Максим

Я ходил по своей квартире и балдел – трогал теплые батареи, включал горячую воду и часами, как утка, плескался под горячим душем. Я смотрел телевизор, не вслушиваясь в слова, просто пялился в горящий экран и снова балдел!

Я написал письмо Гале, чувствуя свою вину перед ней. В конце концов, она не виновата, что она такая. В том, что у нас так получилось.

Я покаялся перед ней и попросил прощения. Не знаю, поняла ли она, что я с ней прощался? Надеюсь. Она была умной, моя жена…

После этого письма меня чуть отпустило.

Я позвонил Нине и попросил разрешения приехать. Та долго раздумывала, потом коротко бросила:

– Ну что ж, приезжай!

Я купил торт и цветы и поехал.

У двери я долго не решался нажать на звонок. Нина открыла дверь, и я поразился тому, как она постарела. Она поймала мой взгляд и усмехнулась:

– А ты как думал, Ковалев?

Я страшно смутился и что-то забормотал в свое оправдание. Нина все поняла – она тоже была не из дур, моя первая жена. И она тоже не была виновата в том, что у нас не получилось.

Я прошел в комнату Наташи. Дочка сидела на стуле перед компьютером, и я остолбенел и замер на пороге, так она была похожа на мою мать!

Наташа смутилась и жалобно пискнула:

– Мама!

Нина, стоявшая у меня за спиной, чуть подтолкнула меня вперед.

– Ну что, иди, Ковалев, вершитель судеб! Знакомься с дочерью!

Я подошел к Наташе, она вздрогнула, расплакалась и отпрянула от меня. Я разревелся и услышал, как за моей спиной всхлипывает Нина.

Мы плакали втроем. Первой взяла себя в руки, конечно, моя бывшая жена.

– Ну хватит реветь! Ковалев, не разводи сырость! И ты, Наташка! Пошли лучше пить чай! Тем более у нас есть роскошный торт! Да, Ковалев? Ты, кажется, не поскупился? Торт из французской кондитерской, верно? Какие деньги, господи! И на что?

Нина оставалась Ниной – мужественной, жесткой, ироничной и саркастичной. И очень прямой.

Я увидел, как Наташа взяла костыли. Мы с Ниной переглянулись. Через десять минут мы сидели на кухне и пили чай. Разговор наш не очень клеился, но все-таки это было начало.

Через три дня я поехал к Даше.

Их я не застал. Соседи сказали, что Клавдия умерла, а Даша вышла замуж и переехала с дочкой к мужу на Дальний Восток.

Суетливая и болтливая соседка вынесла мне конверт с письмом от нее: «Вот, за могилкой Клавы ухаживаю! А Дашка мне пишет, справляется. Ну и благодарит, ясное дело!»

Я взял конверт, на котором легко и четко читался обратный адрес.

В марте, к восьмому числу, аккурат к празднику, вышла моя новая книга. Называлась она «Моя женщина». Тираж был большим – Лариса сказала, что это подарок всем женщинам. Книга ей, кстати, очень понравилась. Скупая на похвалу Лариса сказала одно:

– Ох, Максим Александрович! Ох! Ну вы и дали!

Я, конечно, надеялся, что и мужчины прочтут эту книгу. Но их, ясное дело, будет меньше, чем дам!

Всем давно известно – и в театры, и в кино, и на выставки, и в книжные магазины ходят в основном женщины. Может, потому они и правят миром? Ведь не война и политика, не деньги и власть.

Встреча с читателями была назначена на девятое – второй день продажи романа.

Народу собралось много, но я, как всегда, нервничал, что никто не придет. Вечный страх автора.

В зале магазина на Тверской было душновато и тесно. Мои поклонники стояли плотно, но мужественно.

Я рассказывал про новый роман и отвечал на вопросы.

А после, как обычно, началась автограф-сессия. Читатели подходили к столику, где я сидел, и говорили мне приятные слова. Многим хотелось поделиться и пошептаться. Признаться, я здорово устал – сказывались волнение и напряжение.

На вновь подошедшего я поднимал глаза и заученно спрашивал:

– Кому подписать?

Кто-то подписывал себе, кто-то – подруге, кто-то родным. Все как обычно. Я поднял глаза на русоволосую женщину с темно-серыми глазами.

– Кому? – привычно улыбнувшись, шаблонно спросил я.

Она, кажется, была страшно смущена.

– Марине Сторожевой, – после паузы тихо сказала она.

Я вздрогнул, чувствуя, как забилось мое сердце. Мы смотрели друг на друга и молчали.

На нас с удивлением глазели продавцы книжного и оставшиеся в зале читатели. Наконец я очнулся и шепнул:

– Подождете меня? Я скоро закончу.

Она покраснела и молча кивнула.

Автограф-сессия закончилась, я тепло попрощался с сотрудниками магазина, собрал в охапку цветы и вышел на улицу.

Марина стояла чуть сбоку от двери, опустив голову и ковыряя носком сапога наледь на асфальте.

Я облегченно выдохнул и шагнул к ней, протянув букеты.

– Это вам!

Она испуганно глянула.

– Ой, что вы! Спасибо, не надо! Это же – вам!

– И вам, кстати, тоже! Пожалуйста, не отказывайтесь!

Она слегка улыбнулась.

– Ну… Раз вы так считаете… Только вы понесете – все по-честному, а? Такая махина – не удержу!

И мы рассмеялись. Как же мне стало легко!

– Ну что? Вперед? – подобрался я. – Очень хочется есть. Я всегда много ем от волнения! Да, и еще – кофе! Много кофе – чашки две или три!

Она внимательно, изучающе смотрела на меня.

А я пытался скрыть свое смущение и еще больше боялся ее разочаровать. Я взял ее за руку – скользко! Очень скользко было на улице. Ее рука была теплой и мягкой, хотя на улице было морозно, промозгло – март, кажется, отступать не собирался.

И мы шагнули вперед.

А перед нами разливалась Москва, щедро, богато и бестолково украшенная к празднику. Она переливалась и сверкала разноцветными огнями, безмерно раздражая москвичей и столь же безмерно восхищая гостей и туристов.

Ну что ж, перемены не всем хороши и не всегда к сроку. Но только не в моем случае. В смысле – не в нашем. Как мне хотелось в это верить, господи! Как мне хотелось жить!

Мне снова хотелось жить – разве не счастье?