Женщина, которой Петр Петрович «безраздельно посвятил свои лучшие годы» и которая так «легкомысленно изменила ему», была незаконная дочь графа Строганова Идалия Полетика. Она же и сказала ему язвительные, как казалось при разрыве, слова: «…во всем мире существует только одна женщина, способная составить ваше счастье — это Наталья Пушкина, и на ней-то вам следовало жениться», многолетняя любовница знала, что говорила…

Долговременная связь Ланского и Полетики была известна многим, в том числе, надо полагать, и ее мужу, кавалергардскому полковнику Александру Михайловичу Полетике, который был приятелем Дантеса. Про Идалию современники отзывались в том духе, что «она была известна в обществе как очень умная женщина, но с весьма злым языком, в противоположность своему мужу, которого называли «Божьей коровкой», «она олицетворяла тип обаятельной женщины не столько миловидностью лица, как складом блестящего ума, веселостью и живостью характера, доставлявшими ей всюду постоянный несомненный успех».

Идалия и Натали познакомились летом 1831 года после переезда Пушкиных в Петербург. Сближению сильно способствовало то обстоятельство, что отец Идалии, граф Григорий Строганов, был кузеном матери Натальи Николаевны. Вплоть до 1836 года в письмах Пушкина к жене Идалия упоминается всегда в самых дружеских выражениях. И совершенно непонятным, необъяснимым феноменом оказалась возникшая вдруг враждебность и ненависть Идалии к Пушкиным, впервые проявившаяся в подстроенном ею свидании Дантеса и Натали 2 ноября 1836 года, оказавшимся катастрофическим по своим последствиям…

Когда Наталья Николаевна вышла замуж за Ланского, барон М. А. Корф, как и Пушкин, лицеист первого выпуска, записал в своем дневнике: «После семи лет вдовства вдова Пушкина выходит замуж за генерала Ланского… Ланской был прежде флигель-адъютантом в Кавалергардском полку и недавно произведен в генералы. Злоязычная молва утверждала, что он жил в очень близкой связи с женою другого кавалергардского полковника Полетики. Теперь говорят, что он бросил политику и обратился к поэзии».

А. П. Арапова вспоминает, что до брака ее отец «…всецело поглощенный службой посвящал свои досуги Идалии Григорьевне, чуждался светской жизни, и только по обязанности появлялся на придворные балы, где видел издалека прославленную красавицу Пушкину…» Не мог он, 37-летний флигель-адъютант и полковник блестящего Кавалергардского полка, не заметить ее, первую красавицу Петербурга и близкую подругу своей любовницы, на знаменитых балах августа 1836 года в зале минеральных вод Каменного острова, невдалеке от которого после длительных маневров летним лагерем расположились кавалергарды. А если неоднократно видел, то не мог ли влюбиться?

И тогда уместно предположить, что та самоотверженная, глубокая и искренняя любовь, которую питал Петр Петрович к своей жене во все время брака, возникла гораздо раньше их первой встречи в 1844 году, и до срока таилась от посторонних людей, и крепла в мужественном сердце военного. При этом становится понятным, почему полковник Ланской поддерживал дружеские отношения с поручиком лейб-гвардии Гусарского полка Иваном Николаевичем Гончаровым, средним братом Натальи Пушкиной. Эта дружба, неравная ни по чину, ни по летам, глядела в будущее… Именно Иван Гончаров в конце концов познакомил Ланского с сестрой.

Итак, версия. Предположим, что полковник Ланской влюбился в Натали Пушкину еще в 1836 году. Что из этого следует? Идалия Полетика, женщина наблюдательная, умная и темпераментная, сразу же почувствовала неладное. Видимо, Ланской охладел к своей возлюбленной, вызвав в ней нескрываемую ревность. Ланской не умел притворяться. По отзывам современников, он был человек прямодушный, известный тем, что даже царю говорил правду в глаза. Так или иначе, состоялось решительное объяснение, при котором открылось имя соперницы: Наталья Пушкина! Любовникам предстояла долгая разлука: Ланской получил приказ отправиться в четырехмесячную командировку на Украину «для наблюдения за набором рекрут». 16 октября 1836 года он выехал из Петербурга, оставив Идалию в состоянии мучительной неопределенности по поводу дальнейших их отношений. Надо полагать, она по-своему любила молчаливого, красивого, сдержанного кавалергарда и решила во что бы то ни стало вернуть, привязать его к себе покрепче. «Если я кого люблю, то люблю крепко и навсегда», — писала она впоследствии.

По светским салонам уже распространялись слухи, что красавец Дантес волочится за Натали. Сам он, вероятно, неоднократно рассказывал своей приятельнице Полетике о безумной любви к петербургской красавице Пушкиной, но ему даже встретиться с ней негде: всё на людях, всё на виду… Представился случай убить сразу двух зайцев: свести влюбленного Дантеса с Натали и тем самым опорочить ее имя. Если на Ланского и это не подействует, то она, Идалия, хотя бы отомстит сопернице. Вот и весь план, созревший в ревнивом сердце. И если свидание всё же состоялось, то дело происходило так…

2 ноября, спустя две недели после отъезда Ланского, Идалия пригласила к себе ничего не подозревавшую Наталью Пушкину, которая, придя к ней на квартиру в кавалергардских казармах, застала вместо нее Дантеса. Тот, недолго думая, достает пистолет и угрожает застрелиться, если она ему не отдастся. Наталья Николаевна быстро удалилась с места свидания, «вся впопыхах» явилась к жене Вяземского и рассказала ей о новых домогательствах Дантеса. Возвратившись домой, поведала о случившемся своей сестре Александрине. Больше никто не знал об этом свидании.

Тем не менее 4 ноября Пушкин получил «диплом» рогоносца, который был послан накануне из мелочной лавки, ближайшей к Нидерландскому посольству. «Дипломы» в двойных конвертах, надписанные нарочито измененным почерком на имя Пушкина, получили и его друзья, члены карамзинского кружка, за исключением Дантеса, который стал его завсегдатаем с весны 1836 года. Заметим, что Идалию Полетику в этом кружке не принимали, но она была хорошо осведомлена обо всех его членах и об отношениях между ними.

Получалось, что пресловутые «дипломы» разве что только пальцем не указывали на Дантеса, а вместе с ним и на его приемного отца, нидерландского посла барона Геккерена. Пушкин, обратившись к жене за разъяснением, услышал от нее рассказ о злополучном свидании… Вывод напрашивался сам собой: Дантес мстил, раздосадованный неудачей, Натали.

«Это мерзость против жены моей», — было слово Пушкина, и тут он не ошибся. Просчеты были дальше. В письме к Бенкендорфу от 4 ноября поэт с уверенностью сообщает: «По виду бумаги, по слогу письма, по тому, как оно было составлено, я с первой же минуты понял, что оно исходит от иностранца, от человека высшего общества, от дипломата. Я занялся розысками». Далее — никаких конкретных «розыскных» действий, вместо них эмоции, подогреваемые «большинством лиц».

Последняя, наиболее квалифицированная графологическая экспертиза двух сохранившихся «дипломов», проведенная в 1987 году во Всесоюзном НИИ судебных экспертиз, показала, что их адресовало и писало одно лицо: не иностранец, то есть человек, для которого французский не был родным языком, и принадлежавший к светскому кругу. Экспертиза сняла обвинение с князей Долгорукова и Гагарина, которых долгое время обвиняли в авторстве. Не в интересах Дантеса и Геккерена было писать «дипломы», ибо дуэль (как это и подтвердили дальнейшие события) оказалась бы для них жизненной катастрофой, отнимая у Дантеса Натали или жизнь, а у Геккерена — приемного сына или дипломатический пост, основу их положения в обществе и дальнейшей карьеры.

Кто-то другой усиленно наводил на них подозрения, «подставлял» их. Как и Пушкин, этот аноним был эмоционален, что проявилось в самый момент написания. На это указывают характерные детали. Так, в одном экземпляре «диплома» после слов «историографом ордена» — несколько восклицательных знаков, а в конце выведен чрезмерный росчерк, который почитался тогда проявлением неуважения, если он присутствовал в письме к мужчине, а в письме к женщине — вовсе не допускался. Барон Геккерен, слывший человеком холодным и рассудочным, такую вольность не мог себе позволить.

Быстрота, с которой «дипломы» были составлены, размножены и разосланы членам узкого кружка, а главное — специально изготовленная почтовая печатка на сургуче внешнего пакета с символами, красноречиво иллюстрирующими содержание «диплома», другие тщательно продуманные детали, отводящие подозрения от подлинного автора и направляющие их на Дантеса и Геккерена (что позволило ему оставаться вот уже более полутора веков не разоблаченным) — все это указывает на то, что «дипломы» не были импровизацией, а заранее спланированной акцией. Автор имел достаточное время на ее подготовку.

«…Гнусный шутник, причинивший его (Пушкина) смерть, не выдумал даже своей шутки, а получил образец от какого-то члена дипломатического корпуса и списал…» — утверждал в своих «Воспоминаниях» В. А. Соллогуб. Свидетельство того, что печатные образцы подобных «шутовских дипломов» были привезены из Вены в Петербург кем-то из иностранных дипломатов, бросало тень почему-то только на Геккерена. Однако отец Идалии Полетики — обер-камергер двора и крупный дипломат — мог вполне иметь соответствующую заготовку.

Кажется, достаточно оснований, чтобы предъявить Идалии Полетике обвинение в написании пасквильного «диплома». Она не иностранка, принадлежала к светскому обществу, умела и любила интриговать. (Кстати, есть сведения, что ее мать в молодости занималась шпионажем.) С ее точки зрения, у нее были все основания прибегнуть к интриге, понадеявшись на свой ум и отбросив «условности» морали.

Идалия была абсолютно уверена в связи Пушкина с Александрой Николаевной (Александриной); именно она является источником этой гнусной сплетни. По ее словам, сама Александрина, сестра жены Пушкина, рассказала ей об этом. Это была явная ложь, но Идалия до конца дней своих твердила, что Пушкин стрелялся из-за преступной своей любви к Александрине, вернее — из-за боязни, что Дантес увезет ее вместе с женой Екатериной во Францию.

Подстраивая свидание, Идалия должна была уверять Дантеса, что дуэли не будет, так как Пушкин любит сестру жены, а не жену, давая тем самым и большие авансы на благосклонность Натали к Дантесу. «Александрина невероятно потолстела с тех пор, как… Спросите у своего мужа, что я имею в виду, — он поймет меня», — писала Идалия в 1839 году Екатерине Дантес в Сульц.

Вопреки расчетам Идалии события ноября 1836 года развивались не по предполагаемому плану… Проведя краткое самостоятельное расследование, Пушкин вечером 4 ноября посылает Дантесу вызов. Если Идалия Полетика была инициатором подстроенного свидания, то первый, к кому должен был обратиться Дантес, была именно она, жена сослуживца и приятеля, в доме которых он — частый гость.

Вызов на дуэль, несмотря на «любовь» Пушкина к Александрине, спутал все карты Идалии, она стала лихорадочно искать выход из непредвиденной ситуации. И возможно, именно к ней пришла идея женитьбы — ход, надо признать, блестящий, дерзостный, неожиданный, совсем в ее стиле. Женитьба формально устраняла подозрения Пушкина, спасала дипломатическую карьеру Геккерена, отводила от Дантеса дуло пистолета, а от нее — всякие подозрения в соучастии. Все свое красноречие Идалия употребила на то, чтобы убедить Дантеса: нет иного выхода, кроме женитьбы.

Екатерина была не первая претендентка на роль невесты. 5 ноября Дантес отправился к княжне Барятинской, сестре своего приятеля, с которой он флиртовал на балах. Но та приняла его холодно, ревнуя к Натали. Предложения не последовало. Только позднее всплыло имя влюбленной в Дантеса Екатерины. И если раньше Геккерен не давал благословения на этот брак, теперь он вынужден был это сделать для водворения мира между дуэлянтами. Как мы знаем, свадьба состоялась после отмены дуэли. Никто не ожидал, что последует второй раунд… Дантес позже сравнивал январский вызов на дуэль с «черепицей на голову».

Что же должна была чувствовать Идалия, если она на самом деле сделалась невольной убийцей поэта! «Мне кажется, что все то, что произошло, — это сон, но дурной сон, если не сказать кошмар… Мне нездоровится, и вы будете смеяться, когда я вам скажу, что больна от страха», — писала арестованному Дантесу Идалия. Вина перед ним могла водить ее рукой, когда она выводила такие строчки: «Ваше тюремное заключение заставляет кровоточить мое сердце».

Когда Екатерина Дантес передавала Идалии дорогой прощальный подарок от мужа, который уже был разжалован в солдаты и выдворен из России, то та «не могла утешиться и плакала, как безумная».

Что это? Откуда неуместное безумие? Не совесть ли мучит интриганку?

Она долго не могла успокоиться, поехала в длительное путешествие по Италии, но из Милана пишет, что «как затравленная крыса бегает по кладбищам, театрам и церквам».

Ланской вернулся к ней и, возможно, долго утешал ее в непонятном ему горе. В конце концов, она сама не выдержала и совершила «легкомысленную измену», которая привела Ланского к болезни и к полному разрыву с долголетней любовницей. От своей страсти он излечился рядом с Натальей Николаевной. Она знала об увлечении, вероятно, неоднократно говорила о ней с Петром Петровичем, чувствуя его терзания. Возможно, она и ревновала, потому что и спустя семь лет после их встречи писала мужу: «А ты сам помнишь ли, как ты был холостяком, — я называю холостяцкой жизнью тот период, когда ты был один после твоего страстного увлечения, — твое сердце было ли удовлетворено, не искало ли оно другой привязанности, и когда вы, ты и Фризенгоф (муж сестры Александры Николаевны. — Н. Г.), твердите мне обратное, скажу вам, что вы говорите вздор. Последний, не успев овдоветь, как принял в качестве утешения любовь Александрины, и перспектива женитьбы на ней заставила его забыть всю свою горестную утрату…»

Идалия Полетика прожила 83 года, пережив и Пушкина, и Наталью Николаевну, и П. П. Ланского, но не Дантеса, жизнь которого уложилась, к удивлению, в те же самые временные рамки — 83 года. (Идалия Полетика умерла в 1890, Дантес — в 1895 году.)

Ненависть и презрение к памяти Пушкина мучили ее всю оставшуюся жизнь. Узнав, что в Одессе, где она доживала свой век, собираются поставить памятник Пушкину (в 1888 году), Идалия Григорьевна кричала, называя его извергом, и обещалась поехать и плюнуть на его статую. Она всегда была на стороне Дантеса, переживая, что поломала его карьеру в России и женила его на «ручке от метлы» (как называли злые языки Екатерину Николаевну Гончарову).

От ее портрета (кисти П. Ф. Соколова) трудно отвести глаза, как отмечают все исследователи. Справедливо замечание «прекрасна, как ангел небесный, как демон, коварна и зла». Существуют подлинники писем И. Г. Полетики 1837–41 годов. Дело — за графологической экспертизой ее почерка.

Мы же закроем эту тему, напомнив, что близкие Пушкину люди не простили Идалии Полетике того рокового свидания, которое она устроила Дантесу на своей квартире. Е. Н. Мещерская (дочь историка Н. М. Карамзина), увидев Идалию после смерти Пушкина, устроила ей «бурную сцену», повторяя: «Теперь вы довольны!» Старая тетка Н. Н. Пушкиной Е. Н. Загряжская не могла скрыть своего негодования при встрече с ней. Сама Идалия писала об этом в 1838 году: «…она скрежещет зубами, когда должна здороваться со мной».

Наталья Николаевна никогда больше не переступила порога ее дома.