Бэрэтчит

В нашем городе дождь. Тот самый первый осенний дождь, который ни с чем не перепутаешь. Он начинается похоже на то, как начинаются дожди в июле или августе. Накрапывает, накрапывает, потом набухает каплями, утяжеляется, бухает по моментально образующимся на асфальте лужам, перечеркивает пока еще голубое небо. И, кажется, от него еще веет теплом, кажется, он здесь затем, чтобы просто освежить город. Но небо темнеет, капли начинают тощать, и прохожие, собравшиеся было переждать его на автобусных остановках или под козырьками витрин, как по команде синхронно кутаются в воротники пиджаков и ускоряют шаг. Они интуитивно чувствуют, что он не пройдет, не обратится в грозу, не станет ливнем. Он будет уныло моросить день или два, а может быть, неделю. Отвоевывая свое пространство. Меняя краски улиц. Выстраивая границу между летом и осенью. И каждая его прожигающая холодом капля говорит о том, что лето кончилось. Началась тоска.

Мы сидим с Максом в «Вильямсе» на Патриарших. Вокруг ланчующие бизнесмены, которые обедают попарно, но выглядят так, будто их случайно усадили за один стол, – никто между собой не общается, все увлечены экранами своих смартфонов. Еще девушки, лениво потягивающие белое вино и приветственно покачивающие под столом полуснятыми «лабутенами». По углам – местные обитатели, состоятельные мужчины за пятьдесят, обедающие в одиночестве. Эти реагируют на дождь особенно ярко – сначала смотрят на лужи, потом на время, потом открывают на телефонах приложения авиакомпаний, в надежде получить ответ на вопрос, когда же отваливать к местам постоянного обитания (Майами, Париж, Лондон): первой лошадью завтра или ночной сегодня?

Макс делает пятнадцатую неуклюжую попытку вовлечь меня в диалог, но, замечая, с какой гримасой я ковыряюсь в пасте, отворачивается, чешет бороду, потом встает и выходит курить. Я некоторое время сижу в одиночестве, смотрю через широкое окно в спину Максу, на которой читается вся палитра охваченных им чувств – от раздражения до бессильной усталости, – заставляю себя оторваться от стула, достать сигарету и двинуть на улицу.

– Макс, – начинаю я, но тут между нами возникает мешковатое и всклокоченное существо.

– Парни! Сто лет вас не видел! Вы куда пропали-то? – голосит существо.

Мы оба разворачиваемся к источнику звука, и у каждого на лице немой вопрос, а вместе с тем смутное ощущение чего-то знакомого.

– Вы вообще перестали тусовать? Постарели? Зажирели? Семейная жизнь? – тараторит существо. – Нет, парни, так не пойдет. Ну-ка быстренько взяли флаеры, у меня в пятницу крутейшая вечеринка в баре «Пионы». Это рядом, в Трехпрудном. Значит, это флаеры, а вот еще два браслета… Так, стоп, где же они? – Существо ныряет рукой в недра своего балахона, и в этот момент мы оба наконец идентифицируем собеседника.

Гоше слегка за сорок. И так, кажется, последние лет двадцать. Мы познакомились в середине девяностых в «Титанике» или «Цеппелине», потом продолжили знакомство в «Фесте», «Зиме» или «Дягилеве». Он по-прежнему худой, с осунувшимся лицом, одетый в бесформенные штаны, висящие сзади, несуразные кроссовки и худи. Волосы выкрашены в соломенный цвет, в глазах нездоровый блеск, что бывает у наркоманов со стажем или ветеранов клубного движения, так и не понявших, что их «тридцатка» закончилась в середине нулевых, а все, что от нее осталось, – это серьга в ухе, всклокоченный ежик редеющих волос и развязная неформальность в одежде, которая со временем приобретает уничижительную характеристику «молодиться».

– Спасибо, Гош, – возвращает Макс флаеры, – мы не придем.

– А чего? Улетаете куда? – Гоша еще не вполне понимает неправильность сочетания времени, места, а главное – людей, которых он выбрал в качестве объектов для промоакции.

– Нет, просто нулевые закончились пять лет назад, – сухо отрезает Макс.

– Да брось ты! – Надо отдать ему должное, он не сникает сразу и продолжает держать угол атаки, впрочем, не особо надеясь на успех. – Рано еще вам в пенсионеры. Чего-то я вас не узнаю.

– Люди меняются, Гош. – Макс ищет глазами место, куда бы выкинуть окурок.

– Покурим? – делает робкую попытку Гоша.

– Покурим, – нехотя достаю сигарету, протягиваю ему, щелкаю зажигалкой, всем своим видом давая понять, что мы с Максом увлечены обсуждением чего-то важного, не терпящего присутствия третьих лиц.

– Вот, кстати, Вова, тут смешнейший случай имел место, тебе понравится, – говорит Гоша таким тоном, будто мы все это время только и ждали, когда же он вспомнит очередную сногсшибательную историю и поделится ею с нами. – Ангажировали меня, с год назад, провести мероприятие в одном клубе. Место, конечно, странное, но деньги заплатили приличные. Еще название такое дурное… как же… ладно, не суть. В общем, проводил я конкурс двойников известных людей. Ну, знаешь, приходят дебилы, отдаленно напоминающие Филиппа Киркорова или Ленина. Нет, Лениных я не брал, их очень много было, и все старые…

– И? – внезапно оживляется Макс.

– И победил на нем парень – вылитый Вова. Ну просто копия. Даже голос похож.

– Да ты что! – выпускаю дым и отворачиваюсь. Кажется, даже этот случайно встреченный персонаж из прошлого здесь лишь затем, чтобы усилить мой растущий комплекс неполноценности.

– Так я этого парня намедни встретил в «Кофемании». Здороваюсь с ним, а он делает вид, будто не узнает. Сидит такой важный, с лицом уставшей балерины. Я его подколоть решил. Вы, говорю, Владимир Богданов? «Да, – отвечает так надменно, – вам автограф?» Нет, говорю, от вас мне ничего не надо. Я же понимаю, что это был не ты.

– Да, – размышляю вслух, – мы с тобой вроде пару лет не виделись.

– Дело даже не в этом. Когда он на конкурсе двойников выступал, у него татуировка была на левой руке. А в тот раз, что я его видел – на этом месте белое пятно. Свел значит.

– Интересная какая история. Ты зайди под козырек. – Макс берет Гошу за плечо и вытаскивает из-под дождя.

– Это я к чему, Макс? Вот ты говоришь, люди меняются. Нормальные люди, как вы, они никогда не меняются. А тут человек сраный конкурс двойников выиграл, и такое чудесное преображение. Вот…

– Вот, – на автомате повторяю я.

– А как давно ты его видел? – Макс смотрит на него крайне заинтересованно.

– Да буквально неделю назад.

– Смешно, – хмыкаю, – очень смешно!

– Вспомнил! – взвизгивает Гоша. – Самое главное!

– Что?

– Как место называлось, где я конкурс вел. «Суриков-холл». Говорю же, дурное название.

– Почему дурное-то? Имени великого русского художника.

– Я вот тоже так думал. А оказалось, оно так называется, потому что какому-то Сурику принадлежит!

Мы дружно ржем. Обстановка разряжается.

– Парни, может, вы все-таки флаеры возьмете, а? Придете, посидим как раньше. Я вам скидку на бар организую.

– Макс, бери флаеры, – принимаю я бумажки. – Гоша верное дело предлагает.

– Спасибо, парни. Можно еще у вас тыщу стрельнуть? Сразу предупреждаю: видимо, не отдам.

– Какие разговоры! – устало кивает Макс и лезет в карман за купюрой. – Ты телефон свой оставь, чтоб было кому набрать, когда в бар твой придем.

– Это легко, – и Гоша диктует номер.

– Интересная история, – бросает Макс, когда мы возвращаемся за стол.

– Интересная, – соглашаюсь я.

– Но это же он, понимаешь? – Макс заметно веселеет. – Это твой двойник. У него еще и татуировка была, значит.

– И как нам это поможет?

– Не знаю, – пожимает плечами Макс. – В любом случае, теперь есть какая-то точка отсчета. А то получалось, будто он из ниоткуда взялся. Теперь у него есть история, которую мы попробуем узнать. Заодно узнаем, как его на самом деле зовут.

– Бэрэтчит, – отворачиваюсь я к окну.

Капли дождя, изменив траекторию, барабанят в стекло.