Дворец Холирудхаус,
Эдинбург, весна 1526
Наконец-то я могу вернуться в Эдинбург и встретиться с сыном. Вот уже больше года он находится под опекой Арчибальда, и я могу только лишь писать ему письма и слать небольшие подарки, умоляя не забывать, что его мать любит его и непременно была бы с ним, если могла. Мне не забыть холодности в его голосе и раздражения на лице. Он винит меня в нашем поражении, и он прав. Я тоже виню в этом себя.
Удивительно, но именно Генрих дает мне возможность вернуться ко двору. Он приказывает Арчибальду вернуть мне мои ренты и налоги и не оставлять их у себя. К тому же он заявляет, что я должна получить возможность видеться с собственным сыном. Генрих говорит Арчибальду, что, если мне удастся доказать нелегитимность моего брака с самого начала, я должна получить развод. Генрих изменил свое мнение на полностью противоположное, это поразительно. Он прощает меня и желает мне счастья.
Я потрясена. Я не понимаю природы этой перемены, но преисполнена такой радости и таких надежд, что пишу ему и Екатерине, чтобы поблагодарить их за доброту ко мне, обещая им помнить ее и хранить им и родной земле верность всю свою оставшуюся жизнь. По непонятной мне причине королевская милость снова вернулась ко мне, и меня возвращают в лоно семьи. Я не знаю, почему я внезапно снова стала любима, и чувствую почти щенячью благодарность, как собака, которая готова лизать руку, которая держит хлыст. Генрих всемогущий внезапно решил одарить меня своей благосклонностью, и только с помощью Марии я понимаю, в чем тут дело.
«Ты, должно быть, уже слышала, что Мария Кэрри родила мальчика. Наш брат король крайне рад, как был бы рад любой мужчина на его месте. Ведь у него теперь есть еще один сын, которого он может показать миру. Он становится вторым бастардом Генриха, и его тоже называют именем отца, вот только оставляют фамилию мужа, Кэрри. Это избавит королеву от очередного унижения появления при дворе еще одного бастарда под фамилией Фицрой, но это единственное, от чего она получает избавление. Все знают, что это мальчик короля и что теперь становится совершенно ясным – именно королева виновна в отсутствии наследников.
Екатерина постится больше прежнего, почти ничего не ест за ужином, и из-за власяницы, которую носит под платьями, у нее в кровь стерты плечи и бедра. Теперь я опасаюсь, что она усмирит свою плоть до смерти, и тогда Генрих получит свободу. Если бы ты ее видела, у тебя бы сердце разорвалось от жалости, ты так ее любила. Я же, вторая ее сестра, ничего не могу поделать, кроме как смотреть на истязания. Это просто невыносимо.
Похоже, Мария Болейн уступает свои позиции и постепенно утрачивает внимание нашего брата, который теперь публично бросился к ногам ее сестры, Анны. Та верховодит двором, как королева, можно подумать, что в ней есть хоть капля королевской крови. Ты никогда не поверишь тому, как ведет себя эта девица из ниоткуда здесь, при нашем дворе, королевском дворе. Даже мы с тобой, принцессы крови, никогда себе не позволяли таких свобод. Она занимает первенство везде, где можно и где ей нельзя этого делать, а Генрих водит ее на ужины и на танцы, прямо перед лицом королевы. Поразительно, но она ходит перед герцогинями так, словно имеет на это право! Екатерина улыбается почти со святым достоинством, но всем все равно видно, что она близка к отчаянию. Меня вызывают, чтобы я восхищалась этой Болейн и составляла ей компанию, и я часто ссылаюсь на то, что нездорова или слишком устала, и отбываю домой. Я лучше скажусь больной, чем буду у нее в услужении, потому что она именно так это подает. Если она чего-то хочет, то сначала смотрит на Генриха, а потом, через мгновение, мы все уже бежим исполнять ее поручения. Вся жизнь при дворе превратилась в какую-то ужасную постановку, где актеры пытаются изображать царскую семью. Здесь больше нет ни элегантности, ни искреннего смеха, ни красоты, только позерство да едкие шутки, редкостный и мерзкий цинизм молодых по отношению к королеве и ее одиночеству.
Но хуже всего то, что, по-моему, она еще ему не любовница. Она играет с ним в какую-то мучительную игру, в которой никак не оставляет его в покое, но и не поддается его желаниям. Она все время прикасается к нему, к своим губам, ласкает его и ставит руки на своей тонкой талии, но не позволяет ему прикоснуться к ней. Создается такое впечатление, что она любит его до безумия, но не позволяет себе грешить. И что случится, если она так и не станет его любовницей? Чарльз говорит, что если бы Генрих просто переспал с ней, то все бы закончилось за неделю, но Чарльз всегда говорит что-то в этом духе. Вот только мадмуазель Болейн не спешит так просто отдаться любви.
Помнишь, как мы были еще совсем детьми и сэр Томас Мор привозил к нам святого Эразма? Генрих тогда не мог ни о чем думать, пока не сочинил стихотворение и не прочел его вслух этому известному философу. Так вот теперь он снова в таком состоянии. Он во что бы то ни стало хочет предстать перед ней исключительным. Или помнишь, каким он был, когда впервые увидел Екатерину, нашу сестру? Вот такой он теперь.
Он не находит себе покоя, пока она не начинает восторгаться им. Он заказал себе новых камзолов и курток, он пишет стихи, он жаждет признания, как влюбленный мальчишка. Екатерина постится и молится о его душе. Я тоже».
Теперь я понимаю, почему Генрих стал таким терпимым по отношению ко мне и почему правила Екатерины больше не распространяются на всех нас. Я ощущаю вкус триумфа и танцую джигу под мелодию в своей голове. Наконец-то Екатерина теряет свою власть над Генрихом. Он получил сына, которого не могла дать ему она, и теперь считает этого сына своим наследником. Теперь еще одна женщина родила ему сына, и вина Екатерины в том, что у Генриха нет законного наследника, стала очевидной даже для слепого. Долгие годы боль и разочарование Екатерины были болью и разочарованием Генриха, и ее отказ подвергать сомнению волю Всевышнего был для него образцом для подражания, и ее несгибаемая вера в нерушимость брака была единственным спасением от сомнений. Однако теперь все изменилось. Теперь он сам видит, что Господь не желает, чтобы он умер, не оставив после себя преемника. Рождение второго мальчика стало для него перстом Господним: он смог зачать сына, в отличие от Екатерины. И Господь гневается не на золотую пару, у которой было все для счастья, а на Екатерину, и на нее одну. Их брак – не спасательный поплавок, за который им необходимо держаться, чтобы пережить крушение надежд. Их брак и есть корабль, который потерпел крушение, и имя этому крушению – Екатерина. Без нее он может получить наследников.
Поэтому я сомневаюсь в том, что она вправе приказывать мне вернуться к мужу, и мой брат точно не станет настаивать на нерушимости брака до гробовой доски. Теперь я понимаю, почему он сказал Арчибальду, что если я найду основания для развода, то даже в королевском семействе Тюдор развод станет возможным. И я знаю, что Генрих, Защитник Веры, который клялся отстаивать идею нерушимости и незыблемости брака, изменил свое мнение. А Екатерина, сестра, угрожавшая отказаться от меня, может в итоге сама стать отвергнутой. И если – или когда – это случится, ее муж откажется от нее, я буду настоящим ангелом во плоти, если удержусь от мысли, что она получила по заслугам за ее жестокосердие ко мне.
Я должна встретиться с сыном в его комнатах, в присутствии только моего бывшего мужа, Арчибальда, и доброго опекуна и защитника Якова, Дэвида Линдси. У меня же не должно быть никакого сопровождения. Я должна прийти одна.
Бессмысленно оспаривать присутствие Арчибальда, поскольку он сейчас обладает властью под стать королю: он правит советом и опекает Якова. Все, что приходит в нашу сторону, – это его дар.
Я тщательно выбираю одежду для встречи и останавливаюсь на зеленом платье, светло-зеленых рукавах, изумрудном ожерелье и арселе, украшенном изумрудами. Интересно, найдет ли Яков меня изменившейся? Мне сейчас тридцать шесть, и я уже немолода. Теперь я с каждым разом все чаще нахожу на висках седые волосы и думаю о том, есть ли седина у Марии, в ее золотой копне волос. Иногда мне кажется, что я выгляжу побитой жизнью, а иногда, поймав свое отражение, когда я смеюсь, я кажусь себе все еще красивой. И если мне удастся выйти замуж за мужчину, которого я люблю, и возвести сына на трон, то я буду воистину счастливой матерью и хорошей женой.
Двойные двери комнат Якова, некогда принадлежавших мне, распахиваются, и я вхожу. Как Арчибальд и обещал, там нет никого, кроме него самого, Дэвида и моего сына, который сидит на троне, едва доставая ногами до пола. Увидев его, я забываю приготовленную для этой встречи речь и бросаюсь к нему:
– Яков! О, Яков! – повторяю я. Потом я резко останавливаюсь, кланяюсь, как подобает, но замечаю, что он уже соскочил с трона и бежит по ступеням, чтобы оказаться в моих объятиях.
Он – моя истинная любовь, мой мальчик, он изменился, но в то же время остался совершенно таким, как раньше. Я крепко прижимаю его к себе и чувствую, что его голова упирается мне в подбородок. Он подрос с тех пор, как мы виделись последний раз. Стал крепче и сильнее, я чувствую, как обнимают меня его руки.
– Леди мама, – говорит он, и я слышу очаровательную нотку в его ломающемся голосе. Скоро он перестанет быть детским и милым, и больше я его таким не услышу. Эта мысль заставляет меня всхлипнуть, и он поднимает свое лицо, чтобы посмотреть на меня. По этим искренним каштановым глазам я понимаю, что он вернулся ко мне, таким, каким он был, когда мы расстались. Он простил меня, скучал без меня. Мне очень стыдно, что я его подвела, но никак не могу нарадоваться счастью снова быть рядом с ним. Он улыбается, и я смахиваю слезы, чтобы улыбнуться ему в ответ.
– Леди мама, – только и говорит он.
– Я так счастлива… – Мне не удается закончить фразу, у меня сбивается дыхание. – Так счастлива!
Радость от встречи с Яковом заставляет чувствовать благодарность к Арчибальду за то, что он позволил мне приехать в Эдинбург. Маргарита снова стала мне дочерью и каждый день приходит в мои комнаты. Я слежу за ее образованием, и она живет под моим присмотром.
Арчибальд получил абсолютную власть над советом лордов, и никто не смеет ему перечить. Если бы он захотел не пускать меня в город, то с легкостью сделал бы это. Он щедр ко мне, этого я не могу отрицать. Он служит Генриху, учитывает интересы Англии, хотя в этом вопросе у него выбора нет. Но он проявляет доброту по отношению ко мне.
– Не может быть, чтобы ты действительно боялась меня, – спрашивает он тихим, ласкающим голосом. – Когда я думаю о том, какой королевой ты была, когда мы только познакомились, то вспоминаю, что ты не боялась ничего на свете. А я был таким незначительным, всего лишь прислугой в доме, что ты даже меня не замечала. А когда ты встретила меня лицом к лицу за пушкой, я увидел, что ты улыбнулась мне сквозь дым! Я ни на мгновение не поверил, когда мне сказали, что ты меня боишься. Ты не можешь меня бояться, Маргарита.
– А я и не боюсь, – отвечаю я, тут же начиная защищаться.
– Ну конечно, не боишься. Ты была в моей жизни как луна над горизонтом, совсем не так, как все обыкновенные женщины.
– Вот уж не знала, что ты так ко мне относился, – осторожно отвечаю я.
– Разумеется. Мы были любовниками, супругами, родителями чудесной дочки, противниками по обе стороны от пушки, но мы всегда оставались самыми важными людьми друг для друга. Разве не так? О ком ты думаешь большую часть дня? О ком ты думаешь каждый день? О ком, по-твоему, думаю я? Постоянно!
– Это не значит любить! – протестую я. – Я больше не хочу слышать слов о любви. Я знаю, что у тебя есть другая женщина, ты знаешь, что я люблю Генри Стюарта. Я выйду за него, как только папа даст мне развод.
Он усмехается и делает жест, означающий что Генри – ничего не значащий персонаж.
– О нет, конечно, нет, это не значит любить, – говорит он. – Это гораздо больше. Любовь приходит и уходит, она продолжается ровно столько, сколько будет звучать сложенная о ней баллада. Сейчас всем известно, что королева Англии, храни ее Господь, уже относится к спетым песням. Любовь закончилась для нее. А вот обладание еще продолжается. Ты – больше, чем одна из влюбленностей в моей жизни, а я – больше, чем твой фаворит. Ты всегда будешь для меня первой звездой после сумерек.
– Надо же, ты говоришь о луне и звездах, – говорю я, стараясь унять волнение. – Собираешься стать поэтом?
Он награждает меня соблазнительной улыбкой.
– Просто я чаще всего думаю о тебе именно по ночам. Именно ночей с тобой мне недостает больше всего, – шепчет он.
Арчибальд продолжает быть нежным ко мне и щедрым по отношению к моему сыну, потому что убеждает совет провозгласить Якова королем уже этим летом, когда ему исполнится четырнадцать. Теперь, наконец-то, люди, из которых состоит большая часть окружения Якова и которые правят от его имени, будут распущены.
Французские офицеры будут отосланы, а лорды – члены совета потеряют свои посты. Мы с Яковом сможем сами выбрать тех, кого допустим в свое окружение, и взять управление в свои руки. С восторгом мы начинаем писать списки людей, которых мы хотели бы взять к себе на службу, но все происходит совсем не так, как должно.
Вместо того чтобы позволить нам выбрать угодных нам людей, Арчибальд берет сей непосильный труд на себя. Он назначает собственных людей на все значимые посты, и мы понимаем, что Яков будет королем только на бумаге.
Все письма подписываются печатью Якова, но составляются Арчибальдом и записываются его секретарями. Вся казна переписывается и учитывается назначенным Арчибальдом государственным казначеем, которого отдельно охраняют солдаты. Арчибальд снова собрал все деньги у себя. Охрана короля подчиняется капитанам и самому Арчибальду, и все они – члены клана Дугласов. Для всего мира внешне Яков – король Шотландии, но за стенами дворца он всего лишь приемный сын Арчибальда. Я – вдовствующая королева, но в первую очередь я для всех жена Арчибальда. И я нисколько не сомневаюсь в том, что Арчибальд не намерен менять это положение дел. Я никогда не смогу сама назначать тех, кто мне будет служить, и никогда не избавлюсь от власти Арчибальда.
Архиепископ Сен-Эндрусский, Джеймс Битон, который был таким яростным моим противником в прошлом, явно поумнел, потеряв свое место канцлера. Он ухитрился встретиться со мной в часовне Холирудхауса, когда я молилась там одна, и предложил свою поддержку. Он сказал, что есть и другие, кто последуют за мной, куда бы я их ни повела, и пообещал мне помочь освободить Якова из-под излишне довлеющей опеки приемного отца. Однако для этого я должна отдалиться от двора. Каждый день, который я провожу за столом Арчибальда вместе с Яковом, заставляет людей все больше поверить в то, что я примирилась со своим мужем. Каждый раз, когда он отправляет мне лучшие куски мяса и предлагает первой отведать лучшее вино, он показывает, что служит своей жене с любовью и почтением. Даже Яков бросает на мня взгляды, чтобы убедиться в том, что я не попадаю под влияние его чар.
Подумав о луне над горизонтом и о первой звезде после сумерек, я говорю Якову, что должна уехать.
Он тут же бледнеет.
– И оставить меня здесь? С ним? Опять?
– Я должна это сделать, – убеждаю я его. – Мне не удастся собрать сторонников, пока я буду находиться под одной крышей с Арчибальдом. Он наблюдает за мной днем и ночью. И я не могу написать в Лондон с просьбой о помощи, пока он платит гонцам и может сам вскрыть печати.
– Когда ты вернешься? – холодно спрашивает мой сын. Я чувствую, как сжимается от боли мое сердце, потому что я слышу, как он прячет за сдержанностью страх.
– Я надеюсь вернуться через несколько месяцев, возможно, во главе небольшой армии, – обещаю я. – Я не стану праздно ждать, в этом ты можешь быть уверен. Я вытащу тебя отсюда, Яков, я освобожу себя.
Он выглядит таким несчастным, что я вынуждена продолжать:
– Франциск французский освободился, хотя никто не думал, что это ему удастся.
– Так ты собираешься собрать армию? – шепчет он.
– Да.
– Клянешься своей честью?
Мы заключаем друг друга в крепкие объятия и не отпускаем.
– Вернись за мной, – говорит он. – Вернись, леди мама.
