Глава двенадцатая
Их предпоследнее свидание состоялось у Ланина. Только час они вырвали у жизни, но его хватило, хватило вполне.
Ланин вышел на кухню, поискать что-нибудь попить. Тетя попала к нему в дом впервые и жадно разглядывала залитую солнцем комнату: на запыленных книжных полках теснились статуэтки, фигурки, тролли, рыцари, девушки в белых фартучках, драконы, вазочки, несколько пепельниц, подставки для ручек, картинки, открытки, маленький не работающий фонтан – склад сувенирного хлама. Жалел выбросить? На рабочем столе, тоже заваленном – книгами, бумагами, ручками – с краю приютился лэптоп, на нем, закрытом, лежала книжечка – совсем маленькая, в голубой обложке с замятым уголком – на обложке примостилась тисненная черным нахохлившаяся птичка. Екатерина Витковская. «Лишних нет», – прочитала Тетя.
Она открыла первое стихотворение: «Неслышно ветер бродит в кронах…»
Что это? «…могучих сосен за окном…» Она знала эти стихи. Знала наизусть. Можно было не читать дальше, перевернула страничку: «В теплом свете окон длинных домов мы из листьев и сена построили дом…» Эти тоже были ей хорошо знакомы.
Взглянула дальше: «За невысоким домом шум проспекта…»
Не может быть. Ланин издает стихи под псевдонимом? Да еще каким-то женским!
Тетя взглянула на форзац: Ленинград, 1988.
Невероятно.
Значит, он написал это почти двадцать лет назад? И теперь вынимал по очереди, к случаю, из кармана и отправлял ей?
Миш уже входил в комнату – нес на подносе рюмки, маленькую коньячную бутылку, пакет сока, крупно нарезанный сыр, рокотал шутливое, коньяк полыхнул янтарем.
Тетя обернулась, заслонила собой стол, спрятала руку с жгущей книжкой за спину. Быстро сунула ее сзади под блузку, под широкую резинку юбки. Ни в коем случае не выяснять, не объяснять! Ланин не заметил ее судорог, опустил поднос на тумбу возле кровати, разливал по рюмкам коньяк и приглашал ее на скромную трапезу.
Так что внимательно она все прочитала уже дома. Большая часть стихотворений и в самом деле была хорошо ей знакома, она читала их в мобильном – хотя в ланинских вариантах женский пол был аккуратно заменен на мужской, незаметно, умело – переводчик! Тем не менее почти все стихи, которые он отправлял ей и которые заставляли ее трепетать, смеяться, обливаться слезами и даже самой (и-ди-от-ка) отвечать на них в рифму, стихи, которые она давно помнила наизусть и из одного суеверного страха – не дай бог забыть! – заносила в тайный файл, хранившийся на рабочем компьютере, подальше от Коли, – все эти стихи принадлежали Екатерине Георгиевне Витковской. Как убедилась Тетя, несколько часов проблуждав в Сети, это была совершенно реальная женщина, жительница Петербурга, синолог – в прошлом выпускница Ленинградского университета, но, как было указано в ее резюме, до Питера два года она проучилась и в московском Институте стран Азии и Африки.
Сейчас Екатерина Георгиевна Витковская работала в Эрмитаже – с маленькой, какой-то внутриэрмитажной и не увеличивающейся фотографии глядело худое, остроносое лицо музейщицы со стажем. Старший научный сотрудник Е.Г. Витковская составила несколько каталогов, написала с десяток мелких научных статей, но до сих пор, как видно, баловалась и рифмоплетством, даже с недавних пор выкладывала свои стихи в Сети – на сайт самостийных стихотворцев. Несколько ранних стихотворений, опубликованных в книжечке, Тетя там обнаружила тоже, но в основном в Сети висели новые, недавние, переполненные культурными ассоциациями и проч. Все они показались Тете гораздо бледнее прежних.
Но и убедившись, уверившись, Тетя не могла поверить. И все клала руку на горло – там торкалась тоненькая, прозрачная долька, последняя долька надежды, никак было не сглотнуть. Ощущала себя героиней «Анны Карениной», а оказалось-то… бульварного романа на серой бумаге! Ах, не в стихах только чужих заключалось дело, это было лишь последним штрихом, с которым и вся картина проступила. Пошленькая подделка. Вот какая это была картинка. Доброе утро, Алина Царева. Привет, Аленка. Как там в твоих ироничных романах прощаются с экс-любимыми? Наверняка раз и навсегда. Возвратив письма и вещи. Что ж, переслать ему обратно все его имейлы, эсэмэски, вернуть ценным грузом все им сказанное, выдохнутое, нашептанное, весь его нежный пыл и подлый трепет?
Она отдала Ланину книжечку на следующий же день, прямо на работе, вежливо постучавшись к нему в кабинет – не устраивать же в самом деле семейных сцен. Михаил Львович сидел в своем обширном черном кресле, был спокоен, почти вял: и, казалось, вовсе не удивился тому, что она «украла у него вот эту книжицу!», как гордо проговорила Тетя, бросив ее на стол. Ланин глядел на нее с полуулыбкой, бормотнул, ах, вот куда она пропала, я почему-то так и думал – и совершенно не отрицал того, что стихи посылал чужие. «Еще в молодости полюбил их, она училась у меня когда-то. Этой осенью вспомнил про нее, я ведь даже назвал ее тебе однажды – чем-то вы очень похожи. Нарочно отыскал эту книжку… Хотел поделиться с тобой… разве я когда-нибудь говорил, что это – мои?»
«Нет, ты не говорил. Не говорил. Но это, видишь ли, подразумевалось. И ты сам это, без сомнения, подразумевал. Поэтому и женский пол в нескольких местах сменил на мужской, ювелирно». Но отчего-то не посмела сказать ему про пол, сказала другое. «В них, в этих стихах то и дело вспрыгивало вам – вам – то есть мне, да?» – «Да, – снова бестрепетно ответил Ланин. – Таково свойство поэзии – она обращена к тому, кто ее читает в данный миг. Я посылал их именно тебе!»
Но Тетя уже развернулась, уже уходила от него прочь, шепча, шипя под нос все одно и то же слово. Слово это было: «дешевка».
МОКРЫЙ ВОР
По Зверинской улице в собственном доме № 20 проживает вдова Эргард.
В ночь на 10 мая Эргард услыхала в прихожей квартиры подозрительный шорох, она встала и направилась в прихожую, где увидела незвестного человека, снявшего с вешалки одежду; вор по ея крику бросился вон из квартиры, но Эргард его преследовала криками, которые были услышаны ея работником крестьянином Самсоновым.
Вор пустился бежать к Петровскому парку, кинул похищенное, а сам направился через реку Ждановку, но здесь посреди реки, по непрочности льда, провалился в воду и стал тонуть. Преследовавший вора дворник Самсонов, при помощи городового Сабаса и другого дворника Александра Михайлова, благополучно вытащили вора из воды и доставили в участок, где неизвестный оказался запасным ефрейтором, не имеющим постоянного жительства.
Но ведь статьи его, репортажи, колонки – не плагиат? Их-то он писал, будем надеяться, сам! Дома, уложив Теплого, она снова начала рыскать по Интернету, Коля, к счастью, не претендовал, смотрел телик – набирала куски фраз из его колонок – и не нашла ничего. Слабое это было утешение, но хоть что-то. Мне немного противно, ты понял? Запах гнили после отлива. На песке – пена взбитых сливок, Чуть горчит перезревшая дыня. Не волнуйся, твой чай не остынет. И объятия любящих женщин. Будут так же нежны – прилежны И соткут тебе в доме уют. Только вот надежды, надежды Вдруг окажется несколько меньше Что ли чайки ее склюют.
Сочинила в пробке такой вот прощальный стишок, побормотала денек, но даже никуда не записала, нет. Довольно, Михаил Львович. С.н. Стерла его номер в мобильном и папку с фотографиями отправила в корзину. Что еще? Стихи, стихи тоже – как жаль, что всего-то два движения мышкой – лучше бы рвать, мять, топтать и жечь, жечь в очистительном огне, в пламени обновляющего жизнь пожара.
ПОЖАРЫ
Вчера, 2 октября, в 2 часа дня вспыхнул пожар близ Серпуховской заставы, по Камер-Коллежскому валу, Хавской слободы Серпуховской части, во владении И.Ф. Новикова. Загорелось в чуланчике, устроенном в коридоре двухэтажного деревянного с жилым каменным подвалом дома, под лестницей, ведущей в квартиры верхняго этажа. Пламя, с неимоверною быстротой охватило всю досчатую пристройку дома и тем отрезало все входы и выходы из квартир обоих верхних этажей. Среди квартирантов, которыми был переполнен дом, произошла страшная паника; всем, оставшимся в квартирах, пришлось спасаться, бросаясь через окна на улицу. Только благодаря невылазной грязи и мягкости земли выбросившимся, к счастью, пришлось отделаться испугом и незначительными ушибами. Но кто-то из спасшихся вспомнил, что в одной из квартир остались дети. Нашлись смельчаки и по подставленной лестнице проникли в горевший дом и выбросили двух детей: девочку Елизавету Дроздову, 7 лет, и младенца Николая Федорова, 7 месяцев. Девочка получила незначительные ушибы, а мальчика пришлось отправить в больницу, так как ушибы его оказались тяжкими. По прибытии пожарных команд один из пожарных Якиманской части, Василий Силин, узнав, что в подвальном этаже тоже остались дети, с большим трудом проник в него и через некоторое время вынес двух детей.
Огонь, между тем, проник внутрь дома и на чердак. Пожарным пришлось работать почти до 6 часов вечера. Значительная часть дома обгорела как внутри, так и снаружи; сгорел и чердак. Все незастрахованное движимое имущество бедняков погибло в огне. Причину пожара относят к неосторожному обращению какой-то женщины, находившейся в нетрезвом состоянии. Во время тушения пожара брантмейстер Д.П. Подборский, попав ногой в гвоздь, пропорол ступню. Пострадавшему было передано медицинское пособие.
