так, словно они сей момент материализовались на этой скамейке из пустоты. А Моржов услышал, как за его спиной Манжетов тихо заговорил с Люсей-джуниоркой:

– Она что, белены объелась?

– Сашенька, она всегда такая.

– На кой чёрт её послали?

– Да не волнуйся ты… У нас давно её всерьёз не воспринимают.

У Моржова даже затылок зачесался – так захотелось оглянуться и увидеть лица Манжетова и Люси-джуниорки. Значит, Люся, как и Алиска, тоже в манжетовском ОПГ… Щупальца Манжетова простирались весьма далеко. Даже в управление железной дороги.

Милена не выдержала накала сочувствия во взгляде гранд-Фёдоровны и отвернулась. Сонечка глупо открыла рот. Розка отважно набрала в грудь воздуха и, раскрасневшись, выдала моржовскую заготовку:

– Мы отказываемся от своей жалобы!

– Как? – обескураженно квакнула гранд-Фёдоровна.

Моржов затылком почувствовал мгновенно возросшее напряжение Манжетова, Люси-джуниорки и Шкиляевой.

– А вот так, – ответила Розка. – Мы написали жалобу необдуманно. Не взвесили всех своих возможностей. Мы сожалеем.

Моржов смотрел на Розку восхищёнными, влажными глазами.

– И… это все так считают? – уточнила гранд-Фёдоровна.

– Мы сами изыскали возможности, чтобы исправить недостатки организации, – глядя в землю, тихо сказала Милена.

Сонечка кивнула.

Для Моржова это звучало так, будто девчонки признались ему в любви. Оказывается, он и не очень-то верил в такое счастье. Моржов почувствовал, что рвётся заняться сексом сразу с Миленой и с Розкой одновременно – прямо сейчас и без виагры. Девчонки не подвели! Моржов хотел свернуть небо, как свиток, и развернуть его обратно, бросив девчонкам под ноги.

– Наши педагоги умеют справляться с трудностями! – с презрением и превосходством заявила гранд-Фёдоровне Шкиляиха.

– А как же недостача инвентаря, о котором вы писали? – усомнилась гранд-Фёдоровна.

– Инвентарь завезём, – пообещала Шкиляева.

– А отмена выходных?

– Добавим дни к отпуску.

– Ненормированный рабочий день?

– Доплатим.

– Отсутствие начальника?

– Объявим выговор.

– А!.. А столы?! – жалким шёпотом воскликнул Каравайский.

– Вы писали, что среди вас двое – матери-одиночки с детьми…

«Выдадим замуж», – за Шкиляиху ответил Моржов и порадовался, что Щёкина нет рядом.

– Я хочу увидеть детей, – наконец объявила гранд-Фёдоровна.

– Они же в городе, – строптиво ответил Моржов и подумал: неужели комиссия без предъявления детей не поверит девкам, что они – матери-одиночки?

– Ваших детей, Борис Данилович! – злобно пояснила Шкиляева.

В голове у Моржова, как вагонные сцепки на сортировочной станции, загрохотали перестыковывающиеся мысли.

– Простите, – смешался Моржов. – Да, конечно… Наши дети на экскурсии, а американцы вон за речкой играют в бейсбол.

Комиссия повернулась к Талке, где на противоположном берегу за кустами мелькали трудные подростки.

– Мне очень нравится бейсбол! – восторженно призналась Люся-джуниорка. – Очень мужественная игра!

– А почему все где-то далеко? – с подозрением спросила гранд-Фёдоровна.

– Это не далеко, – возразил Моржов. – До американцев триста метров. Просто на нашем берегу нет подходящего участка для игры. А американцы очень серьёзно относятся к бейсболу. Бейсбол в Америке – национальный культ. Для всех американцев состязания по бейсболу – дело принципа. В домике, где живут наши гости, вы можете посмотреть их таблицу Кубка Троельги.

Моржов гнал эту туфту с неподвижным лицом и смотрел на Манжетова. Уж Манжетов-то наверняка знал, что ни американских, ни отечественных детей в Троельге нет. Но Манжетов был опутан опасениями, как Гулливер – ниточками лилипутов, и потому лишь внимательно, удивлённо глядел на Моржова, но молчал.

– А наши дети собирают окаменелости для подарочной коллекции, – продолжал Моржов. – Где-то в километре отсюда дорога проходит по выемке в холме, и там можно найти всякие камни. С нашими детьми Константин Егорович и Дмитрий Александрович. А с американцами – их руководитель… э-э… Бенджамен. Бенни. Мы все зовём его Бенни.

– Как здорово! – искренне восхитилась Люся-джуниорка.

Похоже, Манжетов не счёл нужным посвящать Люсю в обстоятельства жизни Троельги, и Люся всему поверила, как дура.

– И всё-таки мы должны узнать, есть ли у детей претензии к организации лагеря! – сурово объявила гранд-Фёдоровна.

– Безусловно, – слегка поклонился Моржов. – К детям можно пешком или на машине. Пешком ближе. Как вы предпочтёте?

Гранд-Фёдоровна не ответила и развернулась к «тойоте».

– Пускай Борька съездит, покажет, а я пока столы проверю! – шепнул Каравайский Шкиляевой. – Эти американцы что угодно могли со столами сотворить, мозгов-то нету!..

Шкиляева с досадой махнула на Каравайского рукой.

Гранд-Фёдоровна, Люся-джуниорка и Шкиляиха забрались в машину, Моржов полез на сиденье рядом с водителем, а Манжетов ещё копался, поправляя зеркальце. Моржов понял, что Манжетов смотрит на Милену. Из машины Моржов не видел лица Манжетова, но видел, как Милена встала со скамейки, отвернулась и решительно пошла прочь. С побледневшими, обвисшими щеками Манжетов уселся за руль.

– Говорите, куда ехать, – не глядя на Моржова, велел он.

Машина выкатилась из Троельги, взобралась на подъём и на шоссе свернула в сторону села Сухонавозово.

– У нас вообще нет педагогов ниже двенадцатого разряда, а шестеро с высшей категорией! – пела гранд-Фёдоровне Шкиляева. Шкиляева была довольна разгромным вердиктом начальства, поскольку для неё высказанное порицание означало невысказанное поощрение. О том, что сама же она собирается закрывать МУДО как нерентабельное, она забыла напрочь и по привычке хвасталась успехами: – В прошедшем году двадцать два воспитанника стали призёрами различных всероссийских соревнований! Трижды к нам приезжало телевидение! Были организованы семь тематических выставок!.. Четыре педагога удостоились благодарности!..

Моржов глядел в своё окошко. Вот сейчас он молча едет бок о бок с Манжетовым… Два соперника, два врага… Моржов ухмылялся в злобном воодушевлении. Девчонки выбрали его! Точнее, Милена выбрала его! Манжетов уже проиграл. Но этого мало: сейчас проигравший Манжетов ещё и везёт Моржова к триумфу, а себя – на позор. Не бесплатно, разумеется, но и не за счёт Моржова. И для Моржова всё это было как его гражданская сатисфакция за вечное существование под угрозой чужого, безжалостного интереса.

«Тойота» промчалась над Талкой по новому бетонному мосту, пересекла поле и вкатилась в Колымагино.

– Налево, – возле церкви указал Манжетову Моржов.

«Тойота» проехала через село и вылетела на полевую дорогу. Вдали, почти на горизонте, виднелась заброшенная ферма.

– Какой простор!.. – восхищалась Люся-джуниорка, выглядывая в открытое окошко. Кепи Люся сняла, волосы её растрепал встречный ветер, и Люся оказалась очень милой, симпатичной девушкой.

«Тойота» проехала мимо кирпичных руин фермы, мимо ржавого остова комбайна и остановилась у ямы, откусившей половину дороги.

– Объезд справа, – иезуитски-заботливо подсказал Моржов.

– Я там не проеду, – после раздумья ответил Манжетов. – У меня же клиренс не как у джипа… Сяду на днище.

– Тогда пешком, – пожал плечами Моржов. – Здесь недалеко, километра два.

– Я так люблю ходить пешком! – воскликнула Люся. На заднем сиденье яростно засопела гранд-Фёдоровна.

– А есть ли какой-нибудь другой способ? – проскрипела она.

– Боюсь, что нет, – нежно сказал Моржов. – Мы ходим своими ногами. Вброд через речку. Там неглубоко, меньше полуметра. Нас машины не возят. Если желаете, могу предложить вам бинокль.

Блестящая чёрная «тойота» стояла перед глиняной ямой посреди заброшенной фермы. В бурьяне стрекотали кузнечики. Над развалинами носились стрижи. Солнце горело в небе, как гиперболоид. Манжетов вцепился в руль и глядел на дорогу так, словно мчался со всей возможной скоростью. Никто не дёрнулся выйти из машины. Моржов смотрел в открытое окошко, и ему казалось, что в дрожащем мареве он видит двух полупрозрачных мерцоидов, сидящих на бетонной плите возле остова комбайна, – себя и Милену.

– Едем к другой группе! – яростно приказала гранд-Фёдоровна.

Манжетов цыкнул зубом, послушно дал задний ход и тихо спросил у Моржова:

– А там тоже яма на дороге?

– Никак нет, – любезно ответил Моржов. – Я вам покажу, куда ехать. Пока что нужно обратно на шоссе.

– Благодарю, – буркнул Манжетов.

Моржов откинулся на спинку и опустил в окошке стекло. «Кто тебе мешает, кроме тебя самого? – подумал он, обращаясь к Манжетову. – Ты химичишь, и я химичу. Но ты начал первый. И я не могу схватить тебя за руку. А ты меня можешь. Хватай! Чего же ты послушно крутишь баранку и жмёшь на педали, если знаешь, что тебя поимеют? Выводи меня на чистую воду! Давай-валяй! Кто тебе мешает, кроме тебя самого?»

– А что, Борис Данилович, вы не могли оставить детей в лагере? – яростно прошипела Шкиляиха.

– Нас, Галина Николаевна, никто не предупреждал о вашем приезде, – ласково ответил Моржов, не оборачиваясь. – Если бы мы знали заранее, конечно, мы бы организовали общее построение с выносом знамени. Но сегодня мы живём по нашему обычному расписанию. В правилах лагеря не указано, что детей двадцать восемь дней нельзя выпускать с территории даже под надзором.

«А получайте по заслугам, – спокойно думал Моржов и про Манжетова, и про Шкиляиху, и про комиссию. – Ведь это всё придумали вы, а я только скромно пристроился сбоку. Без вас я ведь даже и украсть ничего не смогу. И поэтому вы мне доверяете. Правильно. Нельзя подозревать в человеке дурное, если человек вам пока не мешает. Думать про человека всякую хрень – плохо, недемократично, не по-христиански. В конце концов, это даже невыгодно! Выгодно думать, что ближний прекрасен, и можно экономить средства на охране от ближнего. Экономному – бонус! Пользуйтесь, господа!»

– А теперь нам направо, – указал Моржов Манжетову.

Манжетов притормозил у съезда на грунтовку.

– Я действительно не застряну? – ещё раз спросил он.

– Вы мне не доверяете! – обиделся Моржов.

Манжетов медленно поехал вниз по просёлку, по которому когда-то Моржов на раме велосипеда лихо свёз Розку, нахально заголив ей груди. Машина сползла со склона и остановилась перед деревянным мостом с дощатыми выкладками поверх бревенчатого настила.

– Ну что там ещё? – недовольно спросила гранд-Фёдоровна.

– Здесь колеи проложены для грузовиков, – пояснил Манжетов. – Если я поеду, то у меня два колеса покатятся прямо по брёвнам. А между брёвнами щели. Я застряну.

Моржов подумал и решил не щадить Манжетова.

– Можно переложить доски так, чтобы получились колеи для легковушки. Но перекладывать надо вдвоём.

Манжетов затравленно молчал, барабаня пальцами по рулю. Шкиляева, гранд-Фёдоровна и Люся-джуниорка ждали.

– Я не стану таскать эти грязные доски, – твёрдо сказал Манжетов.

– Александр Львович не станет таскать эти грязные доски, – повторил Моржов дамам, оборачиваясь в прозор между сиденьями.

– Неужели нам и тут не проехать? – спросила гранд-Фёдоровна уже по-настоящему усталым голосом.

– Не проехать, – подтвердил Моржов.

– Какое-то заколдованное место!

– Обычное российское бездорожье, – возразил Моржов. – Нужно пешком.

Гранд-Фёдоровна молчала, теребя кончики платка на груди.

– Если хотите, вы можете отсюда посмотреть на детей в бинокль, – спокойно предложил Моржов. – Их хорошо видно на пригорке. И Константина Егоровича с Дмитрием Александровичем видно. А ещё мы можем вернуться в лагерь и дождаться детей там.

– Во сколько они придут? – спросила гранд-Фёдоровна.

Моржов, как и любой житель Ковязина, знал, что электричка в областной центр уходит из Ковязина в семь. Следующая и последняя – в одиннадцать.

– Дети вернутся в лагерь часов в семь, – сказал Моржов. – В восемь у них ужин.

– Можно подождать… – робко предложила Шкиляева.

– Мы покажем вам собранные коллекции окаменелостей и гербарии. Таблицы спортивных соревнований. Вы посмотрите журналы учёта и дневник лагеря, – пообещал Моржов. – Это ведь важно. Это результаты нашей деятельности. Результативность деятельности педагогов – одно из требований объявленной реформы системы образования.

«Но в этом случае домой вы поедете в одиннадцать, а вернётесь в два часа ночи, – от себя добавил Моржов. – Установление истины требует жертв!»

– Я думаю, ждать не имеет смысла, – решительно сказала гранд-Фёдоровна. – Надо возвращаться в город. И без этого работы невпроворот. С вашим лагерем и так, в общем, всё ясно, хоть мы и не смогли встретиться с детьми.

– А что ясно? – не оборачиваясь, спросил Манжетов.

«Тойота» стояла на зелёном берегу перед старым бревенчатым мостом. Пять человек сидели в тесной машине.

– Ясно, что лагерь был организован плохо, но педагоги сумели справиться, – строго рассказала гранд-Фёдоровна. – Жалоба была обоснованна, но ситуация выровнялась. Не знаю, нужно ли кого-нибудь поощрять за всё это мероприятие, но и наказывать бессмысленно.

Манжетов грузно оглянулся через плечо в проём между сидений.

– И вы тоже так считаете, Людмила Сергеевна?

– Конечно, – на всю машину улыбнулась Люся-джуниорка.

– Дамы извинят меня, если я выйду и быстро покурю? – спросил Манжетов.

– Сигареты вас погубят, – ответила гранд-Фёдоровна.

Манжетов и Моржов вылезли из машины и закурили у капота. Моржов, отвернувшись, смотрел на дальнюю полянку. Там и сейчас словно горел невидимый костёр любви, в котором таяли очертания других двух мерцоидов – теперь уже его с Розкой. Моржов смотрел на мелкую реку и покатые горы, на высокое небо, расчерченное ласточками, и ему казалось, что он словно бы отстоял Троельгу от врагов. Не в физическом смысле, а в каком-то ментальном. Не дал испоганить счастье.

– Поздравляю, Боря, – сказал Манжетов.

– Благодарствую, Саша.

– У вас интересный метод, – помолчав, сказал Манжетов. – Но он годится только для вас.

– Необязательно, – возразил Моржов. – Но в целом вы близки к истине. Настоящая наглость встречается реже, чем настоящее равнодушие. Только не путайте наглость с хамством.

– Это не наглость против равнодушия, а просто блеф.

– Это не просто блеф, а системный блеф. Он и есть социальная наглость. Мы же не в карты играем, хотя на кону очень многое.

– Вы считаете, что выиграли?

– Я считаю, что не проиграл. Всем спасибо за лицемерие.

– Время покажет, кто проиграл, а кто выиграл.

– Ничего оно не покажет, – вздохнул Моржов. – Равнодушие сильнее времени. А Каравайского вы кидаете?

– Да хрен с ним, – простецки ответил Манжетов, затаптывая окурок в дорожную пыль.

– И я так думаю, – согласился Моржов.

Время будто закольцевалось. «Ничего не меняется, даже дата та же самая!..» – сетовал как-то раз Щёкин. Опять был полдень. Опять Моржов сидел на штабеле шпал за перроном. Опять рядом были Щёкин и Сонечка. Но появились и дополнения. Поодаль в подросшей за месяц траве лежал Костёрыч, а вокруг него валялись упыри. Рюкзачишки упырей кучкой громоздились на перроне. Там же стояли Милена с Наташей Ландышевой, о чём-то солидно беседуя. Розка, ревнуя Моржова к Сонечке, ходила вдоль путей и вглядывалась в марево железнодорожной перспективы. Дети пришли на электричку, чтобы ехать из Троельги домой. Взрослые пришли их проводить.

– Когда у меня Михаил родился, я вообще крепко погряз, – болтая ногами, рассказывал Сонечке Щёкин. – Как же я буду учить его говорить? Слов-то разных до хрена. Всех не упомнишь сразу-то. А забудешь научить какому-нибудь важному слову – и вырастет у тебя сын дурак дураком. Ну, взял я орфографический словарь. Решил, что самые нужные слова отмечу галочкой. С годовалого возраста начну учить прямо с буквы «А»…

Моржов молча смотрел на долину – уже всю сплошь обжитую им, понятную, знакомую, как нагота любимой женщины. Вниз и вдаль от полустанка двумя широко разнесёнными кулисами простёрлись леса. Между ними под уклон к Талке скатывался цветущий луг. Вон там недавно ещё стояли палатки трудных подростков… В том ельнике упыри затеяли строить, но так и не достроили штаб… На подвесном мосту, как в гамаке, Моржов взял Сонечку… На том перекате как-то ночью купалась голая Розка… В заросшие поля за Талкой Моржов увозил на велике Милену… Село Колымагино опять издалека звонило колоколами церкви. Плыли облака – причудливые, словно инопланетные. Всюду мощно сиял полдень, туго и плотно набивая светом каждую щёлочку, каждый закуток, каждую складку фактуры.

– Сколько времени уже? – сварливо спросила Розка, подходя к Моржову.

Моржову хотелось приобнять её, как Щёкин спокойно обнимал Сонечку, но, понятно, при Милене было нельзя.

– Без пяти, – улыбаясь, сказал Розке Моржов.

– И где эта электричка?

Моржов беспомощно пожал плечами.

…Все они сейчас пришли провожать упырей, и в этом общем деянии для Моржова вдруг проступил главный смысл его личных усилий. Нет, главным смыслом была вовсе не любовь Сонечки и Щёкина, не развод Розки с Сергачом, не перезагрузка подвисших файлов Милены, даже не секс со всеми, кто понравился. Главный смысл заключался в другом… «Продлить лето!» – требовали вчера упыри. Как гордый орёл, Моржов снёс в гнездо Троельги яйцо настоящего упыриного счастья на целый месяц. Кто бы мог подумать, до чего способна довести виагра… И сейчас Моржову казалось, что все они, взрослые, не отправляют упырей по домам, а, наоборот, провожают их в какую-то отлучку из дома. Ведь дальше – без Троельги, без упырей, только с сексом – Моржову будет скучнее… Не потому, что не сладко, а потому, что одной лишь сладости для полноты вкуса мало. Моржов курил.

– Если ты, Вася, отдашь мне половину камней, тогда я помогу тебе дотащить твой мешок, – тихо торговался с Серёжей Васениным Гершензон. – А если не отдашь, тогда тащи сам.

– Ну зачем они тебе? – упорствовал Серёжа, защищая целостность своей коллекции окаменелостей. Коллекция была сложена в холщовый мешок из-под спагетти, который Серёже дала Розка. – Ты же всё равно их не знаешь, белемнита от мшанки не отличишь…

– Я осенью к вам в кружок запишусь и всё узнаю. Чё ты жадный-то такой? Я вот тебе свой ножик подарил – и ничего, не жалею. А ножиком, между прочим, вообще человека убить можно.

– Камнем тоже можно, – отстаивал научную значимость своих сокровищ Серёжа.

Сзади раздался хруст гравия. Моржов оглянулся. Это подходили друиды. Моржов не видел их с того дня, как их послал Сергач. Друиды были всё такие же: небритые и загорелые, в пиджаках поверх маек, в трико с «тормозами», в обрезанных резиновых сапожках. Такие же – и уже не те.

– Здорово, – сказали друиды, по очереди протягивая Моржову руку. – Сигаретой угости…

Лёнчик забрал у друидов мотоциклетку – и лишил друидов смысла жизни. Зачем им вкалывать, если нельзя сгонять в Колымагино за выпивкой? А идти пешком – здоровье уже не то… Из друидов словно вынули стержень. Точнее, друиды сами вынули его из себя и смиренно отдали Лёнчику, который сдал его в металлолом за копейки, а копейки сам и пробухал. Теперь друиды были просто противны Моржову, как раздавленные лягушки. Пожилые, бездарные, глупые мужики – и всё. Не более. Уж никак не хозяева Троельги. Не рукастые, деловущие умельцы. Не лихие и хваткие выпивохи. Просто никто.

– Домой поехали? – спросил Бязов (Чаков).

– Детей провожаем, – пояснил Моржов. Друиды столько времени вертелись в Троельге, а своими здесь не стали… Почему? Потому что финал их усилий был иным, нежели финал усилий самого Моржова, Щёкина, Костёрыча, Милены, Розки, Сонечки… У друидов финалом была бутылка, а не дети. От обитателей Троельги друиды отличались отдельным базисом, хотя надстройка вроде бы выглядела общей.

– Слышь, командир, ты в городе, если увидишь того парня… – начал было Чаков (Бязов).

– Скажу, чтобы отдал вам мотоцикл, – сам закончил Моржов.

Друиды скорбно и благодарно закивали.

Моржову совсем не было их жалко. Моржов понял, что, когда Лёнчик забрал мотоциклетку друидов, случился мировой переворот и вселенная превратилась в блуду. Во вселенной добро было субстанционально – то есть вселенная была сделана из добра, а зло только заполняло пустоты, пусть и весьма обширные. Но с потерей мотоциклетки точка тяжести переместилась, и вселенная перекувыркнулась, превратившись в блуду. А в блуде субстанционально было зло. Добро же ютилось только там, куда смогло проникнуть. Во вселенной человеческая глупость была опасна лишь тогда, когда её прибирал к рукам какой-нибудь злой умник. Сама же по себе она была неприятна, но безвредна. А в блуде, отформатированной Пиксельным Мышлением, глупость превратилась в разновидность зла. И теперь отчуждения от глупцов Моржову хотелось столь же яростно, как и отчуждения от разных негодяев. Дураки уже достали Моржова не меньше подонков.

Вдали засвистела электричка, тихий перестук эхом побежал по молчавшим рельсам. Упыри вскочили, кинулись на перрон, похватали свои рюкзаки и загомонили, стараясь успеть сказать то, что не сказали вовремя:

– Дрисаныч, вы Костёрыча тоже в поход с нами берите!..

– Брилыч, до свидания!..

– Брилыч, мы к вам на выставку придём!..

– Роздамир-на!.. Соф-санна!.. Мильмитревна!.. До свидания!..

– До свидания, мальчики… До свидания… – как-то неумело прощалась Милена и растерянно улыбалась.

– Ур-родцы!.. – плакала Розка, жадно целуя любого, попадающегося ей в руки.

Соня спрыгнула со шпал, но стеснялась вклиниться в суету и стояла в стороне, закрыв ладошками рот. Глаза её были такими мокрыми, будто она провожала упырей по меньшей мере в Сибирь.

– Ничего не забыли?… – метался по перрону Костёрыч. – Отойдите от рельсов!.. В электричке осторожнее!.. Окна не открывайте!.. Если чего-то в лагере оставили, я привезу, не беспокойтесь!..

Наташа Ландышева балетным шагом подошла к Моржову и вежливо сказала:

– До свидания, Борис Данилович! Спасибо за лагерь! Привстав на цыпочки, она культурно поцеловала Моржова в челюсть куда-то снизу и сбоку.

Банкет в честь закрытия лагеря подразумевал подогретое вино и жареные на костре сосиски. Моржов развёл огонь, потоптался вокруг, наблюдая, а потом исчез, оставив у костра шумно хлопочущих и смеющихся девок. Моржов искал куда-то запропастившегося Щёкина.

В холле жилого корпуса было уже темно, словно сумерки наступили здесь раньше, чем под небом. Вдоль стен громоздились тюки со спальными мешками и клеёнчатые сумки с неизрасходованными продуктами. Розка уже распределила продукты между всеми поровну. Щёкин сидел у окна и курил, глядя на неяркий закат.

– Чего загрустил? – спросил Моржов, присаживаясь напротив.

– А чего радоваться? – пожал плечами Щёкин. – Вернусь домой – прежняя бодяга начнётся. Город. У Светки в голове опять марсиане приземлились. Тоска зелёная. Здесь хоть Сонька есть…

– Ежели у вас любовь, так Сонечка и в городе никуда от тебя не денется, – заметил Моржов, закуривая.

– А где мне с ней в Ковязине встречаться? На каруселях? – Щёкин ожесточённо сплюнул прямо на пол.

– Я могу вам свою комнату уступать.

Щёкин подумал, отвёл взгляд и ответил с усталой злостью:

– Не переборщи. Ты и так мне уже до хрена всего уступил.

– Ты это о чём? – серьёзно спросил Моржов. Щёкин затянулся сигаретой так, что она истлела до половины.

– О Соньке, – честно сказал он. – И спасибо тебе за неё, кстати.

– Не стоит благодарности, – холодно произнёс Моржов.

– Я ведь на тебя не в претензии… – помолчав, сказал Щёкин. – И допытываться ни у тебя, ни у Соньки ни до чего я не буду. Кто с кем трахался – это не важно. А самолюбие и заровнять можно.

– Если хочешь совет от друга, то могу дать, – осторожно произнёс Моржов. – Заводи женщину, чтобы тешить её самолюбие, а не своё. Своё самолюбие всё равно всегда безутешно.

Моржов чувствовал всю горечь Щёкина, но не считал себя виноватым. Он и сам, как Гумберт – Лолиту, взял Сонечку уже распечатанной. Но его это только удивило, а Щёкина – уязвило.

– Дорого бы я заплатил, чтобы узнать, почему Сонька дала… – мрачно и как-то отрешённо заметил Щёкин.

– Этот взнос не в мою сберкассу.

– Чистосердечное признание – кратчайший путь за решётку, – понимающе усмехнулся Щёкин, ввинтил окурок в консервную банку, служившую пепельницей, и встал.

Моржов подумал, что Щёкин решил оборвать разговор и уйти. Щёкина, конечно, покоробила форма моржовской щедрости, но Моржов не мог сердиться на щёкинскую обиду, потому что он действительно всё-таки немножко отъел от подарочного тортика. Но иначе Щёкину вообще ничего не досталось бы.

Но Щёкин не собирался уходить. Он подошёл к стене, на которой белел планшет «План эякуляции», вытащил из него ватман со схемой жилого корпуса и вернулся обратно. Сев на свой стул, он положил ватман себе на колени чистой стороной вверх, извлёк откуда-то огрызок карандаша и принялся чего-то писать и чертить.

– Я у тебя ничего не спрашиваю, – повторил он, разъясняя, – а просто экстраполирую в прошлое ход событий настоящего. Логику «ты трахался с Розкой, трахался с Миленой, значит, и с Сонькой тоже» я отметаю по причине её отсутствия. Я рассматриваю общий ряд твоих деяний… Весь цикл… Одни и те же ситуации, одна и та же последовательность. Для наглядности я свёл всё в таблицу. Ознакомься с этим сценарием галлюцинаций. Читать в памперсе!

Моржов принял у Щёкина ватман и, сощурившись, уставился в строчки. Щёкин бросил карандаш на подоконник, откинулся на спинку стула, снова закурил и начал комментировать:

– Исходное условие общее. Ни Розка, ни Милена, ни Сонька никого не любили. Завязка конфликта: закрытие МУДО. Оно создало девкам угрозу для их благополучия или статуса.

– Милене ничего не угрожало, – возразил Моржов.

– Угрожало, – не согласился Щёкин. – Антикриз – это журавль в небе. Ухватишь его или нет – кто знает?… И девки дружно взяли курс на самоспасение. У кого на сколько хватило ума. Милена решилась согласиться на протекцию Манжетова. Розка решилась выйти замуж за Сергача. А Сонька поддалась на уговоры Лёнчика.

– Сонечка ещё не поддалась, – опять возразил Моржов.

– В таблице приводятся только объективные данные. Мало ли что Соньке было как-то неудобно заняться проституцией. Лёнчик бы её всё равно дожал. Или ты считаешь иначе?

– Не считаю, – вздохнул Моржов.

– Чтобы заглушить голос здравого смысла, девки подыскали себе оправдания, – продолжил Щёкин. – Эти оправдания по ошибке я принял за порвавшегося на три части инопланетянина. Милена вооружилась самомнением успешной женщины: мол, победителей не судят. Розка вооружилась разочарованием в мужиках: мол, пусть хоть чем занимаются, лишь бы свою печь обезбабили. А Сонька, будучи дурой, просто затупила: мол, не ведаю, чего творю. С такими установками можно было включать зелёный свет Манжетову, Сергачу и Лёнчику.

Моржов уже всё понял в таблице и только молча кивал.

– Но тут появился ты, – Щёкин в сумраке указал на Моржова горящей сигаретой, – и всё поменял. Точнее, параллельно смысловой структуре девок выстроил свою смысловую структуру. А затем вытащил девок из их структуры и встроил в свою. Акт перехода из структуры в структуру – это половой акт. Если он был с Розкой и Миленой, и Розка с Миленой далее оказались встроены в твою структуру, то следует считать, что подобный акт был и с Сонькой, так как Сонька тоже встроена в твою структуру.

– Я никакой новой структуры не строил, – сразу отказался Моржов. – Я сохранил прежнюю – МУДО. И девки остались в МУДО, благодаря чему им не пришлось принимать предложения Манжетова, Сергача и Лёнчика. А новую структуру строил Манжетов – Антикризисный центр.

– А вот тут ты концептуально не прав, – заявил Щёкин, забрасывая ногу на ногу. – Манжетов ничего нового не строил. Антикриз и МУДО – в океане блуды одно-единственное, всё то же самое мудо. А ты создал другое мудо. В блуде мудо МУДО и твоё мудо тёрлись друг о друга троельгой, и от этого появились неопознанные физические явления, которые мы с тобой наблюдали на первой пьянке.

– И какое же мудо я создал? – удивился Моржов.

– Я назвал его фамильон, – важно сообщил Щёкин.

– Батальон, бульон, мильён… Что это такое?

– Долго объяснять.

– А я не тороплюсь.

Щёкин прикурил третью сигарету от второй.

– Фамильон, – со значением произнёс он, – это новая, постмодернистская ячейка общества. В традиционном обществе такой ячейкой была семья. Но общество глобализировалось, то есть разрослось, и семья утратила свой структурный смысл. Семья была кирпичом, а стала молекулой. Но дом строится из кирпичей, а не из молекул. Попросту говоря, семья сделалась нежизнеспособной. Живя семьёй, сейчас не выжить. Одного супруга слишком мало, а одного ребёнка слишком много.

– Браво! – с чувством сказал Моржов.

– Для уяснения ситуации предлагаю посмотреть по сторонам, – скромно заявил Щёкин. – Много ли среди наших знакомых нормальных семей? Чтобы муж-жена, двое-трое детей и налево ни шагу? Что-то я такого не вижу. А ты?

Моржов быстро перебирал в уме своих подруг. У кого нормальная семья? У Стеллы муж, но детей нет. Юлька мужа вышибла. Женьку саму вышибли за шантаж. Дашенька?… Алиска?… Лена?… Разве что Анна… Да и у неё: один ребёнок и любовник.

– И я не вижу нормальных семей, – подтвердил Моржов.

– Ты с Дианкой разошёлся. Милена – мать-одиночка. Розка – мать-одиночка. У Костёрыча сын от первого брака с отцом не общается. А меня Светка задолбала, и ребёнок всего один, и вообще – Сонька появилась.

– Стоп! – вдруг нашёлся Моржов. – У Каравайского всё о’кей!

– Каравайский – особый случай. – Щёкин предостерегающе потряс пальцем. – Внешне у него семья, да. Но Каравайский берёт в МУДО десять ставок по настольному теннису и устраивает работать своих детей. Тем самым он тоже строит фамильон, только убого, по-дурацки. Дети должны учиться, а не пахать на семью. Вот в твоём фамильоне, в Троельге, дети учились, взрослые работали. Причём и тем и другим было зашибись.

– Значит, все, кто в Троельге, это члены моего фамильона? – понял Моржов.

– Так точно. Ты поехал в Троельгу от фонаря. Хотел приятно провести время с умным человеком – с Костёрычем. Хотел помочь другу обзавестись любовницей. Хотел соблазнить симпатичных девок. На верхосытку – уберечь МУДО от закрытия. Ты всё это и сделал. И тем самым построил свой фамильон.

– Круто! – восхищённо признался Моржов.

– Круто, – согласился Щёкин.

– Назови мне, пожалуйста, исторические аналоги моего деяния, – самовлюблённо попросил Моржов.

– Легко, – согласился Щёкин. – Фамильон строится на лидере. Лидер добивается доступа к ресурсу и пристраивает всех, кого сочтёт нужным. Этот коллектив становится фамильоном. Первый пример – Ельцин и его круг. А ресурс – государство Российское.

– А у меня какой ресурс? – сразу спросил Моржов, гадая, сойдётся ли его личное мнение с мнением Щёкина.

– У тебя ресурс, конечно, дохлее, чем у Ельцина. Это твои пластины. Но и такого ресурса хватает на небольшой фамильон.

Моржов подумал, что и Манжетов, пожалуй, тоже строит свой фамильон на ресурсе Антикризисного центра. В него, в свой фамильон, он тянет Шкиляиху, Каравайского, Алиску, Милену Люсю-Джуниорку – и даже самого Моржова… Да и Сергач вокруг своей конторы построил уродский фамильон с участием Лёнчика и Алёнушки. А в прицеле – Розка и Сонечка. Ресурсом Сергача были шлюшки.

– У Сергача фамильон похож на мафию, а у Манжетова – на контору, – сказал Моржов.

– Мафия, контора, семья – это побочные смыслы фамильона, подчинённая частность, – сразу объяснил Щёкин. В идеале же фамильон – это не мафия, потому что в нём нет криминала. И это не клан, потому что между его членами нет родственной связи. И не фирма, потому что не бизнес. И даже не семья, потому что многие члены фамильона даже не догадываются, что они входят в фамильон. Это я, такой умный, догадался. Розка, например, просто жопой чует твой интерес к девкам, но не более. А Сонька, Милена и Костёрыч вообще ничего не замечают. Фамильон – даже не команда, потому что нет единомыслия, нет общей заявленной цели, а между членами фамильона – неприязнь. Скажем, девки наши в целом не любят друг друга. Дай им волю – раздерутся.

– Это верно.

– Всей полнотой информации обладает только лидер. Всё замыкается на его персоне. Его все любят или уважают. И лидеру нужна неприязнь внутри фамильона. Без неё члены фамильона смогут договориться между собой и послать лидера куда подальше.

– Я не разжигаю никакой неприязни, – открестился Моржов.

– Но она есть уже потому, что фамильон ты строишь через баб. – Щёкин картинно развёл руками. – И неприязнь здесь равна ревности. Строил бы ты фамильон через мужиков, пришлось бы использовать что-нибудь другое. Например, конкуренцию. Или амбиции. Поэтому фамильону всегда необходима внутренняя тайна. Она скрепляет фамильон. Бабы думают, что они просто ревнуют, а на самом деле таким образом ты разделяешь их, чтобы властвовать в фамильоне. Точнее, чтобы фамильон жил и всем в нём, в общем, было хорошо. Это не конспирология, а самосохранение. Без тайны фамильон рухнет.

– А почему бы, Щекандер, тебе самому тоже не построить свой фамильон? – спросил Моржов. – Дружили бы фамильонами, в гости бы ходили, обменивались женщинами…

Моржов думал, что Щёкин заноет про отсутствие ресурса…

– Я не могу, – вздохнул Щёкин. – Я не герой.

– А я – герой?

– А ты герой.

Моржов снял очки, снял панаму, протёр панамой стёкла и, усмехаясь, водрузил очки обратно на нос.

– Знал бы ты, Щекандер, какой я герой… Я же весь картонный. На подпорках. Для социума у меня кодировка от алкоголизма, а для друзей – пластиковая карточка. Для врагов – пистолет, для баб – виагра. Сам по себе я ничто.

Щёкин хмыкнул.

– Недостатки терпимы, – с издёвкой сказал он, – нестерпимы достоинства. Ты ведь сумел прорваться к ресурсу голыми руками? Сумел. Ну и всё. Остальное ты докупил и построил фамильон. Как Чебурашка – Дом Дружбы. И нет порока в своём отечестве.

Щёкин помолчал, решительно шлёпнул ладонями по коленям и поднялся. Под потолком паутиной висели многослойные облака табачного дыма. Закат за окошком превратился в тонкую царапину.

– Ладно, Борька, – заявил Щёкин. – Хорошо поговорили… Пойду я. Нажрусь, наверное.

В темноте он едва не споткнулся о тюк со спальниками, ругнулся матом и вышел из холла, оставив дверь открытой. Проём ещё светлел.

Моржов подобрал с пола ватман со «сценарием галлюцинаций», повернул его таблицей к окошку и принялся перечитывать. А потом взял с подоконника огрызок карандаша и подписал ещё кое-что. Смысл прояснялся всё резче и резче.

Сонечка Условия (ДП(ПНН)) Никого не любит Объект усилий (ВТО) Хоть кто Цель (ПВЦ) Сохранить статус-кво Средство (ТТУ) Соглашаться на всё Чего не замечать Что работает проституткой (ПМ) Дейстия Моржова (ОБЖ) Отдать Щекину (вторжение в ВТО)

Розка Условия (ДП(ПНН)) Никого не любит Объект усилий (ВТО) Сергач Цель (ПВЦ) Обрести достаток и благополучие Средство (ТТУ) Выйти замуж за Сергача Чего не замечать Что муж сутенер (ПМ) Дейстия Моржова (ОБЖ) Сохранить работу (вторжение в ТТУ)

Милена Условия (ДП(ПНН)) Никого не любит Объект усилий (ВТО) Манжетов Цель (ПВЦ) Стать успешной, не растеряв иллюзий Средство (ТТУ) Стать директором Антикризисного центра Чего не замечать Что достигла своего через постель (ПМ) Дейстия Моржова (ОБЖ) Превзойти Манжетова (вторжение в ПВЦ)

Моржов глядел на таблицу – на план своего творения фамильона – и думал, что Щёкин то ли не понял всего, а то ли умышленно промолчал. В фамильон входили не просто приятные люди, а те, кто попал под ОПГ лидера – в его Охват Поля Гибкости. Моржов был бы не прочь ввести в фамильон, скажем, Лену или Женьку, но они не подгибались. А ломать Моржов не хотел.

Тайна, лежащая в основе фамильона, была следствием не одного лишь принципа «разделяй и властвуй». Ведь разделять можно было не только с помощью тайны. Скорее даже, что тайна была следствием KB – Кризиса Вербальности. Ценности фамильона невозможно было всем его членам растолковать словами. Слово уже не транслировало ценности. Слово превратилось в пиксель, а смыслоёмкость пикселя ничтожна.

Ценности транслировались через ОБЖ – Обмен Биологическими Жидкостями. Если потребовалось бы, Моржов отдал бы свою кровь Костёрычу. Щёкин Моржову был как брат, вскормленный молоком общей матери. А Сонечка, Розка и Милена – все они, прости господи, принимали сперму Моржова. Кровь, молоко и сперма – три жизнетворные жидкости, на обмене которыми Моржов и строил свой фамильон. Моржову много кто нравился, но не со всеми он стал бы трахаться или родниться. Так что симпатии-антипатии здесь имели только вторичное значение.

Вот Щёкин – ведь он оскорблён… Он зажал себя, не дал обиде выплеснуться, но он оскорблён. Его друг трахнул девушку, которая ему нравится… Но из фамильона Щёкин не ушёл. Не бросил Сонечку. Не уволился из МУДО, чтобы работать сторожем на автостоянке. Моржов поимел его девушку, а Щёкин теперь имеет его самого. Моржов тоже может обидеться. Но случись что – и он, как брату, отцу или жене, отдаст Щёкину свою кровь. Узы ОБЖ более значимы, чем стяжение через интерес или принципы.

Моржов закурил. Он сидел один в тёмном, пустом холле с листом ватмана на коленях. Издалека, с берега Талки, сквозь раскрытую дверь он слышал смех Розки, бубнёж Щёкина, голоса Милены, Сонечки, Костёрыча.

Теперь, похоже, это была его семья, его фамильон, за который можно и убить, и сдохнуть.

В дверном проёме вдруг ярко загорелся свет, и Моржов увидел, как мимо медленно проехала белая «Волга» с тонированными стёклами – словно пиратская каравелла зашла в мирную гавань.

Моржов особенно-то и не дёргался, но едва увидел Сергача – сразу быстро и хладнокровно пришёл в бешенство. Сергача следовало гнать из Троельги взашей.

На сей раз Сергач прикатил без Лёнчика. Сергач уселся возле огня на бревно напротив Сонечки, Милены и Розки и что-то весело рассказывал. Рядом с ним стояли две бутылки водки. Тут же на корточках торчал Щёкин и открывал третью бутылку. Душу Моржова, как зубной болью, торкнуло озлоблением. Щёкин только что пел о моржовском фамильоне, а теперь готов бухать с тем, кто явился разрушить этот фамильон и сдать его девушку напрокат. Смиряясь с волей Моржова, Щёкин, похоже, заигрался в цинизм.

Моржов подходил и без бинокля видел, что Сергач напряг всех. Сонечка опять затупила, изображая невменяемую. Милена сидела с гримасой усталой брезгливости, готовая в любой момент встать и уйти. Розка, яростно раздирая столбик пластиковых стаканчиков, вся подобралась, собираясь на малейшую претензию Сергача ответить агрессивным наездом. Растерянный Костёрыч за спинами девушек то появлялся в отсветах огня, блестя очками, то исчезал в темноте. И все они – Розка, Милена, Сонечка, Костёрыч и Щёкин – даже вместе были слабее Сергача. Дело не в том, что Сергач – мент. Не в том, что он – бывший любовник и жених Розки. Какая-то неправая правота Сергача заключалась именно в том, что он – лидер фамильона, члены которого сдались Моржову. И без Моржова никакая самозащита никого не убережёт от репатриации.

– А, Борян! – весело закричал Сергач. – Здорово! Садись давай! Накатим водяры?

– Ты на хера приехал? – перешагивая бревно, спросил Моржов.

Не обратив внимания на приглашение сесть, он наклонился, вытащил из костра головню и стал прикуривать.

– Тебя кто звал-то сюда? – углом рта спросил он.

– Я не звала! – возмущённо фыркнула Розка в сторону.

– Дак друзья же!.. – делано изумился Сергач и развёл руками, словно хотел всех обнять.

Сергач был совершенно трезв.

– Кто тебе тут на хер друг? – спокойно спросил Моржов, опуская головню.

– Погоди, не бросай! – воскликнул Сергач, вскакивая. – Тоже прикурю!..

Моржов поднял головню и ткнул её едва ли не в рожу Сергача. Сергач сунул в губы сигарету и, чмокая, будто присосался к головне.

– Пойдём покурим, Борян, – дружелюбно предложил он.

Моржов кинул головню в костёр так, что из углей вышибло фонтан искр. Розка, Милена и Сонечка отшатнулись. Моржов молча перешагнул бревно обратно и пошёл вверх по тропинке к волейбольной площадке – подальше от костра, чтобы никто не услышал его разговора с Сергачом. Сергач топал сзади. Моржов ожидал чего угодно – удара по затылку, пистолетного ствола между лопаток, подножки, – но Сергач просто топал.

Моржов остановился и повернулся к нему.

– И?… – спросил он.

Сергач мелкими глотками дотягивал сигарету, будто кто-то мешал ему докурить нормально.

– Значит, Борян, дело такое, – озабоченно пояснил он. – Я к тебе как мужик к мужику приехал. Без понтов и выебонов. И не только от себя, а от Саши Манжетова тоже…

– А он-то с тобой как снюхался? – перебил Моржов.

– Он же у Алёнки постоянник. Ты забыл, да? «Постоянник» – значит постоянный клиент.

– И чего вам с постоянником надо? Впрочем, Моржов уже понял, чего надо.

– У вас сегодня смена кончается – и всё, – сказал Сергач. – Ну, будто ничего не было. Спускаем на тормозах. Завтра все домой разъезжаетесь. И дальше – как раньше. Соньку, так и быть, я тебе дарю. А Розка обратно под меня уходит. Миленка – к Саше.

– С хуя ли баня-то упала? – холодно удивился Моржов. – Она же новая была.

Сергач даже застеснялся.

– Любовь, – выдавил он и захихикал: «Мудно, а?»

– Дрочил я на вашу любовь, – спокойно ответил Моржов.

И тут вдруг в кустах у дальнего домика зашуршало. На лунный свет сквозь ветви продрался Лёнчик. Моржов сперва подумал, что Лёнчик караулил там в засаде, как случалось в детстве, когда какого-нибудь пацана заманивали вроде бы на разговор, чтобы коллективно побить. Но одного Лёнчика не хватило бы, чтобы побить Моржова. И вообще: Лёнчик выглядел так, словно побили его самого.

Прихрамывая, он шёл через волейбольную площадку к Сергачу и Моржову и виновато лыбился. Рукав его рубашки был наполовину оторван, а морда расцарапана.

– Закурить дайте, мужики, – попросил Лёнчик, подходя поближе. – Короче, Валерьян, пиздец…

– Ты о чём? – тревожно спросил Сергач.

Его рука с сигаретной пачкой остановилась в воздухе. Лёнчик подтянул руку Сергача за рукав и грязными, трясущимися пальцами выволок из пачки сигарету.

– Короче, там на дороге кирпич валялся, – рассказал он. – Я километров шисят шёл. Въехал на него колесом коляски. Перевернуло, блядь, на хуй, через голову. Меня в кусты кинуло, а Алёнку ёбнуло об асфальт и ещё пронесло метров десять…

Живот Моржова сам собой прилип к позвоночнику, а в плечи словно вбили промороженные гвозди.

– И чего? – тихо спросил Сергач.

– Да ничего, – прикурив, с обидой сказал Лёнчик. – Насмерть её, короче.

– Совсем, что ли?

– Ну, пока ещё жива… Её, блядь, всю вот так… – Лёнчик покрутил руками, изображая, как Алёнушку катило по асфальту. – Я посмотрел – на хуй, в морг. Всё переломало. Кровь изо рта течёт.

– Так, блядь, она жива или нет?! – без звука взвился Сергач.

– Чё ты орёшь? – оскорбился Лёнчик. – Я тебе доктор, что ли? Я уходил – она ещё дышала. Может, час проживёт, может, до утра. Хули я знаю?

Моржов сделал даже шаг назад, словно побоялся упасть. Он понял. Лёнчик на мотоцикле друидов вёз в Троельгу Алёнушку и наехал на кирпич. Перевернулся. Умирающую Алёнушку он бросил на дороге, а сам побежал к Сергачу.

– Бля-а-а, Каликин, ну ты и пидарас… – простонал Сергач, страдальчески скривившись. Он зажмурился и схватился за лоб.

– А хули я-то пидарас? – возмутился Лёнчик. – Я, что ли, кирпичей там накидал?

– Чо те ни поручи, ты всё через жопу вывернешь!

– Пошёл ты на хуй! – разозлился Лёнчик. – Я из-за тебя вообще чуть пиздой не накрылся!.. Лучше скажи, чего щас делать?

Моржов слушал разговор Лёнчика и Сергача словно оглушённый, словно из наркоза.

– В больничку её бесполезняк, – заявил Лёнчик, сплюнул себе на ладонь и посмотрел на плевок. – Щёку прикусил, бля, кровит… Алёнка всё, Валерьян, трупак. Не вытянут. Надо, короче, её там оставить, типа как она сама ехала и наебнулась. А мы ни при чём.

– Чего ты зассал-то? – озлобился и Сергач. – Нам-то чё? ДТП же. Ты её не убивал. Мотоцикл не крал – те козлы из деревни сами тебе его дали. Борян вон свидетель. Хули Алёнку там бросать?

– Чо мне? Мне ничо! – вспылил Лёнчик. – Только менты-то знают, что Алёнка – из твоей конторы девка. Сами её пёрли! Они и так тебя на бабки садят, что нам жить не на что, а теперь вообще за яйца схватят! Обдерут, короче, на хуй всего и контору твою под себя подгребут. Тебе же хуже-то! Менты найдут, до чего доебаться! Тебе гаситься надо, что ты здесь был, а я Алёнку к тебе вёз.

– А как гаситься? – растерялся Сергач. – Кто-то видел, что ты Алёнку увозил?

– Да все, блядь, видели. И Наташка, и другая Наташка, и Надька. Но я никому не говорил, что Алёнку повёз к тебе.

– Хоть на это у тебя ума хватило… – пробормотал Сергач. – Значит, так. Надо, чтобы я оказался не при делах. Чтобы менты меня с Алёнкой не связали. Я щас отсюда снимаюсь и еду в Ковязин. Там с пацанами в отделе засяду бухать. Типа как я ни при чём. А ты типа как взял Алёнку покататься, когда поехал мотоцикл этим козлам возвращать. Ну, и пизданулся. Ты не виноват. Утром приходи в отдел и пиши заяву, вроде как всё только что случилось.

– Разведём ментов, да? – понимающе усмехнулся Лёнчик. – Ну, ясно… Только мне бы водки накатить. Перенервничал, бля, короче.

– Какой водки! – зашипел Сергач. – Ты же из ДТП будешь!..

– Й-о! – сообразил Лёнчик.

– Короче, иди обратно, где ебанулся, – деловито распорядился Сергач. – Мотоцикл стащи куда-нибудь в канаву, чтобы никто с дороги не увидел. Алёнку тоже убери…

– Она и так в канаву укатилась.

– Ну, и не трогай. Сиди в кустах, кури. Через час… нет, через два вставай и ебошь в город, в отделение. Я уже там буду. Понял?

– Бля, всю ночь киснуть, – с досадой пробурчал Лёнчик.

– Пиздуй-пиздуй, хуепутала… – Сергач подтолкнул его к тропинке на шоссе. – И не намуди ничего…

– Сигареты гони, – потребовал Лёнчик.

Он забрал у Сергача пачку и похромал к лесу.

– Заебал он меня, уёбок… – негромко сказал Сергач в спину Лёнчику.

Моржов молчал.

– Дай мне сигарету, Борян, – попросил Сергач. – Видишь, я как мальчик теперича стрелять буду…

Моржову казалось, что он остался без плоти и его тяжёлая шкура просто висит на плечах, как пальто на вешалке. Моржов протянул Сергачу пачку, внимательно разглядывая Сергача, словно видел его после долгой разлуки.

– Я, Сергач, с тобой в Ковязин поеду, – вдруг сказал Моржов.

– Тебе-то на хуй? – удивился Сергач.

– Достало тут всё… – мутно ответил Моржов. – Хочу нажраться.

– Я водку свою здесь оставляю.

– Хочу один, а здесь не дадут. Сергач понимающе покачал головой.

– Алёнку жалко? Да, хорошая девка была… Судьба. Вдвоём, Сергач и Моржов пошли к «Волге». Открыв дверку машины, Моржов оглянулся на далёкий огонь на берегу. Он видел Розку, Милену, Сонечку, Щёкина, Костёрыча… Все они ждали его. Моржов смотрел на них, как в последний раз.

– Садись давай, – поторопил Сергач. – До пятницы простоишь…

Моржов отвернулся и полез на место рядом с Сергачом.

– Повезло тебе, Борян, – заговорил Сергач, проводя машину под аркой ржавых ворот Троельги. – Если бы не Алёнка, жопа тебе была бы… Блин, как мне этот подъём всегда не нравится…

«Волга» обогнула клин ельника и, завывая, полезла в гору.

– Боюсь, заглохну… – ворчал Сергач, дёргая рычаг. – Менять тачку давно пора… Клапаны, что ли, износились… Да денег, блядь, ни хуя нету…

– А зачем тебе Алёнушка в Троельге была нужна? – спросил Моржов.

– Из-за тебя, зачем же ещё?

– Поясни…

– Ты на хуя Розке и Миленке сказал, что я контору имею, а Саша Манжетов – клиент?

– А разве я сказал такое? – удивился Моржов.

– Думаешь, мы с Манжетовым дураки, да? – хмыкнул Сергач. – С чего это нам обоим наши девки отлуп дали?

– С того, что я им вас со шлюхами запалил?

– Много ума не надо, чтоб про это догадаться. Вообще, Борян, не по-мужски ты поступил… Я понимаю, за-ради баб многое можно, только зачем уж так-то?

– И вы, значит, решили в ответ спалить меня? Привезти Алёнушку как доказательство для Розки и Милены?

– Угу. – Сергач кивнул.

– Не проще ли было сказать девкам, что я ебу обеих? Они бы обе сразу меня и послали.

– Не факт… Вдруг бы ты им наобещал всего и они бы тебя простили? Со шлюхой надёжнее. Сифилис, СПИД… Зассут с тобой ебаться и прогонят тебя.

– А-а… – понял Моржов. – Стратегия!

– Хули ты думал? – удовлетворённо хмыкнул Сергач.

«Волга» одолела подъём и вывернула на шоссе, но скорость Сергач не увеличивал.

– Интересно, мотоцикл с дороги видно или нет? – бормотал он, осматривая обочину. – Лёнька-то ещё не подошёл, ему рано… Мандюк, мог бы сразу убрать… Вдруг кто уже мимо проезжал и увидел?… Хотя тут и днём-то машин не бывает… Но по закону подлости… А! Вот он! Гляди, Борян!

Мотоцикл с коляской валялся на обочине, как беременная лосиха. Блестели руль и спицы задранного колеса.

– А теперь тормози, – велел Моржов.

– На хуй? – удивился Сергач. – Э!.. Ствол моржовского ПМ воткнулся ему в ухо.

– Ты на хуя это, Борян?… – сипло прошептал Сергач, нажимая на тормоз. – Убери… Пальнуть же может…

– Может, – согласился Моржов.

«Волга» встала прямо напротив мотоцикла. Фары освещали всю обочину, однако Алёнушки не было видно.

– Сейчас, сука, ты медленно и скромно вылезешь из машины, – спокойно объяснил Моржов Сергачу, который боялся даже скосить глаза. – А я буду держать тебя на прицеле. Рыпнешься сбежать – уложу.

– Тебя закроют… – без голоса предупредил Сергач.

– А кто меня найдёт? – вкрадчиво спросил Моржов. – Твои менты-долбоёбы? Которых ты девочками пользуешь? Которые тебе этот ствол и продали?… Не пизди. Выходи давай, а то прямо тут обосрёшься. А нам ещё ехать.

Моржов толкнул голову Сергача пистолетом.

Сергач медленно открыл дверку и осторожно вылез из машины. Моржов переполз на его место и выбрался вслед за Сергачом.

Они стояли на обочине. Луна и фары освещали всю дорогу. Ближайшие сосны казались наклеенными на тьму, как аппликация. Искрил гранями щебень. Над асфальтом висела жемчужная дымка. Было тепло, как в комнате.

– Хули тебе надо, Борян? – спросил Сергач.

– Да ничего особенного. Хочу Алёнушку отвезти в больницу.

– Лёнчик сказал, в больничку без толку…

– Пусть доктор решает, а не Лёнчик.

– Борян, ты ёбнутый.

– Не зли меня, – попросил Моржов и, сощурившись, для пробы прицелился Сергачу в лоб.

– Ладно-ладно, не махай пушкой, – вздрогнул Сергач.

– Пойдём искать, – опуская ПМ, сказал Моржов. Они прошли всего десяток шагов и сразу увидели ноги Алёнушки. Ноги были босые. Они смешно торчали из канавы.

Моржов и Сергач спустились в кювет по разные стороны от Алёнушки. Алёнушка, примяв бурьян, лежала будто в опрокинутом кресле. Натянутая на бёдрах проститутская юбчонка, узкая и короткая, даже не задралась. От крови у Алёнушки были чёрные, как у ведьмы, губы. Моржову показалось, что глаза Алёнушки открыты, но это было не так. Просто Алёнушка слишком густо, вульгарно-густо намазала веки тенями.

– Да мёртвая она, видно же, – прошептал Сергач.

– Поднимай её и неси в машину.

– Борян, сука буду, мёртвая она… Ну на хуй это тебе? Что изменится-то?… Не оживишь ведь.

Но Моржов всё ещё пребывал в том отупении чувств, которое нахлобучилось на него при рассказе Лёнчика.

Он никак не мог ощутить расслабляющего горя Алёнушкиной смерти, а потому Алёнушка для него оставалась как бы жива. Значит, её надо было везти в больницу. И если бы не этот ступор чувств, Моржов давно бы уже выстрелил в Сергача. А сейчас ему просто требовалось продолжать то дело, которое он начал делать. Так заводной автомобильчик, уткнувшись в преграду, продолжает впустую вращать колёса.

– Поднимай, – повторил Моржов.

– Бля, что за люди… – застонал Сергач, присаживаясь возле Алёнушки на корточки.

Он просунул руки Алёнушке под лопатки и под колени и с кряхтеньем поднял Алёнушку. Она обвисла на руках Сергача, как резиновая. Оступаясь, Сергач тяжело полез из кювета на дорогу.

Моржов обошёл Сергача и открыл заднюю дверку «Волги».

– Теперь клади на сиденье.

– Она мне кровью чехлы измажет…

– Ай-яй-яй, какая досада, – покачал головой Моржов.

– Борян, давай хоть в багажник…

– Ты у меня сам сейчас такой же в багажник ляжешь.

Пыхтя, Сергач неуклюже впихнул Алёнушку на заднее сиденье. Моржов отступил.

– А теперь садись за руль, и по всем правилам едем в город, – сказал он Сергачу.

– Борян… – завёл своё Сергач.

Моржов с мёртвым лицом перенацелил ПМ Сергачу на промежность.

– Бля-а… – тихо завыл Сергач и полез на водительское место.

– Дверь не закрывать, руки за голову, – велел ему Моржов. – Пукнешь – шмальну. У меня тоже работа нервная.

Сергач вздёрнул руки на затылок. Моржов переложил пистолет в левую ладонь, правой рукой приподнял Алёнушку, втиснулся на сиденье и пристроил голову Алёнушки себе на колени. Алёнушка лежала как скомканная, но Моржов не мог поправить её ноги, не выпустив из виду Сергача. Глаза Сергача отражались в зеркальце заднего обзора. Сергач тоже следил за Моржовым.

Моржов захлопнул свою дверку, просунул ствол пистолета между спинкой водительского кресла и подголовником так, чтобы Сергач чувствовал ствол своей шеей, и приказал:

– Всё. Едем. И едем медленно.

Сергач обречённо хлопнул дверкой и включил зажигание.

«Волга» мягко покатилась по ночной дороге.

– Представляю, как Лёнчик охуеет, когда не увидит Алёнушки, – сказал Моржов. – Подумает, наверное, что встала и…

Моржов осёкся. Он понял, что ему захотелось говорить и говорить. Но нельзя было давать себе воли.

– Борян, зачем ты это делаешь? – тихо завёл Сергач. – Объясни: хули?… Она умерла… Забирай себе девок, и Розку, и Миленку, ладно… А на хуя меня подставлять с больничкой? Я-то при чём, что Алёнка разбилась? Я даже не за рулём был… Всё равно меня отпустят… Только контору мою менты под себя переведут, потому что, если не отдам, они мне Алёнку пришьют… Но тебе-то это зачем? Ты же тоже девочек у меня брал… А Алёнку и мне жалко, что я, зверь, что ли?… Я её не обижал, силком не держал… Но она всё, умерла…

Голос Сергача гипнотизировал Моржова. Глаза Сергача в зеркальце были как два магнита. Кругом стояла ночь, только огромная луна пылала в перспективе дороги – плоская, словно её раздавили.

Моржов опять перехватил в левую руку пистолет, воткнутый между креслом и подголовником, а правую руку сунул Алёнушке под топик. Ладонь проехала по мягкому, ещё тёплому животу и остановилась под грудью, тоже ещё тёплой и упругой. Моржов слушал – не тукнется ли в ладонь сердце Алёнушки.

– Щекотно… – вдруг услышал он.

Моржов перевёл взгляд с затылка Сергача на испачканное в крови лицо Алёнушки. Мёртвая Алёнушка молчала. Говорил её живой мерцоид, едва различимый в сумраке салона. Мерцоид полусидел, опираясь локтем на моржовское колено.

– А где Лёнька? – спросил он тёмно-кровавыми губами. – Лёнька жив?

– Жив… – почти беззвучно ответил Моржов.

– Точно? – Алёнушка требовательно глядела на Моржова. – Ты мне не пиздишь?

– Нет… – Моржов покачал головой.

Глаза Сергача, отражающиеся в зеркальце, стали просто умоляющими. Сергач видел у себя за спиной вооружённого пистолетом сумасшедшего, который разговаривает с пустотой.

– Он ушибся? – допытывалась Алёнушка. – Сильно?… Ты не врёшь мне, что он ничего не сломал?…

– Не вру…

Алёнушка осмотрела Моржова словно заново.

– Я тебе верю, хотя ты какой-то странный… Значит, всё с ним хорошо?

– Всё…

– А я? – спросила Алёнушка.

– А ты умерла.

Сергач не выдержал этого ужаса и вдавил педаль тормоза. «Волга» завизжала, разворачиваясь на дороге боком. Моржова швырнуло на спинку водительского кресла, но он успел дёрнуть пальцем курок. Выстрела он не слышал.

Через мгновение он пришёл в себя. Оказывается, он уже распахнул дверку и выпадал из машины, выставив колено. Водительское место было пустым, водительская дверь – открыта.

«Волга» стояла поперёк шоссе. Убегающий Сергач мелькал среди сосновых стволов. Опираясь на колено, Моржов прицелился с обеих рук и нажал на курок. ПМ только прыгнул в ладонях и сухо щёлкнул. Патронов больше не было. Их вообще не было. Последний патрон Моржов грохнул ещё для трудных подростков.

Сергач убегал. Горела луна. Машина посерёдке шоссе растопырила дверки левого борта. Моржов с коленей вхолостую щёлкал по Сергачу. Алёнушка лежала на заднем сиденье на спине. Голова её свешивалась из машины. Мёртвое лицо с мокрыми, окровавленными губами было запрокинуто. Пышный хвост расстелился по асфальту. Июньское созвездие Девы, как «Волга» на дороге, загромоздило полнеба, словно гигантский проволочный каркас.

У Моржова не осталось ничего, чтобы наказать тех, кого он хотел наказать. Ни закона, ни оружия. И ПМ ему больше не сгодится. Сгодятся только голые руки и логика гнева.

– Лёнька-а! Лёнька-а!.. – шёпотом орал Моржов и кидал мелкие камешки в окно второго этажа своей общаги.

Моржов стоял в диких кустах заднего двора. В небе над городом Ковязиным только-только расползались первые пятна рассвета. Всё вокруг было мертвенно-синее и мокрое.

Окно, дрогнув отражением облаков, открылось. Над карнизом показались взлохмаченная голова и голые плечи Лёнчика.

– Ты хули тут?… – сонно и злобно спросил Лёнчик. – Мать разбудишь!.. Полпятого же!.. Хули надо?

– Выйди перепиздеть, – попросил Моржов.

– Иди на хуй… Я спать хочу… – ответил Лёнчик. – Лёг час назад, а тут ты… Ты чего, бухой, что ли?

Зоркий Лёнчик сразу разглядел, что с Моржовым не всё в порядке. Моржов был в трёхдневной щетине, как партизан. За три этих партизанских дня свои джинсы он явно не снимал ни разу. Мятая зелёная майка светлела откровенно застиранным боком: похоже, здесь её Моржов заблевал и сполоснул. Правая ладонь Моржова была толсто и неумело замотана бурым бинтом.

– С бодуна я, – пояснил Моржов. – У тебя кусачки есть?

– Какие кусачки? – не понял Лёнчик.

– Слесарные, бля, – ответил Моржов. – Чтобы кабель перекусить. А какие ещё кусачки бывают?

– Нету, – подумав, сообщил Лёнчик. – Есть, но я тебе не дам ни хуя. Ты такой их проебёшь.

– Меняю! – предложил Моржов и достал из-за спины пистолет. – Кусачки на ствол, только без патронов.

Это было уже интересное бизнес-предложение. Лёнчик поскрёб башку.

– Ладно, – согласился он. – Короче, сейчас спущусь.

Он не торопился. Когда он вывернул из-за угла общаги, Моржов бессильно сидел в сырой траве, скрестив ноги по-турецки, и курил. Рядом с ним стоял полиэтиленовый пакет с банками пива.

– Ёбнешь? – спросил Моржов, снизу вверх подавая Лёнчику банку.

– А чего?… – задумчиво пробормотал Лёнчик, покрутив банку перед глазами, и присел на корточки, чтобы не мочить штаны. – На. – Он бросил кусачки в траву рядом с коленями Моржова.

Моржов поднял кусачки и осмотрел.

– А покрупнее найдутся?

– Не найдутся.

Моржов вздохнул, сунул кусачки в пакет к банкам и протянул Лёнчику ПМ. Лёнчик проверил пистолет, спрятал за ремень брюк под майку и сразу расслабился.

– Хуёвый обмен – пистолет на кусачки, – заметил он.

Моржов беззаботно махнул рукой. Лёнчик раскупорил банку.

– Со вчерашнего не проспался, – пояснил он про себя. – Хоть опохмелюсь… А ты с кем бухаешь?

– Да с бабами разными… – туманно ответил Моржов.

Белёсое небо проступило меж тяжёлых фиолетовых облаков кривыми размывами. В кустах чирикали птицы. Этот ранний час принадлежал им, только где-то далеко на мосту через Талку простучал поезд.

– Сергача не видел? – спросил Лёнчик.

– С той ночи – нет.

– Блядь, не могу его найти, – пожаловался Лёнчик. – Черти знакомые сказали, что он где-то третий день квасит. Где – хуй знает. Короче, вообще ничего не понимаю.

– А чего тебе понимать? – усмехнулся Моржов.

– Да чем там, короче, вся эта хуйня закончилась. – Лёнчик хмыкнул. – Я ведь тогда пришёл на дорогу, как Сергач сказал, а Алёнки уже нет. Кто её забрал? Я покрутился да в город попиздовал. Сергача тоже нигде нет. До сих пор нет, короче. Куда он делся-то? Кто и куда трупак уволок? И вообще, на хуя всё это?

– Тебе не по хуй ли? – мрачно спросил Моржов.

– В общем – по хуй, – согласился Лёнчик, допил пиво и швырнул банку за куст. – Чего у тебя с рукой?

Моржов поднял забинтованную руку и покрутил кистью.

– Штопор в ладонь воткнул. Перед бабами выёбывался – винищем угощал… Сейчас не знаю, как с кусачками справлюсь…

– А чего ты собрался перекусывать?

– Провод.

Лёнчик покровительственно засмеялся.

– Чего, обеднел, художник хуев, да? – спросил он. – Картинки больше не продаёшь, провода пиздишь?

– Я, блядь, по пьянке карточку банкоматовскую потерял, – объяснил Моржов. – А деньги-то нужны.

– Где будешь снимать кабель?

– С котельной на Багдаде. Обещали за триста метров восемьсот рублей дать.

– Чего-то больно много, – усомнился Лёнчик.

– Так пацаны-то свои. Не обидят. Только, бля, как я с такой рукой?… Уроню кусачки – слезай вниз, да? Я ж не Бэтмен…

– Ты их привяжи к руке, – посоветовал Лёнчик.

– Лучше пошли со мной, а? – предложил Моржов. – Деньги пополам.

– Не, на хуй, я боюсь. Током ёбнет.

– Там тока нет. Котельную на лето от сети отрубают. Тока я и сам боюсь.

Лёнчик задумался.

– Четыреста, говоришь? – переспросил он. – Четыреста мало… Резать, значит, буду я, и мне всего четыреста?… Давай, короче, хоть пятихатку.

– Иди в жопу, – не согласился Моржов. – За пятихатку я сам провод с током зубами перегрызу.

– Ну, четыреста пятьдесят, – сбавил Лёнчик.

– Каликин, торгуйся со своим Сергачом, – сказал Моржов. – Ты и так у меня ствол за гроши берёшь, и ещё тут наебать надо?

– Да ладно, чего ты, – сразу сдался Лёнчик. – Всё нормально, короче. Пошли тогда, что ли, пока все спят. Допьём по дороге.

…Они шагали по пустым улицам города Ковязин, напрямик пересекали дворы, пролезали под трубами теплотрасс. Уже рассвело, и город со всеми своими стенами и деревьями казался вышедшим из катакомб после ядерной зимы. День ещё не измазал его салом и копотью, и в нём можно было жить. Жара не обмяла тротуары и углы кирпичных кладок, солнце не высветило все подворотни и арки, вываливая городские кишки напоказ, будто на рыночном прилавке. Мир ещё не успел преобразиться в провинциальный супермаркет и оставался старинным, надёжным, крепким амбаром, запертым на висячий замок светила, восходящего за Колымагиными Горами.

Моржов и Лёнчик добрались до Багдада. Котельная помещалась в старой церкви, где трубу кочегарки пропустили сквозь обезглавленную колокольню.

– А сторож тут как? – спросил Лёнчик, осторожный, как крыса.

– У себя дома, – пояснил Моржов. – Он в семь вечера пост примет – и домой. В семь утра вернётся, пост сдаст и снова домой. Чего тут воровать-то? Колокольню?

Забор вокруг церкви-кочегарки стоял лишь там, где был виден с улицы. Дальше он только подразумевался. Моржов и Лёнчик перешагнули гнилые доски и брусья, заросшие бурьяном, и вышли на укатанный грузовиками двор. Грязная, облупленная церковь стояла, как старый колёсный пароход, который уже никогда никуда не сдвинется. Окна церкви были заложены силикатным кирпичом. Пролом в стене, сквозь который затаскивали бойлеры, закрывал ржавый щит из сваренных железных листов. Под карнизами из фигурного кирпича рыжие разводья образовали свои причудливые узоры. Возле фундамента, как шпана, рос чертополох.

Моржов сразу прошёл к дверке в цоколе колокольни. Щеколда с замком здесь была уже заботливо выбита. Моржов отволок дверь до половины, пока перекос не ограничил движения, и, не оглядываясь, исчез в сумраке. Лёнчик быстро протиснулся вслед за Моржовым.

Труба котельной прошивала колокольню насквозь. Узкая деревянная лесенка с вихлястыми перилами уползала вдоль стен наверх, по угловатой спирали обвивая трубу собою. Иногда Моржову и Лёнчику приходилось подгибаться под железные тяги от трубы к стенам; тяги фиксировали трубу в вертикальном положении.

– Не шаркайся, тут грязь одна, – сверху гулко предупредил Моржов, не замечая, что сам из-под ног осыпает Лёнчика известковым мусором.

– Ты, блядь, лучше себе под копыта смотри… – пробурчал, отряхиваясь, Лёнчик.

Они поднялись на небольшой помост возле окна, в которое уходила мощная коса резиновых кабелей. Снаружи в кладку стены были вбиты кронштейны, державшие фарфоровые изоляторы, хотя кабели и так были в оболочках. Коса в оконном проёме расплеталась на отдельные кабели. Некоторые ныряли вниз, а некоторые, обмотавшись вокруг изоляторов на пару оборотов, по воздуху утягивались к дальнему столбу.

Задрав голову, Лёнчик разглядывал светлое небо в широких щелях потолочного настила. Где-то там, наверху, шелестел ветерок. Обугленная верхушка трубы плыла в облаках, как перископ субмарины в пенных гребнях.

– Ща посмотрю, что тут как… – пробормотал Моржов и на четвереньках пополз в оконный проём. Стены колокольни были толщиной в полметра, не меньше.

Моржов выглянул наружу и с колокольни увидел сразу почти весь город Ковязин. Город ещё не всплыл из затопившей его зелени. Моржов видел Багдад с его чумазыми, обломанными брандмауэрами. За ивняковым валом Банного лога Моржов видел ровные ряды крыш хозяйственной Ковыряловки. Видел в запущенных садах античные профили слегка кривоватых террас Пролёта. Дальнюю и туманную груду горы Пикет. Край тусклой плоскости Пряжского пруда со срезанным боком чуланского Соцпосёлка. Колонны элеватора за телеграфными столбами Прокола. Бледные утёсы давних новостроек Пленума… Рыхлый, взрытый, старый, ни в чём не повинный город Ковязин словно бы уже проснулся, но не шевелился, не вылезал из-под ситцевого одеяла тополей и лип и только молча отовсюду смотрел на Моржова. Бледная заря – еле алая, словно замытая молоком кровь, – покорно поворачивалась к Моржову своей недозрелой наготой, как раздевающаяся проституточка.

Моржов пополз из проёма окна назад.

– Хуйня, – пренебрежительно сказал он Лёнчику, отряхивая колени. – Перекуси пару кабелей перед изолятором, и всё. На земле подберём, смотаем и с другой стороны откусим. Ёбли пять минут.

– А ток? – требовательно спросил Лёнчик. Моржов молча поискал кабель, где старая оболочка порвалась, а жила оголилась, и потрогал провод забинтованной рукой.

– У тебя, может, под бинтом изолента… – не поверил Лёнчик.

– Не пизди, – страдальчески попросил Моржов. – Режь скорее, и уёбываем отсюда. Опохмелиться охота.

Он достал из пакета и подал Лёнчику кусачки.

Лёнчик вздохнул и полез в оконный проём.

Он раскорячился на четвереньках, заслонив свет, и изогнулся, потянувшись кусачками к проводу.

Моржов огляделся вокруг, попрочнее упёрся в замусоренный пол правой, толчковой ногой, слегка присел, перетряхнув плечами, выставил перед собой ладони, как вратарь, и мощно пихнул Лёнчика в задницу. И вмиг в окне посветлело.

– Бля-а!.. – услышал Моржов удаляющийся крик Лёнчика из пустоты за стеной колокольни, а потом удар, лязг кровельного железа и мягкий шлепок.

Моржов снова полез в окно.

Лёнчик упал на край крыши, а оттуда свалился на угольную кучу. Совершенно мёртвый, он лежал на склоне кучи вверх ногами и с открытым ртом. Рядом на солнце искрой зажглись кусачки.

Моржов, стоя в окне на четвереньках, довольно долго ждал, не шевельнётся ли Лёнчик, но Лёнчик не шевельнулся. Моржов вылез из окна, достал из пакета с пивными банками одёжную щётку и тщательно почистил свою майку и джинсы, а потом, не касаясь одеждой стен, почистил и оконный проём тоже. Нагнувшись, он стал пятиться к лесенке, подметая за собой пол.

Задом наперёд он спустился до самого дна колокольни, шаркая щёткой по каждой ступени. Затем вышел из колокольни на двор и задвинул дверь на место. Щётку он сунул в пакет, а пакет повесил на запястье. Смотал с ладони грязный бинт и тоже сунул в пакет. Протёр очки подолом майки и направился к зарослям бурьяна, через которые они с Лёнчиком и пробрались на двор кочегарки.

Две минуты спустя Моржов уже стоял на улице Багдада. Улица была пустынна и направо, и налево. Пакета у Моржова уже не было. Моржов закурил, оглядываясь. На близкой станции перестукивались поезда. В общем-то, идти Моржову было некуда. Но он всё равно куда-то пошёл.

Назад: Глава 6 БЛУДА

Дальше: Эпилог

Глава 7 ФАМИЛЬОН

Глава 7
ФАМИЛЬОН