Глава седьмая
ВРЕМЯ СЧАСТЛИВЫХ НАДЕЖД
1.
В хате Махно мать и четверо ее сыновей сидят за столом. Время от времени заглядывают соседа и знакомые: поздравляют с возвращением младшего с каторги, выпивают и закусывают.
Делается тесно, потом начинает пустеть.
– За Емельяна, – говорит Махно и встает, и встают все, и выпивают не чокаясь.
Увеличенная местным фотографом карточка Емельяна на стенке в красном углу, в фуражке с кокардой и унтерских погонах он на той карточке, и георгиевский крестик слева на груди, и углы усов подкручены браво. На германской погиб Емельян, в пятнадцатом году, в Мазурских болотах.
– Не дожил братка до свободной жизни!.. – с бессильной страстью говорит Махно и бьет кулаком по столу, подпрыгивают и падают стаканы.
2.
А вот грабят имение. Фщщщщщ! – полосует шашка перину, и снег летит из окна, кружась над двором.
Бах! – хлопает винтовочный выстрел, и третий глаз появляется в переносице старинного портрета. Мм-ме-е-е! – подает голос овца, тащимая за веревку.
Грузят на подводы кровати, комоды, трельяжи, стулья – с веселой натугой и матерком. Взлетает в небо старинное ночное судно – фарфоровое, расписное – и брызгает вдребезги под револьверной пулей.
В закромах зерно, картошка, колбасы, варенья – делят по-честному, поровну, и чубатые хлопцы осаживают толпу: «Осади, громодяне! Как не совестно, тетка, ты вже брала!»
И кто-то уже, оглянувшись, смаху въезжает ближнему в ухо и прибирает из его рук ременную упряжь с бляшками: «Ничо… обойдешься…» И тут же пули взрывают землю у его ног, добыча вываливается.
– А вот у своего брать нельзя, дядько, – улыбчиво и опасно поясняет Махно, суя наган в кобуру. – Анархокоммунизм – это не грабеж, а справедливость.
3.
А вот грабят немца-колониста. Далеко в степь успела упылить запряженная парой линейка с родителями-стариками да детишками. Следя в чердачное окошко, немец раскладывает четыре гранаты и передергивает затвор карабина.
– Наверху! – говорит парень в солдатской шинели и расплюснутой в блин фуражке.
Нестройный густой залп, щепки летят от косяков, и в ответ кувыркается в воздухе граната.
– Ложись!!!
Взрыв вышибает стекла из окон, закладывает уши.
– Во боевой немчик, – одобрительно говорит Махно и встает, маша папахой: – Стой, хер колонист! Тебя никто не грабит. Это происходит народная революция для установления справедливости. Частью хозяйства поделишься с обществом, и работай себе дальше!
– А общество чем со мной делилось? – интересуется немец сквозь прицел.
– А кто батраков эксплатировал?! – негодует солдат и прикладывается: бац!
Бац! – стукает в ответ, и солдат складывается пополам и садится в пыль.
Следующий залп начиняет немца свинцом.
– Вот это, товарищи, настоящая буржуазия. Добро нажитое дороже жизни.
– Да? А ты бы за так отдал?
4.
– Товарищи еврейские элементы торговли и производства. Мы предложили вам добровольно собраться, чтобы обсудить, как налаживать новую жизнь по справедливости.
– Разрешите вопрос, товарищ? По справедливости – это вы имеете в виду забрать все, или половину вам, а половину оставить нам, например?
Махно кашляет.
– Ну что же. Вы люди грамотные, и понимаете курс анархии в общем верно. Когда я наживал чахотку на царской каторге, никто у меня не просил поделиться сроком, верно? А ведь я и за вашу свободу здоровье отдавал.
– Таки он тоже прав…
– Значит, порешим так. Зарплата хозяина хоть литейки, хоть кузни, хоть чего, будет с завтрашнего дня равняться зарплате рабочего. Вы, конечно, можете ловчить и обманывать, мы в ваших делах не очень все понимаем. Но если найдут, что обманываете рабочих людей и свободное анархическое общество – расстреляю лично.
5.
Идет по полю свой землемер, переставляя острия саженного треугольника-циркуля. И толпа валит за ним, и за парой быков налегает на рукояти плуга сияющий владелец, бороздя межу.
…Волны идут по золотой ниве, и курит в теньке под одинокой березой устало блаженствующий селянин. И обшарпанная винтовочка прислонена к березе.
…И просто наступает идиллия, когда бабы жнут и вяжут снопы, и мужики складывают их на подводы, и на токах мелькают цепы, и тяжелое зерно течет в закрома амбаров.
…И наступает время осенних свадеб, и тройки с бубенцами, с лентами в гривах несутся по степи.
6.
– А вот оно и счастье… – говорит Махно, посаженный отец на очередной свадьбе.
– И чтоб жизня ваша была свободной и счастливой! – он встает со стаканом в руке. – Чтоб трудились на своей земле, чтоб не знали над собой никакой власти, чтоб все сами робили, и сами все решали, и кохали друг друга до самой смерти!
Пьет свадьба, шумит, закусывает, пляшет.
– Горько!
