К концу сезона дождей Теревинфия, несмотря на беспокойство о здоровье верховного советника, пребывала в прекрасном расположении духа. Каждая сайет, пользуясь распущенными нравами верхнего города, стремилась к извлечению наибольшей выгоды из невольниц и, с позволения хозяина, следила за тем, чтобы ее подопечные завоевали расположение богатых господ. Оккула, вернувшись с пиршества у Эльвер-ка-Вирриона, похвасталась Майе, что привлекла внимание молодых Леопардов и их приятелей. Правота Оккулы вскоре подтвердилась. Сенчо, затаившись, как жирный паук, оплел город липкой паутиной страха, однако многие юноши из знатных семейств, узнав о том, что верховный советник занемог и ему недосуг лично принимать посетителей, стали обращаться к Теревинфии с просьбами оказать содействие (разумеется, за определенную мзду) в более близком знакомстве с чернокожей невольницей, которая недавно околдовала семьдесят гостей в маршальской пиршественной зале. Выступление Оккулы, напугавшее и восхитившее зрителей, вдобавок – как, впрочем, и любые потрясающие воображение происшествия, от публичной порки до землетрясения, – вызвало в них такой восторженный трепет и неудержимое любострастие, что многие желали испытать это еще раз. Ни Майя, ни Оккула не рассказывали Теревинфии о случившемся, поэтому сайет удивилась неожиданному наплыву просителей, но, втайне довольная таким положением дел, объясняла, что Оккула – невольница весьма взыскательная, поклонников у нее хоть отбавляй и лиголь ей полагается значительный; вдобавок она – хозяйская любимица, а потому время на развлечение посторонних у нее ограниченно, однако же за определенное вознаграждение возможно изыскать способ удовлетворить настойчивые желания знатных господ. Юноши с готовностью расставались с огромными суммами в подтверждение своих намерений, но Теревинфия, быстро смекнув, какое нежданное счастье ей привалило, решила, что доступ к чернокожей рабыне следует ограничить даже для самых богатых. Во-первых, неожиданную популярность Оккулы (как и деньги, полученные за услуги невольницы) следовало скрыть от Сенчо, – разумеется, подобный поступок был чреват опасными последствиями, однако, учитывая нездоровье верховного советника, это могло сойти Теревинфии с рук. Во-вторых, чернокожая девушка привлекала не мимолетной красотой и похотливостью, как Мериса, а своими уникальными талантами, а значит, вспыхнувший к ней интерес следовало поощрять и поддерживать, будто пламя в очаге. Более того, предполагая близкую кончину верховного советника, сайет надеялась, что ей представится случай выгодно продать Оккулу или даже выдать ее замуж.

Не ускользнуло от внимания Теревинфии и то, что особым влиянием на чернокожую невольницу она не обладала. Оккула стала проводить много времени в обществе верховного советника, – похоже, ей это даже нравилось. Он призывал ее к себе с раннего утра и не отпускал до позднего вечера, однако девушка не жаловалась. Вдобавок Оккула, мудрая не по годам, обладала четкими представлениями, как устраивать свою жизнь дальше, и Теревинфии пришлось смириться с ролью сводницы, понимая, что с Оккулой лучше не ссориться, а сделать ее своей напарницей. В общем, чернокожая рабыня загадочным образом прославилась не меньше талантливой танцовщицы или певицы и, несмотря на упрямство и непокорный нрав, самостоятельно добивалась успеха в любом своем начинании, так что Теревинфии пришлось предоставить ей относительную свободу в выборе поклонников.

Вскоре выяснилось, что ее интересовали не столько богатые, сколько важные и влиятельные господа. Те немногие часы, которые Оккула не проводила с Сенчо, она предпочитала посвящать людям, обладающим властью. Однажды с ней пожелал встретиться богатейший торговец тканями из Хёрл-Белишбы, но чернокожая невольница, сославшись на необходимость развлекать верховного советника, посоветовала Теревинфии отправить к нему Дифну. Тем не менее следующий день Оккула провела с приятелем Эльвер-ка-Вирриона, а потом – с Керит-а-Трайном, сторонником правления Леопардов, бекланским военачальником, который пользовался огромным уважением в армии. Изредка Оккула принимала приглашения на празднества, но, как ее ни упрашивали, никогда не повторяла своего выступления в роли охотницы. Хотя некоторые и жаловались Теревинфии на своеволие и капризы чернокожей рабыни – невольницам полагается послушно исполнять любые пожелания хозяев, – иные достоинства Оккулы с избытком восполняли ее мелкие недостатки, и поток приглашений не иссякал.

Майя ей нисколько не завидовала – она любила Оккулу больше всех на свете и хорошо помнила искреннюю радость подруги, когда сама Майя вначале отправилась на празднество дождей, а затем получила приглашение от маршала Кембри. Девушка прекрасно понимала, что добиваться успеха ей придется своими силами. Оккула совершенно справедливо заметила, что в верхнем городе одной красоты недостаточно, необходимо выработать особую манеру поведения, отличающуюся от всех остальных. Теревинфия, Огма и другие слуги рассказывали о восхитительной изобретательности Оккулы в постельных усладах и прочих развлечениях: чернокожая невольница отличалась диким, необузданным нравом и ввергала поклонников в экстаз, рыча по-звериному, царапаясь и кусаясь в порывах жестокой страсти; однажды приняла участие в кере одновременно с тремя юношами; на спор выпила кувшин вина и прошла по натянутому канату; а как-то раз, отказавшись повторить танец охотницы, принесший ей двести мельдов, устроила для Ка-Ротона и еще двоих уртайцев игру в прятки с десятком обнаженных рабынь – юноши с завязанными глазами должны были поймать себе спутницу для любовных утех. В женских покоях Оккула не рассказывала Майе о своих похождениях, а когда ее спрашивали о прошедшем вечере или просили подтвердить слухи, отделывалась уклончивыми замечаниями, мол, за хорошие деньги чего не сделаешь, или объясняла, что все это нелепые выдумки. Часто она приносила сорок или пятьдесят мельдов сверх запечатанного кошеля с лиголем и всегда поровну делила эти деньги с Майей – девушки заворачивали деньги в тряпье и прятали под досками пола. Для подруги Майя была готова на все.

Однажды рано утром, в конце месяца такколь, слуга Эвд-Экахлона принес в женские покои письмо для Оккулы. Теревинфия еще спала, разбудить ее никто не решился, и послание передали лично чернокожей невольнице. Оккула, не разобрав уртайских каракуль, попросила Дифну прочесть записку. Выяснилось, что Эвд-Экахлон умолял Оккулу провести с ним вечер, поскольку на следующий день отправлялся в Урту в связи с болезнью отца.

– Спасибо, Дифна. – Оккула потерла заспанные глаза, задрала ночную сорочку и рассеянно почесала бок. – Тоже мне козел уртайский выискался! Тупой как чурбан. Толку с него мало, зато ужас какой старательный.

– Ну, ты-то его всегда раззадорить сумеешь, – заметила Майя.

– Ох, Крэн и Аэрта, можно подумать, уртайцы вокруг меня так и вьются, будто вороны над крышей. Я к ним в друзья не набиваюсь, сама знаешь.

Девушки вышли из опочивальни Дифны и направились в покои, где Огма терпеливо дожидалась ответа.

– Придется пойти, – шепнула Оккула Майе на ухо. – Хотя очень не хочется.

– Это почему?

– Потому что Эльвер-ка-Виррион мне недавно напомнил, что нам с тобой надо побольше времени с Эвд-Экахлоном провести и вызнать у него про Субу, прежде чем он из Беклы уедет, – торопливым шепотом пояснила Оккула. – Огма, передай посыльному, что я спрошу у сайет позволения и надеюсь прийти к господину Эвд-Экахлону сегодня вечером.

Однако же после обеда она ненадолго выскользнула из оранжереи, где вместе с Теревинфией прислуживала Сенчо, и прервала Майины занятия танцами.

– Банзи, я к уртайцам не поеду. Не спрашивай, нет времени объяснять почему. Придется тебе Эвд-Экахлона навестить. Я с Теревинфией поговорила, она не возражает.

– Мне? – удивленно воскликнула Майя.

– Да, тебе. И нечего глаза таращить, будто зард с морковкой перепутала. Давай наряжайся быстрее, екжа во дворе дожидается.

В женские покои вошла Теревинфия и подтвердила слова Оккулы:

– Верховному советнику снова нездоровится, так что Оккуле придется за ним ухаживать. Майя, надень голубое платье и украшений побольше – уртайцы любят, когда девушка выглядит богато.

Чуть позже Теревинфия вывела Майю во двор, к екже.

– Эвд-Экахлон снимает особняк в нижнем городе, у башни Сирот, – объяснила сайет. – По дороге не вздумай нигде останавливаться – невольницы верховного советника должны вести себя с достоинством. Если узнаю, что ты в лавки заглядывала или по рынку разгуливала без присмотра, тебе не поздоровится. Конечно, если Эвд-Экахлон сам захочет с тобой пройтись, тогда другое дело. Четырех часов тебе хватит, – может, если к вечеру Сенчо полегчает, он тебя призовет.

Как иногда случается ближе к концу мелекрила, дождь ненадолго прекратился, и Майя отправилась к уртайскому наследнику в отличном расположении духа. Она покидала верхний город впервые с тех пор, как Сенчо купил ее у Лаллока. Для невольницы любая прогулка – развлечение, а уж выход в нижний город, в бурную толчею и гомон толпы – редкое удовольствие. Едва екжа выехала из особняка верховного советника, Майя начала перешучиваться с возчиком. У Павлиньих ворот она боязливо прошла проверку в Лунном притворе – возчика стражники хорошо знали, а потому пропустили беспрепятственно, – однако на улице Оружейников, по пути к Караванному рынку, к ней вернулось хорошее настроение, и она с любопытством оглядывалась вокруг. У въезда на рыночную площадь им пришлось остановиться, потому что к рынку подошел караван волов, нагруженных тяжелыми тюками. У аптечной лавки Майю заметил ученик аптекаря и восхищенно уставился на девушку.

– Куда путь держишь, красавица? – спросил он.

Майя, чуть ослабив завязки накидки, выглянула из екжи и улыбнулась юноше:

– К другу из Урты.

– Да зачем тебе уртаец?! – Парнишка презрительно тряхнул головой. – Зайди лучше к нам, я тебя научу пестиком в ступке толочь.

– Спасибо за приглашение, но мой друг на всю империю прославился своим умением копье метать, – ответила Майя.

Юноша захохотал, провожая ее восторженным взглядом, и екжа поехала дальше.

Особняк Эвд-Экахлона они нашли без труда. Майя расплатилась с возчиком, а привратник отправился сообщить хозяину о приезде гостьи. Уртайский наследник торопливо сбежал по лестнице, однако, увидев Майю, не смог скрыть разочарования.

– А где же Оккула? – удивленно воскликнул он, остановившись на нижней ступеньке. – Но… я думал… Майя…

Майя, ожидавшая подобного приема, обрадовалась, что Эвд-Экахлон запомнил ее имя. Она торопливо шагнула к уртайцу, коснулась его руки и с улыбкой заглянула ему в глаза, распуская тесьму накидки у горла.

– Ах, мой повелитель, к сожалению, Оккула сегодня не может с вами встретиться. Полагаю, вам не надо объяснять понятные причины отказа. Но я вам вот что скажу… – Майя с напускным испугом оглянулась, приподнялась на цыпочки и прошептала ему на ухо: – Понимаете, я очень хотела с вами повстречаться. С того самого вечера, как мы с вами в первый раз увиделись… ох, давайте отойдем куда-нибудь в укромное местечко, я вам там лучше объясню, в чем дело. Видите ли, я здесь не случайно… – Она томно прикрыла глаза и сделала неуверенный шажок вперед, оказавшись на одной ступеньке с Эвд-Экахлоном.

Уртаец взял Майю под руку и повел наверх.

Девушка с таким пылом взялась за дело, что, разумеется, уртайский наследник поддался соблазну – впрочем, такого натиска не выдержал бы ни один здоровый мужчина, – и все завершилось к обоюдному удовольствию обоих. Майя превзошла саму себя и с удивлением обнаружила, что не только невероятно красива, но и вполне овладела искусством постельных утех. Оккула относилась к Эвд-Экахлону с презрением, а потому недооценивала его как мужчину, но Майю он не разочаровал. В последнее время она изголодалась по удовольствиям и рада была доставить ему наслаждение, так что медлительный и не слишком смышленый уртаец поначалу опешил, а затем пришел в невероятное возбуждение от ее пылких ласк. Эвд-Экахлон самонадеянностью не отличался, а женщины обычно воспринимали его ухаживания с небрежным равнодушием, отчего он конфузился, смущался и в постели подвигов не совершал. Майя, беззаботная, живая и непосредственная, предлагала ему себя, ничего не требуя и ничего особого не ожидая, что стало для уртайского наследника откровением. Любовные игры с Майей привели Эвд-Экахлона в восторг и доставили ему немыслимое прежде удовлетворение. Кембри совершенно верно подметил, в чем заключалось безыскусное очарование Майи, – ей были чужды притворство и обман.

Часы на башнях пробили шесть, и Майя, вздрогнув, стряхнула с себя блаженную дремоту. Эвд-Экахлон притянул девушку к себе, но она встревоженно высвободилась из его объятий:

– О Леспа, я так припозднилась! Мне давно пора уходить! Прошу вас, не задерживайте меня, мой повелитель, – мне велено к ужину вернуться. Вот как вы в следующий раз приедете в Беклу… Ах, возвращайтесь поскорее!

– С великой радостью вернусь, – ответил он. – И заранее дам тебе знать, когда именно. Признаюсь, ты мне нравишься больше Оккулы.

Похоже, для уртайского наследника утонченное мастерство Оккулы было чересчур искусным, а потому Майя с удовлетворением подумала, что выполнила задачу, оказавшуюся подруге не под силу, – совершенно вскружила голову Эвд-Экахлону, и теперь он долго ее не забудет. (Впоследствии оказалось, что в этом Майя была права.)

Она торопливо оделась, села в екжу и удовлетворенно откинулась на подушки, подбрасывая на ладони туго набитый кошель с лиголем и обмахивая лицо, раскрасневшееся от влажной духоты.

Майе, в отличие от многих, было несвойственно искать и находить скрытые подвохи в только что испытанных удовольствиях – в противном случае невольницей она бы не стала. Своему настроению – плохому ли, хорошему ли – она отдавалась целиком и полностью, до тех пор, пока оно не сменялось другим. Итак, чрезвычайно довольная собой, Майя отодвинула занавеску екжи и горделиво улыбалась прохожим, провожавшим ее восхищенными взглядами.

Чуть в отдалении Майя заметила сластную лавку – в сумерках фонари у входа уже зажгли, и в их мерцающем свете зазывно поблескивали мармеладки, засахаренные фрукты, груды ирисок и пласты ореховой трильсы, напомнившей Майе о Таррине и рыболовных сетях. После бурных развлечений с уртайским наследником Майя проголодалась – она с такой поспешностью покинула Эвд-Экахлона, что он даже не успел предложить ей угощения, – и при виде лакомств у нее слюнки потекли. Екжа подъехала поближе, и из раскрытых дверей лавки пахнуло пряностями и орехами.

«Подумаешь, Теревинфия! – решила Майя. – Старая карга с гнилыми зубами, вот она кто! А я буду прославленной златокудрой шерной, любимицей великих правителей. Кстати, о зубах…»

– Останови! – велела она возчику. – Я в лавку зайду.

Майя оперлась на предложенную возчиком руку, ступила на булыжники мостовой – ах, как славно, что в городе нет грязи! – и вошла под навес сластной лавки.

У весов с горкой медных гирек сидела старуха в черном одеянии. Рядом подпирал стену коренастый крепыш с дубинкой – Майя сразу поняла, в чем заключалась его работа, потому что, как и повсюду в империи, сластные лавки неудержимо манили юных воришек.

– Добрый вечер, тетушка, – приветливо поздоровалась Майя, опуская на плечи капюшон накидки. – А продай-ка мне трильсы.

Старуха, наперечет зная всех местных шерн, удивленно поглядела на молоденькую красавицу – богато одетую, но без охраны.

– Тебе самой лучшей, милочка? – осведомилась лавочница, ухватила липкими пальцами кусок лакомства и протянула Майе. – Мы несколько сортов делаем, но вкуснее всего вот эта, с орехами серрардо.

– Да, похоже, вкусная, – сказала Майя, втягивая в себя медовый запах. – Пожалуй, лучше той, что верховному советнику поставляют. Возьму-ка я ее, побалую хозяина. – Она звонко расхохоталась при мысли о том, что принесет Сенчо угощение.

Старуха оцепенела, зажав в руке крошечный молоток, которым разбивала пласт трильсы на куски поменьше, и уставилась на Майю:

– Ты из особняка верховного советника?

– Да, – гордо заявила Майя.

Лавочница склонилась к ней и торопливо зашептала:

– Зачем ты самолично явилась? Из-за тебя нас всех погубят!

– Ты о чем? – Майя испуганно отступила на шаг, решив, что старуха не в себе.

Старуха, опешив, растерянно посмотрела на Майю и перевела взгляд на блюдо трильсы.

– Ах, милочка, пошутила я, – торопливо сказала она. – Прости меня, старую. Ой, а вот и кошка моя пришла, умница, мышей хорошо ловит. В сластной лавке без кошки нельзя. Мою вот Келинной кличут.

Майя смутно припомнила разговор Зирека и Оккулы, их непонятные шутки о кошке по имени Келинна… Может, если сейчас повторить странный ответ Оккулы, старуха поймет, что с ней тоже шутят, и успокоится?

– Что ж, тетушка, ты ее Келинной кличешь, а по-моему, она на Бакриду похожа, – с улыбкой сказала Майя. – Давай проверим, на какое имя она скорее отзовется?

В тот же миг старуха схватила ее за руку и поволокла вглубь лавки. Майя, вспомнив о своих драгоценных украшениях, перепугалась по-настоящему.

– Отпусти меня! Я верховному советнику пожалуюсь… – начала она.

– Глупая девчонка! – зашипела старуха. – Зачем ты сама сюда заявилась? Мы бы нашли возможность тебе весточку послать. Но раз уж пришла, то запоминай: в ночь новогоднего праздника в зоановой роще, в дальнем конце садов у озера Крюк. Повтори!

Майя, запинаясь, повторила сказанное, и старуха разжала цепкие пальцы:

– Ступай отсюда, ну, живо! Да накидкой прикрыться не забудь!

– А трильса как же?! – раздраженно напомнила Майя, сообразив, что ее не ограбят и не изувечат.

Старуха схватила пластину трильсы и, не взвешивая, сунула Майе в руки.

– Бери свою трильсу и убирайся! И не смей сюда больше приходить. О великий Крэн, спаси и сохрани! – завопила лавочница и поспешно скрылась в темной глубине лавки.

Майя, совершенно сбитая с толку, швырнула в чашу весов два мельда и вернулась в екжу.

В женских покоях Оккула сидела у бассейна и наигрывала на киннаре излюбленную шернами старинную балладу об У-Депариоте и Среброцвете.

– Ох, банзи, пока тебя не было, тут у нас такое творилось! Ну, как там уртайский наследник, доволен?

– Ага, – рассеянно кивнула Майя. – А что произошло?

– Да наш боров вспомнил-таки про Мильвасену, пришлось ее к нему отвести.

– И что?

– Ну, как обычно – для нас с тобой ничего особенного, а ей с непривычки тяжело пришлось. Правда, я ее предупредила, чтобы виду не показывала, как ей противно, – ты же знаешь, борова это только больше распаляет. Я ей посоветовала притвориться, будто она корову или козу доит, а она мне и отвечает, мол, никаких коров я в жизни не доила… Ну тогда я…

– Оккула, слушай, со мной тут на обратном пути такое случилось… Даже странно стало…

Разговор пришлось прервать: в женские покои вошла Теревинфия, обрадованная улучшением хозяйского настроения, и обрадовалась еще больше, пересчитав принесенный Майей лиголь. Только перед сном Майе удалось заглянуть в опочивальню Оккулы и рассказать подруге о происшествии в сластной лавке.

– Так что, говоришь, старуха сказала? – спросила Оккула, набив рот трильсой. – Зоановая роща в дальнем конце сада у озера Крюк? Глупость какая-то. К старости люди часто ум теряют.

Майя решила, что подруга права: старуха сбежала, не дожидаясь, пока с ней расплатятся.

– Говорю же, помешанная она, патока в голове, – улыбнулась Оккула. – А тебе-то что? Дай-ка мне еще трильсы. Ох и вкусная! Знаешь, ты лучше об этом никому не говори – ну там Дифне или Мильвасене. А то кто-нибудь проболтается, Теревинфии доложат, она тебе выволочку устроит. И вообще, расскажи про Эвд-Экахлона – разошелся, говоришь? Надо же! Эх, банзи, не знаешь ты своей силы, вот в чем дело.