Концерт

В полночный зной в кафе у Иордана
смешалось всё. Коктейль не остужал.
Лица касался вдохновенный жар:
мягка волна взрывная, как сметана.
Дрожит висок. Куда нам наступать?
Восток разрознен. Всюду рубежи.
Смешалось всё. И жалок автомат.
Мозг ужасом раздавлен как томат.
О, позвоночник мой, – тебя не убежишь!

Над океаном мороки возникли,
их шаг гремит, как радостный скелет.
Здесь полночь бьют изящные зенитки,
их алый зёв к Всевышнему воздет.
Но не дарует Он ни окрика, не вздоха.
Грудные клетки в крике рвёт пехота, –
сердца на волю отпускает, озверев.
И пенье упокойное Востока.
И горла тонкие зениток на заре.

Восход уже теряет рубежи.
Сдирая шкуру, сладко обнаружить
ржаное мясо. Здесь наслоен жир.
Топчу ногой: Восток, яви мне душу!
Ужели она – жалкая прореха?
Внутри Саддама ветер ищет эхо,
внутри Адама глухо, как в земле.
Но на Содом заявится проруха
в ушанке и с лицом навеселе.

Страшись тогда, испитый неврастеник.
Вомнёт тебя спокойная пята.
И будет мир. И в мир придет цветенье.
Корявых гусениц увидим мы в цветах.
Взойдёт бесстрастно сумрак галифе,
не разделив виновных и безвинных.
Пока же мы немного подшофе.
Восток завис в израильских кафе.
Мы слушаем пластинку Палестины.

Мясной концерт в кафе у Иордана…

* * *

…уж лучше ржавою слюной дырявить наст,
лицом в снегу шептать: «ну, отстрелялся, воин…»,
не звать ушедших на высотку, там, где наш
кусок земли отобран и присвоен,

и лучше, щурясь, видеть ярый флаг,
разнежившийся в небесах медово,
и слышать шаг невидимых фаланг,
фалангой пальца касаясь спускового,

и лучше нежить и ласкать свою беду,
свою бедовую, но правую победу,
питаясь яростью дурною, и в бреду
нести в четверг то, что обрыдло в среду, –

вот Отче, вот Отечество, и всё:
здесь больше нет ни смысла, ни ответа,
листьё опавшее, степное будыльё,
тоска запечная от века и до века,

для вас Империя смердит, а мы есть смерды
Империи, мы прах её и дым,
мы соль её, и каждые два метра
ее Величества собою освятим,

здесь солоно на вкус, здесь на восходе
ржаная кровь восходит до небес,
беспамятство земное хороводит
нас от «покамест» и до «позарез»,

здесь небеса брюхаты, их подшёрсток
осклизл и затхл, не греет, но парит,
здесь каждый неприкаянный подросток
на злом косноязычье говорит,

мы здесь примёрзли, языками, брюхом, каждой
своей ресницей, каждым волоском,
мы безымянны все, но всякий павший
сидит средь нас за сумрачным столом, –

так значит лучше – лучше, как мы есть,
как были мы, и так как мы пребудем,
вот рёбра – сердце сохранить, вот крест,
вот родины больные перепутья,

и лучше мне безбрежия её,
чем ваша гнусь, расчёты, сплетни, сметы,
ухмылки ваши, мерзкое враньё,
слова никчёмные и лживые победы…

* * *

Беспамятство. Не помню детства,
строй чисел, написанье слов…
Моё изнеженное сердце
на век меня переросло.

Искал тебя, ловил все вести,
шёл за тобою в глушь, и там
Тобой оттянутые ветви
так сладко били по глазам.

Отправить