Книга: Дyxless. Повесть о ненастоящем человеке
Назад: Домой
Дальше: Overture

Клуб

It makes no difference if you're black or white
If you're a boy or a girl
If the music's pumping it will give you new life
You're a superstar
Yes that's what you are you know it
Come on Vogue
Let your body groove to the music
Hey hey hey
Come on Vogue
Let your body go with the flow
You know you can do it
Madonna. «Vogue»
Проснувшись в половине девятого утра, с раскалывающейся головой и тошнотворным привкусом в носоглотке, я первым делом звоню на работу и сказываюсь больным. Я заваливаюсь обратно в постель и пытаюсь уснуть, но мобильный периодически вьдергивает меня в реальность голосами девушек, сослуживцев и даже каких-то клиентов.
В таком режиме я провожу два часа, то засыпая, то просыпаясь. Без десяти одиннадцать звонит Вадим:
— Привет, партнер!
— Здорово.
— Ты спишь, что ли?
— Пытаюсь, но никто не дает.
— Спи, брат, спи. Тебе нужно хорошо выспаться перед открытием.
— Ага, я постараюсь. Ты прилетел?
— Да. Только что. К двум часам поедем в клуб? Я вчера днем звонил Мише, договорились в обед там встретится.
— О'кей. Поедем, конечно.
— Ну ты скажи, ты волнуешься?
— Ну так… я спать хочу. У меня был трудный вечер.
— Какой у меня был вечер, я тебе расскажу при встрече. Ладно, спи, увидимся в два часа. Я поехал домой переодеваться.
— Давай, пока.
И по его голосу можно понять, как он горит и как он жаждет побыстрее попасть в СВОЙ клуб. Клуб, который сегодня откроется и сделает нас знаменитыми в одночасье и который, честно говоря, мне отчего-то трудно назвать своим. Я валяюсь еще минут сорок, но уже с отключенным телефоном, затем иду в ванную, тщательно осматриваю свое лицо в зеркале, пытаясь найти следы вчерашнего столкновения с бомжами, но не нахожу их. У меня на удивление крепкое лицо. Вот бы такое здоровье, что ли?
В половине первого я сижу на своей кухне, пью кофе, курю сигарету и почему-то совершенно не хочу никуда ехать. Я испытываю полнейшую апатию к происходящему. И еще мне очень хочется спать. Тем не менее я допиваю кофе и заставляю себя идти одеваться.
На Мясницкую мы приезжаем практически одновременно. Вадим выходит из машины с серым лицом, на ходу жмет мне руку и показывает куда-то вверх, над моей головой.
— Чего случилось, старик?
— Вывеска.
— Где вывеска?
— Они не повесили вывеску. Ты знаешь, я им звонил с утра четыре раза, они недоступны. Там принимают мобильные телефоны? Не помнишь? По-моему, там проблемы со связью. Да, да, я помню, что не мог набрать номер, там же подвал. — Вадим нервничает, и я, подчиняясь общему порыву, также начинаю нервничать.
— Послушай, — говорю я, — чего гадать? Мы сейчас зайдем и все выясним. Они, наверное, там все полируют, смотрят детали. Все в запарке. Или телефоны сели, или действительно связь там плохая.
— Да, да. Связь плохая, — сомнамбулически повторяет Вадим, продвигаясь к клубу. — Ты знаешь, — он резко останавливается, — а ведь это нехорошо для бизнеса. Когда плохая связь. Гости будут нервничать. Надо там дополнительный ретранслятор поставить, наверное, как думаешь?
— Да, я уверен, что надо. Когда связи нет, это полный отстой.
— Почему же они вывеску не повесили? До вечера не так много времени осталось. О чем они думают?
— Да в последний момент все сделают. Ты чего, не знаешь, как эти промоутеры все делают? Клуб открыт, только стаканов не завезли. Пейте из блюдец. И все еще скажут, что это круто, поверь. Может, они вообще хотят сделать клуб без вывески? Типа «кто знает, тот найдет» и все такое?
— Да… очень может быть, — как-то неуверенно улыбается Вадим.
Мы подходим к двери, которая до сих пор затянута полиэтиленом, дергаем за ручку и убеждаемся в том, что дверь закрыта.
— Фак… — говорит Вадим, — что за хуйня? И не слышно шума работ чего-то… Тихо, понимаешь? — говорит Вадим, прислоняя ухо к двери.
— Там глубина приличная. Миша же говорил, что музыка соседям не будет слышна из-за глубины.
— Каким соседям? Это административное здание, ты о чем говоришь? — раздражается Вадим.
— Ну, значит, не будет слышна административному зданию, — пожимаю плечами я.
— Послушай, а тут есть черный ход? Или запасной какой-нибудь?
— Должен быть. Наверняка есть. Пойдем под арку, во двор. Там посмотрим.
Мы идем к арке, Вадим постоянно тыкает клавиши мобильного, прикладывает его к уху и говорит вполголоса:
— Не понимаю. Ничего не понимаю. Я же звонил им из Питера. Говорил про размещение рекламных материалов.
Он постоянно плюет себе под ноги, и видно, что он здорово нервничает, и я тоже начинаю здорово нервничать. И мы оба идем, надеясь, что сейчас найдем эту чертову заднюю дверь, раскроем ее и услышим звук «болгарок» или стук молотков или настройки диджейского пульта. И мы встретим Сашу и Мишу и скажем им: «Эй, придурки, почему у вас до сих пор нет чертовой вывески и вы не берете мобильные? Вы уверены, что МЫ сегодня откроемся?» И Саша и Миша опять посмотрят на нас, как на больных детей, и скажут что-то вроде «не мешайте, работать, блядь». Или окажется, что они оба сменили номера мобильных. А нам забыли сказать, эти гребаные промоутеры. Которые не от мира сего. И которых мы так за это любим. Но чем ближе мы подходим к арке, тем осязаемее у меня чувство того, что ничего такого, о чем я думаю, не произойдет. И все гораздо хуже, чем мы думаем. Хотя куда уж хуже?
Мы выходим из-под арки во двор и видим три двери в стене. Одна из них подъездная. Вторая, железная, явно указывает на то, что за ней покоится электричество, «не влезай, убьет», а третья несет на себе следы недавнего открытия. Вадим дергает ее за ручку. Сначала одной, потом двумя руками. Потом колотит в нее рукой и ногой, снова дергает и наконец отходит. Во дворе двое рабочих в оранжевых жилетах возятся с катушкой провода. Вадим подбегает к ним и говорит:
— Здравствуйте! Вы давно тут работаете? А не скажете, вот в этом подвале, в который вход с улицы, какие-то работы ведутся? Ну, рабочие, там, или машины со стройматериалами? Ничего не замечали?
Рабочие переглядываются, потом один из них, растягивая слова, тихо говорит:
— Не видели мы ничего.
— Не видели, — шепотом повторяет Вадим, — колхоз, блядь, слепой.
В тот же момент из-под арки появляется тетка с хозяйственной сумкой, которая слышала вопрос Вадима и теперь обращается к нему:
— Молодой человек, вы про подвал спрашиваете?
Вадим с шальными глазами бросается к тетке:
— Да, да, про подвал.
— Они вчера всю ночь грохотали, весь дом не спал. Листы фанерные швыряли, мебель какую-то. А сегодня все стихло. Наверное, съехали или в понедельник опять придут. Но вчера были точно.
— Спасибо… — растерянным голосом говорит Вадим и идет обратно под арку.
Я еще раз дергаю за дверную ручку, убеждаюсь, что дверь закрыта наглухо, и, достав из кармана банку колы, открываю ее, делаю пару глотков и закуриваю. У меня по клубному бизнесу больше вопросов нет. Не влезай, убьет.
На улице Вадим начинает колотить в дверь руками и ногами, периодически отвлекаясь, чтобы дозвониться до Саши и Миши по мобильнику, потом еще какое-то время не оставляет попыток «достучаться до небес», затем опускает руки, закуривает и садится на корточки рядом с дверью. Что-то хлопает. Я замечаю «Газель» с символикой какой-то пивной компании, стоящую недалеко от входа. Хлопнув дверью, к нам идет ее водитель, мужик лет сорока, крутящий в руках незажженную сигарету. Подойдя ближе, он здоровается и вежливо осведомляется:
— Ребят, а вы в клуб?
— Ага.
— Ребят, а вы не в курсе, когда они откроются?
— Самим очень интересно.
— А-а-а-а… А то я тут рекламные материалы привез, аппарат для розлива пива. Стою тут уже час, и непонятно, чего делать-то? Сегодня же пятница, еще на дачу ехать, а тут такое. Если до вечера ждать, потом в такую пробку на Ярославке влечу — до утра ехать буду.
— Чувак, езжай на дачу, по ходу, они сегодня не приедут.
— Ты думаешь?
— Я уверен, чувак, я просто уверен.
— Ну, как скажешь. То есть спасибо, что предупредили.
Водила бережливым движением кладет сигарету обратно в пачку, разворачивается и достает мобильный телефон, наверное, чтобы связаться с офисом. До меня долетает обрывок его фразы: «Пидары, блядь, никогда в офисе не могут сделать так, чтобы все по плану получилось»; «Именно, чувак, именно, — думаю я, — если бы ты еще знал, какие там у них в офисе были планы…» Вадим пребывает в полнейшей прострации. Он встал, прислонился к стене и смотрит куда-то сквозь нас. Сигарета в его опущенной вниз левой руке истлела почти до самого фильтра и грозит обжечь ему пальцы. Когда водила отходит от нас, Вадим на секунду оживляется и тихо спрашивает:
— Кто это был?
— Представитель других миноритарных акционеров.
— Кто-кто?
— Ну, водила каких-то пивняков. Они, я так понимаю, не только нас «взяли в долю». В общем, забей.
— Суки… — Вадим опять приседает на корточки и упирает подбородок в сведенные локти. Сигарета падает на асфальт.
— Прекрати, старик. Сейчас надо понять, когда они исчезли, кто их видел в последний раз. Может быть, они еще в городе и мы сумеем как-то решить проблему. Возможно, у них действительно что-то сорвалось из-за лицензии, или чиновников, или еще чего-то. Хотя последний вариант маловероятен. Уверен, что они нас просто кинули.
— Я не знаю, что делать…
— Старичок, ну не падай в дипер, а? Жизнь же на этом не кончается, правда? Мы сейчас с тобой попробуем позвонить общим знакомым, зацепить любую информацию, возможно, что-то прояснится. Я что-нибудь придумаю, старичок, я обязательно что-нибудь придумаю. Ну а если ничего не получится, то поедем и просто напьемся. Или девок снимем. Как в Питере, давай, а? Или нет. Давай лучше закажем проституток. Реально, купим таких дорогих шлюх, будем пить с ними шампанское, заниматься всякими развратными делами, а? Пир во время чумы и все такое. Ты когда последний раз покупал проституток?
Я приседаю рядом, обнимаю его за плечи и пытаюсь каким-то образом вернуть его в реальность, говоря ему веселым голосом всю эту откровенную ерунду, хотя мне ни капли не смешно, более того, в горле стоит комок и хочется плакать от обиды. Но я понимаю, что один из нас двоих должен излучать позитив, чтобы окончательно не свалиться в депрессию. Кто-то же должен включить голову и включить обоих обратно в Сеть?
— Да ничего ты не придумаешь, — говорит Вадим, скидывает мою руку и встает. — НИЧЕГО ТЫ НЕ ПРИДУМАЕШЬ, ПОНЯЛ?
— Это почему же я не придумаю? — Я стараюсь говорить как можно более спокойно и жизнерадостно. — Мы сейчас с тобой сядем и ВМЕСТЕ что-то придумаем.
— Мы с тобой сейчас не сядем, — Вадим начинает орать на меня, — не сядем мы с тобой никуда, понял?! Потому что нас подставили, кинули, развели как лохов, так тебе понятнее?! И никто ничего не придумает. Они уже все за нас придумали, эти твои знакомые. Всю схему, когда путали нас на это фуфло, эти твои пиздатые знакомые.
— Они такие же мои, как и твои, Вадим. Или ты с Мишей тут не ходил по стройке? Или тебе не показывали дизайн? Или ты вообще тут не был, а?
— Был. Был. К сожалению. К очень большому, блядь, сожалению. Вместе с тобой был. И тогда мы все это вместе придумали, а теперь мы в полном говне. И мы ничего не можем сделать.
— Почему ты так уверен в этом, Вадим? Попробовать не хочешь? Сесть, успокоиться, попить минеральной водички, скушать печенье и подумать головой вместе со мной?
— Не хочу я ничего пробовать. Я все уже наперед знаю. Ты такой спокойный, да? Тебе по хую, да? Я знаю, мы сейчас сядем, ты очень быстро напьешься, через час забудешь о случившемся и пойдешь снимать каких-нибудь телок. Потому что тебе по хую, да? Тебе все и всегда до лампочки. У тебя же не жизнь, а сплошная дискотека, да? Тебе же все еще семнадцать лет, ты думаешь, что ты молодой, перспективный студент. У тебя же нет чувства ответственности. Тебе же все равно деньги нужны только для… Как ты там все время говоришь? «Для получения качественных удовольствий», да? Тебе же все равно, сколько просрать — пятьдесят долларов или пятьдесят тысяч долларов. И наплевать на то, что будет завтра. У тебя же нет семьи, ребенка. Тебе вообще знакомо чувство ответственности, а? Мне знакомо, например. И мне не по хую, что будет завтра со мной и с ними.
— А ты хотел жену, что ли, сюда устроить? — Я с невинным лицом отхлебываю из банки и делаю последнюю попытку отшутиться. — Или ребенка?
— Чего? — Вадим стискивает зубы. — Чего ты сказал? Да пошел ты на хуй, идиот! Ты же придурок полный, ты понимаешь?! Даун, блядь!!! Мне не смешно ни одного раза, ты, лузер ебаный!!! — Вадим орет так, что, наверное, слышно даже на Лубянке.
В конце концов мои нервы не выдерживают. Мои бедные, измотанные стимуляторами, бессонницей и общением с мудаками нервы наконец не выдерживают. Хотя еще вчера я готов был поставить на них клеймо «железные». И у меня конкретно сносит башню, сносит до такой степени, что я готов двинуть ему сейчас в голову. Но видимо, какая-то программа-блокиратор в последний момент дает мне справку, что это мой друг, и я сдерживаюсь. Я подхожу к нему вплотную, практически лицо в лицо, как это делают негры в гангстерских боевиках — так, что расстояние между нашими губами составляет не более десяти сантиметров, и ору ему в лицо:
— Не смешно?! Да не смейся! Пошел ты сам на хуй, тварь!!! Нельзя до такой степени любить бабло, понимаешь?! Раскрой глаза, мудила! Что произошло? Это всего лишь деньги, понимаешь, всего-навсего ЧЕРТОВЫ ДЕНЬГИ, врубаешься?! Читай по губам: ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ ДЕНЬГИ! Давай! Давай упадем на землю, будем биться в истерике, давай вскроем себе вены и кровью напишем на двери этого ебаного клуба: «Господи, почему же ты нас так наказываешь?» И тогда ОН нас реально накажет. Тебя, я вижу, он уже наказал, отняв разум. Ты сам лузер. Ты жадный лох, а лохов разводят, знаешь? Вместо того чтобы что-то делать, чтобы попытаться хотя бы улыбнуться, ты включаешь параноика. Ты ведешь себя как последняя тварь, рвешь волосы на голове, вместо того, чтобы включить ее. А мне смешно, да! Реально смешно! Я лучше пойду напьюсь и постебаюсь над собой и другими, чем буду сидеть тут рядом с тобой и слушать твое бабское нытье. Я смеюсь, понимаешь, я реально смеюсь вот так вот: ХА-ХА-ХА! Круто, да? Скажи, круто?
Я продолжаю орать ему в лицо, капли моей слюны попадают ему на подбородок, Вадим вытирает их рукавом, отталкивает меня в грудь двумя руками и бегом направляется к своей машине. Он садится, заводит двигатель, дает задний ход и, поравнявшись со мной, опускает стекло, для того чтобы крикнуть мне:
— Ты ненормальный урод! — Вадим крутит пальцем у виска. — Ты полный идиот, тебе лечиться необходимо скорее. Езжай к врачу, понял?
Он поднимает стекло и срывается с места.
— Ты уже поехал, да? Подожди, я за тобой, куда же ты так быстро? — кричу я ему и запускаю вслед недопитой банкой кока-колы.
Банка попадает в заднее стекло, и часть жидкости с шумом выливается, пенясь на нем. Машина Вадима чуть виляет в сторону и исчезает из моего поля зрения. А я еще какое-то время стою на дороге, как персонаж итальянской мелодрамы периода Феллини, и ору ему в спину, сложив руки рупором:
— Передавай привет жене и ребенку, дурачок! Расскажи им, как ты проебал по жадности все семейные сбережения! Скажи ей, что та юбка «Missoni», что была на ней в твой день рождения, просто охуительная! Целую!
Затем я подхожу к двери клуба и со всей силы жахаю по ней ногой. Потом еще раз. Что-то трещит. То ли дверь, то ли мой ботинок. Я чуть успокаиваюсь и закуриваю. Вдалеке появляется наряд милиции и что-то подсказывает мне: «Лучше бы тебе скрыться, чувачок. Лучше бы тебе скрыться…»

 

Около двенадцати часов ночи я приезжаю в «Fabrique». Осматриваю толпу, состоящую из молоденьких девочек, стремящихся как можно быстрее стать старушками, и молоденьких мальчиков, половина из которых совсем не против стать девочками. И девочки пытаются разговорить фейсконтрольщика, называют его по имени, хохочут и всячески с ним заигрывают. А мальчики, наоборот, стоят со смурными лицами, деловито переговариваются по мобильным и периодически подходят к нему, бросая чьи-то значимые, на их взгляд, имена. А он стоит, как кремлевский караульный, с отсутствующим лицом и блуждающей улыбкой. Такой неприступный и от этого еще более притягательный для них. Иногда он отвечает мальчикам что-то вроде «Позвоните тому-то» или «У вас есть клубная карта?». И когда очередной истеричный мальчик взрьшается визгом: «Мы друзья такого-то, ты чего, не понял?» — он говорит им «спокойной ночи» и разворачивается улыбаться девушкам. И кажется, что от его головы исходит сияние, хотя понятно, что этот эффект создается вывеской над входом.
Иногда он запускает в клуб понравившихся девочек, отчего прочие страждущие издают некое подобие стона и концентрируют на фейсконтролыцике еще более признательные и заискивающие взгляды. Одна девушка выходит из толпы и начинает что-то визгливо излагать в трубку сотового. Похоже на то, что ее подруга каким-то образом проникла внутрь, а ее не пустили. И вот она верещит ей по телефону:
— Да? И что, я тут буду одна стоять как дура? А когда он приедет? А у него точно есть карточка? А если он вообще не приедет? Оксан, ты дура, что ли? Как не знаешь? Ну поговори там с кем-нибудь, а? Ну неужели нет знакомых мужиков, которые могут провести? Когда ты перезвонишь? Я еще двадцать минут стою и уезжаю, поняла? Да… Да, я не знаю его телефона, он мне не оставил. Все, пока.
Затем она разражается словом «бля-а», достает тонкую сигарету и закуривает. На вид ей не больше двадцати двух. Похоже, сегодняшнее затруднение грозит стать для нее самой крупной катастрофой этого лета.
Я некоторое время наблюдаю эту душевную монодраму, потом прохожу мимо нее, зачем-то разворачиваюсь и говорю:
— Привет, есть проблемы?
Она резко вертит головой в мою сторону и рисует на лице презрительную гримасу, думая, что это очередной сверстник, пытающийся играть в ночного ковбоя. Увидев, что ошиблась, она быстро-быстро хлопает ресницами, делает лицо робкой дебютантки порноиндустрии и говорит:
— Вот… с подругой разминулись. Она уже там, а у нее моя карточка.
И это ее привычное вранье вгоняет меня в еще большую тоску, но, понимая, что я, собственно, сам нарвался, я просто говорю ей:
— Пойдем, подруга. Этому клубу тебя явно не хватает для полного комплекта.
Она пребывает в нерешительности пару секунд, затем довольно цепко хватает меня под руку, и мы движемся ко входу. Протиснувшись через толпу, я здороваюсь с фейсконтролыциком, и он открывает дверь, спрашивая:
— А девушка с вами?
— Ага. Сестра моя.
— Хорошенькая! — ржет фейсконтролыцик.
— Ага. Есть девушки в русских селеньях, — усмехаюсь я, и мы заходим внутрь.
— А у вас… у тебя столик забронированный, наверное? — спрашивает девушка, проникновенно заглядывая мне в лицо.
— Тебя как зовут?
— Аня, а что?
— Охамела ты, Аня, вконец. И это правильно. По-другому в твоем возрасте нельзя. Иди ищи свою подругу и больше не раздавай карточки, — отвечаю я усталым голосом.
— А что я такого спросила? — делает Аня круглые глаза.
— Ничего, Аня. Ровным счетом ничего такого. Иди развлекайся и не вздумай долго зависать в туалетах, от этого вянет кожа.
— А что, там чего-то насыпают, да? — хохочет она.
— Анна, — говорю я, стараясь выглядеть деканом ее факультета или бывшим классным руководителем, — ты что, куришь? Может быть, ты еще и наркотики употребляешь?
Она хохочет, говорит:
— Откуда вы знаете? — и всячески кривляется.
Я шутливо грожу ей пальцем и говорю одними губами:
— Пока.
Она отвечает:
— Увидимся! — И, немного подумав: — Спасибо, что провели.
И мы расстаемся, чтобы не увидиться никогда больше. Во всяком случае, мне бы этого не хотелось.
Я прохожу в зал, где находится танцпол, и при входе в него сталкиваюсь со своим знакомым Женей, который работает креативным директором какого-то крупного рекламного агентства. Мы обнимаемся, он говорит что-то про «давно не виделись», хотя виделись мы с ним пару недель назад или того меньше, и когда я было собираюсь ему ответить, он спрашивает:
— Слушай, старик, а что там с этим новым клубом? Ну, который Саша и Миша делают? Я слышал, ты там в доле. Вроде сегодня должны были открываться?
И этот его вопрос окончательно меня вырубает, и мне хочется ответить какой-нибудь подколкой, но я сдерживаюсь и отвечаю:
— Да перенесли на неделю.
— Ясно. Ну, буду к тебе ходить.
— Ага. Я тебе карточку пришлю на следующей неделе.
— Слушай, ты так замотанно выглядишь! Работы много? Тяжело открытие идет?
— Угу, — согласно киваю я. — Слушай, мне надо первого взять. Тут есть кто?
— Да вон у бара компания моя, американцы приехали. Там кокса, как у дурака махорки. Подсаживайся к нам, а?
— Жень, прости, я чего-то не в силах. Я хочу купить и уехать. Прости, старик, спасибо.
— Слушай, — Женя чешет затылок, — ну подожди, я сейчас схожу к столу и вернусь.
— Спасибо, Жень, сколько я тебе должен?
— Ты что, старик, прекрати. Сейчас вернусь, пять минут.
Я жду его некоторое время, он возвращается, мы спускаемся по лестнице к туалетным комнатам и вдвоем заходим в одну из них, подобно распаленным от страсти гомикам.
Я вообще противник смешения наркотиков и алкоголя, но в данной ситуации отчего-то такой микст кажется мне необходимым.
Пока он достает из кармана конверт, я провожу пальцем по стеклянной полке рядом с унитазом и говорю ему, что здесь остатками еще могут четыре малолетних тусовщика нехило разнюхаться. Он смеется, обнажая ровные белые зубы, и кладет на полочку конверт. Я замечаю, что он уже изрядно заряжен. На конверте стоит штамп Министерства здравоохранения, что приводит нас в неописуемый восторг. Я дроблю кредиткой комки, разравниваю дороги и ишу в кошельке сотку грин. Там только рубли. Я спрашиваю его, смеясь, будет ли он через пятисотрублевку, он ржет и отвечает, что в нашем с ним положении и через десять рублей не западло. Мы разнюхиваемся. Женя собирается убрать конверт в карман, но я его останавливаю и прошу повторения процедуры.
— Старик, ты чего-то увлекся, может, паузу возьмем и потом еще?
— Все о'кей, приятель, все о'кей. Мне просто необходимо выгрузиться. Я так дико еще не уставал. Давай еще по одной?
— Нет, ты держи, конечно, твое дело, но я больше не хочу пока.
Тогда я раскатываю еще две тонкие линии, убирая их поочередно левой и правой ноздрями. Ощущение такое, будто по мозгам аккуратно провели пальцем, смахнув лежащую на них пыль. Женя выходит из кабинки, вслед за ним выхожу я. Я останавливаюсь у зеркала, смотрю на свое отражение и вижу, что у меня дрожат губы. Неужели я стал настолько сентиментален? Или просто пора окончательно завязывать с наркотиками? Я выхожу из туалета и чувствую, как постепенно немеет носоглотка. Возвратившись на танцпол, я стою, рассматриваю окружающих и хлюпаю носом. Да, видок у меня что надо. «Главное сейчас — ни с кем не разговаривать, — думаю я. — Чего доброго решат, что еще у одного старого тусовщика наконец-то снесло крышу. Не хватало только попасть в дурку. Хотя сильно ли она отличается от моего мира?»
У меня такое ощущение, что я стою на сквозняке и чувствую, как дует мне в шею. Ощущение дискомфорта таково, что хочется поднять воротник пиджака, чтобы прикрыть шею. Но на самом деле в клубе реально жарко и сквозняку здесь взяться просто неоткуда. Я это очень хорошо понимаю, но чувство дискомфорта все усиливается. Причем усиливается оттого, что я не могу ясно определить его источник.
В зале играет этот долбаный музон Benny Benassi. Очень сексуально двигаясь под музыку, какая-то девчонка подпевает и, показывая на меня рукой, начинает плыть в моем направлении. Она подходит ко мне и принимается практически тереться об меня. Похоже, она тоже обдолбана.
— Are you gonna hit my heart? — продолжает напевать она мне на ухо. — Are you gonna leave me once again?
— Кто, я? — ору я ей. — Разбить твое сердце?
И тут в моем сознании начинаются необратимые химические реакции. Я отстраняюсь от этой телки, и меня начинает буквально сплющивать от ужаса, отвращения и безысходности. Да разве можно тут что-то разбить, кроме бокала или бутылки шампанского о чью-то голову? Разве у кого-то тут есть сердце?
— Люди, мне плохо. Мне ужасно. Вы не видите? Я сейчас сдохну здесь. Сдохну от вашего равнодушия и пустоты. Эй, кто-нибудь, поговорите со мной! Вы слышите? — ору я в зал, подняв вверх обе руки.
Музыка играет так громко, что ни черта не слышно, если не говорить собеседнику прямо в ухо. Тем не менее весь мой внешний вид, растрепанные волосы и стеклянные глаза должны показать, что у человека действительно неприятности.
Но это мне только кажется.
— Да, мы поняли, здесь прикольно! Ты такой клевый! Часто сюда ходишь? — визжат мне какие-то две чувихи напротив.
Услышав это, я задыхаюсь от ярости и подхожу к ним вплотную. Одна из них обнимает меня за пояс и начинает поглаживать по заднице, приговаривая при этом:
— О, какая у тебя задница. Сладкий мальчик, да? — спрашивает она подругу.
— Да вы не врубаетесь, что ли? — продолжаю я орать. — Неужели всем здесь настолько наплевать на всех?
— Не-а, — ржут они, — вруби нас, ха-ха-ха! Есть чего?
— Пиздец, это какой-то пиздец! — Я уже практически вою и сотрясаю воздух руками. — Это просто ад!
Чувихи опять визжат и тоже воздевают вверх свои загорелые ручонки. Меня уже колотит от злости. Я бью их по рукам, стараясь больнее, чтобы они наконец опустили их вниз и перестали идиотничать.
— Эй, ты чего, придурок? — вопит одна из них. — Оль, да он, по ходу, обдолбался в хлам.
При этом обе не перестают смеяться своим истеричным смехом. Я продолжаю пытаться опустить их колышущиеся руки вниз и говорю им:
— Да послушайте, послушайте же меня. Мне реально очень плохо. Я разбит, я раздавлен всем этим дерьмом, которое сам же и воспроизвожу денно и нощно. Поговорите со мной, послушайте, посмотрите вокруг, вы не понимаете, что здесь творится? Мы все с ума съехали, нам всем лечиться надо. Еще пара шагов — и мы здесь все провалимся в тартарары.
По нашим телам, рукам, то поднимающимся, то опускающимся, скользит луч стробоскопа. При попадании на тело он визуализирует такой особенный скользящий эффект. Даже если ты стоишь на месте, кажется, что ты очень, очень быстро двигаешься. А про нас и говорить нечего. Со стороны мы кажемся древним божеством, с тремя головами и шестью руками, быстро скользящим в пространстве. То ли кокс, то ли стробоскоп способствуют тому, что я начинаю осознавать, как сливаюсь с двумя этими девками. Я начинаю чувствовать шесть собственных рук. Этакий накокаиненный Шива. Головы этих телок, с выпученными глазами и огромными, растянутыми в улыбках губами, будто бы двигаются вокруг меня, как спутники вокруг планеты. Их лица то озаряются, то снова пропадают в тень под вспышками софитов.
В какой-то момент я начинаю понимать, почему мне все время хочется прикрыть шею. Я понимаю, что, черт побери, это за стремное ощущение тараканами бегает по моей спине. Я кожей чувствую на себе чей-то взгляд. Я оборачиваюсь и, подобно перископу, начинаю медленно обводить глазами зал. Наконец в дальнем правом углу, там, где располагается диванная зона, мой взгляд выхватывает из полутьмы человека. Положив ногу на ногу, в кресле развалился какой-то чувак, одетый в кипенно-белую рубашку, расстегнутую чуть ли не до пояса, и голубой костюм. В одной руке он держит бокал с коричневой жидкостью, которым покачивает в такт музыке, а второй постоянно приглаживает волосы. Из-за особого дискотечного освещения весь его наряд светится очень ярким, почти неоновым светом, если вы понимаете, о чем я. Короче говоря, выглядит он реально очень круто. И все бы ничего, и таких скучающих персонажей, сканирующих зал в поисках телочки, много в любом ночном клубе. Но проблема-то в том, что пялится он совсем не на телок. Этот чувак разглядывает меня, причем очень внимательно. И мне это совсем не нравится, более того, этот взгляд меня раздражает. И его обладатель кажется мне на секунду источником всех моих сегодняшних неприятностей и всего моего депресняка. Я очень быстро подхожу к нему, практически подбегаю, сажусь в кресло напротив и почти кричу ему в лицо:
— Чувак, ты чего, в цирке?! — намекая на то, что я совсем не клоун на арене, и все такое. И не стоит так вот пристально на меня смотреть.
А он между тем спокойно отпивает из своего долбаного бокала и очень ровно так отвечает мне:
— А ты чего? Разве нет? Кстати, виски будешь?
И от этого его ровного тона вся моя внезапно нахлынувшая агрессия спадает. И мне становится как-то по-особенному спокойно и безразлично-устало. Будто бы я бежал к остановке, пытаясь успеть вскочить в отходящий троллейбус, и он уехал, хлопнув дверьми перед самым моим носом. И я так вымотался за время бега, что мне уже все равно, что я всюду опоздал. Я поднимаю руку, сигнализируя официанту, но этот парень опускает ее, поднимает со столика, стоящего рядом с его креслом, второй бокал и протягивает его мне. Мы чокаемся, я делаю большой глоток и чувствую, как алкоголь теплой волной орошает мой мозг, смешиваясь с наркотиком. И мы мило улыбаемся друг другу, как старые друзья, и почти одновременно поправляем волосы. И я тихо произношу:
— Господи, когда же сгорит весь этот ебаный цирк?
— Когда его покинет последний грустный клоун, типа нас с тобой. Этот город работает, как хороший ресторан. До последнего посетителя, — грустно улыбаясь, отвечает мне мой новый приятель.
— Зачем нам это, чувак?
— А разве есть что-либо отличное от этого? В принципе, какая разница, чем вгонять себя в постоянную депрессию? Работой, семейной жизнью, любовью, водкой, наркотиками? В конечном счете в один прекрасный день нам не доставят флаера на новую вечеринку и мы спрыгнем отсюда в полных непонятках: были ли мы здесь когда-то или нам это все приснилось?
— Послушай, — говорю я, пытаясь придать беседе полемичный характер, оставаясь на самом деле внутренне согласным с каждым его словом, — послушай, ты реально уверен, что мы ничего другого не можем приобрести? Неужто все настолько загнаны в рутину и у всех все так же пусто? Неужели мы все живем ради того, чтобы попытаться спрыгнуть отсюда каждым пятничным вечером?
— Именно так. Пойми, мы никуда не двигаемся и ничего не приобретаем. Все человечество в целом. Ничего не меняется вот уже три сотни лет. И нет никаких целей. Просто большинство придумывает себе разные враки, которые называются «целями» или «смыслом жизни». Не бойся ничего потерять. — С этими словами он кладет мне руку на бедро, а я, понимая, что его просто понесло в беседе с родственной душой, смотрю на него, и он убирает руку, чтобы достать сигарету.
— Тогда зачем все это? — Я обвожу зал руками, представляя планету, и меня накрывает второй волной. — Понимаешь, не клуб, не город, а все. В глобальном смысле. Зачем тогда жить, если все, по ходу, очень понятно?
— Ради самой жизни. Ради самого каждодневного существования. Процесс ради процесса. Ежедневные чувства или отсутствие таковых, беспричинная радость или постоянная депрессия. Процесс ради процесса. Хотя вряд ли тут есть что-либо, что можно было бы назвать процессом в глобальном, как ты выразился, смысле. Я думаю, что просто планете Земля необходима та отрицательная или положительная энергетика, выделяемая ее населением. Вероятно, она обеспечивает движение и существование планеты. Иначе она бы не потерпела миллионы живущих на ней ублюдков. Слушай, давай лучше выпьем, а?
— Постой, постой. А любовь? Это тоже фейк?
— Традиционные формы человеческой привязанности, все эти херовые на вкус и неряшливо выглядящие впоследствии отношения между бабой и мужиком давно уже на хер никому не нужны. Это здесь, в России, в силу патриархальности, необразованности и узколобости населения за них еще держатся. И поэтому людям довольно космополитичным, в особенности космополитичным духом, довольно тяжело бывает…
И он снова кладет мне руку на бедро, и я, уже маловменяемый, все-таки где-то там, в трезвом чулане своего сознания, понимаю, что он это делает не от прилива братских чувств, а с какой-то иной целью. И в этот раз он не убирает ее после того, как я поднимаю на него глаза. Нет, этот крендель продолжает держать руку на моем бедре.
Нормальный ход? Тут я уже не выдерживаю, скидываю ее и говорю ему громко, прямо в его ухо с серебряной сережкой:
— СЛЫШИШЬ, ЧУВАК? Я ТЕБЯ УМОЛЯЮ, УБЕРИ НА ХЕР РУКУ С МОЕЙ НОГИ!
А он, будто не слыша, что я ему кричу, кладет ее обратно, начинает меня поглаживать и мило так смотрит этаким блядским взглядом, приговаривая полушепотом:
— Послушай, дружище, сейчас та самая ситуация, поверь мне, та самая. Ситуация не шлюха, ее не купишь за триста долларов. Она либо возникает, либо нет. Это то, что тебе сегодня необходимо. Есть ты и твои эмоции, все остальное не важно, правда. Поверь мне, дружище.
И его шепот кажется мне слишком горячим и каким-то липким. Он продолжает вещать что-то по поводу ситуации, моей готовности к ней и ожиданий, в воплощении которых везет не каждому. И я выпадаю из реальности на какие-то секунды, во время которых он продолжает меня наглаживать и шептать про то, что он знает то, чего не знаю я, спрашивать, насколько я готов к обновлению эмоций и свежей струе, и все в таком духе. И на его фразе: «Поверь, завтра это уже не будет казаться тебе чем-то особенным» — меня будто током бьет. Я встаю, фокусирую взгляд на этом чуваке, смотрю на его ухо с серьгой, в которое я пять минут назад кричал, и понимаю, что ухо правое. Вы понимаете? Он носит эту чертову серьгу в правом ухе! И я врубаюсь, что никакой он не добрый попутчик, вынесенный волной обстоятельств на мой остров. И мы с ним совсем не коллеги по борьбе с пустотой. И все наше так вовремя для меня возникшее взаимопонимание есть полный фальшак. И этот урод — просто обыкновенный педик, снимающий по клубам и кабакам мальчиков. И только такой пьяный и уколбашенныи идиот, как я, не смог этого сразу заметить. Вместо этого я повелся на все его базары про то, что судьба часто сталкивает духовно близких людей, незнакомых друг другу, в те моменты, когда они особенно в этом нуждаются, и про одиночество в большом городе, и про нашу любовь, которая никому не нужна, и так далее. И я просто раскаляюсь добела от этой неожиданно открывшейся мне правды, а еще более от того, что этот педик просто использовал мое разбитое состояние и необходимость поговорить по душам с кем угодно, кому не все равно.
И вот я прокручиваю все это в своей голове, стоя над ним, а он все время пытается схватить меня за руку и усадить обратно в кресло. И это его хватание меня еще больше бесит, и я довольно четко для своего состояния бью ему с правой руки в челюсть. Чувак откидывается в кресле, а я еще раз бью ему в лицо, попадая в нос. Бью с такой силой одержимого человека, что он опрокидывается назад вместе с креслом. Я забегаю за кресло, в полной уверенности, что он уже лежит навзничь, и нахожу его стоящим на коленях, с разбитым носом и смеющимся. У меня просто голову сносит от ярости, а этот — стоит на коленях, смеется мне в лицо и кричит:
— Ты не меня лупишь, придурок. Ты себя лупишь, понял? Ну, давай, ковбой, врежь еще раз этому педриле. Бей зеркало, брат, и не бойся порезать вены. У тебя все равно, кроме него, ничего нет. Твоя жизнь уже не нужна никому, даже тебе. Ты все просрал, хоть это ты понимаешь, идиот?
И я, уже не разбирая, куда я наношу удары, луплю его туда, куда достаю. В корпус, по голове, по рукам. А он катается по полу, ржет во всю глотку и кричит:
— Мало, мало. Еще давай. За каждый год, за каждую просранную минуту. Давай, чувачок. Когда устанешь, я оставлю тебе свой телефончик.
И в этой эйфории ярости я постепенно теряю силы. С каждым своим ударом, с каждым порывом его хохота, с каждой его фразой я понимаю, что мои удары не причиняют ему никакого вреда. Напротив, мне кажется, что он просто питается от этого остатками моей энергетики. И я начинаю слабеть, пока не получаю несколько быстрых ударов в корпус и нокаутирующий удар в лицо. Затем я падаю в руки подбежавшей охраны клуба…
Кто-то плеснул мне водой в лицо. Кто-то, кажется, местный промоутер Слава, вытирает мне нос платком. Я стою в коридоре перед выходом. Меня крепко держат за руки двое охранников. В начале коридора, перед выходом в зал, стоит этот педик, его успокаивает и отряхивает кто-то из администрации клуба, постоянно поправляя его пиджак и что-то объясняя ему. Судя по всему, этот чувак — достаточно ценный клиент, иначе с ним бы так не носились. А он стоит, снова приглаживает свои волосы и снова пялится на меня. Слава подталкивает меня к выходу, в то время как педик отстраняется от своего собеседника, подходит ко мне, на ходу вытирает двумя пальцами кровь, сочащуюся из носа, и проводит ими поочередно под глазами. Так, как это делали индейцы, нанося боевую раскраску на свое лицо. Я цепенею на месте, не в силах оторвать взгляд от его лица. И мне кажется, что я смотрю фильм, в котором столкнулись современные, образованные и не верящие в магию люди XXI века с темными силами культа вуду, который не подвластен никаким веяниям прогресса и со времен сотворения мира живет по своим собственным законам. И мне становится реально страшно, а этот чувак опять улыбается и говорит мне:
— Ну что, малыш? Теперь это твоя собственная война, да?
Охрана выталкивает меня из клуба, и до меня долетают лишь обрывки его последующей речи. Кажется, он говорит что-то про потерянных союзников, или мне это только слышится? Точно я не уверен. Хотя мне бы очень хотелось услышать это поточнее.
Я иду прочь от клуба, постепенно трезвею и обдумываю произошедшее. Меня все еще трясет от былой агрессивности ситуации, а в особенности от мысли, что я так и не понял, что именно хотел мне сказать тот гомик. Почему-то мне кажется, что он имел в виду что-то очень важное для меня лично. Теперь и не узнать. И мне обидно за то, что все так обернулось, с другой стороны, я полностью себя оправдываю, но на душе все же очень неуютно и несколько страшновато. Все это слишком похоже на какие-то херовые пророчества волхвов. Хотя никакой он не волхв, конечно, а просто гомик с разбитым носом. И, подумав это, я веселею, продолжаю свой путь гораздо более уверенной походкой и через какое-то время снова попадаю на Чистопрудный бульвар с той стороны, где находится метро «Чистые пруды».
Назад: Домой
Дальше: Overture