Два часа спустя путники подошли к Синим воротам на северо-восточной окраине Беклы. Полдневный жар спадал. За стенами город лениво шевелился, будто огромный зверь, разнежившийся на солнце. Заспанные лавочники сдвигали с витрин тяжелые ставни, что защищали товары от солнечных лучей. На улицах на все лады расхваливали свой товар разносчики, из домов выходили женщины с корзинками в руках. В переулках просыпались калеки и нищие, утирали гноящиеся глаза и устраивались просить подаяния. Екжа влилась в поток повозок и путников, тянущийся по дороге к городским воротам. Пробило три пополудни: с каждой из двух часовых башен сорвался железный шар и со звоном упал в гулкую медную чашу. От неожиданного звука Майя вздрогнула и украдкой посмотрела вверх, на золоченые решетки высокой башни.

Девушки провели в пути всего полдня, но жара их вымотала. Вдобавок Майя, подвернув ногу, морщилась и прихрамывала, стараясь не напрягать распухшую щиколотку. Вслед за екжей подруги вошли в арку ворот; неожиданно Майя оступилась и, схватив Оккулу за руку, прислонила голову к стене и тяжело задышала.

Зеваки, привлеченные видом хорошенькой девушки, возбужденно переговариваясь, начали предлагать помощь. Какая-то хорошо одетая старуха, которую сопровождал раб с корзинкой, заботливо усадила Майю на каменную скамью у стены.

Зуно вышел из повозки – то ли ему стало совестно, то ли не хотел привлекать лишнего внимания (вокруг уже собралась порядочная толпа), то ли решил, что девушкам необходимо отдохнуть и привести себя в порядок, прежде чем предстать перед Лаллоком. Как бы то ни было, он направился к охранникам у городских ворот и потребовал провести его к тризату, в караульное помещение у крепостной стены. Зуно предъявил начальнику стражи Лаллоков жетон с изображением Леопарда, заручился разрешением устроить девушек в караулке, отправил одного из дильгайских рабов нанять еще одну екжу, а сам с достоинством удалился в ближайшую таверну.

Стражники, не понаслышке знакомые с тяжелой жизнью бедняков, отнеслись к девушкам сочувственно и возмутились, когда Оккула объяснила им, отчего Майя обессилела.

– Они с самого утра по самой жаре пешком из Накша шли, – сказал один из солдат начальнику стражи, которого Зуно только что угощал в соседней таверне. – А этот Лаллоков холуй разряженный в тенечке прохлаждался.

– Вот сволочь! – воскликнул тризат, разглядывая Майю, прикорнувшую на скамье у стены. – Из самого Накша, без питья и без отдыха? Да, солдатская доля нелегка, но ваша еще хуже, – сказал он Оккуле.

– Ничего, – ухмыльнулась Оккула; на перемазанном дорожной пылью лице сверкнули белоснежные зубы. – Глядишь, через годик мы с тобой оба лежать будем – ты на поле боя, а я в мягкой Леопардовой постельке.

Стражники дружно рассмеялись. Тризат снял со стены бурдюк с вином, вручил его Оккуле и по-отечески потрепал девушку по плечу.

– Ты поосторожнее – а то вот так запрыгнешь к Леопарду в постель, да и сгинешь без вести. Всякое бывает.

– Ага, меликон трясти не надо, ягоды с него сами осыпаются, – заметил один из стражников.

– Да ну его, ваш меликон! – отмахнулась Оккула. – Девчонке шестнадцати не исполнилось, а вы про переспелую ягоду речь завели… Лучше скажите, где можно умыться с дороги?

В караульном помещении была небольшая умывальня с кирпичным полом и водопроводом – вода поступала из речки Монжу, что вытекала из озера Крюк. Девушки разделись и умылись. Четверть часа спустя Зуно вернулся в караулку и обнаружил своих подопечных в лучшем виде: Оккула нарядилась в оранжевый метлан, а Майя – в голубое платье. Кто-то из стражников подарил ей алый цветок трепсиса, и она вставила его в густые золотистые пряди над ухом. Начальник стражи, учтиво отказавшись от вознаграждения, предложенного Зуно, помог девушкам усесться в нанятую екжу, и обе повозки покатили по улице Каменщиков к Харджизу.

Майя сидела в возке, наслаждаясь доселе неведомым удовольствием: больше не нужно было брести в пыли, под жарким солнцем. Девушке, пораженной и взбудораженной незнакомым окружением и шумом большого города, чудилось, что она спит и видит сон. Вокруг суетились и гомонили люди, спешили по своим делам. Мимо медленно проехала повозка с огромным железным баком – в ней сидели двое мужчин в форменной одежде и поливали улицы водой, прибивая пыль к земле. Разносчик предлагал яйца и свежий хлеб; старуха покупала в лавке брильоны; два паренька тащили на плечах свернутый ковер, с трудом пробиваясь сквозь толпу; еще в одной лавке, похожей на огромную клетку, продавали птиц с ярким оперением; густо накрашенная девушка, чуть постарше Майи, угрюмо стояла на углу; на скамье у окна сидел скорняк в кожаном переднике и ловко орудовал толстой иглой. Вокруг витали разнообразные ароматы: из открытой двери на вершине каменной лестницы пахло благовониями; из таверны, где пылали угольные светильники, тянуло пряностями; над городом плыл головокружительный запах цветов – вдоль улиц были разбиты клумбы, на которых, вопреки летней жаре, пышно зеленели цветущие кусты. Шум на улицах оглушал: разносчики расхваливали свои товары, дети с громкими криками носились по дворам, торговцы уговаривали покупателей, то и дело вспыхивали ссоры, дробно, вразнобой стучали молотки лудильщиков, плотников, кузнецов, сапожников, каменщиков и колесников. Откуда-то из толпы донесся обрывок тонильданской песенки, знакомой Майе. На перекрестке раб в алой ливрее, предупредительно выставив перед собой жезл, выкрикивал: «Дорогу! Дорогу!» За ним следовал занавешенный паланкин, украшенный изображением коронованного леопарда. Над городскими крышами звучали протяжные удары медных колоколов.

Больше всего Майю поразили размеры и величие зданий. Город раскинулся на равнине, у озера, под холмом, где высилась неприступная крепость; пять трактов, ведущие в Беклу, были вымощены камнем, добытым в каменоломнях горы Крэндор. Бекла издавна славилась строителями, каменщиками и камнерезами. Из камня были сложены почти все дома, от дворца Баронов до бедняцких лачуг. Рыночные галереи, храмы, стройные башни и прочие городские сооружения отличались непревзойденным изяществом. Само имя древнего города – Бекла-ло-Сенгель-Церит, Сад танцующих камней, – свидетельствовало о безмерном почтении жителей империи.

Все это Майя знала с детства, но рассказы не шли ни в какое сравнение с тем, что ее сейчас окружало. Она изумленно взирала на резные карнизы, нависавшие над верхними этажами, на бесчисленные фигурные рамы и подоконники, на замысловатые узоры каменной кладки, созданные с невероятным мастерством. Простодушная девушка прежде не подозревала, что на свете существует нечто подобное, и ей чудилось, что она попала в сказку. Неужели обычный камень можно превратить в хрупкие лилии, заставить его накатывать волнами и парить, будто облака? Какой умелец возвел высокие, прочные стены, вознеся их над головами смертных? Какой искусник украсил здания волшебными изображениями цветов и листьев, зверей и птиц, храбрых воинов и обнаженных дев?

«Невероятно! – думала Майя. – Вот бы Таррину рассказать! То-то бы он удивился! Может, Оккула и права – если повезет, здесь мне будет лучше, чем дома. – Она вздохнула. – И все равно, как хочется к озеру… Я б сейчас с удовольствием под водопадом поплескалась».

По городу повозки двигались медленно, потому что ближе к вечеру на улицы высыпали люди. Несколько раз Зуно приходилось останавливать рабов и дожидаться, пока екжа с девушками их не нагонит. За полчаса они продвинулись меньше чем на тысячу шагов.

Оккула окончательно стряхнула с себя уныние – ей нравилось, что к Лаллоку их не ведут, а везут. Вдобавок ей льстило наивное восхищение Майи, которая ловила каждое слово подруги. Некоторое время Оккула, небрежно закинув ноги на перекладину повозки, рассеянно отвечала на бесчисленные вопросы, но вскоре ей это надоело.

– Так, банзи, хватит уже ахать и вздыхать. Подумаешь, колокола и резные наличники – толку от них никакого! Пора себя людям показать, а не глазеть по сторонам, разинув рот. Пусть лучше на тебя смотрят.

– Это еще зачем? – удивилась Майя. – Нас же все равно к Лаллоку везут.

– Мало ли кто тебя приметит. Хорошая шерна не упустит случая понравиться. Наклонись, платье чуть распахни, покажи свои дельды. Да опусти ты вырез пониже, вот так, до самых клубничин! – Оккула резко одернула наряд подруги.

– Ой! – покраснела Майя.

– А прав был ортельгиец – смущение тебе к лицу, – заметила Оккула. – Не знаю, как мужчины, но я б тебя так и съела.

– Эй, девчонки, у вас для меня местечко найдется? – крикнул юный возчик, щелкнув кнутом.

– Мал ты еще, нам бы кого побольше, – фыркнула Оккула, лукаво отмерив расстояние ладонями.

– Не в размере дело, было бы желание, – ответил паренек. – А ты откуда такая чернокожая?

– Из самой лучшей страны на свете, – ответила Оккула.

– И зачем же ты в Беклу приехала?

– У меня на родине женщины такие мастерицы ублажать, что все мужчины от наслаждения перемерли. Вот я и решила в чужие края податься.

– Надо же! – удивился возчик. – А подруга твоя кто?

– Из тех, кто тебе не по карману.

– Твоя правда, пока не по карману, – вздохнул паренек, завистливым взглядом провожая удаляющуюся повозку. – Эй, а вы куда путь держите? Может, я разбогатею и вас отыщу.

– Пока ты разбогатеешь, мы на всю Беклу прославимся, нас искать не надо будет.

На западной оконечности улицы Каменщиков возчик взял налево, к подножью Аистиного холма, оставив позади величественные Тамарриковые ворота, и тут же повернул екжу направо, выехав на широкую улицу Харджиз, ведущую к Невольничьему рынку.

День был не рыночный, народу было немного. Городские рабы подметали брусчатку и собирали мусор. На северной стороне площади у помоста трудились два каменщика. Из камня были сложены все рыночные сооружения; торговые помосты, загоны для невольников и места для покупателей отделяли друг от друга клумбы ярко-желтых лилий и алых аскиний. Навесы над помостами опирались на стройные колонны. С недавних пор, по велению владычицы Форниды – ярой сторонницы работорговли, – помосты украсили рельефными изображениями невольников.

– Погляди, здесь битва! – ахнула Майя.

Вдоль длинного – в сорок локтей – помоста тянулся фриз с батальной сценой.

– Здесь, должно быть, солдат продают, – заметила Оккула.

– Солдат? – удивилась Майя.

– Конечно. Из тех, кого на войне в плен взяли, – катрийцев и терекенальтцев, не искалеченных. Если за них выкупа никто не заплатит, то их в рабство продают. Не в армию – кто же врага на службу возьмет? – а знатным господам из провинции для охраны или в баронские воинства. На хороших солдат, особенно из дальних земель, спрос большой. Их даже чужеземцы охотно покупают.

– Ой, смотри, а здесь дорогу строят! – воскликнула Майя. – Прямо как живые!

Разумеется, Майя никогда прежде не видела настоящих произведений искусства – ни живописи, ни скульптуры, – за исключением грубых ремесленных поделок на рынке в Мирзате. Творения величайших бекланских мастеров – Флейтиля, Сендралета и прочих, чьи имена до сих пор на слуху, но сами работы безвозвратно утеряны, – привели Майю в восторг. Она с изумлением разглядывала фриз, созданный Сендралетом (фрагмент сохранился до наших дней), с изображением невольников, прокладывающих Гельтский тракт: мускулистые юноши волокли на веревках тяжелые грузы, на коже блестели капли дождя. Яркие краски фриза подчеркивали варварское обличье рабов.

– Ловко сработано, – кивнула Оккула. – Бекланцы – мастера камень резать. В городе таких украшений полно. Меня Зай однажды в верхний город водил, на дворец Баронов полюбоваться. Внутрь нас не пустили, но и снаружи…

– Ой! – Майя невольно прижала ладонь к губам и недоуменно поглядела на подругу. – А что это… Здесь?

– А здесь девушек продают, – улыбнулась Оккула. – Я сама его прежде не видела, но в Теттите сказывали, что резчики четыре года этот фриз высекали. Да уж, на славу постарались.

– Ой, а тут три… нет, четыре вместе, – ошеломленно пробормотала Майя. – Как же так? У всех на виду… Да кому ума хватило все это придумать?

– Тому, чьи мысли только этим и заняты, вот кому, – с усмешкой пояснила Оккула, забавляясь простодушием подруги. – Я же тебе говорила, банзи, тут дураков полно. Понятно теперь? Так что, считай, повезло нам. Бекланцы на сладкое падки. Ясное дело, им хочется задарма, только нам с тобой надо так исхитриться, чтобы себя подороже продать. А для этого надо быть лучше всех.

– И что, нас сюда тоже выведут… голыми? – смущенно спросила Майя.

– Нет, – помотала головой Оккула. – Лаллок обещал Домриде, что продаст меня богатому господину. Я, конечно, не могу настоять, чтобы нас вместе купили. Ты, как и я, – товар ценный, не всякому богачу по карману. Но Лаллок своего не упустит, выгодно тебя продаст, не сомневайся.

Екжа, проехав через рыночную площадь, остановилась у въезда на крутой спуск к Халькурнилу – Лиственной улице. На холм к Невольничьему рынку медленно поднималась запряженная волами телега с огромным камнем. Вокруг нее толпились люди, предлагали помощь возчикам.

– Погляди, вроде как женщина из камня высечена! – удивленно воскликнула Майя. – Куда это ее везут?

– Это новая статуя Аэрты, – пояснил возчик, не оборачиваясь. – Флейтиль со своими подмастерьями все лето над ней в каменоломнях трудились. Большие статуи всегда в каменоломнях начинают, а потом к месту привозят и там уж до ума доводят. У Лилейных ворот целая толпа собралась, все помогать рвутся. Говорят, примета такая – на счастье дотронуться.

– И где ее установят? – спросила Оккула.

– У храма Крэна. А вот и сам У-Флейтиль, видишь?

Майя уставилась поверх моря голов, но разглядела не ваятеля, а юношу, стоявшего на противоположной стороне улицы. Он, не обращая внимания на царившую вокруг суматоху, прислонился к двери таверны, отщипывал виноградины с зажатой в руке грозди и пристально смотрел на Майю.

Внешность его была весьма примечательной. Все в нем говорило о богатстве, знатности и привычке к роскоши. Был он высок, строен, с длинными темными волосами и коротко подстриженной бородкой; особой красотой он не отличался, но в лице его сквозила учтивость и уверенность в себе. Одет он был в абшай розового шелка, перехваченный серебряным поясом, с короткими пышными рукавами, отделанными серебряной нитью. И абшай, и бледно-желтые парчовые шальвары были усеяны множеством сверкающих бирюзовых камешков. На поясе висел меч в ножнах, усыпанных драгоценными каменьями побольше, а за спиной, на витом алом шнурке с кистями, болталась широкополая шляпа с красными и синими перьями. Левое плечо украшала эмблема Леопарда, шитая серебром.

Юноша, несмотря на щегольской наряд, держался с достоинством, как подобает знатному доблестному воину, но своего интереса к Майе не скрывал. Она смущенно отвела глаза и прикрыла полуобнаженную грудь, потом украдкой оглянулась – и снова встретила уверенный взгляд незнакомца.

– Да улыбнись же, дуреха! – прошипела Оккула, не разжимая губ.

Майя неловко, будто деревенская простушка при виде кареты знатных господ, сложила губы в улыбку, но тут юноша сам улыбнулся, отшвырнул виноградную гроздь попрошайке и перешел улицу. Прохожие почтительно уступали ему дорогу.

Незнакомец опустил руку на борт повозки у ног девушек и с неприкрытым восхищением взглянул на Майю, будто говоря: «Не правда ли, хорошо быть красавицей?»

– К моему глубокому сожалению, мне неизвестно, как вас зовут, – произнес он. – Не развеете ли вы мои сомнения?

– Ах, мой господин… я… меня…

Растерянность и смущение Майи были настолько неподдельными, что на миг юноша и сам смутился.

– Прошу прощения, – удивленно сказал он. – Я не хотел вас обидеть. Надеюсь, я не ошибся. Но если вы не шерны – и к тому же редкие красавицы, – то почему едете по нижнему городу в открытой повозке и без сопровождения?

– Мы из Теттит-Тонильды, мой господин, – объяснила Оккула с учтивой улыбкой и ласково коснулась его руки. – Нас везут к У-Лаллоку.

– Ах вот как! – разочарованно вздохнул юноша. – Значит, он выставит вас на торги?

– Увы, боюсь, что нет, – ответила Оккула, будто сожалея, что вынуждена отказать ему в просьбе. – Нас обещали отправить в услужение какому-то знатному господину.

– Что ж, ничего удивительного, – промолвил незнакомец. – В таком случае, надеюсь, мы с вами еще встретимся. А если ваш… гм, знатный господин решит с вами расстаться, то обязательно дайте мне знать. – Он склонил голову, поцеловал босую ступню Майи и, резко повернувшись, скрылся в толпе.

Екжа тронулась с места. Девушки изумленно молчали.

– Ах, он же нам не представился, – пролепетала Майя, пораженная странной встречей.

– Ему и в голову не пришло, что мы не знаем, кто он, – объяснила Оккула. – Он из Леопардов.

– И кто же он?

– Откуда мне знать? Но неплохо бы выяснить, кто это такой.

– Ой, мне так стыдно…

– Ты, банзи, своей силы не ведаешь! – Оккула раздраженно смахнула муху с руки. – Ты прекрасно себя держала, он нас не скоро забудет. О Крэн, как я проголодалась! Быстрее бы уж до места добраться.

Впрочем, совсем скоро они достигли цели своего путешествия. Екжа проехала мимо высокой Лиственной башни, резной балкон которой нависал в ста локтях над головами прохожих, и свернула под низкую каменную арку, на узенькую тропку, выходящую в мощеный дворик. Зуно вышел из своей повозки и велел девушкам спешиться. С екжи выгрузили сундук Оккулы, и Зуно расплатился с возчиком. Выразительные движения бровей Зуно возымели на возчика не меньший эффект, чем на разбойников с большой дороги.

– Вполне достаточно, – надменно произнес Зуно, вложил монету в протянутую руку, отвернулся, пересек дворик и своим ключом отпер калитку в стене.

Внезапно он остановился и спросил Оккулу:

– О чем с вами беседовал молодой господин?

– Он выразил нам свое восхищение.

– И больше ничем не интересовался?

– Нет, мой господин, – учтиво ответила Оккула. – Я ему объяснила, что мы – собственность господина У-Лаллока.

– А ты знаешь, с кем разговаривала?

– Нет, мой господин.

– С Эльвер-ка-Виррионом, единственным сыном маршала Кембри-Б’саи, – бросил Зуно и вошел в дом.