Международная крестьянская конференция
Здание Коминтерна на Воздвиженке; о, это не парадные хоромы! Низкие потолки, крошечные комнатки, дощатые перегородки… Хлопают дверца и черная лестница и еще дверца, и еще черная лестница. Клетушки, переходы, домашняя теснота… Я в дощатом закутке у англичанина… Нам непривычна болезненная вежливость европейца… Это у них в крови. Ведь это искусство сделать социально-приятными мелкие, ежедневные сношения… Тут же, в тирольской шляпе, в толстом зеленом пальто сидит типичный фермер. Косматые брови насуплены, кажется упрямым маленький лоб – лоб и тот зарос волосами. Для него пишут какое-то письмо… Он долго держит его в руках, говорит: «супер флю» (не нужно) и, возвратив обратно, продолжает сидеть молча…
На кремлевском дворе тихо после московской улицы. Огибаем «кавалерский корпус»… Гулко звучат шаги по каменным площадкам… Автомобилям не вытоптать здесь травку. Здесь играют дети, а рядом, прохаживаясь по пустому тротуару, тихо и важно беседуют о государстве и революции.
В Андреевский зал, где крестьянская конференция, ведет пухлая дворцовая, с мелкими ступеньками лестница. На верхней площадке картина: Александр III, похожий на лихача, и волостные старшины, типы старших дворников в поддевках, с медалями и бляхами…
Мимо этого печального произведения искусства – зал конференции… Слишком просторно даже для 10–12 длинных, крытых красным сукном столов… Непринужденно шумит и двигается маленькая рабочая семья конференции под огромным шатром Андреевского зала. Входя, я услышал русскую речь с добросоветским акцентом волжского колониста немца. То волжанин немец переводил русским крестьянам немецкое слово… Крестьяне слушали по-мужицки – истово, вытянув шею… Мне показалось, что я пришел на перерыв. Рядом кто-то читал по-английски, гораздо тише и сдержаннее… Монгол в полосатом халате и бурят – сидели одиноко за последним столом.
На трибуне я заметил голову, которая показалась мне центральной по крупной выразительности и значительности своей. То был председатель Вуазей, из французской делегации… Настоящий «большеголовый», широкое лицо с лопатой бороды – словно с галереи Парижской коммуны сошел этот философ действия, серьезный и спокойный.
Слишком большой звонок, как бы маленький медный колокол, стоял перед ним, но ему не приходилось призывать к порядку. Другая фигура невольно меня поразила и тронула – был финский делегат: его большая, сутулая фигура, его мешковатый «воскресный» пиджак, его манера говорить (он говорил по-фински), горячая и убедительная, будто все должны его понять. От него дышало трогательной верой в свое дело, какой-то чудесной у скандинавского революционера нравственной силой.
Поляк и финн сделали сообщения с мест. Оба рассказали про ложь и кабалу своей страны, как про нечто временное, и говоря, как бы в темноте нащупывали Советскую Россию. То была страшная повесть цифрами и кровью…
Прямо против Вуазея сидели французы-южане, должно быть гасконцы и провансальцы, виноградари, ставшие революционерами. Их семья казалась театральной, темпераментной. Эспаньолки, буйные шевелюры… Будто села на скамью вся европейская романтика заговора и революции! Так живуч национальный физический тип. Но они не романтики и не заговорщики – они хотят быть научными революционерами и прислушиваются к осторожным и точным указаниям марксизма. Революция среди крестьян! Ее тяжелый шаг, ее трезвый взгляд, ее холодная осторожность!
Варга, венгерский делегат, автор «тезисов» олицетворяет эти качества. Европеец до мозга костей, нервный и сухой, невероятно подвижный – он хлопочет о самом важном: о связи, о единстве. Гасконец Жаро, может быть чересчур осторожный, предлагает для Франции поправку: смягченную форму религиозной свободы.
Варга умело подготовляет отклонение поправки. За ним железный авторитет Вуа‹з›е‹я›. Еще раз окидываю взглядом конференцию: два-три пестрых, ярко шелковых халата, молодые китайцы, похожие на изможденных экзаменами студентов, с тонкими матовыми лицами, с худым спичечным телом, в европейской одежде, русские делегатки в темных косынках уселись к сторонке, матерински-строгие и скромные, мексиканцы – коричневые, огненные, любящие опасность и действия – путешественники, и русские крестьяне, с ласковым любопытством глядящие на иностранцев. На трибуне Наркомзем Теодорович. Он говорит с жаром молодого ученого перед мировым университетом. Чудесная, ясная лекция по крестьянскому вопросу в России, от Болотникова и Пугачева до наших дней, выпуклая, насыщенная исторической правдой. Все понимающие по-русски заслушались и, как военная палатка, раскинулся внезапно причудливый университет.
