Издатели
– Как же это? – Лев берет пригоршню фисташек из стоящей на столе фарфоровой плошки. – Это на сегодняшний день что же получается-то?
– Получается один евро двадцать центов с экземпляра, – устало говорю я и в десятый раз достаю пачку сигарет. Вспоминаю, что у него в кабинете не курят, и убираю обратно. – Несчастные евро двадцать, Лев Михайлович. Несчастный миллион сто тысяч евро.
– Ох. – В глазах Льва отражается вся скорбь еврейского народа. – Да таких гонораров на рынке нет на сегодняшний день, правда, Дим?
– Нет конечно! – подтверждает его партнер.
– Я на такое никогда не соглашусь! – Лев откидывается на спинку английского клубного кресла зеленой кожи, закатывает рукав рубашки и достает аппарат для измерения давления. – Ты должен понимать, – доверительно шепчет он, – мы готовы платить деньги, но такие суммы фирма просто не потянет, правда, Дим?
– Обуревшая рожа, – соглашается Дима и принимается чистить апельсин. – Такие гонорары платят только на американском рынке. Здесь таких денег нет.
Описать Льва Михайловича довольно легко. Благообразный еврейский дедушка с аккуратной бородкой и проницательными глазами, прикрытыми толстыми стеклами очков в роговой оправе. Вы его неоднократно видели. В тринадцатом веке он, переодетый венецианским купцом, под астрономический процент ссужал деньги крестоносцам, в пятнадцатом был изгнан испанцами из Жироны за то, что посмел напомнить монарху о своевременном возврате долга короны (скорее всего из-за Льва был позднее принят международный закон, позволяющий объявлять государственные долги суверенными). Позднее, в девятнадцатом, вместе с Натаниэлем Ротшильдом он пилил акции Суэцкого канала. В семидесятых годах двадцатого века он переквалифицировался в «цеховики», параллельно занимая скромную должность замзавотдела НИИ, а в лучезарные девяностые стал книжным магнатом.
В принципе, Лев мог бы тогда выбрать нефть, газ, ювелирку или недвижимость – и во всем бы преуспел. Но выбрал книги. Люди подобного склада характера преуспевают именно потому, что довольно быстро теряют интерес к деньгам как предмету борьбы. Борются они всю жизнь только за первое место в отрасли. В основном сами с собой.
Его младший партнер Дима похож на молодого ученого-физика. Голубые джинсы, свитер с геометрическим узором, металлические очки. Золотые часы Jorg Hysek (видимо, как напоминание о прежней жизни, среди больших и точных математических приборов). Из тех физиков, которые в 1995 году доказали, что кредиты МВФ могут существовать не только в твердом и жидком, но и в газообразном, распыленном по собственным офшорам состоянии.
«Фирмой» Лев скромно называет концерн с годовым оборотом в полмиллиарда долларов, а фразу «здесь таких денег нет» говорит человек, две недели назад заплативший одному скромному автору исторических романов три миллиона долларов наличными. На-лич-ны-ми. Вот сейчас еще раз, про себя, произношу это, и под ложечкой холодеет.
– Мы уже два часа сидим, – напоминаю я. – Мне бы домой поехать, писать, у меня руки чешутся главу закончить. А вы сидите и сознательно надо мной издеваетесь.
– Руки у тебя чешутся, потому что ты нас на деньги разводишь. – Дима с аппетитом поедает апельсин. – И писать ты, конечно, не поедешь. Поедешь водку пить и баб трахать.
– Фу, – кривлюсь я, – водку я не пью, ты знаешь. А с бабами все сложно. Муки творчества. Можно я все-таки закурю?
– Что ж, кури, – голосом умирающего говорит Лев.
– Не давай ему курить, у него так мозг быстрее отключится, – предупреждает Дима.
– Уже отключился от вашей жадности и всех унижений, которые я тут сношу.
– Ладно, – выдыхает Лев. – Ребят, мы все вместе не первый год работаем и из-за денег ругаться не будем. Но на сегодняшний день есть реальность. Девятьсот тысяч.
– Девятьсот? – Я раздраженно достаю сигарету, прикуриваю. – Ребят, вы же знаете, что ваши коллеги из «ИПГ» просто сейчас, по звонку, купят меня. Проверим? За миллион двести, просто ради того, чтобы вам насрать. Позвоним сейчас Дмитриеву, вот прямо сейчас, позвоним?
– Слушай, ну имей же совесть! – Лев по-бабьи всплескивает руками. – Я к тебе отношусь по-семейному, как к внуку. Дима вон… тоже. Что это за шантаж?! Предательство!
– У нас прекрасная семья, Лев, – стряхиваю пепел себе в руку. – Как в анекдоте. Когда еврейский дядя все время приходил к племяннику и рассказывал, что хотел купить шоколадных конфет, но в магазине были только леденцы. И племянник как-то сказал: «Дядь, ну купи хоть леденцы…»
– И что дядя? – заинтересованно смотрит на меня Лев.
– Дядя сказал: «Пока я жив, мой племянник будет есть только шоколадные конфеты». – Кабинет взрывается хохотом. – Один миллион сто тысяч евро. – Я отворачиваюсь к окну.
За окном районы офисных блоков серого бетона, машины на светофоре, птицы на электропроводах и липкое марево утренней Москвы. Люди едут на ланч, люди сидят в метро. У некоторых из них наверняка одна из моих книг. И я думаю о том, что, возможно, кто-то из моих читателей закрывает книгу и думает: «Как же здорово это написано». Еще он думает о том, что я прямо сейчас сижу и пишу новую книгу. Будет ли в ней старый герой или новый? И хотелось бы продолжения со старым, ведь он такой прикольный. Здорово было бы узнать, что именно Богданов пишет в данный момент. А Богданов сидит и как последняя проститутка торгуется с издателем за новый контракт.
И все его герои в данный момент – Лев, Дима и миллион евро, а красная нить произведения в том, чтобы пройти этот извилистый ритуал торговли. Протанцевать свои партии до конца, хотя все уже, конечно, решено. Стороны еще вчера все просчитали и внутренне согласились на миллион. Но обе они настолько алчны, что одна сторона не может не предпринять попытки заплатить на двести тысяч меньше, а другая, такая же алчная, хочет срубить лишнюю сотку, потому что машину вроде как пора менять…
При этом в глубине души один думает, что все-таки, наверное, и скорее всего, слегка переплачивает, а второй твердо уверен, что просит маловато. И каждый за этим столом надеется, что в этот раз получится отжать себе какие-то экстрабонусы.
Будем объективны: в войне писателя с издателем оба хуже. Точнее, оба правы по-своему.
Писатель справедливо считает издателя скрягой и бездуховным жуликом, который, помимо того что ни черта не понимает в литературе, невнимательно читает гениальные рукописи, еще и тиражи ворует – это самый распространенный миф среди отечественных писателей. Почти каждый малотиражный автор уверен, что продажи его последней книги составили сто тысяч экземпляров, из которых пять ему показали, а девяносто пять напечатали в «левой типографии», чтобы не платить гонорар. Почему соотношение 5 к 95, а не 40 к 60 – неясно.
Издатель не менее справедливо считает писателя алчным мудлом, поймавшим звездную болезнь после первой более-менее удачной книги. Вымогателем и лентяем, который пишет какую-то ересь, вместо того «чтобы брать нормальный сюжет», переносит сроки сдачи текста и постоянно «смазывает финалы». Нормальный сюжет и смазанный финал – любимые мантры издателя.
Дело в том, что в его, издателя, идеальном мире каждая новая книга писателя должна быть похожа на старую. Чтобы обложка «такая же красненькая», и название с цифрой 2, 3, 4, 5 и т. д. Все, что этим требованиям не отвечает, непременно имеет «смазанный финал», «ненормальный сюжет» и, до кучи, «идиотское название».
Таким образом, издатель видит своего идеального автора человеком, всю жизнь пишущим одну и ту же книгу, с одним и тем же героем в слегка измененных обстоятельствах. Каждая последующая такая книга легко просчитывается в тираже, а следовательно, и в расчете аванса (каждый новый тираж будет предсказуемо меньше предыдущего). Автор, как правило, заканчивается для читателей уже на третьей книге такого рода.
Писатель после первого бестселлера непременно хочет написать «что-то кардинально иное», чтобы «увести читателя в новый мир». В результате «кардинально иное» выходит полным говном, с мизерным тиражом и жуткой реакцией читателей (потому что читатель не хочет никакого нового мира: от фантастов он ждет фантастики, от бичующих пороки общества – очередного предмета бичевания, но никак не наоборот. Вы же не идете за мясом в рыбный отдел, а за куриными бедрами – в публичный дом, правда?)
При этом гонорар писатель за «кардинально иное» требует как за первый бестселлер и, опорожняя третий стакан, в кругу друзей рассказывает о том, как «издатель угробил ВЕЩЬ», не организовав «правильную» рекламную кампанию и не обеспечив хорошую выкладку в магазине. Умные, после поля экспериментов, возвращаются к своей стезе, все прочие уходят «говорить с вечностью» (форумы неудавшихся писателей, литкритика, пьянство).
Парадокс состоит в том, что война автора с издателем – непременное условие существования обоих. Без этих споров о сюжете, герое, шрифте на обложке не получается ни один проект. Они держат обоих в тонусе. Они учат реагировать на читателя. Это химия книжного рынка. Я люблю ее.
Своих издателей я, по правде говоря, тоже очень люблю. Хотя бы за то, что они уравновешивают наш лицемерный мир «творческих людей», показывают его суть, как лакмусовая бумажка с проступающим на ней портретом Франклина. Каждый из сотни говорящих с вами со страниц своих книг о духовности, морали, отрешенности от бытия, ничтожности материального, превращается здесь, в этом кабинете, в мерзкого, алчного Леприкона, готового до одури торговаться за свой мешочек золота.
Самая увлекательная часть литературного спора – конечно… торговля. Да-да, довольно глупо жить в двадцать первом веке и делать вид, что настоящие писатели питаются нектаром и пишут чаще всего в стол. В стол кладут деньги.
Просто спорят о гонорарах три процента авторов-бестселлеристов, а остальные девяносто семь довольствуются тем, что им предлагают.
Конечно, никто из известных писателей не начинал писать ради гонораров. Но в то же время я не знаю ни одного, кто бы после первого мало-мальского успеха не попытался выбить из издателя более выгодные условия. Видал я альтруистов и аскетов, «живущих совершенно вне материального мира», которые выгрызали у редакторов кадык за лишних пятнадцать центов с экземпляра. И я никого не готов за это осуждать. Кроме тех бездарностей, которые получают более высокую ставку роялти, разумеется.
Стоит ли говорить, что лучшей рецензией на мою книгу было словосочетание «один миллион долларов», сказанное на переговорах моим издателем по слогам.
– Слушайте! – Мне кажется, что час предъявления козырных тузов пробил, я прищуриваюсь и завлекающим тоном открываю дверь в комнату с табличкой «Выбить лишнюю сотку». – А вы же сеть эту региональную, как ее? «Премьер-книга»? Вы ж ее покупаете, а конкуренты ваши говорят, что это рейдерство. А вот если я…
– Вов, за правильное упоминание в эфире про «Премьер-книгу» мы еще отдельно сотку готовы отдать, – как бы подытоживая давно пройденную тему, бросает Дима.
– Ты телепат, что ли? – искренне удивляюсь я.
– Ты придуриваешься, что ли? Вов, хорош дурака валять, мы эту сотку за эфир с тобой по телефону обсудили. Ты больше хочешь? Больше сотки не дадим. Честное слово.
– Правда обсудили? – С одной стороны, я искренне удивлен собственным умением выстраивать комбинации, с другой – испуган тем, что совершенно не помню этого разговора с Димой.
– Ты бухать завязывай, – устало говорит Дима, – вредно для памяти.
– Да-да, – тихо соглашаюсь я.
– Итого на сегодняшний день девятьсот тысяч за контракт и сто за программу. Миллион получается, да. – Лев победоносно оглядывает присутствующих.
– Миллион, – растерянно отвечаю я, глядя в угол комнаты. Туда, где потолочная лепнина слегка потрескалась и пожелтела. Странно, думаю. Вроде никто здесь не курит, а лепнина желтая. А еще я пытаюсь вспомнить, когда же с Димой успел этот эфир обсудить. Причем не просто обсудить, а цену за него назначить и с Колей обговорить, кого героем взять.
Дело, конечно, не в бухле, но точно в курении. Надо бы подзавязать с травой, думаю. Хотя раньше вроде не мешала. Может быть, перейден критический рубеж накопленных каннабиноидов? Может быть, возраст? Или Дима правда телепат и читает мои мысли? Перевожу взгляд. Смотрю, как он выводит геометрические фигуры карандашом на бумаге. «Дима, ты жадный урод», – говорю про себя, отмечая его реакцию.
– Может, обедать пойдем? – предлагает он.
– Может, еще сотку накинете?
«Значит, все-таки, не телепат».
– Нет, – дружно качают головами издатели.
– А электронные права? – делаю обреченную попытку.
– Шутишь? – Дима берет из вазы очередной апельсин, начинает чистить. – Твои интернет-фанаты все бесплатно качают. Какие уж тут электронные продажи!
– Да, они такие, – выдыхаю.
– Обедать пойдешь, любимый писатель? – улыбается Лев.
– Спасибо. Я уж весь аппетит с вами потерял.
– Ну как хочешь. – Лев встает, давая понять, что встреча окончена.
На прощание обнимаемся так, будто одного из нас только что выпустили из мест заключения.
– Как твоя новая рукопись? Переделываешь? – Дима роняет кожуру апельсина на бортик хрустальной пепельницы, опасно стоящей на краю стола. Кожура неуверенно повисает, будто размышляя, остаться в пепельнице или сорваться вниз. – Я правда считаю, что не нужно уходить в эту мистику со сновидениями.
– Мистику? – пытаюсь понять, о чем он говорит.
– Ты посмотри. Может, я, конечно, не до конца понял замысел. Подумай, в общем.
– Я… я посмотрю. – Не сводя глаз с кожуры, зачем-то нащупываю телефон во внутреннем кармане пидажка.
Кожура срывается и падает на пол.