Глава семнадцатая. ГИБЕЛЬ ИМПЕРАТОРА

Закачивался февраль месяц.

По традиции, установленной еще убиенным его прадедом Павлом I, каждое воскресенье император присутствовал на разводе караулов гвардии — в огромном Михайловском манеже, где могло разместиться несколько конных эскадронов. На разводе были также великие князья, генерал-адъютанты свиты и послы (если они имели воинское звание).

И в дни развода по всему маршруту движения императорской кареты теперь стояли полицейские, охранявшие его проезд, и… наблюдатели «Народной воли»!

Почти все участники грядущего убийства императора будут арестованы и дадут показания.

Так что они сами расскажут об этом убийстве, которое до сих пор остается загадочным И мы увидим убийство глазами убийц.

К концу февраля подкоп в сырной лавке на Малой Садовой улице был уже закончен, оставалось заложить в подкоп мину. Определились и четыре добровольца, вызвавшиеся на роль метальщиков бомб, если царь поедет другой дорогой. Это были: студент Горного института мещанин Николай Рысаков (ему девятнадцатый год, по царским законам несовершеннолетний), студент Технологического института 24-летний поляк дворянин Игнатий Гриневицкий и молодые рабочие Тимофей Михайлов и Иван Емельянов.

…И вот уже вся четверка метальщиков собирается на нелегальной квартире.

Главный техник Кибальчич объясняет им устройства метательных снарядов… «Уходя, Кибальчич просил нас… не ходить в такие места, где можно быть арестованным… — Обыкновенно в такие минуты аресты как-то возможнее, — пояснил он» (Н. Рысаков).

В конце января за решетку уже отправились Михайлов, Баранников, Колодкевич.

В это время «делом» руководил Андрей Желябов, возглавивший после ареста Михайлова «Народную волю». И он понимал — арестовать могут в любой день.

«..Я заметил в действиях своих товарищей некоторую лихорадочность, что объяснялось тем, что начались частые и усиленные аресты, и Желябов сказал нам: — Нужно спешить» (Рысаков).

В конце февраля Желябов объявляет метальщикам: «Вы должны придти на конспиративную квартиру в воскресенье, 1 марта, чтобы получить снаряды и необходимые указания».

И метальщики понимают — убийство государя назначено на 1 марта. И скорее всего для них этот день будет последним днем свободы, скорее всего — жизни.

Однако больше Желябова они не увидели. На следующий день — 27 февраля вечером, к народовольцу Тригони, занимавшему комнату на Невском проспекте, явилась полиция и арестовала его и сидевшего у него Андрея Желябова. Богатырь не успел даже воспользоваться револьвером.

В тюрьме Желябов произнес насмешливую фразу: «Убьют нас, другие будут… Народу нынче рождается много».

До покушения оставалось 2 дня.

Зимний дворец 28 февраля, утро.

Государь принял утром Лорис-Меликова и военного министра Милютина (их он принимал каждый день) и управляющего Азиатским департаментом Николая Гирса (его прочили на место министра иностранных дел вместо старика Горчакова).

Лорис-Меликов с торжеством докладывает царю об аресте Желябова и Тригони.

И позже государь говорит министру Д. Милютину: «Поздравьте меня вдвойне: Лорис мне возвестил, что последний заговорщик схвачен и что травить меня уже не будут!»

Вечером царь записал:

«28 февраля. В 11 часов доклады Милютина, Гирса, Лориса. Три важных ареста: в том числе и Желябов».

Таковы были радостные итоги предпоследнего дня его жизни.

И тогда же 28 февраля на нелегальной квартире у Вознесенского моста собрались оставшиеся на свободе члены Исполнительного Комитета. В это время не было уже никого из прежнего руководства «Народной воли». Все главные герои сидели в Петропавловской крепости. В организации царила полная растерянность. «И в довершение всего мы с ужасом узнали, что ни один из четырех метательных снарядов не готов. А завтра — 1 марта, воскресенье, и царь может поехать по Садовой, где мина в подкоп до сих пор не заложена» (Вера Фигнер).

Вела заседание Софья Перовская. И маленькая молодая женщина берет на себя руководство растерянными мужчинами, членами столь могучего вчера Исполнительного Комитета. Соня верит — стоит убить царя и начнется народный бунт. И тогда свершится: сидящий в тюрьме Желябов будет спасен. Да, она хочет спасти любовника. Но прежде всего она хочет осуществить главную цель партии. Их маниакальную мечту — убить царя, чтобы началась революция.

Неукротимой верой, бешеной энергией Перовская заряжает поникших мужчин. Парадокс, улыбка истории! Воодушевленный любовью царь, готовящий великий поворот России, и против него — маленькая девушка, также воодушевленная любовью и тоже приготовившая исторический поворот…

И вообще на этом заседании (как не раз бывало в истории) самыми мужественными оказались женщины — Александра Корба, которая жаждет освободить Александра Михайлова, и Вера Фигнер, жаждавшая освободить Россию…

После вдохновенной речи Перовской мужчины воспарили духом. «Взволнованные, мы были одушевлены одним чувством, одним настроением…И все присутствовавшие заявили единогласно: „Действовать. Завтра во что бы то ни стало действовать!“ Мина должна быть заложена. Бомбы должны быть к утру готовы» (Фигнер).

Была суббота около трех часов дня.

До покушения у них оставалось меньше суток.

С пяти часов вечера в квартире остались только снаряжавшие бомбы. Это были три народовольца-динамитчика, возглавляемые Кибальчичем, и Вера Фигнер.

До самого утра они трудились. Опаснейшая работа, особенно в такой спешке. Повторимся: очень часто чувствительные бомбы самовзрывались.

В.Н. Фигнер: «Уговорив измученную Софью Львовну (Перовскую) прилечь, чтобы собраться с силами для завтрашнего дня, я принялась за помощь работающим там, где им была нужна рука, хотя бы и неопытная:…обрезывала купленные мной жестянки из-под керосина, служившие оболочками снарядов. Всю ночь напролет у нас горели лампы, и пылал камин. В два часа я оставила товарищей, потому что мои услуги более не были нужны».

Той же исторической ночью метальщик студент Игнатий Гриневицкий (по прозвищу «Котик») писал свое завещание потомкам: «Александр II должен умереть. Дни его сочтены… Он умрет, а вместе с ним умрем и мы, его враги, его убийцы… История показывает, что роскошное дерево свободы требует человеческих жертв… Судьба обрекла меня на раннюю гибель, и я не увижу победы, не буду жить ни одного дня, ни часа в светлое время торжества… Но считаю, что своей смертью сделаю все, что должен был сделать, и большего от меня никто, никто на свете требовать не может».

В восемь часов утра Перовская и Фигнер встали. Мужчины все еще продолжали работать, но два снаряда были готовы. Их и унесла Перовская на другую конспиративную квартиру, куда должны были придти метальщики.

Вера Фигнер помогала наполнить гремучим студнем две остальные бомбы, и их туда же унес Кибальчич.

Так они встретили утро 1 марта.

1 марта. Квартира метальщика студента Рысакова. Раннее утро.

Утром Рысаков встал в восьмом часу. Рысаков был маленький, трогательный, сутулый, у него едва пробивался светлый пушок над губой. По виду — мальчик-гимназист. Он пришел на кухню и сказал хозяйке квартиры: «Как я рано нынче встал! Мне бы научиться так вставать всегда».

Около 9 часов утра Рысаков пришел на конспиративную квартиру получить снаряды. Тогда же пришли остальные металыцики: «Котик» (И. Гриневицкий), Иван Емельянов и Тимофей Михайлов.

В десятом часу пришла и Софья Перовская, принесшая большой узел. Это были снаряды. Она раздала снаряды и начала объяснять план действий. Начертив на конверте план местности, она показала, кто и где должен стоять.

Окончательный «план действия» имел два варианта.

Вариант первый — если царь будет возвращаться из Манежа через Малую Садовую улицу. Тогда при проезде царского экипажа по Малой Садовой должен будет взорваться мощный заряд, заложенный в минной галерее в сырной лавке. Эта часть операции получила название «Центральный удар».

В это время все четыре метальщика должны стоять на обоих концах Малой Садовой улицы… И если бы взрыв мины произошел неудачно (раньше или позже проезда царского экипажа), они должны были бросить в экипаж свои бомбы.

Пока был на свободе Желябов, он не только руководил покушением, но и сам должен был помочь в решающий миг. Если бы и бомбы почему-то не достигли цели, то силач Желябов, вооруженный кинжалом, должен был броситься к карете государя и зарезать царя. Теперь Желябова не было, руководила покушением Софья Перовская, и от страховки кинжалом пришлось отказаться.

Был и второй вариант: если царь будет возвращаться во дворец по второму маршруту — через Екатерининский канал. Тогда покушение должно осуществиться силами одних метальщиков. И тогда вся четверка метальщиков должна тотчас покинуть Малую Садовую. Они отправляются на канал — встретить там бомбами государя… Это должно было произойти по условному сигналу, который подаст Софья Перовская. «Таким сигналом должен был стать легкий взмах кружевным дамским платком», — поэтически напишет через много лет Вера Фигнер.

Этот легкий взмах кружевным дамским платком останется в многочисленных работах историков и в стихах.

На самом деле, как показал на следствии метальщик Рысаков, исторический знак был куда прозаичней: «„Блондинка“ (Перовская) вынет носовой платок и высморкается и тем покажет нам, что нужно нам идти на канал».

1 марта. Канцелярия градоначальника. Раннее утро.

Из показаний А.И. Дворжицкого, полицмейстера, сопровождавшего царя в Михайловский манеж: «В девять часов утра ужасного дня 1 марта 1881 года градоначальник генерал Федоров собрал к себе в квартиру всех полицмейстеров, участковых приставов и объявил нам, что все идет хорошо, что главные деятели анархистов Тригони и Желябов арестованы и только остается захватить еще двух-трех человек, чтобы окончить дело борьбы с крамолою, и что государь император и министр внутренних дел совершенно довольны деятельностью полиции. Несмотря на такую веру градоначальника в успешность подавления анархии, многие из нас остались в большом недоумении. Я лично, нисколько не разделяя высказанного нам градоначальником убеждения, на основании тех обстоятельств, которые ему постоянно докладывались, счел обязанностью тотчас после речи генерала Федорова поехать к знакомому мне камергеру графу Перовскому, как человеку, близко стоящему к Их Императорским Высочествам великим князьям — Владимиру и Александру Александровичам».

Итак, Дворжицкий — в «большом недоумении» от благодушия градоначальника Федорова. Дворжицкий, как и «многие», очевидно, знает о тревожных сведениях, которые «постоянно докладывались градоначальнику». Но тот почему-то их игнорирует… (Значит, градоначальник — вчерашняя опора Лориса — уже не с царем?)

Между тем сведения эти настолько страшны, что полицмейстер решается рискнуть карьерой и, минуя начальство, обращается выше:

«Сообщив графу о кажущемся мне тревожном положении в столице, я просил графа Перовского доложить великому князю Владимиру Александровичу (отметим, не наследнику), что при настоящем кажущемся мне положении дела нельзя ручаться за безопасность государя. Граф дал мне слово исполнить все в тот же день…»

Итак, граф Перовский обещает доложить сыну царя Владимиру. В то время как его племянница Софья Перовская… уже передала бомбы метальщикам.

А пока Дворжицкий отправляется в Зимний дворец — сопровождать царя в Михайловский манеж.

Зимний дворец, 1 марта, утро.

Царь теперь больше не прогуливается по утрам — покушения отменили его прогулки. После службы в Малой церкви государь выпил кофе в Салатной столовой с княгиней Юрьевской. И отправился в кабинет. В кабинете принял Лорис-Меликова. Лорис приготовил правительственное сообщение о новой реформе. Царь поручил собрать 4 марта совет министров, ибо проект должен был быть опубликован от имени правительства. Его немного раздражала мысль, что там опять будет «говорить оппозиция от имени Победоносцева».

Но главное было сделано — Александр утвердил проект. Теперь все было закончено. Начинался путь к Конституции. Этот день должен был стать историческим. Он и станет, но совсем по иному поводу.

Государь был в мундире Саперного батальона — того самого батальона, который спас его отца и дворец во время восстания декабристов. К этому Саперному батальону вынес его тогда отец в детском мундирчике.

Теперь он ехал в мундире этого батальона в Михайловский манеж — впоследний путь.

Он пошел проститься с женой. Княгиня умоляла его не ехать. Но он победил ее нервность.

Как запишет в своем дневнике всезнающий А. Суворин со слов царского лейб-медика Боткина: «Отправляясь на смотр 1 марта… повалил княгиню на стол и употребил ее. Она это Боткину сама рассказывала».

Так положено успокаивать женщину пылкому и мощному мужчине из рода Романовых…

Но ни он, ни она не знали: это было прощание.

В ее мемуарах осталась его последняя фраза:

«Я чувствую себя сегодня таким счастливым, что мое счастье пугает меня».

Дворец великого князя Михаила Николаевича. 12.30.

Но мольбы в то утро звучали не только в Царском дворце. Подобное происходило и во дворце великого князя Михаила Николаевича. Его теперь провожали в Михайловский манеж как на войну.

«То, что мой отец должен был неизменно сопровождать государя во время этих воскресных парадов, приводило мою матушку в невероятный ужас.

— Я не боюсь ни офицеров, ни солдат, — говорила мать, — но я не верю полиции… Путь к Марсову полю достаточно длинен, и все местные нигилисты могут видеть ваш проезд по улицам». (Из воспоминаний Александра Михайловича).

Но великий князь отправился в Манеж.

Зимний дворец. 12.45.

В это время полицмейстер Дворжицкий на санях подъехал к Зимнему дворцу — сопровождать государя в Манеж. Из показаний полицмейстера Дворжицкого:

«Без четверти час я был уже у Зимнего дворца, когда граф Лорис-Меликов уезжал из дворца. Войдя вовнутрь подъезда, я встретил министра графа Адлерберга, который в разговоре со мною с грустью отозвался о тяжелом времени вследствие деятельности анархистов. Во время этого разговора мы услышали радостное „Здравие желаем!“ караула в ответ на приветствие Его Величества; вслед за сим государь вышел в закрытый подъезд, поздоровался, по обыкновению, со всеми тут находившимися лицами, сел в экипаж и сказал лейб-кучеру Фролу Сергееву: „В манеж — через Певческий мост“».

Это означало: государь отправился в Манеж через Екатерининский канал.

Александр II ехал в закрытой карете. Его сопровождали шестеро терских казаков, седьмой поместился на козлах слева от кучера За царской каретой в двух санях ехали полицмейстер полковник Адриан Иванович Дворжицкий, а за ним сани начальника охранной стражи царя капитана Коха с полицейскими.

Подъехали к Манежу. И здесь царя приветствовало «Ура!» охраны.

Государь вошел в Манеж. Для развода были построены батальон лейб-гвардии резервного пехотного полка и лейб-гвардии саперный батальон. На разводе присутствовали наследник и брат государя, великий князь Михаил Николаевич.

13.00. Сырная лавка на Малой Садовой.

Согласно плану, разработанному Исполнительным Комитетом, Богданович и его «жена» народоволка Якимова должны покинуть лавку. В лавке их должен сменить опытный динамитчик, уже знакомый нам — народоволец Фроленко. Он вызвался соединить провода. Фроленко скорее всего придется погибнуть под развалинами дома от взрыва, произведенного его рукою. «Когда он пришел в лавку, — вспоминала Якимова, — я с удивлением увидела, как из принесенного свертка он вынимает колбасу и бутылку красного вина, ставит на стол, приготовляясь закусывать… „Что это?“ — почти с ужасом спросила я, видя материалистические намерения человека, обреченного на верную смерть под развалинами от взрыва.

— Я должен быть сильным, — и Фроленко невозмутимо принялся за еду».

И он, и метальщики уже попрощались с жизнью.

В окно Фроленко уже видит, как на обоих концах Малой Садовой появлялись конные жандармы — готовятся к возвращению царя. И на обоих концах улицы, смешавшись с прохожими, стоят четыре метальщика «Народной воли».

Наступило время отъезда царя из Манежа.

Якимова покидает сырную лавку, в ней остается один Фроленко. Последнее, что она видит: Фроленко сидит у окна за столом. Перед ним на столе стоит сосуд с раствором, дающим ток. Теперь достаточно опустить в раствор другой полюс, и…

В это время в Михайловском манеже заканчивался развод. «Развод прошел очень удачно. Государь император был доволен всем происходящим и находился, по-видимому, в хорошем расположении духа, шутил… Окончился развод, и, поговорив немного с окружающими приближенными лицами, государь вышел из манежа» (Д. Милютин).

Александр сел в карету, окруженную конвоем, и скомандовал:

— В Зимний, той же дорогой!

То есть — через Екатерининский канал.

В сырной лавке Фроленко видит в окно, как уезжают жандармы. Фроленко понимает: царь поехал другой дорогой — через Екатерининский канал. Напряжение спадает — он остался жить. И Фроленко быстро уходит из лавки.

В это время метальщики покидают свои посты у Малой Садовой. И вслед за царской каретой идут по Михайловской улице в сторону Екатерининского канала.

Софья Перовская уже ждала их на Михайловской улице. И подала знак, означавший, что «метальщики должны направиться на Екатерининский канал, как было заранее условлено».

По дороге во дворец император, как обычно в последнее время, остановился в Михайловском дворце. Здесь живет его кузина великая княгиня Екатерина Михайловна (тезка его жены). Дочь великой княгини Елены Павловны, сподвижницы царя в реформах, и солдафона великого князя Михаила Павловича пошла в отца — не одобряет реформы и особенно — брак государя.

Вслед за каретой государя к Михайловскому дворцу подъезжает карета брата царя — великого князя Михаила Николаевича. Государь и его брат в который раз пытаются (безуспешно) примирить великую княгиню с тезкой Екатериной Михайловной.

В парадной гостиной сервирован чай. Последний чай в жизни государя.

14.00. Екатерининский канал.

Метальщики заняли свои места на Екатерининском канале.

И Перовская рассказывала потом, как метальщик, студент Гриневицкий, «проходя мимо нее, уже направляясь к роковому месту, тихонько улыбнулся ей чуть заметной улыбкой… Он не проявил ни тени страха или волнения и шел на смерть с совершенно спокойной душой».

Как и Фроленко. Радостная смерть, завораживающие объятия террора.

«И жертву жертвой не считать, и лишь для жертвы жить», — писал декабрист Александр Якубович, собиравшийся убить отца Александра II.

Но свои места на канале заняли только три метальщика. Исчез тот, кто должен был встретить карету первым — рабочий Тимофей Михайлов. Он «почувствовал, что не сможет бросить бомбу и вернулся домой, даже не дойдя до места». Теперь первым номером оказался Рысаков.

Н. Рысаков: «Около двух часов я был на углу Невского и канала».

Пока метальщики занимали свои места, Перовская через Казанский мост перешла на противоположную сторону Екатерининского канала, «где и была во время обоих взрывов».

С той стороны узкого канала она ждала развязки. Зритель грядущей крови.

14.10. Михайловский дворец.

Государь прощается с великой княгиней Екатериной Михайловной. Видимо, разговор опять не получился. Великий князь Михаил Николаевич остается.

14.15. Александр II вышел на пандус к карете. Садясь в карету, приказал кучеру: «Той же дорогою — домой».

Карета повернула на Екатерининский канал. За ней повернула пара саней с Дворжицким, капитаном Кохом и полицейскими. Кучер хлестнул лошадей, и вновь понеслась карета по мостовой — слева канал, решетка вдоль канала и узкий тротуар, прилегающий к каналу. Справа — стена сада Михайловского дворца и тротуар вдоль стены сада.

Людей мало… Мальчик несет большую корзину с мясом, два молоденьких подмастерья тащат диванчик; за ними идет какая-то молодая женщина…

В это время от Конюшенного моста навстречу карете по тротуару быстро шел совсем молоденький, белобрысый, маленький в черном пальто человек. В руке у него — белый узелок с коробку конфет ландрина. Это — бомба, завернутая в белый носовой платок. Он размахнулся…

Н. Рысаков: «Я, после минутного колебания, бросил снаряд. Направлял его под копыта лошадей в том предположении, что его разорвет под самой каретой… и взрывом меня отбросило к решетке».

Оглушительный взрыв… карету закрыло облако белого дыма… Дым рассеялся. Царская карета успела проскочить. Бомба разорвалась сзади. Взрыв разбил только заднюю стенку экипажа. Императорский поезд — карета и сани — остановились… Один из терских казаков лежал мертвый позади кареты. Другой казак, сидевший на козлах возле кучера, контуженный, склонился, судорожно хватаясь за воздух. На тротуаре бился на земле и стонал умирающий мальчик, рядом валялась его большая корзина с мясом. В нескольких шагах от него стоял, привалившись к решетке, изнемогая от боли, раненный прохожий, и на земле корчился и пытался встать раненый городовой.

Уличная картина, доселе неизвестная в Петербурге.

И в следующее мгновение Рысаков бросился бежать прочь, громко крича:

— Держи! Держи! — будто ловил преступника. Так Рысаков придумал скрыться. Но за ним уже гнались. Какой-то рабочий на его пути ловко бросил свой лом ему под ноги. Рысаков споткнулся, упал, на него набросились. Его держали крепко, пригнули голову — он сидел на карточках, прижатый к земле.

Но Рысаков, видно, увидев в собравшейся толпе сообщника, крикнул громко: «Скажи отцу, что меня схватили!»

У него вынули из-под пальто пистолет и кинжал.

Как только карета остановилась, император отворил дверцу и с помощью казака вышел из кареты. Полковник Дворжицкий уже выскочил из саней, бросился к царю.

«Государь перекрестился; он немного шатался — в понятном волнении. На мой вопрос государю о состоянии его здоровья, он ответил: „Слава Богу, я не ранен“. Видя, что карета государя повреждена, я решился предложить Его Величеству поехать в моих санях во дворец» (Дворжицкий).

Дворжицкий слышит крик Рысакова, обращенный к толпе, и понимает, что здесь рядом есть еще кто-то и, конечно же, с бомбой.

Он просит царя немедля уехать с канала. Понимает это и кучер — просит о том же.

Дворжицкий: «Кучер Фрол тоже просил государя снова сесть в карету и ехать дальше». (Поврежден лишь задок кареты, и оказалось, карета может ехать! — Э.Р.)

Понимает, конечно, все это и государь, но…

Дворжицкий: «Но Его Величество, не сказав ничего на просьбу кучера, повернулся и направился к тротуару, прилегавшему к Екатерининскому каналу… Государь следовал по тротуару; влево от него — я, позади — казак, бывший на козлах экипажа, и четыре спешившихся конвойных казака с лошадьми в поводу. Они окружали государя. Пройдя несколько шагов, царь поскользнулся на булыжнике, но я успел его поддержать».

Царь направлялся к Рысакову.

Рысаков находился метрах в десяти от места взрыва; его держали четыре солдата и начальник царской охраны капитан Кох.

Стоявший на тротуаре жандармский подпоручик, не сразу узнав царя, спросил; «Что с государем?», на что император, подходя к Рысакову, сказал: «Слава Богу, я уцелел, но вот…» И показал на убитого казака и умиравшего мальчика.

И Рысаков сказал: «Еще слава ли Богу?»

Царь подошел к Рысакову.

Узнав от него, что тот мещанин (наконец-то не дворянин!), государь сказал с облегчением: — Хогош! (Он грассировал.) И, погрозив Рысакову пальцем, пошел к своей карете по панели.

Полковник Дворжицкий снова стал просить царя:

«Тут я вторично позволил себе обратиться к государю с просьбою сесть в сани и уехать, но он остановился, несколько задумался и затем ответил: „Хорошо, только прежде покажи мне место взрыва“».

В это время подошел возвращавшийся с развода взвод 8-го флотского экипажа.

И царь, плотно окруженный — этим взводом и конвойными казаками, направился наискосок — к образовавшейся на мостовой яме.

Дворжицкий: «Исполняя волю государя, я повернулся наискось к месту взрыва, но не успел сделать и трех шагов…»

Молодой человек, стоявший боком у решетки канала, выждал приближение царя. И вдруг повернулся, поднял руки вверх и бросил что-то к ногам государя…

Это и был Игнатий Гриневицкий.

Раздался оглушительный взрыв… И государь, и окружавшие его офицеры, казаки, и сам молодой человек, бросивший бомбу, и народ поблизости — все сразу упали, точно всех подкосило. На высоте выше человеческого роста образовался большой шар беловатого дыма, который, кружась, стал расходиться, опустился книзу…

«И я видел, как государь упал наперед, склонясь на правый бок, а за ним и правее его… упал офицер с белыми погонами. Этот офицер спешил встать, но, еще чуть приподнявшись, потянулся через спину государя и стал засматривать ему в лицо» (из показаний очевидца).

Офицер с белыми погонами и был Дворжицкий. Дворжицкий: «Я был оглушен новым взрывом, обожжен, ранен и свален на землю. Вдруг, среди дыма и снежного тумана, я услышал слабый голос Его Величества — „Помоги!“. Собрав оставшиеся у меня силы, я вскочил на ноги и бросился к государю. Его Величество полусидел-полулежал, облокотившись на правую руку. Предполагая, что государь только тяжко ранен, я приподнял его, но у государя были сильно раздроблены ноги, и кровь из них сильно струилась».

Два десятка убитых и раненных лежали на тротуаре и на мостовой. Некоторым раненым удалось подняться, другие ползли, третьи пытались освободиться из-под упавших на них. Среди снега, мусора и крови виднелись остатки изорванных мундиров, эполет, сабель и куски человеческого мяса. С головы царя упала фуражка; разорванная в клочья шинель свалилась с плеч; из размозженных голых ног лилась струями кровь. Царь слабым голосом повторял и повторял «Холодно… холодно… холодно…» Бесчисленные раны покрывали его лицо и голову. Один глаз был закрыт, другой смотрел перед собой без всякого выражения.

Взрыв был так силен, что на газовом фонаре все стекла были выбиты, и самый остов фонаря искривило.

Вокруг Самодержца Всероссийского, умиравшего на окровавленной мостовой среди грязного снега, обрывков одежды, выросла толпа: только что подошедшие юнкера Павловского училища, прохожие, полицейские, уцелевшие казаки. Шатаясь, стоял над ним полковник Дворжицкий…

Недалеко от царя в луже крови умирал бросивший бомбу Гриневицкий.

В это время примчался в карете великий князь Михаил Николаевич. В Михайловском дворце он услышал взрыв и тотчас погнал карету к месту происшествия. Великий князь встал на колени на мостовой. Услышал голос брата: «Скорее… домой!»

И сознание покинуло царя вместе с хлеставшей из ног кровью.

Если бы государя повезли в Военный госпиталь, находившийся рядом, то успели бы остановить кровотечение, и он, возможно, остался бы жив. Но его повезли во дворец.

Внести кровоточащее тело в карету было невозможно. И десятки рук понесли окровавленного императора к открытым саням Дворжицкого.

Среди тех, кто помогал нести истекавшего кровью царя, был третий метальщик Иван Емельянов. В портфеле у Емельянова лежала бомба, которой он должен был убить царя в случае неудачи первых метальщиков…

И сани двинулись во дворец. В эти сани был запряжен знаменитый конь Варвар. Тот самый, который долго служил народовольцам… Теперь его захватила полиция, и он служил ей. Когда-то Варвар умчал от полиции Степняка-Кравчинского и Баранникова после убийства шефа жандармов Мезенцова. Теперь он вез во дворец умиравшего царя.

Казаки, стоя в санях, придерживали бесчувственное тело Александра — их шинели намокли от царской крови.

Его привезли в Зимний дворец к Салтыковскому подъезду. Но двери оказались слишком узкие, чтобы толпой внести его на руках. Носилок в Зимнем дворце… не оказалось! И они выломали двери, и все вместе на руках несли Александра II по ступеням мраморной лестницы в его кабинет, где 25 лет назад он подписал Манифест об освобождении крестьян и где сегодня утром проложил путь к русской Конституции.

Мраморные ступени и путь по коридору до царского кабинета были покрыты его кровью.

Вот так окончилось седьмое покушение на царя.

Лейб-медик Ф.Ф. Маркус: «Вбежав в кабинет, я нашел царя в полулежачем положении на кровати, которая была выдвинута из алькова и помещена почти рядом с письменным столом, так что лицо императора было обращено к окну. Государь был в рубашке без галстука, на шее у него был прусский орден… на правой руке была надета белая замшевая перчатка, местами перепачканная кровью. У изголовья стоял в полном парадном мундире великий князь Михаил Николаевич со слезами… Когда я подбежал к кровати, первое, что мне бросилось в глаза, это страшно обезображенные нижние конечности, в особенности левая, которая, начиная от колена представляла раздробленную кровяную массу; правая конечность была тоже повреждена, но менее левой. Обе раздробленные конечности были на ощупь холодные… Я стал придавливать как можно сильнее обе бедренные артерии, биение которых уже было едва ощутимо, думая этим самым сберечь хотя остаток крови… Государь находился в полном бессознательном состоянии… Все старания врачей, прибывших после меня, оставались тщетными — жизнь государя угасала…»

И царь умрет, оставив нам эту тайну — почему же он, отлично осознававший всю опасность, немедля не уехал с канала после взрыва первой бомбы? Почему так долго и странно разгуливал вдоль смертельно опасного канала — будто чего-то ждал. Что было за этим ожиданием? Усталость от борьбы с камарильей, сыном, с этими молодыми безумцами, охотившимся на него, как на дикого зверя — и оттого нежелание жить? «Давно усталый раб замыслил я побег…» Или абсолютная вера, что Бог охранит его и он неуязвим? И он решил еще раз доказать это себе и окружающим? Он не хотел позволить им запугать себя?

Звук первого взрыва на канале разлетелся далеко вокруг и был очень похож на полдневный выстрел пушки Петропавловской крепости. Но на часах был третий час. И после второго взрыва «необычайное возбуждение охватило город». И уже вскоре на Дворцовой площади, на Екатерининском канале собрались толпы взволнованных людей. На Екатерининском канале, теснимая гвардейцами с ружьями, громадная толпа, совершенно запрудила узкое пространство набережной канала, образовав пробку. Мостовая набережной представляла из себя кучки грязного снега, смешанного с мусором и кровью.

В это время по Невскому к Аничкову дворцу, где жил наследник, мчался в открытых санях офицер, посланный великим князем Михаилом Николаевичем.

Наследник, присутствовавший в Михайловском манеже, после развода отправился к себе в Аничков дворец. Наследник и цесаревна только что кончили завтрак: он сидел в своем кабинете за письменным столом, она стояла у окна и глядела на Невский, когда до Аничкова дворца докатились отдаленные удары…

Они испуганно гадали, что это может быть, когда она в окно увидела несшиеся по Невскому сани и стоящего в них офицера. И наследник тотчас бросился вниз по лестнице. За ним поспешила и Мария Федоровна. Посланный мог вымолвить только: «Государь страшно ранен!»

Огромный наследник в генеральской шинели и рядом маленькая цесаревна помчались в двуместных санях в Зимний дворец.

Но мчаться им удалось недолго. Весь Невский у Дворцовой площади и Дворцовая площадь оказались запруженными толпами народа. И уже вскоре их сани с трудом продвигались в толпе.

В это время во дворце великого князя Михаила Николаевича его младшие сыновья решили отправиться кататься на коньках вместе с 13-летним внуком Александра II Ники. (Так звали будущего царя Николая II в романовской семье.)

Из воспоминаний великого князя Александра Михайловича: «Мы должны были зайти за ним в Зимний Дворец… когда раздался звук сильнейшего взрыва… затем и второй. И вскоре в комнату вбежал запыхавшийся лакей.

— Государь убит! — крикнул он. — И великий князь Михаил Николаевич тоже! Их тела доставлены в Зимний дворец.

На его крик мать выбежала из своей комнаты… Мы все бросились к выходу, сели в карету, стоявшую у подъезда, и помчались в Зимний дворец. По дороге нас обогнал батальон лейб-гвардии Преображенского полка, который, с ружьями на перевес, бежал в том же направлении.

…Большие пятна черной крови — по мраморным ступеням и потом вдоль по коридору — указывали нам путь… в кабинет государя.

Отец стоял в дверях кабинета, отдавая приказания служащим…матушка, потрясенная тем, что он был невредим, упала в обморок…

Император Александр II лежал на диване у стола. Он был в бессознательном состоянии… Вид его был ужасен. Один глаз был закрыт, другой смотрел перед собой без всякого выражения…

Каждую минуту входили один за другим члены императорской фамилии. Комната была переполнена..

Вошедший наследник заплакал и сказал: „Вот до чего мы дожили“, и обнял великих князей брата Владимира Александровича и дядю Михаила Николаевича.

Вбежала полуодетая княгиня Юрьевская… Говорили, что какой-то чрезмерно усердный страж пытался задержать ее при входе… Она упала навзничь на тело царя, покрывая его руки поцелуями и крича: „Саша! Саша!“ Это было невыносимо. Великие княгини разразились рыданиями. Лейб-медик С.П. Боткин осматривал умиравшего… На вопрос цесаревича „Долго ли проживет государь?“ — ответил: „До 15 минут“».

В это время по окровавленным мраморным ступеням вели мальчика в матросском костюмчике. Это был новый наследник — 13-летний Ники. Он шел, стараясь не наступать на кровь деда. Но это было трудно… Вся лестница и весь коридор были закапаны кровью.

В крови мальчик Ники становился наследником. В крови перестанет быть царем..

Духовник Их Величеств протопресвитер Бажанов причастил государя и читал отходную. Началась агония. И вскоре лейб-медик Боткин, слушавший пульс царя, кивнул головой и опустил окровавленную руку:

— Государь император скончался!

«Княгиня Юрьевская вскрикнула и упала, как подкошенная на пол. Ее розовый с белым рисунком пеньюар был весь пропитан кровью» (Великий князь Александр Михайлович).

В половине четвертого штандарт Александра II на Зимнем дворце был опущен.

Вся романовская семья опустилась на колени вокруг умершего императора.

«Слева от меня, — вспоминал великий князь Александр Михайлович, — встал новый император. Странная перемена произошла в нем в этот миг. Это не был тот самый цесаревич Александр Александрович, который любил забавлять маленьких друзей своего сына Ники, разрывая руками колоду карт или же завязывая узлом железный прут. В пять минут он совершенно преобразился. Что-то несоизмеримо большее, чем простое сознание обязанностей монарха, осветило его тяжелую фигуру. Какой-то огонь… загорелся в его спокойных глазах».

Да, это был тот самый царственный взгляд — тяжелый беспощадный взгляд Николая I. Как они все ждали этого беспощадного взгляда. Как верили, что он вернет стране покой и прежнее — великое, сильное — самодержавие.

«Он дал рукой знак Марии Федоровне, и они вышли вместе. Ее миниатюрная фигура подчеркивала могучее телосложение нового императора».

С какой надеждой смотрела тогда в окно кабинета Александра II вся романовская семья…

Как шел, разрезая толпу, к своим саням гигант — царь Александр III! Шел большими шагами, и его маленькая жена еле поспевала за ним. Ни один из Романовых не подходил так близко к народным представлениям о царе, как этот богатырь с русой бородой.

Толпа кричала: «Ура!». Но новый царь хмуро отвечал на приветствия толпы, он был. грозен…

Окруженные уже сотнею донских казаков, двинулись его сани. И красный отблеск заходящего солнца грозно горел на казачьих пиках.

Из комнаты умершего императора унесли бесчувственную княгиню Юрьевскую в ее покои. И доктора занялись телом покойного императора.

Когда, наконец, все разошлись, во дворец привезли живописца Константина Маковского. Это был любимый художник Александра II.

В догорающем мартовском дне он начал работать. Он вглядывался в лицо императора — все в мелких ранках. Писать ему было трудно.

«Сквозь слезы рисовал я его последний портрет» (К. Маковский).

Двор громко печалился… и тихо вспоминал. Вспоминали множество дурных предзнаменований, сопровождавших царствование. И выпавшую из рук Горчакова державу во время коронации, и корону, тогда же упавшую с головы императрицы. Вспомнили, как за недели за две до своей гибели Александр каждое утро находил на подоконнике спальни растерзанных голубей. Хищником оказался коршун, поселившийся на крыше дворца. Подстреленный, он оказался таких исполинских размеров, что его чучело поместили в Кунсткамеру.

Вспомнили мистические совпадения последнего дня. После развода в Михайловском манеже, государь пил чай у великой княгини Екатерины Михайловны, и погиб на Екатерининском канале, женившись на Екатерине Михайловне. Начало связи с ней случилось в 1866 году и стало началом эры покушений.

«Преступная связь императора, казалось, открыла эпоху покушений на его жизнь. Здесь широкое поле для размышлений несколько мистического толка, но они невольно закрадываются в душу» (фрейлина А. Толстая).

Венчание государя с княжой Долгорукой происходило в З ч 30 мин пополудни; последний вздох погибшего государя произошел в 3 ч 33 мин.

Так что двору стало ясно: его смерть — это возмездие за грех и за безумные реформы. «И все спасла „Божья рука, вовремя разрубившая гордиев узел“» (фрейлина А. Толстая).

Но, может быть, это была совсем другая рука, которую так странно и так точно предсказала сестра подруги Победоносцева фрейлина Дарья Тютчева.