Камера

Все выглядит довольно кинематографично. Камера шесть на шесть, неровный квадрат падающего из зарешеченного окна света. Спиной ко мне стоит человек. Я смотрю на него, чуть высунувшись из-за угла. Он не двигается и, кажется, чем-то невероятно увлечен. Например, корявыми, видимо, сделанными ключом надписями на стенах.

– Это ты? – интересуется он будничным тоном, будто я вышел из этой комнаты несколько минут назад и вот-вот должен был вернуться.

– Я, – делаю шаг из-за угла.

Он резко разворачивается на каблуках, за пару широких шагов достигает дверной решетки и хватается руками за прутья, так что я невольно делаю шаг назад. Будто бы сейчас выпрыгнет, просочится между прутьями и сожрет меня. Но вместо этого он всего лишь втягивает ноздрями мой запах.

– Все просчитал, да? Все верно спланировал. Менты купленные, два часа до эфира. Потом меня по левым документам упаковывают, и ты чемпион, да? Хоть чему-то я тебя научил, Вовка, – шепчет он, периодически облизывая обветренные губы, и теперь все выглядит еще более невероятным, чем во время видеоконференции в скайпе. Глядя на него «живьем», понимаешь: он в самом деле точная копия.

– И только один маленький нюанс, одна ма-а-а-аленькая деталь, – он показывает двумя пальцами размер детали, запрокидывает голову назад и заливается тонким смехом, – один телефонный звонок журналисту, и все. И нет у Вовки никакого эфира. Сидит настоящий Вовка теперь в тюрьме, по сфабрикованному обвинению в торговле наркотой. – Он вплотную прислоняется к прутьям так, что его лицо кажется разделенным на квадраты. – Я всегда буду на шаг впереди тебя, Вова. Всегда!

– Ты настоящий стратег, ничего не упускаешь из поля зрения, – хмыкаю, – ни одной детали.

– Не всегда. Я же хотел днями проверить машину. Догадывался, что у такого торчка, как ты, наверняка есть заначка в салоне. Забыл, представляешь? Вот чем оборачивается невнимательность к деталям. – Он делает картинно грустное лицо, поджимает губы. – Это я от тебя подцепил, Вовка. Как триппер. Издержки вхождения в образ, ничего не поделаешь.

– Как ты успел подтянуть прессу? Охранник позвонил?

– Какая теперь разница? – кривится он.

– Никакой. Курить будешь? – Достаю пачку, выуживаю оттуда три сигареты, пачку кидаю в камеру.

– Спасибо! – Он берет сигарету. – Как тебе моя книга? – Он прикуривает.

– Что за странный вопрос? – Затягиваюсь. – Тебя сейчас действительно именно это интересует?

– Что ты на самом деле думаешь? Только честно.

– Полное говно, – говорю, – это невозможно читать.

– Врешь. Это в тебе писательская зависть говорит. – Он хлопает себя руками по ляжкам и принимается нарезать круги по камере, приговаривая: – Ты завистлив, Вова. Ты не потерпишь никого рядом. У тебя жуткая гордыня.

– Скорее всего, – брякаю, а сам пожираю его глазами и думаю: «Как же можно быть настолько похожим?!» Но что-то все же мешает воспринять его целиком. Походка? Поворот головы?

– Слушай, – останавливается он, – а если бы я, после того как ты вернул мне книгу, остался в твоей семье? Что бы ты сделал? Ты правда смог бы убить меня?

– Скорее всего, – пожимаю плечами, – скорее всего да.

– Ты сильно изменился, Вова. – Он подходит к решетке. – Дай мне свою руку.

– Ты гомик, что ли? – Делаю еще шаг назад.

– Нет, просто хочу понять, какой у тебя сейчас пульс. Подскочил? Волнуешься? Ты же в тот день, когда все началось, «скорую» вызывал. Сердце?

– Нет, обычная паническая атака.

– Вот оно что! – Он хищно улыбается. – Кстати, как думаешь, меня скоро выпустят? Канал и адвокаты договорятся с ментами?

– Время покажет, – говорю.

– Время, – смеется он, – у тебя его слишком мало. Ну даже если посадят меня твои менты, что дальше? Надолго? Максимум года на два.

– Не знаю, я не прокурор.

– Ты представляешь, как ты проведешь эти два года? Как ты будешь следить за моей жизнью на зоне? С лагерным начальством, наверное, познакомишься. Потом попробуешь меня «заказать». Кстати, хватит у тебя яиц на это, а, Вовка? Вижу, что пока не хватит. Но ты же научишься, верно? А прикинь, что меня не убьют, а просто покалечат! – Он кидается на решетку, переходит на крик. – А если я по УДО успею выползти? Ты представляешь, какими они будут, два месяца до моего выхода? До моего выхода на сцену, я бы сказал. Ах-х-ха-а-а! – Он закатывается в истеричном хохоте. – Два месяца! Такой жизни врагу не пожелаешь. А ты ведь мне не враг, Вовка. Помнишь, «ближе меня у тебя никого нет»? Ты смотри, не сторчись за это время. Следи за здоровьем, откажись от вредных привычек. Ты же теперь за нас двоих живешь! Береги себя, Вова! Чтобы мне было в кого вернуться!

– Ты с рожденья так выглядел или пластику делал? – Я прерываю этот ненормальный поток сознания.

– Так, подправил кое-что, по мелочи. – Он глубоко затягивается, выпускает дым. – Самую малость.

– Скажи все-таки, почему я? Почему ты меня выбрал?

– Это долгая история. – Он отходит в глубину камеры, прислоняется спиной к стене, потом сползает по ней, так что лицо остается в тени.

– У нас много времени. Все-таки, почему ты выбрал именно меня?

– Это не я выбрал. Мы вообще ничего не выбираем. Есть люди, занимающие чужие места. Кармические двойники. Иногда космос указывает человеку, что кто-то другой занимает его настоящее место. Главное – не пропустить этот момент! В моей книге все это есть, неужели ты до сих пор не понял? Честно говоря, я думал, ты несколько умнее. Помнишь нашу переписку?

– Нет, – честно отвечаю я. – А мы переписывались?

– Еще бы тебе помнить! Тебе же многие писали, правда?

– Да, я получал довольно много писем.

– Кто же их считает, письма толпы? Мусор, застрявший в электронных проводах. Обезличенное обожание, которое никто никогда не оценит. – Последнее предложение он говорит свистящим шепотом, прислонившись к решетке лицом. – Главное – вовремя понять, кто ты на самом деле.

– Так это были твои письма мне? «Цель и миссия», «молчание это страх»?

– Ты был в квартире?

– Был. Нашел на столе. Как это можно было запомнить? Знаешь, сколько мне психов пишут? Иные похлеще, чем ты.

– Похлеще меня нет, – оскаливается он, – я тебя уверяю.

Я молча пожимаю плечами.

– А что ты такой спокойный, Вовка? Опять что-то замыслил? Новый коварный план? – Его подбородок нервно подрагивает. – Ну поделись, поделись скорее!

– Скажи мне, я же связку про Камю правильно понял? «Посторонний», Мерсо в «скайпе». Почему Камю? Какой в этом смысл?

– Неужели тебе нужно объяснять простые вещи?

– Только их мне и нужно объяснять. Сложные я без тебя понимаю.

– Мерсо – это тот, кто не врет и не лицемерит. Тот, кто умер за правду, Вова. За «единственного Христа, которого мы заслуживаем». – Говоря это, он слегка раскачивается.

– Так почему же ты еще жив?

– Потому что теперь посторонний здесь ты, Вова.

– И теперь «за много лет у меня возникло желание заплакать: я почувствовал, как меня ненавидят все эти люди…» – цитирую я по памяти «Постороннего».

– «Нелепое желание заплакать», – поправляет он. – Скажи, а куда ты побежал после того как увидел Жанну в номере?

– Собирался с Оксаной свалить в Волоколамск.

– На поезде или на машине? – В его глазах появляется лихорадочный блеск.

– На электричке.

– Что, и билет купил?

– Не успел.

– Не успел. Не купил. – Он словно впадает в ступор. – Конечно же не купил! Ясно, что не купил. В билете-то и проблема. – Он вдруг начинает подхихикивать. – Билет…

– Билет? И… что?

– И ничего! – Он вздыхает. – Ты удивительно тупой. Сплошное разочарование. Иди домой, Вова. Наш диалог меня утомил.

– Ты зато слишком умный, – я закашливаюсь, – Игорек…

– Что?! Что ты сказал?! – Его пальцы впиваются в решетку. – Откуда ты узнал? – Он отстраняется от решетки, мечется из угла в угол. – Конечно! Ты же был в своей квартире! Нашел мои права! Ну конечно. Это ничего не изменит, слышишь? Ты ничего никому не докажешь!

– Дело не в квартире. – Чертова зевота начинает раздражать. – Общий знакомый рассказал. Ближе которого у тебя на самом деле никого нет.

– Что ты мелешь, тварь?! – шипит он. – Какой еще знакомый?!

– Александр Львович, – тихо говорю я. – Думаю, что убийство Оксаны тоже докажут. Жанна даст показания. «Двушечка», говоришь?

Его лицо искажает гримаса ярости. Он бросается на решетку, просовывает руку между прутьев, сдирая кожу на запястье. Стремится схватить меня за горло, но не достает.

– Это не конец, – шипит он. – Это ничего не изменит. Я вернусь! Я достану тебя! Я тебя уничтожу!

– Время покажет, – качаю головой, – время покажет.

Я разворачиваюсь и иду к двери, которой заканчивается коридор. Он колотит руками о решетку и что-то верещит мне в спину. Когда я закрываю за собой дверь, слышится вой. Протяжный звериный вой на одной ноте.

В залитой ярким утренним светом комнате, за круглым столом пять человек. Мой издатель Дима, замглавы канала Никитин с адвокатом и двое силовиков-затейников в больших чинах. У всех красные глаза, как после ночного рейса Париж – Москва, чашка кофе в руке. Никитин и один из силовиков, видимо старший, курят.

– Коллеги, – Никитин обводит собравшихся мутным глазом, – вы хотите сказать, что эта история в таком виде попадет в информационное поле?

– А в каком еще виде она может попасть? – хмыкает старший силовик.

– Вы понимаете, какой общественный резонанс это вызовет? – Никитин сдержанно кашляет в кулак.

– Понимаем, – кивает младший силовик, – поэтому мы вас и пригласили. Давайте вместе подумаем, как с этим работать.

– С этим работать невозможно! – Адвокат поправляет галстук. – В существующей интерпретации. Необходимо срочно ее изменить.

– Это как же? – ехидно ухмыляется старший.

– А почему? – просыпается Дима. – Представляете, какой интерес будет к Богданову весь год! Да какой там год, больше! Писатель, может, ты эту историю опишешь быстро?

– Вряд ли. – Кажется, теперь я уже сплю, и это мне снится.

– А у вашей программы какой рейтинг будет? – не унимается Дима. – Все ведь будут сравнивать эфиры Богданова и двойника! Это же главная тема будет везде. В интернете, в прессе…

– Сравнивать?! Думайте, что говорите! – кривится Никитин. – Это что же получается, канал должен признать, что программу Богданова целый месяц вел неизвестно кто, а мы и не заметили? Вы представляете, какой будет удар по нашей профессиональной репутации?

– Ну вы же в самом деле не заметили, – разводит руками старший, – чего тут такого? Он же действительно одно лицо с Богдановым.

– Я надеюсь, наш разговор останется в рамках этой комнаты. – Никитин встает, и принимается ходить вокруг стола. – Вы ведь понимаете всю степень ответственности? Представьте себе реакцию, а? – Он поднимает палец вверх. – В том числе и на самом верху. Это что же получается: завтра у нас двойник, например, Аллы Борисовны появится, послезавтра двойник министра, а потом двойник, простите, кого? Понимаете, что я имею в виду? Мы и его, как вы выразились, «не заметим»? Вы думайте, что говорите!

– Вообще-то это вы сказали, – осторожно замечает младший силовик.

– Я?! – Никитин переходит на крик. – Вы тут на пару меня разводить, что ли, пытаетесь? Думаете, у меня телефонов ваших старших товарищей нет? Вы ментов своих разводите, а меня не надо! Я занимаюсь государственной информационной безопасностью, между прочим!

– Хорош орать-то, – спокойно замечает старший силовик. – Если б мы тебя, как ты говоришь, разводить пытались, то уже бы развели. Мы, можно сказать, навстречу вам идем, а вы даже предложить ничего не можете.

– Давайте эту до крайней степени непродуктивную полемику прекратим, – вступает адвокат. – Наше предложение: вы берете этого урода-двойника с его настоящими документами и закрываете лет на десять. За наркотики и похищение психиатра. В этом случае единственное, что мы не сможем исправить, – это задержание якобы Богданова с якобы наркотиками. Но тут, полагаю, проблем не будет.

– Это точно, – хмыкаю я.

– Выпустим пресс-релиз о том, что Богданов по рассеянности надел чужой пиджак, ну, что-то в этом роде. Доза была маленькая, отделался административным взысканием. Скандала, конечно, не избежать, но, – он понижает голос, – этот скандал как раз будет способствовать и рейтингу и тиражам. Как вы считаете?

– Нам-то что! С нашей стороны проблем нет, мы ж от его имени чужие книги целый месяц не издавали, – смеется Дима.

– Шуточки у вас, – неодобрительно цокает Никитин. – В общем и целом решение хорошее, правильно, коллеги?

– А кто нам такое решение санкционирует? – Младший силовик смотрит на своего начальника.

– Послушайте, – морщится Никитин, – что вы, в самом деле, как маленький? Думаю, мы с вашим начальством…

На этой фразе я встаю и выхожу из переговорной. Меня никто не окликает, все настолько увлечены беседой, что на мое отсутствие кажется, никто особого внимания не обратит. Как до того не обращали внимания на мое присутствие. Не спрашивали моего мнения и даже не пытались узнать, как я чувствую себя после этой истории.

Из главного действующего лица я быстренько превратился в обездушенный предмет, который, с одной стороны, грозит оставить пятно на репутации, с другой – может кратковременно нехило поднять рейтинги и тиражи.

Я был уверен, что эти милые люди еще через час такой увлекательной торговли подумают: не оставить ли все как есть? Давайте сюда этого вашего Малофеева, не так уж он и плох, в самом деле.

Возможно, кто-то робко и поинтересуется, что в таком случае делать со мной. И руководство канала предложит быстренько сбагрить меня в тюрьму. С наркотой в кармане и несчастным психиатром Львовичем в качестве сообщника – чтобы избежать «удара по репутации». Но в любом случае все это будет уже без меня. Для меня эта история закончилась.