№ 404

Йоахим решил остановиться в отеле.

Дома у него бы не получилось. Для такого дела нужно полное одиночество. В совершенно чужом месте. Дома ты никогда не бываешь по-настоящему один. Даже посреди ночи, на пустом чердаке, закрытом изнутри на все замки. Дома невозможно отвлечься от хороших воспоминаний, связанных с этим местом, – слишком много в воздухе знакомых и родных запахов, слишком много узнаваемых голосов и звуков, слишком много картин и образов, которые встают у тебя перед глазами независимо от твоего желания.

Капающий кран на кухне, где ты купал своих детей в красной пластиковой ванночке, – она и сейчас лежит на чердаке в углу. Купание… это, пожалуй, были единственные моменты, когда он касался своих детей и их обнимал. Потом он уже только разговаривал с ними.

Жалобное мяуканье старой кошки под дверью соседа. Она, гонимая инстинктом, выходит на охоту поздним вечером и возвращается с добычей уже глубокой ночью, когда во всех окнах гаснет свет и все двери закрываются. И мяукает – и так жалобно, будто младенец плачет. Ему всегда было жалко ее, эту кошку, жалко и сейчас. Одно время он набрасывал плащ прямо на пижаму, выходил и стучал в соседскую дверь. Перестал так делать с тех пор, как однажды у него случился приступ, он споткнулся об игрушку, брошенную соседскими детьми в саду, упал лицом вниз на бетонную лестницу, сломал нос и вывихнул правую руку.

Стук колес проезжающего поезда. Смутные воспоминания о каких-то нежных прощаниях и встречах на вокзале, а сразу вслед за этим – как гром среди ясного неба – мучительно яркое воспоминание о пережитом ужасе, когда под утро, в тисках невыносимого отчаяния, под действием целого коктейля из лекарств, алкоголя и тоски, он с криком побежал напрямую через поле, чтобы лечь на рельсы и все наконец раз и навсегда закончить. Когда поезд подъехал, Йоахим был всего в нескольких сотнях метрах от него, запутавшись в колючей проволоке, которую кто-то предусмотрительно натянул вокруг своего участка. Как эпилептик в конвульсиях, он бился головой о твердую, смерзшуюся землю. Потом долго стоял на коленях с молитвенно сложенными руками, не отрываясь, смотрел на пути и плакал. Домой ему удалось вернуться затемно. Никто его не заметил. Он закрылся на чердаке и не выходил оттуда трое суток. При звуке проезжающих поездов он затыкал уши и накрывал голову одеялом и подушкой.

Успокаивающие, знакомые звуки обычной, рутинной, ежедневной возни внизу. В кухне, в гостиной, прихожей. Звон тарелок, еле-еле слышные звуки музыки из радиоприемника на холодильнике, звонок телефона, смех и возбужденные голоса детей и иногда Урсулы, свисток чайника, шум пылесоса, кукование кукушки в часах, вой кофемолки, стук в дверь, скрип несмазанных дверных петель, которые он давно обещал смазать, звук поднимающейся и опускающейся двери гаража, лай соседской собаки, когда выезжает машина Урсулы…

Нормальные, обычные звуки происходящей вокруг жизни.

А он больше не хочет жить. Наступил такой момент, когда продолжение уже не имеет для него никакого смысла. Ничто не может его заставить встать утром с постели и жить дальше, и нести свою ношу. Он считает, что каждый человек имеет право выбрать этот момент сам. Дату своего рождения нельзя выбрать самостоятельно, но должно существовать право выбрать самому дату собственной смерти. Это не значит, однако, что он может спокойно портить своим самоубийством этот дом и жизнь близким, которые здесь останутся. Потому что это разные вещи: умереть в своей постели от рака или повеситься на поясе от штанов.

Поэтому он и решил, что покончит с собой в отеле. Гостиничным номерам все равно, жив ты или нет. Утром появится горничная и, помимо грязных полотенец в ванной, найдет еще и труп. Может быть, она никогда в жизни не сможет об этом забыть, а может, забудет уже через неделю, может быть, она испытает шок, а может, и нет. Это в любом случае совершенно чужой человек. Для твоих близких она, разумеется, станет кем-то исключительным, потому что именно она первая увидела тебя мертвым. Но это единственное, что будет связывать ваши судьбы, ерунда, пустяк. А ты сам так никогда и узнаешь, как оно было на самом деле. Потом в присутствии прокурора и нескольких полицейских тебя оденут, положат на пол, заполнят какой-нибудь протокол и как можно осторожнее вынесут твое тело из отеля. Скорее всего через черный ход – тот, который для персонала, рядом с котельной, подвалом и прачечной. Чтобы не вызывать ажиотажа, не портить настроение, упаси боже, другим гостям отеля и прежде всего – не привлекать внимания журналистов. Это может ужасно повредить репутации отеля и даже – пусть и временно – негативно повлиять на «наполняемость номеров». Твое тело отвезут в ближайший институт судебной медицины, чтобы патологоанатом после рутинного вскрытия вписал в протокол фразу: «Чье-либо участие исключено» и поставил свою подпись. Тем временем они сообщат Урсуле. Попросят ее приехать как можно скорее, чтобы удостоверить твою личность, хотя она и так будет известна, ведь ты оставишь свой паспорт, водительские права и свидетельство о браке в конверте вместе с прощальной запиской из нескольких строчек. В ней ты напишешь, что это твое «обдуманное решение, ибо ты потерял смысл своего существования», и разборчиво подпишешься. Указав имя и фамилию. Ты ни у кого не будешь просить прощения в этой записке, никого не будешь обвинять, никому не признаешься, что любишь или когда-нибудь любил. Те, кому надо знать об этом, и так знают. А прокурора твои любовные дела волновать не должны. Урсула возьмет телефон на кухне, потому что как раз будет готовить обед. Она готовила каждый день, надеясь, что ты, может быть, все-таки спустишься со своего чердака и вы поедите вместе. Она выслушает, запишет адрес морга и замолчит. Она не будет показывать свои чувства чужому человеку. Это тебе в ней всегда нравилось. Потому что чувства – это вещь интимная. И в этих последних делах тоже. Их нельзя показывать абы кому. Потом она выйдет в садик перед домом, сядет на лавочку рядом с клумбой с тюльпанами, которые ты для нее давным-давно посадил, и будет плакать. Позвонит брату и скажет, что он должен отвезти ее в Гданьскую область. Брат останется ждать на стоянке, а она пойдет в морг «удостоверить личность покойного». И только когда вернется в машину, сообщит брату, что «ее Химек умер». Потом достанет телефон и позвонит детям.

Между тем в отеле как следует проветрят номер, поменяют полотенца, застелют постель свежим бельем и пополнят запасы в мини-баре.

Вообще-то Йоахим хотел умереть в отеле «Приморский» в Гдыни. Он там останавливался как-то во время какого-то двухдневного семинара. Он тогда был еще нормальный, здоровый. Ночью ему позвонила Урсула. Артур, его единственный друг, журналист и фотограф, много лет живший в Лондоне, погиб в авиакатастрофе в Эфиопии. Он летел на легком самолетике к стоянке кочевников в какой-то пустыне, чтобы сделать репортаж для National Geographic. Им позвонили из польского посольства в Аддис-Абебе. В паспорте Артура был написан карандашом их телефон. В польских паспортах есть такая графа, в которую ты вписываешь имя того, кого нужно оповестить в случае несчастья. У Артура не было никого ближе, чем Йоахим. Он часто это повторял. Йоахим помнит, как купил тогда в баре бутылку водки и пошел на пляж. Ночь проигрывала в битве с днем – начиналось мглистое утро. Йоахим сидел на песке и пил водку из бутылки. Он не слышал шума волн. Абсолютная тишина и серость. Никакой границы между воздухом и водой. На этом пляже, в этой абсолютной серости, он первый раз представил себе смерть.

Однако в «Приморском» не оказалось свободных номеров, «потому что летний сезон и большой наплыв». Любезная администраторша прозвонила окрестные отели. Свободное место оказалось в «Гранде» в Сопоте. Кто-то в последний момент отказался от брони. Йоахим на поезде доехал до Гданьска, оттуда на электричке до Сопота. По дороге с вокзала до отеля у него только дважды случались приступы дрожи. Он отстоял очередь к стойке ресепшен. Комната номер 404. Администраторша слегка удивилась, когда он сообщил, что хочет расплатиться заранее. Прямо сейчас. Он оставил вещи в номере, позвонил Урсуле, сказал, что добрался до места без приключений, и спустился сниз. Он не хотел сейчас быть один.

В баре было не протолкнуться. Он встал у стойки, заказал бокал вина. Молодая пианистка играла Шопена. Йоахим оглядел зал. Девушка с белым цветком в волосах. Очень похожая на его дочь. Рядом с ней на диванчике мужчина украдкой смахивает слезы. Йоахим уставился на него, в какой-то момент их взгляды встретились. Мужчина чуть подвинулся на диване, сделал приглашающий жест. Йоахим поблагодарил его кивком. Он дослушал до конца музыку, попросил счет. Пока барменша занималась клиентом на другом конце стойки, незаметно положил под счет банкноту в двести злотых и вышел из бара.

Вернувшись в номер, он распаковал вещи. Костюм повесил в шкаф, голубую льняную рубашку – на плечики в прихожей. Как следует начистил ботинки. На полочку около раковины выложил комплект чистого белья. Потом позвонил сыну. Тот трубку не брал, и Йоахим вспомнил, что у него с сегодняшнего дня отпуск и он сейчас, вероятно, где-то в Алгарве, в Португалии. Йоахим наговорил сообщение на автоответчик, в котором сообщил сыну, что очень по нему скучает и очень им гордится. Потом долго разговаривал с дочерью. Она, явно испуганная, с тревогой первым делом спросила, «все ли в порядке у них с мамочкой». Она была в каком-то ночном клубе. На заднем плане играла ритмичная музыка, кто-то громко хохотал и визгливо разговаривал. Йоахим не был уверен, что она расслышала его, когда он сказал, что любит ее больше всех на свете.

Потом он включил компьютер.

Написал письмо жене – с изумлением вдруг подумал, что это первое письмо к ней за всю жизнь! – в котором сообщал ей данные своего банковского счета, все цифры, все коды и пароли. Напомнил также о ячейке с документами в хранилище банка. В отдельном письме искренне и сердечно поблагодарил свою аспирантку за совместную работу и приложил к письму копию статьи для Nature и все документы, подтверждающие факт ее публикации в одном из осенних выпусков журнала.

Потом стер все письма в почтовом ящике и все личные записи с жесткого диска. Принял душ и тщательно побрился. Проглотил вечернюю горсть таблеток, добавив к обычной дозе три таблетки валиума. Погасил все лампы, открыл окна. Сев в кресло, вслушивался в шум волн.

Он не плакал. Чувствовал действие валиума, но сна не было. Около полуночи он достал из мини-бара бутылку вина и выпил ее за раз одним глотком. Валиум, смешанный с алкоголем, всегда действовал на него.

Он уснул.

Проснулся Йоахим, уже когда начинало светать. Прошел через сад на пляж и долго гулял по берегу. Вернулся в номер только тогда, когда случился первый приступ дрожи. Написание записки печатными буквами заняло у него больше получаса. Он не мог бы вспомнить, сколько раз рвал и выбрасывал в унитаз листочки с нечитаемыми каракулями. Он достал портмоне с документами и вместе с запиской положил его в конверт. Надел голубую рубашку и костюм. Включил радио и послушал новости.

В углу комнаты, прямо под потолком, открыл кусок покрашенной белой краской трубы, спрятанной под плотными занавесками. Прямо над ночным столиком. Если перекинуть через трубу пояс и встать на столик, петля пояса будет доставать до шеи. Останется только ногой оттолкнуть столик.

Он освободил столик и придвинул его к стене вплотную. Перекинул пояс через трубу, сделал петлю и сунул в нее голову. Все было именно так, как он предполагал. Когда он толкнет стол, то повиснет примерно в шестидесяти сантиметрах от пола.

Сойдя со столика, с ремнем в руке он подошел к двери. Взялся за ручку, чтобы запереть дверь изнутри, но в этот момент в дверь тихонько постучали…

За дверью стояла горничная. Ее лицо показалось ему смутно знакомым. Она негромко спросила, может ли она его «побеспокоить и убрать комнату, если нет – ничего страшного, она зайдет попозже». Он подумал, что это последний подарок судьбы. Если она уберет его комнату сейчас, то здесь не появится никто больше. Может быть, даже до самого вечера. Урсула, дети и весь мир узнают обо всем намного позже. Абсурдная логика, которая в этот момент показалась ему вполне правильной. Он пригласил горничную войти. Она вошла, взялась за пылесос. Он, бросив ремень на постель, встал к ней спиной у подоконника и стал смотреть на сад перед отелем. Зазвонил телефон. Девушка извинилась и торопливо потянулась к карману фартука. Начала разговаривать. Говорила она по-русски. Голосом его Ксении с Байкала. Таким же грустным, таким же просящим. Он инстинктивно вцепился в подоконник дрожащими руками. Стиснул зубы. Почувствовал, как струйки пота текут по спине, а слюна изо рта. Он прижался лицом к прохладному стеклу.

Она вдруг сказала тихо:

– Береги себя. Я буду ждать.

Она смотрела на него. Он никогда раньше не видел, чтобы кто-то плакал такими крупными слезами.

Она хотела что-то сказать, но он выскочил из комнаты как сумасшедший. Споткнулся о тележку, которая стояла около дверей. Упал. Но тут же поднялся и побежал дальше. На ступеньках толкнул какого-то мужчину. Остановился он только тогда, когда здание отеля уже скрылось из виду.