Максим

Я гнал по Горьковскому шоссе и смотрел на пожелтевший лес и поля, проносящиеся мимо, на линии электропередач, деревни с покосившимися домиками. Московская область с дорогими коттеджами осталась давно позади.

Русские деревеньки с кривоватыми домишками, со съехавшими набок крышами и кривыми штакетинами заборов провожали меня грустным взглядом. Кое-где, на завалинках у домов, сидели оставшиеся старики, смотрящие вслед проезжавшим машинам с таким же отчаянно-одиноким и безнадежным взглядом.

Иногда возле лавок, где сидели старухи, стояли старые ведра с мелкими яблоками или сливами. Иногда красовались выпуклыми боками, словно заманивали, ярко-оранжевые красавицы тыквы.

А в целом все было грустно. Дети и внуки этих стариков давно разбежались по городам, а они все никак не сдавались, верные стражи, оставленные охранять давно ушедшую, прежнюю жизнь.

Я остановился у одной лавчонки, на которой сидела одинокая и грустная старуха. У ее ног стояло ведро, полное спелой антоновки.

– Почем, бабушка? – крикнул я из окна.

Бабка встрепенулась и поддалась вперед.

– Да сколько дашь, сынок! Сколько не жалко.

Я выбрался из машины, потирая затекшую поясницу.

Яблоки были отменные – крупные, крепкие, с прозрачной золотистой кожицей, просвечивающей на солнце. Я взял яблоко и поднес его к лицу. Неповторимый запах антоновки, не запах – дух, аромат, амброзия! – заставил меня задохнуться от восторга. Я вытащил пять тысяч и протянул их хозяйке. Она вздрогнула и охнула, прикрыв беззубый рот сморщенной темной ладонью.

– Что ты, сынок! Сдачи-то нет! Пенся моя через неделю!

– Берите, берите! – улыбнулся я. – Пригодится!

– Зачем же так много? Это ж почти моя пенся!

– Мельче нет, – попробовал отшутиться я.

– Нет, тогда бери так! – обиделась старуха и отвела глаза. – Ишь, какой добрый! – И тут же сменила гнев на милость, любопытство взяло верх. – Куды направляешься?

– В Масолово, – ответил я. – Знаете такое?

– Как не знать? Ну вот, наобратно поедешь да завезешь! Пятьсот рублев завезешь – мне больше не надо. Дом мой запомнишь? – И она кивнула на свой серый, давно не крашенный домик, ровно такой же, как все остальные, попробуй запомни!

Видя мою растерянность, она сообразила:

– Вона, гляди! У меня на заборе таблица – внук присобачил!

И я увидел, что у калитки и вправду висит пластиковая табличка с надписью: «Злая собака».

– И что, собака и вправду злая? – улыбнулся я.

– Какое! Какая собака, милай? И чем ее, собаку, кормить? Раньше – как? Бросишь со стола что не доели – кашу, картошку, костомахи. Щец нальешь, она и сыта. А счас? Каша, и то считана! И картоха считана. Так и раскладываю: энто – на зиму, энто – на весну, энто – на осень. Огород-то щас маленький – куды мне за большим-то ходить? Так, ерунда, – грустно вздохнула она, – баловство. Сотки три за домом – вот и весь огород.

– А раньше? – удивился я. – Было больше?

– Раньше! – Старуха усмехнулась и покачала головой. – Раньше, сынок, – она громко вздохнула, – раньше землицы-то было почитай соток тридцать! Так и семья была – муж, две дочки. А сейчас я одна.

– А дети где? – полюбопытствовал я. – Наверное, в городе? Ну приезжают хоть, помогают?

Старуха отвела глаза.

– Нет никого, – мертвым голосом сказала она. – Одна дочка спилась. Другая от рака померла. Внук в тюрьме – из армии сбежал. Мучали его там сильно. А внучка – так та в Молдавию укатила, за мужиком! Тю-тю – ищи теперь! – И моя новая знакомая рассмеялась. – Вот и доживаю тута. А куда денешься? – И бабка вытерла ладонью сухие глаза.

Я кивнул, пересыпал яблоки в пакет и положил на дно ведра свою пятерку.

А что я еще мог? Ничего.

До Масолова оставалось одиннадцать километров. С раздолбанного шоссе я свернул на грунтовку, ведущую к деревеньке. Ехал я медленно, подпрыгивая на ухабах и задевая глушителем кочки и буераки. Впереди показалось Масолово. Я остановил машину и вылез. Меня охватила тревожная и радостная дрожь, словно я вернулся домой.

Осторожно и медленно наступали сумерки, вдалеке пели птицы и равномерно колотил клювом дятел. Из леса тянуло свежестью и вечерней прохладой. Я поежился, сел в машину и наконец нажал на педаль.

Мне повезло, что лето было сухим, иначе бы я ни за что не проехал в Масолово. После любого дождя дорогу размывало и выворачивало. Но сейчас было сухо, и я быстро добрался до центральной и единственной улицы.

Там было все так же, как и прежде – девять домов с двух сторон. Крайний справа – дом бабки Зины, где я, собственно, проводил свои самые черные и самые светлые дни.

Я увидел, что дом заколочен, и у меня упало сердце. Нет, все понятно, глупо было бы ожидать, что баба Зина жива. Сколько ей было бы лет? Я задумался, вспоминая. Нет, я не помню. Хотя мы справляли ее именины. Да разве мне было интересно тогда, сколько ей лет? Мне и тогда она казалась древней старухой.

Я толкнул калитку и вошел во двор. Бурьян заполонил прежде выскобленный до пылинки палисадник. Окна были забиты досками – крест-накрест, как во время войны. Я сел на рассохшееся крыльцо и закурил. «Ну, и что дальше? – спросил я себя и усмехнулся. – А ты что хотел? Чтобы тебя встречали с фанфарами и ковровой дорожкой?»

– Эй! – вдруг услышал я и обернулся. На соседнем заборе висела девушка в белом платке, повязанном по-деревенски, по самые глаза, и в светлом сарафане, открывающем острые плечи.

– Вы к кому, дядя?

«Дядя». Я улыбнулся.

– Да сам не знаю! К бабе Зине вот ехал.

Девушка толкнула штакетину и, нагнувшись, пролезла во двор.

– А я вас помню! – сказала она. – Вы писатель! А я Таня, бабы-Нюрина внучка! Не помните меня?

– Помню, да! Рыжая такая девчушка, приезжала к бабе Нюре на каникулы, верно?

Она радостно кивнула.

– Ага! Как была рыжая, так и осталась! – Она стянула с головы платок, из-под которого тут же рассыпались, разбежались золотистые волосы.

– А что, баба Нюра в порядке? – осторожно спросил я.

– Да какое! – Таня горестно махнула рукой. – Уже три месяца как не встает. Зимой еще кое-как ползала. Весной почти нет. А в июне слегла. Хорошо, что тут и мы нарисовались – я и дети. У меня их трое! – гордо сказала она, задрав подбородок. – Три пацана, представляете?

Я улыбнулся.

– Так и лежит бабушка моя пластом. В поселок будем перевозить, куда деваться? Мы в поселке живем! Правда, места у нас немного, мы в общежитии. Одна комната на пятерых – мы с мужем и дети. Но ничего, справимся! Что делать-то? – И она улыбнулась широко и светло, блеснув ровным рядом красивых и белых, просто голливудских зубов. – А вы надолго? – осторожно спросила она.

– Да бог его знает! Надеялся, что баба Зина жива…

– Баба Зина умерла прошлым летом, – грустно ответила Таня. – Вы чуть-чуть не успели. А дом я вам открою, у меня же ключи! Там, конечно, мышам раздолье, небось все погрызли. Но прибраться можно, я вам помогу. Живите, сколько охота! Ну что? Пойдем? Раз уж приехали, надо устраиваться! – улыбнулась она, видя мою растерянность.

Я поднялся с крыльца.

– Пойдем… А что еще делать?

Выбора у меня, кажется, не было.