Наталья Николаевна Гончарова родилась 27 августа 1812 года — на следующий день после Бородинского сражения. Ее семейство, спасаясь от французов, уже оставило Полотняный Завод и переселилось к близким родственникам Натальи Ивановны в богатое родовое поместье Загряжских Кариан, «в одно из лучших дворянских гнезд на Тамбовщине». Здесь и родился младенец женского пола и крещен в местной Знаменской церкви с именем Наталья.

После победоносного окончания Отечественной войны семья вернулась в Полотняный Завод. Однако болезнь Николая Афанасьевича вынудила семейство переехать в Москву, в собственный дом на Никитской. Родители не взяли с собой маленькую Наташу, потому что старик Гончаров сильно привязался к внучке и настоятельно требовал отдать девочку на его попечение. Наталья Ивановна скрепя сердце согласилась на это, чтобы хоть как-то приспособиться к новым обстоятельствам жизни. Молодая тридцатилетняя женщина вынуждена была взять на себя заботы о больном муже и малолетних детях.

Дед души не чаял в маленькой внучке. Наташа росла подобно сказочной принцессе в волшебном царстве. Зная отношение деда к ребенку, все прихлебатели и приживальщики Полотняного Завода старались угадать ее наималейшее желание. Самые дорогие и затейливые игрушки выписывались на смену тех, что не успели еще надоесть, от нарядов ломились сундуки, на каждом шагу предлагались разнообразные и изысканные лакомства, так что от них совершенно пропадал аппетит. Любимым развлечением в имении стало придумывать новые забавы для общей любимицы.

В одно мгновение все переменилось. На шестом году Наташу вернули в родное гнездо. Событие, связанное с переменой участи, навсегда врезалось в ее память. Стояла зима. Девочку, укутанную в драгоценную соболью шубку, на руках вынесли из возка и доставили прямо в гостиную. Братья и сестры с любопытством разглядывали забытое лицо. Мать сдержанно поцеловала девочку и, с неудовольствием оглядывая дорогой наряд, сказала: «Это преступление — приучать ребенка к неслыханной роскоши!» Нянюшкам было приказано строго: от всего привитого в дедовом доме ребенка без сожаления отучить. Не прошло и двух дней, как дорогая шуба, предмет общего восхищения детей, была изрезана на муфточки и палантинки для трех сестер.

Дедушкино баловство ничуть не испортило мягкого характера Наташи. Внезапная перемена отношения к ней взрослых не озлобила ее, она безропотно подчинилась суровому режиму, заведенному в доме, и выносила его гораздо легче своих сестер.

Надо сказать, что Наташа Гончарова никогда не переставала любить своего дедушку Афанасия Николаевича, хотя наверняка знала, что он — виновник разорения семьи, болезни отца, человек, уличенный во множестве других грехов. В шестнадцать лет она писала деду: «Любезный Дединька! Я воспользоваюсь сим случаем, дабы осведомиться о вашем здоровии и поблагодарить вас за милость, которую вы оказали нам, позволив нам провести лето в Ильицыно. Я очень жалею, любезный Дединька, что не имею щастия провести с вами несколько времени, подобно Митиньки. Но в надежде скоро вас видеть, целую ваши ручки и остаюсь навсегда ваша покорная внучка Наталья Гончарова». Поистине — трогательное признание.

Дедушка Афанасий Николаевич, видимо, сознавая свою вину перед сыном, старался поддерживать добрые отношения с внуками. Он посылал им небольшие подарки, приглашал иногда к себе. К старшему Дмитрию, наследнику майората, было особое благоволение: дед часто писал к нему и, бывало, присылал значительные суммы «для профессоров и наук». В письмах Афанасий Николаевич слово «деньги» всегда пишет с большой буквы в знак преклонения перед главным своим кумиром.

«1 ноября 1821 года

Любезный друг Митинька!

На письмо твое скажу тебе, что я требуемые тобой книги «Сочинения Державина и Хераскова» сколько ни старался искать в библиотеке, но не нашел, да и в каталогах за рукой отца твоего их вовсе нет, а потому, буде они тебе нужны, то приценись в лавках, что то будет стоить и уведомь меня: я тотчас на покупку оных пришлю тебе Деньги…»

В Москве Наталья Ивановна старалась обустроить жизнь семьи так, как полагалось богатым помещикам. Но это было лишь внешнее впечатление: денег на такой образ жизни не хватало, видимость создавалась за счет строжайшей экономии внутренней жизни. Об обновках думать не приходилось. Младшие дети донашивали то, что становилось мало старшим. Не только выражение какого-либо желания, но необдуманная ссылка на привольную жизнь в прошлом становилась в вину. Детский каприз, шумное веселье строго преследовались. Да и не до того было при той тяжелой обстановке, в которой протекало детство Гончаровых.

Наталья Ивановна неоднократно жаловалась свекру на враждебность мужа во время запоев. «Все его расстройство происходит лишь от большого употребления вина, как он сам мне в оном признался, что выпивал до семи стаканов простого вина». «Николай Афанасьевич, кажется, стал лучше, заходит в детскую, на Ташины проказы иногда улыбается» (из писем Н. И. Гончаровой свекру 1818–19 годов). После запоев наступали сильнейшие депрессии, которые, надо полагать, и принимали за «психическую» болезнь. Бывали времена просветления, когда отношения между супругами становились нормальными, о чем также сообщала Наталья Ивановна в письмах к свекру, рассказывая, что каждый день навещает мужа во флигеле, где он живет отдельно от остального семейства.

В доме временами разыгрывались дикие сцены, подобные той, которую Наташа Гончарова запомнила на всю жизнь. Дело было так. Николай Афанасьевич временами выходил из своего флигеля к назначенному часу и обедал за столом вместе с семьей и домочадцами. Поспешно убиралась водка и вино, потому что капли алкоголя было достаточно, чтобы вызвать возбуждение. Если же ему удавалось перехватить рюмку, то трапеза неминуемо заканчивалась бурным инцидентом. По заведенному порядку никто не смел выйти из-за стола, пока мать не делала условного знака своей салфеткой. Однажды близорукая Наташа не заметила, как Наталья Ивановна взмахнула салфеткой, и все, покинув стол, устремились наверх, в мезонин, за тяжелые железные двери, а замешкавшаяся Наташа осталась с разъяренным отцом один на один. Он вдруг схватил со стола нож и бросился вслед за девочкой. Лестница наверх казалась бесконечной, отец с ножом почти настигал беглянку: достаточно одного неверного шага и… трудно предположить, чем могло кончиться это происшествие. Сверху из-за чуть приоткрытой железной двери за сценой с ужасом в глазах следили домочадцы, не в состоянии что-либо предпринять. Еще прыжок — и Наташа в безопасности, но каково было ребенку видеть отца в припадке безумия и спасаться от того, кого она не могла не любить.

После подобных сцен Наталья Ивановна решалась на крайние меры. Для ограждения детей она пыталась добиться признания мужа сумасшедшим, чтобы поместить его в лечебницу. Но каждый раз при появлении комиссии врачей он, на удивление всех домашних, проявлял такое самообладание, что в течение нескольких часов с его уст не слетало ни единого неразумного слова. Николай Афанасьевич толково отвечал на самые замысловатые вопросы и в конце концов с затаенной грустью намекал на затаенную вражду жены, которая ради корысти преследовала его. Его поведение всегда вызывало сострадание, а Наталье Ивановне решительно отказывали в ее ходатайстве. Так постепенно стало складываться предубежденное мнение современников: «суровая и властная, неуравновешенная и несдержанная» — говорили о ней. А ведь в сущности это была глубоко страдающая душа. Блестящая фрейлина императрицы, выходя замуж по любви за искреннего человека, надеялась, что всю жизнь будет с ним счастлива, но уже к тридцати годам эти надежды рухнули. Дом разорялся, сводные сестры Натальи Ивановны София и Екатерина не только не сочувствовали несчастью, но делали попытки лишить ее, как незаконную дочь Загряжского, доли наследства после смерти брата и дяди.

«Поистине тяжело и горько быть несправедливо осужденной своими самыми близкими людьми, особенно теми, с кем прошло детство и юность, казалось бы, эти первые узы дружбы сестер должны остаться неразрывными, так как были завязаны в лета, когда всякое притворство исключается, когда сердца и нравы искренни и правдивы, и однако корыстные расчеты меняют все — печальная действительность, вот что мне остается.

Единственное удовлетворение, которое я могу противопоставить недоброжелательству, ничем не вызванному с моей стороны, это полное спокойствие моей совести, да будет Бог тому судья», — писала Наталья Ивановна сыну Дмитрию. Разве может так спокойно и мудро рассуждать особа «несдержанная и неуравновешенная», «ибо от избытка сердца говорят уста». А говорят они трогательно, доверительно, опытно. Так же надо судить и о ее сердце.

Это сердце, не находя поддержки у людей, со всем пылом обратилось к Богу. Долгие часы проводила Наталья Ивановна в своей домашней молельне. В доме у нее жили монахини и странницы. Подобное покровительство всегда считалось на Руси признаком жизни благочестивой. Богомольцы и скитальцы хранили в своей памяти множество повестей о житиях святых и святых местах, о чудесных событиях… Подобные рассказы с детства слышали дети Гончаровы, ими образовывались их сердца. Постоянный молитвенный подвиг матери не пропал даром. Это был пример живой веры, которая передалась детям, в особенности Наташе. Об этом мало и неохотно говорится в силу давнего предубеждения, с одной стороны, а с другой — из-за непонимания многими той главенствующей роли, которую имеет вера в жизни религиозного человека. Пушкин несомненно ценил искреннюю религиозность своей «женки», иначе не написал бы таких проникновенных слов: «…благодарю тебя за то, что ты Богу молишься на коленях среди комнаты. Я мало Богу молюсь и надеюсь, что твоя чистая молитва лучше моих, как для меня, так и для тебя» (из письма от 3 августа 1834 года).

Биографы Пушкина прилепили к Наталье Ивановне ярлыки: ханжа, религиозная фанатичка, которая искала «забвения в религии»; по их мнению, слишком надеялась она на Бога, а не на человеков… Но ведь это евангельское установление… Вот что писал Николай Афанасьевич Гончаров своей дочери Екатерине после разыгравшейся трагедии — дуэли Пушкина: «Гнев Божий на наш род. Со всех сторон летят на нас бедствия и напасть на нашу семью. Горя — моря!» Наталья Ивановна предчувствовала эти «моря горя» гораздо раньше и много молилась, отвращая Божий гнев. Ежегодно будущая теща Пушкина ходила пешком на богомолье в Иосифо-Волоколамский монастырь, где проводила до двух недель; сюда делала богатые вклады, в нем же умерла во время последнего своего паломничества, там и похоронена.

Принципы воспитания детей Натальи Ивановны выражены в «Правилах жизни», которые были найдены в записной книжке молодых девиц Гончаровых:

«Никогда не иметь тайны от той, кого Господь дал тебе вместо матери и друга теперь, а со временем, если будет муж, то от него. Никогда никому не отказывать в просьбе, если только она не противна твоему понятию о долге.

Старайся никогда не рассказывать ни про кого ничего дурного, исключая того, кто должен это знать.

Не осуждай никогда никого ни голословно, ни мысленно, а старайся найти, если не оправдание, то его хорошие стороны, могущие возбудить жалость».

Внушенные с раннего детства, подобные правила охранили нравственность детей Гончаровых незамутненной и чистой.

Живое благочестие и прекрасное образование необыкновенно гармонично сочетались у младшей дочери Натальи Ивановны и Афанасия Николаевича — Натали Гончаровой.

«Наташа была действительно прекрасна, и я всегда восхищалась ею. Воспитание в деревне на чистом воздухе оставило ей в наследство цветущее здоровье. Сильная, ловкая, она была необыкновенно пропорционально сложена, отчего и каждое движение ее было преисполнено грации. Глаза добрые, веселые, с подзадоривающим огоньком из-под длинных бархатных ресниц. Но покров стыдливой скромности всегда вовремя останавливал слишком резкие порывы. Но главную прелесть Натали составляли отсутствие всякого жеманства и естественность. Большинство считало ее кокеткой, но обвинение это несправедливо.

Необыкновенно выразительные глаза, очаровательная улыбка и притягивающая простота в обращении, помимо ее воли, покоряли ей всех.

— Федька, принеси самовар, — скажет она и так посмотрит, что Федька улыбнется во весь рот, точно рублем его подарили, и опрометью кинется исполнять приказание.

— Мерси, мсье, — произнесет она, благодаря кавалера за какую-нибудь услугу, и скажет это совершенно просто, но так мило и с такой очаровательной улыбкой и таким взглядом, что бедный кавалер всю ночь не спит, думает и ищет случая еще раз услыхать это «мерси, мсье». И таких воздыхателей было у Наташи тьма.

Не ее вина, что все в ней было так удивительно хорошо. Но для меня так и осталось загадкой, откуда обрела Наталья Николаевна такт и умение держать себя? Все в ней самой и манера держать себя было проникнуто глубокой порядочностью. Все было «comme il faut» (безупречно) — без всякой фальши. И это тем более удивительно, что того же нельзя было сказать о ее родственниках. Сестры были красивы, но изысканного изящества Наташи напрасно было бы искать в них. Отец слабохарактерный, а под конец и не в своем уме, никакого значения в семье не имел. Мать далеко не отличалась хорошим тоном и была частенько пренеприятна. Впрочем, винить ее за это не приходится. Гончаровы были полуразорены, и все заботы по содержанию семьи и спасению остатков состояния падали на нее. Дед Афанасий Николаевич, известный мот, и в старости не отрешался от своих замашек и только осложнял запутанные дела. Поэтому Наташа Гончарова явилась в этой семье удивительным самородком». Такой помнила ее Надежда Михайловна Еропкина, близкая знакомая семьи Гончаровых.

В архивах Гончаровых найдены толстые подшивки ученических тетрадей по многим предметам. Перелистывая их, можно убедиться, что дети Гончаровы подробно изучали историю (русскую и всеобщую), географию, русский язык и литературу, мифологию. У Гончаровых был фактически свой домашний лицей, в который приглашались лучшие учителя. Удивления достойны познания десятилетней Наташи в области географии. Она, например, подробно описывает Китай, перечисляя все его провинции, повествуя о государственном устройстве. В ее тетрадях (1820–1829 гг.) — старинные пословицы, высказывания философов XVIII века, собственные замечания по тому или иному поводу, написанные в основном по-французски. Целая тетрадка, но уже по-русски, посвящена правилам стихосложения с примерами из Княжнина, Хераскова, Сумарокова. В детском альбоме Ивана Гончарова есть стихотворение на французском, написанное рукой Наташи. Перевод дословно звучит так:

На память от искренне тебе преданной сестры Натали Гончаровой 23 февраля 1822 г.

В 1822 году Натали Гончаровой было всего десять лет, но кажется, что это посвящение брату написала взрослая девушка — так не по-детски проникновенны слова и сильны чувства. В своей детской тетрадке она записала: «Ежели под щастием будем разуметь такое состояние души, в которой бы она могла наслаждаться в сей жизни новыми удовольствиями, то оно невозможно по образованию души нашей и по множеству неприятностей, с которыми часто невольным образом встречаемся в юдоле печалей». С самой ранней юности Наташа глубоко прочувствовала, что с помощью Божией можно перенести любые трудности и страдания, в чем убедиться было немало случаев: вся история ее рода свидетельствовала о том.

С чуткой, мужественной и верующей душой, которую так полюбил Пушкин, явилась Натали Гончарова миру.