Не я
Катя приезжает быстро. Из «обезьянника» видно, как, осторожно озираясь, она входит в отделение. Сразу видно: человек пересек этот порог впервые, и ему хочется как можно скорее отсюда убраться.
После недолгих препирательств меня выпускают, возвращают сумку, заставляют где-то расписаться. Мы выходим из отделения и некоторое время молчим. Я боюсь заговорить первым, она, вероятно, стесняется. Доходим до ее машины, садимся. Она заводит двигатель, включает радио, и только тогда мне удается произнести:
– Спасибо.
– Не за что. С каждым может случиться, – пожимает она плечами, – наверное. И куда тебя теперь?
Куда меня теперь? В «Останкино» ехать страшно. Домой – тоже. Везде наверняка ищут. К друзьям – нечестно. За что им такая подстава? Попросить ее отвезти меня к Оксанке как-то неправильно. Как-то подло, что ли.
– Не знаю, – мотаю головой.
– Что с тобой? – Она касается моего плеча.
Счастливая. Видимо, ты одна в этом городе не знаешь, что со мной.
– Проблемы, – говорю, – очень большие проблемы. Ка-та-сука-стро-фи-чес-кие проблемы. Я не знаю, куда мне… ехать.
– Могу тебе только свое общество предложить.
– У тебя ж ребенок… и… мама… кажется.
– Они на даче, – пытается улыбнуться краешками губ, но видно, что на самом деле она напряжена, – сегодня же пятница.
– Пятница, – пытаюсь изобразить улыбку, – точно, пятница. Раз пятница, значит, мне к тебе…
Мы неспешно плывем в потоке машин. Я курю одну за другой. Катя изредка бросает в мою сторону короткие взгляды. Потом делает радио громче, будто она слышит мои мысли, и они ей мешают. А мысли в самом деле ужасные. Что происходит – не понятно. Подозревают ли меня в смерти Жанны (а кого еще подозревать: я сбежал с собственной пресс-конференции и не вышел в эфир)? Прошла ли новость об убийстве в прессе? Что с моей программой? Где взять адвоката? Когда меня начнут искать? И ни на один вопрос нет хоть сколько-нибудь вразумительного ответа. Прямо клуб невеселых и ненаходчивых.
Встаем на светофоре, и я упираюсь взглядом в рекламный щит сети по продаже электроники. К щиту приклеена вырезанная по контуру, успевшая треснуть пополам картонная поп-звезда, рекламирующая пылесос. Вспоминаю, что мы встречались со звездой пару недель, в канун прошлого Нового года.
Еще вспоминаю, как тогда же, после корпоратива, коллеги с телевиденья принесли мне в кабинет вырезанную по контуру фигуру меня. Рост в рост.
Машина трогается.
Я забрал свое картонное изваяние домой, и некоторое время фигура стояла прислоненной к балконной двери. Сначала она вызывала смех и плоские шутки гостей, потом стала дико меня раздражать. Особенно по утрам, когда садишься курить и первое, что видишь, – себя самого со скрещенными на груди руками и нацепленными на нос несуразными темными очками.
Через какое-то время, то ли от сырости, то ли черт знает от чего, фигура начала загибаться вперед, а по лицу пошли трещины. Это был портрет Дориана Грея наоборот. Чем лучше после вечеринок выглядел я, тем сильнее загибалась и отслаивалась фигура. Во всей этой ерунде просматривалась мистика. Фигура пугала меня. Однажды я испугался до такой степени, что мне пришел в голову вопрос: что станет со мной, когда фигура расслоится и сломается пополам?
Я быстренько подхватил ее, разгладил неровности бумаги, отнес в спальню и поставил за шкаф, лицом к стене. С той стороны я к шкафу практически не подходил, и увидеть фигуру, пусть и с тыла, у меня не было возможности.
Две недели назад, перед гастролями, я случайно заглянул за шкаф. Фигура сломалась. Думать о том, что это плохой знак, мне в тот момент не захотелось.
Эти картонные двойники сейчас гармонично смотрелись бы рядом. Лучше, чем мы тогда, живьем.
– Приехали, – говорит Катя.
– Да? Ты быстро водишь. Быстрее, чем я.
– Врешь. – Кажется, в первый раз за все время она искренне улыбается и пропускает меня вперед: – Заходи!
Я давно не был в подобных квартирах. Двушка улучшенной планировки. Чистый коврик «добро пожаловать» у двери. В прихожей, вперемежку, детские куртки и вытащенные после летнего хранения, с еще висящими мешочками от моли, зимние вещи. На тумбочке ключи, рекламные буклеты из почтового ящика, мелкие деньги, зарядные устройства, которыми давно не пользуются, брелоки в виде кошечек. Повсюду смесь запахов женских духов и приготовления пищи.
На полу куча тапочек разного размера, туфли, кеды. Типично женская квартира. Мои ботинки смотрятся здесь абсолютно инородно, как джип на велосипедной парковке.
Центр управления квартирой, как принято у наших людей, находится на кухне.
– Есть хочешь? – осведомляется Катя.
– Не особо, – мотаю головой. – Мне бы лучше компьютер с интернетом.
– Сейчас принесу ноутбук.
Пока Катя идет за ним, украдкой изучаю гостиную: мягкая мебель, стенка, ковер на полу. На стене большеватая для подобного пространства плазма. Под ней домашний кинотеатр и аудиосистема – в общем, добротный стиль «кооператор впервые выехал в Польшу» в его позднем прочтении. Впрочем, видно, что квартиру любят. В ней живут, в отличие от моей, например.
– Ну что, непривычно тебе в такой тесноте, после огроменной квартиры? – замечает Катя мои передвижения.
– У меня не квартира, у меня гостиница, не запоминающая постояльцев, – открываю я ноутбук. – А у тебя… дом… уютно.
– Не люблю это слово, – цедит она.
– Прости, – захожу в интернет. Бегу по новостям. Ни одного упоминания о происшествии.
– Я все равно чего-нибудь на стол накидаю, а ты уж там реши, хочешь есть или нет.
– Конечно. – Набиваю «Богданов», ищу по соцсетям и блогам. Ничего. Дышать становится несколько легче.
– Ну, что у тебя случилось? Все серьезно? – Она ставит передо мной тарелку с тонко нарезанным сыром.
– Пока не понимаю, – механически беру кусок сыра, проношу мимо рта.
В сети ни одного упоминания о сорванной пресс-конференции.
– Я могу тебе помочь?
– Ты и так уже помогла. У тебя курят?
– Может, хотя бы выслушаю? – придвигает мне пепельницу. – Ты часто выговариваешься?
– Иногда. Когда в душе моюсь. – Продолжаю серфить интернет, но там ни слова. Ни намека. Ни комментария в фейсбуке.
– Ну, как хочешь. Выпьешь? – Катя достает из шкафа бутылку водки и бутылку не известного мне коньяка.
– Я водку не пью с института. – Пожимаю плечами, будто мне стыдно. Будто есть за что.
– А я выпью. – Катя ставит на стол обе бутылки, стаканы, достает из холодильника початую бутылку «Асти». Включает телевизор. Щелкает пультом. Мелькает знакомая картинка.
– Можешь на секунду обратно переключить? – прошу я.
Точно. Моя программа. По случаю моего отсутствия, видимо, пустили запись, но я этот эфир не очень помню. Прошу Катю прибавить звук.
Речь идет о книгах. Гости сетуют на то, что россияне стали меньше читать. На то, что тиражи падают, а индустрия на пороге кризиса.
Вытягиваю шею, силясь разобрать происходящее и вспомнить, что дальше.
На экране я – выслушивающий гостей, я – вдумчиво склоняющий голову, я – задающий вопросы, я – кивающий в ответ. Передающий слово, обращающий внимание зрителей на видеофрагмент. Говорящий с залом. Все идет очень плавно. Так, как мы с Колей это в сценарии и прописали.
За одним лишь нюансом – я никогда этой программы не записывал.
– «Вашу маму и тут и там показывают», – шутит Катя репликой из советского мультфильма.
– … вашу мать! – Срываю пробку с бутылки водки, наливаю стакан доверху и залпом опрокидываю в себя.
– Ты же сказал, что водку не пьешь, – хмыкает Катя.
– Это не я, – произношу я одними губами.
– Что значит не ты?
Но я уже не разбираю ее слов. Пространство комнаты сузилось, сжалось до размеров футляра, способного вместить лишь два предмета: телевизор и меня, сидящего перед ним.
Человек на экране был одет, как я. Он говорил моим голосом. Вся его мимика была моей. Все его движения были моими движениями. Глаза, нос, губы, щетина, постановка рук, взгляд в камеру. Все это было моим. Но это был не я.
Многие рассказывали мне, что испытали удивительное, ни с чем не сравнимое чувство, когда впервые увидели себя по телевизору. «Это же «ящик», в нем всякие ведущие, политики, «звезды». Они же там, внутри, понимаешь? – втирал мне как-то условный «телезритель из Перми». – А мы, простые люди, снаружи. И тут – бац! И я там, среди них».
Примерно то же чувствовал сейчас я.
Я пожирал глазами это шоу. Впитывал каждое слово ведущего, каждый его жест. Сходство было практически абсолютным, только ближе к финалу программы он начал переигрывать.
Это довольно сложно описать. Будто я смотрю очень качественное шоу пародий. Выступление двойников. «Вот здесь, – говоришь ты себе, – нереально похоже. А вот здесь я бы остановился. Слишком картинно повернулся на шестую камеру. Тут – завис на суфлере дольше положенного. Ой, неужели я в этот момент настолько смешно выгляжу?» Я был так увлечен просмотром, что вопросы: «Какого черта вообще происходит?» и «Кто этот человек в моей программе?» – оказались на периферии сознания.
– А ты всегда свои программы так внимательно смотришь? – Катин вопрос звучит как из параллельной реальности.
Идут титры, а я словно бы жду продолжения или объяснений. Автоматически наливаю себе еще. Выпиваю.
– Володя, – повышает Катя голос, – посмотри на меня!
Поднимаю голову.
– Ты нормально себя чувствуешь? Ты очень бледный.
– Все хорошо, это от недосыпа, наверное.
– Что-то не так с программой? Ты оторваться не мог, словно первый раз себя на экране увидел. Водку, которую «с института не пьешь», опрокидываешь стакан за стаканом. Что с тобой происходит?
– Да… там… смонтировали неправильно. – Пытаюсь придумать вразумительное объяснение своего поведения, но выходит плохо. – Слушай, а где у тебя ванная?
– Прямо по коридору. – Она смотрит на меня с опаской, как на сумасшедшего.
Прохожу в ванную, сажусь на край, включаю воду, смотрю на себя в зеркало. В голове мысль позвонить продюсеру, но, разумеется, телефона на память я не знаю.
Надо как-то собраться. Прекратить пугать девушку, а главное – не свалиться в истерику. Уши опять закладывает, пульс учащается. Наполняю раковину, опускаю лицо в воду. Считаю до пятидесяти, выныриваю, набираю воздуха, опять погружаюсь, опять считаю.
Катя стоит у окна и делает вид, что ее занимают складки на шторе.
– Что-то меня после ментовки колбасит, – говорю, – это ж надо было попасть по такому пустяку!
– Да, верно, – оборачивается она, – глупость какая!
В ее глазах страх. Ждет, чего я еще выкину.
– Прости, – обнимаю ее, утыкаюсь лицом в плечо, – прости, я знаю, что выгляжу как полный псих. Не бойся, прошу тебя. Если я и могу кого-то убить в таком состоянии, то только себя.
– Тоже мне, успокоил! – подушечками пальцев ощущаю, как ее тело расслабляется.
– Пойдем спать? Я дико устал.
– Пойдем, – кивает, – тебе правда нужно отдохнуть.
Ложимся. Катя кладет мне руку на живот, а я с ужасом жду продолжения. Любовник из меня сейчас никудышный. Не ощутив ответного импульса, она убирает руку, и какое-то время мы лежим рядом, не касаясь друг друга.
– Все будет хорошо. – Рука тихонько перебирается ко мне на плечо.
Эта фраза звучит дважды за сегодняшний день. Каждый раз после этого становится только хуже.
Я закрываю глаза и умоляю мозг отключиться. В памяти всплывает совет бородатого:
– Просто говорите себе: «Это не я, это не я!»
