Глава 30
Пропавшие шедевры

Однажды, полагаю, всем станет ясно, что лучшие фильмы по моим произведениям — это те, которые так и не сняли.

В 1965-м, когда «Шпион, пришедший с холода» появился на экранах, мой британский издатель уговорил меня поехать на Франкфуртскую книжную ярмарку — а я ужасно этого боялся, — чтобы сделать рекламу роману, от которого я многого не ждал, и вообще умилостивить и заинтересовать прессу. Устав от звука собственного голоса и от того, что иностранные журналисты передают меня из рук в руки, как мешок, набитый товаром, я удалялся в свой номер во «Франкфуртер Хоф» — похандрить.

И именно этим занимался как-то после обеда, когда зазвонил гостиничный телефон и хрипловатый женский голос сообщил по-английски с немецким акцентом, что меня желает видеть Фриц Ланг — он внизу, в холле, — не могу ли я спуститься?

Никакого впечатления это приглашение на меня не произвело. Лангов в Германии пруд пруди, и Фрицев тоже. Не тот ли это репортер — собиратель литературных сплетен, мерзкий тип, от которого я еле отделался сегодня? Вероятно, он решил заманить меня с помощью этой женщины. Я спросил, какого рода деятельностью занимается мистер Ланг.

— Фриц Ланг — кинорежиссер, — с упреком поправила она меня. — У него есть к вам предложение.

Сообщение, что в холле ожидает Гёте, наверное, произвело бы на меня такой же эффект. Когда я изучал немецкий в Берне в конце пятидесятых, мы, студенты, ночи напролет обсуждали гениального Фрица Ланга, великого кинорежиссера времен Веймарской республики.

О его жизни мы тоже кое-что знали: еврей, рожденный в Австрии и воспитанный в католической вере, австрийский солдат, трижды раненный в Первую мировую, который впоследствии стал актером и почти сразу же сценаристом, а потом и кинорежиссером экспрессионистского направления и снимал для UFA — легендарной берлинской кинокомпании — в ее золотую эпоху, двадцатые годы. Студентами мы всерьез обсуждали «Метрополис» — классику экспрессионизма, смотрели от начала до конца пятичасовых «Нибелунгов» и четырехчасового «Доктора Мабузе, игрока». Потому, наверное, что мне импонируют герои-бандиты, особенно я любил «М», где Петер Лорре играет детоубийцу, за которым охотится преступное сообщество.

Но после 1933-го? Ланг? Тридцать лет спустя? Я читал, что он снимал и потом, в Голливуде, но ни одного фильма не видел. Для меня Ланг был веймарцем, и все тут. По правде говоря, я и не знал, что он до сих пор жив. И все еще думал, не розыгрыш ли этот телефонный звонок.

— Так вы говорите, Доктор Мабузе ожидает в холле? — спрашиваю я манящий женский голос, надеясь, что слова мои звучат высокомерно и насмешливо.

— Мистер Фриц Ланг, кинорежиссер, и он в самом деле желает с вами говорить, — не сдается женщина.

Если это и правда Ланг, у него на глазу будет повязка, думаю я, надевая чистую рубашку и подбирая галстук.

У него была повязка на глазу. А еще очки, которые меня озадачили: зачем две линзы, если глаз один? Ланг оказался мужчиной крупным, устрашающего вида, с мускулистым, рельефным лицом. Выдвинутая вперед бойцовская челюсть, не очень-то добрая улыбка. Поля серой шляпы с высокой тульей прикрывают здоровый глаз от верхнего света. Ланг сидит в кресле, прямой как палка, и похож на старого пирата. Голова чуть запрокинута, словно он прислушивается к чему-то и это что-то ему не очень нравится. Могучими руками сжимает ручку трости, заклиненной между коленями. Это был тот самый человек, который, по легенде, во время съемок «М» спустил Петера Лорре с лестницы в припадке творческого исступления.

Женщина с хрипловатым голосом, говорившая со мной по телефону, сидела рядом, а кто она — любовница Ланга, новая молодая жена или коммерческий директор, я так и не узнал. Она была скорее моей ровесницей и, по-видимому, не сомневалась, что мы с Лангом поладим. Она заказала английский чай, спросила, нравится ли мне книжная ярмарка. Очень нравится, солгал я. Ланг продолжал мрачновато улыбаться в пространство. Когда мы прекратили болтать о пустяках, Ланг дал нам немного помолчать, а затем:

— Хочу снять фильм по вашей книжице «Убийство по-джентльменски», — объявил он торжественно на американском английском с немецким акцентом, положил тяжелую руку мне на предплечье да там и оставил. — Вы приехать в Калифорнию. Вместе пишем сценарий, снимаем кино. Хотите?

«Книжица» — и этим все сказано, подумал я, приходя в чувство. «Убийство по-джентльменски» я написал всего за несколько недель, когда переехал в Бонн и приступил к работе в британском посольстве. Это история о том, как наставник из частной школы, уже готовящийся выйти на пенсию, убивает собственного ученика, чтобы скрыть прошлое преступление. Призванный на помощь Джордж Смайли разоблачает преступника. Теперь уже мне казалось, что эта книга, несмотря на все ее недостатки, действительно могла заинтересовать режиссера, снявшего «М». Единственная загвоздка — Джордж Смайли. По условиям сделки, которые мне не следовало принимать, он связан контрактом с одной крупной киностудией. Но Ланга это не испугало.

— Послушайте, я знаю этих людей. Они мои друзья. Снимем фильм на их деньги, почему нет? И киностудии выгодно. Приобрели вашего персонажа, так пусть снимают про него кино. Делают хороший бизнес. Калифорнию любите?

Очень люблю.

— Едете в Калифорнию. Работаем вместе, пишем сценарий, снимаем кино. Черно-белое, как ваш «Шпион с холода». Не против черно-белого?

Нисколько.

— Киноагент у вас есть?

Я называю имя своего агента.

— Я, считай, ему сделал карьеру. Говорю с вашим агентом, заключаем сделку, после Рождества едете в Калифорнию, садимся, пишем сценарий. После Рождества нормально? — он по-прежнему глядел прямо перед собой и улыбался, вцепившись в мое предплечье.

После Рождества меня вполне устраивает.

К этому моменту я уже заметил: когда свободной рукой Ланг тянется за чашкой, сидящая рядом женщина слегка ему помогает — направляет его руку. Вот Ланг делает глоток чаю. С помощью своей спутницы ставит чашку на столик. Кладет руку обратно, на крючковатую рукоять трости. Снова тянется за чашкой, и снова женщина направляет его руку.

С тех пор известий от Фрица Ланга я не получал. И не получишь, сказал мой киноагент. Он не упомянул, что Ланг начал слепнуть, и все же вынес ему смертный приговор, окончательный и бесповоротный, сказав: Фриц Ланг больше не котируется.

В 1968-м мой роман «В одном немецком городке» вдохновил Сидни Поллака, правда, ненадолго. Наше сотрудничество, осложнившееся тем, что Сидни обнаружил в горах Швейцарии горнолыжные спуски, надежд не оправдало, кинокомпания, первоначально выкупившая права, прогорела, и права эти затерялись где-то в юридических дебрях. Понимай я хоть немного в кинематографическом бизнесе, я бы не допустил, чтобы прекрасные, но кратковременные порывы творческого энтузиазма Сидни вновь меня увлекли.

Но когда двадцать лет спустя Сидни позвонил мне посреди ночи и заорал своим певучим голосом в трубку, что фильм по новому моему роману «Ночной администратор» станет одной из самых впечатляющих его работ, я, естественно, все бросил и вылетел в Нью-Йорк первым же самолетом, на который смог попасть. На этот раз мы с Сидни договорились вести себя как взрослые, умные люди. Не будет ни деревень в Швейцарских Альпах, ни снежных склонов, ни Мартина Эппа, ни северной стены Эйгера. На этот раз сам Роберт Таун — крупнейшая в те годы звезда во вселенной сценаристов (и, безусловно, самая дорогостоящая) — напишет для нас сценарий. «Парамаунт» согласилась выкупить права.

На конспиративной квартире в Санта-Монике, где нас уж точно никто не мог побеспокоить, Сидни, я и Боб Таун по очереди ходили из угла в угол, красуясь друг перед другом, пока внезапно не прогремел мощный взрыв, положивший конец нашим размышлениям. Таун решил, что это террористы атакуют, и бросился на пол. Сидни, бесстрашный деловой человек, стал звонить на горячую линию управления полиции Лос-Анджелеса, открытую, я так думаю, только для известных кинорежиссеров. А я с присущим мне хладнокровием, кажется, просто стоял на месте и хлопал глазами.

В полицейском управлении Поллака успокоили: просто небольшие подземные толчки, Сидни, бояться ровным счетом нечего, слушай-ка, а что за кино вы с ребятами там выдумываете? После этого мы еще покрасовались друг перед другом, но без прежнего блеска, и рано разошлись. Договорились, что Таун сделает первый подход. Потом они с Сидни будут работать над тем, что получилось. А я буду в резерве.

— Захотите обсудить новые идеи, Боб, — звоните мне в любое время, — великодушно разрешил я и дал Бобу свой номер в Корнуолле.

Больше мы с Тауном никогда не разговаривали. Когда мой самолет поднялся над лос-анджелесским аэропортом, по громкой связи предупредили: началось полномасштабное землетрясение. Сидни сказал, приедет ко мне в Корнуолл, как только Таун свой первый подход сделает. У меня тогда был коттедж для гостей — рядом с моим домом, на той же улочке. Мы подготовили его к приезду Сидни. Он сказал, что закончил съемки триллера по роману Джона Гришэма с Томом Крузом в главной роли и сейчас занимается монтажом. А наш проект — следующий на очереди. Боб работает не покладая рук, правда-правда. Дэвид, он просто без ума от твоей книги. Задача сложная, а он это любит. Словом, Таун завелся, и теперь его не остановить. Правда, сначала ему нужно завершить еще пару сценариев. Еще какое-то время ко мне по капле просачивались новости, но все реже и реже. Никак не выходит у Тауна последняя сцена, боже ты мой, Корнуэлл, ну почему у тебя такие сложные книжки?

И наконец (в это время в Корнуолле опять же глухая ночь) раздается звонок, которого я упорно ждал: встретимся в пятницу в Венеции. Фильм с Крузом, похоже, бьет все рекорды, добавляет Сидни. Предпремьерные показы прошли на ура. Киностудия на седьмом небе. Я говорю: отлично, потрясающе, а как поживает Боб? В пятницу поговорим. Мой человек снимет тебе люкс. Я бросаю все, лечу в Венецию. Сидни любит поесть, но ест торопливо, особенно когда чем-то смущен. На вопрос о Бобе Сидни отвечает туманно — ничего, мол, продвигается, — будто сообщая о здоровье далекого друга. Застрял немного с одной сценой в середине. Но скоро он к ней вернется. В середине, Сидни? Я думал, у него проблемы с финальной сценой. Ну они же связаны, говорит Сидни. Все это время к нему без конца подбегают запыхавшиеся люди и сообщают новости: рецензии отличные, Сидни, гляди — пять звезд и полный вперед! — черт подери, мы войдем в историю индустрии развлечений! У Сидни возникла идея. Почему бы мне не полететь с ним завтра в Довиль? Там тоже его кино показывают. В самолете и поговорим. Никто нам не помешает.

Следующим утром на «лирджете» Сидни вылетаем в Довиль. На борту четверо: Сидни и его второй пилот в радионаушниках сидят за штурвалами, а мы с запасным пилотом — сзади. Друг Сидни Джон Каллей, впоследствии возглавивший «Сони Пикчерз», и Стэнли Кубрик, тоже предпочитающий безопасные полеты, предупреждали меня в один голос: не вздумай лететь с Сидни. Подумай, Дэвид, каков страховой риск, когда за штурвалом реактивного самолета пижон, у которого налетано ноль километров. Не соглашайся. Не успели мы вылететь, как уже приземлились в Довиле, и здесь Сидни вновь окружает толпа: директора киностудий, агенты актеров, рекламщики. Он скрывается в одном лимузине, меня загоняют в другой. В гранд-отеле для меня вновь приготовлен громадный люкс, а в нем цветы, шампанское от администрации и записка: приветствуем мсье Дэвида Карра. Я прошу консьержа найти расписание паромов. Затем не с первой попытки, но прорываюсь в номер Сидни. Говорю ему: все это очень здорово, но ты сейчас слишком занят, и тебе, кажется, пока не до нашего фильма. Давай я потихоньку уеду домой, а поговорим мы потом, когда Боб отдаст нам сценарий.

Сидни теперь сама забота, он хочет знать, как я намерен добираться из Довиля до Англии. На долбаном пароме, Корнуэлл? Ты что, спятил? Бога ради, лети ты на долбаном «лире»! Спасибо, Сидни, мне и на пароме хорошо, честное слово. Они часто ходят. И вообще я люблю корабли. Однако лечу на долбаном «лире». На сей раз нас трое: два пилота Сидни впереди, я в одиночестве — сзади. Аэропорт в Ньюки (очень большой, но там еще и база королевских ВВС) нас не принимает. Делать нечего, садимся в Эксетере. И вот вдруг я стою совсем один посреди взлетно-посадочной полосы аэропорта в Эксетере с чемоданом в руке, а «лир» уже на полпути в Довиль. Осматриваюсь — где-то ведь должна быть будка паспортного контроля или таможенного, — но ничего такого не вижу. Только одинокий рабочий в оранжевом светоотражающем жилете с киркомотыгой что-то там делает на краю полосы. Прошу прощения, я только что прилетел на частном самолете, не подскажете ли, где таможня и паспортный контроль? Рабочий, опершись на мотыгу, спрашивает — требовательно и не слишком-то вежливо: откуда прилетели? Из Франции? Это ж Общий рынок, чтоб его! Он качает головой — какой, мол, я бестолковый — и возвращается к работе. Через хлипкий заборчик перелезаю на парковку — жена приехала за мной на машине и ждет меня там.

Через год разведка донесла, что Таун появился на Эдинбургском кинофестивале и с глубокомысленным видом рассказывал о неразрешимых проблемах, с которыми столкнулся, работая над экранизацией моего романа, и только тогда я понял: все кончено. Господи, Корнуэлл, да просто последняя сцена оказалась Бобу не по зубам.

Когда мне позвонил Фрэнсис Форд Коппола и пригласил приехать к нему на винодельню в долину Напа, чтоб вместе поработать над экранизацией моего романа «Наша игра», я не усомнился, что уж на этот раз все будет всерьез. И полетел в Сан-Франциско. Коппола прислал за мной машину. Как я и предполагал, Коппола оказался партнером, о котором можно только мечтать — проворным, проницательным, изобретательным, отзывчивым. Если будем так работать, черновик сделаем за пять дней, уверял он меня. Так и вышло. Мы с Копполой составили блистательный дуэт. Мне выделили маленький домик на территории поместья, я вставал с рассветом, блистательно писал до полудня. Затем — элегический семейный обед за большим столом, приготовленный Копполой. Прогулка по берегу озера и, может быть, даже купание, а остаток дня наш блистательный дуэт вновь проводил за работой.

Через пять дней дело сделано. Харрисон будет просто в восторге, говорит Коппола. Он имеет в виду Харрисона Форда. Фамилии в Голливуде только для посторонних. Был один острый момент, когда Коппола отдал наш сценарий своему штатному редактору и тот вернул его — изрисованный волнистыми линиями и исписанный карандашными пометками на полях типа: «ЧУШЬ! ЭТО НАДО НЕ СКАЗАТЬ, А ПОКАЗАТЬ!», но Коппола над этими беззлобными комментариями только посмеялся. Мол, всегда он так, этот редактор. Не зря они его чистильщиком называют. В понедельник сценарий отправится к Харрисону. А я теперь мог возвращаться в Англию и ждать развития событий.

Я вернулся в Англию и жду. Проходит неделя, другая… Звоню Копполе, дозваниваюсь только до его помощника. Фрэнсис сейчас очень занят, Дэвид, могу я хоть чем-нибудь помочь? Нет, Дэвид, Харрисон пока не ответил. И до сего дня не ответил — во всяком случае, я ничего об этом не знаю. В умении хранить молчание Голливуду равных нет.

О том, что Стэнли Кубрик, оказывается, хочет экранизировать моего «Идеального шпиона», я впервые услышал, когда Кубрик позвонил мне и поинтересовался, почему я отверг его предложение о выкупе прав на экранизацию. Я отверг Стэнли Кубрика? Я поражен, шокирован. Бога ради, мы же знакомы! Не слишком близко, но все-таки. Почему он мне-то не позвонил, не сообщил о своем интересе? И что удумал мой агент, если (это уж и вовсе неслыханно!) не сказал мне о предложении Кубрика, и в результате мы отдали права на книгу Би-би-си? Стэнли, говорю, я сейчас же все выясню и сразу тебе перезвоню. Не помнишь случайно, когда ты предлагал выкупить права? Да как только книгу прочел, Дэвид, — стал бы я время терять?

Агент озадачен не меньше моего. Кроме заявки Би-би-си поступило всего одно предложение об экранизации «Идеального шпиона» — но такое несерьезное, что он решил не беспокоить меня по этому поводу. Некий доктор Фельдман — так, кажется, его звали — из Женевы хотел приобрести опцион на экранизацию моего романа и использовать его как учебное пособие для сценарных курсов. Какой-то у них там конкурс. Студент, представивший лучший сценарий, будет иметь удовольствие увидеть свою работу (не всю, конечно, эпизод на пару минут) воплощенной на большом экране. Гонорар, который доктор Фельдман с коллегами намеревались выплатить нам за двухлетние опционные права на «Идеального шпиона», составлял пять тысяч долларов.

Я уже хотел позвонить Кубрику и заверить, что никакого предложения от него не получал, но почему-то удержался и вместо этого позвонил одному большому человеку из киностудии, с которой Кубрик иногда работал, — моему другу Джону Каллею. Каллей только весело фыркнул. Узнаю нашего Стэнли, он это был, как пить дать. Все боится назваться своим именем — продавец, мол, сразу взвинтит цену.

Я звоню Кубрику и говорю невозмутимо: если б знал, что доктор Фельдман действует от твоего имени, дважды подумал бы, прежде чем отдать Би-би-си опцион на экранизацию. Нимало не смущаясь, Кубрик отвечает: с удовольствием поставлю сериал для Би-би-си. Я звоню Джонатану Пауэллу, продюсеру Би-би-си. Пауэлл руководил съемками телефильмов по моим романам «Шпион, выйди вон!» и «Команда Смайли». А теперь мучительно собирал в одно целое «Идеального шпиона». Как насчет того, чтоб снимал Стэнли Кубрик, спрашиваю я Пауэлла.

Молчание: Пауэллу, который не склонен к бурному проявлению эмоций, потребовалось время, чтобы взять себя в руки.

— И увеличить бюджет на несколько миллионов фунтов, это ты хочешь сказать? — спрашивает он затем. — А сериал выпустить на пару лет позже? Благодарю, уж лучше мы оставим все как есть.

Почти сразу же от Кубрика поступило другое предложение — написать для него сценарий шпионского фильма: действие происходит во Франции в годы Второй мировой войны, сюжет — соперничество между МИ-6 и УСО. Я сказал «подумаю», подумал, понял, что идея эта мне не нравится, и отказался. Ладно, тогда как насчет того, чтоб адаптировать эротическую новеллу Артура Шницлера, австрийского писателя? Кубрик сказал, права у него уже есть, я не стал спрашивать, не приобрел ли их доктор Фельдман из Женевы для учебных целей. Сказал только, что произведения Шницлера знаю и адаптировать одно из них мне было бы интересно. Я едва успел трубку положить, как к моему дому подъехал красный «мерседес» и из него выскочил водитель Кубрика — итальянец, которого снабдили ротаторной копией английского перевода «Новеллы о снах», совершенно излишней, а также целой охапкой литературоведческих работ и отправили ко мне.

Через пару дней тот же «мерседес» доставил меня в огромный загородный дом Кубрика неподалеку от Сент-Олбанс. Я приезжал туда пару раз, но совсем не ожидал увидеть в прихожей две громадные железные клетки — в одной сидели кошки, в другой собаки. Из одной клетки в другую можно было попасть по переходам, тоже зарешеченным, с откидными дверцами. Если у какой-нибудь кошки или собаки возникнет желание пообщаться с представителями другого вида, сидящими напротив, — пожалуйста. Кто-то общается, кто-то предпочитает этого не делать, сказал Кубрик. Нужно время. У кошек и собак долгая история взаимоотношений, и им нужно с ней разобраться.

Преследуемые собаками, но не кошками, мы идем гулять по поместью Кубрика, и я — по его просьбе — принимаюсь разглагольствовать о том, как нам адаптировать новеллу Шницлера для большого экрана. В этом произведении, рассуждаю я, чувственность обострена запретами и классовым снобизмом. Вена двадцатых годов, с одной стороны, средоточие сексуальной распущенности, и в то же время — средоточие социальной и религиозной нетерпимости, застарелого антисемитизма и предрассудков. Всякий, кто вращается в венском обществе — например наш герой, сексуально одержимый молодой врач, — и пренебрегает принятыми в нем нормами поведения, действует на свой страх и риск. Не только своим общественным положением, но и жизнью этот герой рискует, пустившись в эротическое приключение, которое началось с того, что он не смог заняться любовью со своей прекрасной молодой женой, и завершилось неудачной попыткой принять участие в оргии в доме австрийского аристократа.

И вот, говорю я Кубрику, входя во вкус, а мы тем временем продолжаем обходить его владения, и свора собак следует за нами по пятам, каким-то образом нам в нашем фильме нужно воссоздать эту гнетущую атмосферу и противопоставить ей героя, пытающегося, так сказать, обрести сексуальное самосознание.

— И как мы это сделаем? — спрашивает Кубрик, когда я уже начинаю думать, что собаки целиком завладели его вниманием.

Я поразмыслил об этом, Стэнли, и считаю, лучше всего нам подыскать средневековый город, обнесенный крепостной стеной, или провинциальный город, где пространство визуально ограничено.

Никакой реакции.

Авиньон, скажем, или Уэлс в Сомерсете. Высокие крепостные стены с бойницами, узкие улицы, темные подъезды…

Никакой реакции.

Религиозный город, Стэнли, может, католический, как Вена у Шницлера, почему бы и нет? С епископским дворцом, монастырем и духовной семинарией. Красивые, величавые молодые люди в церковном облачении, встречаясь с молодыми монахинями, украдкой на них посматривают. Раздается колокольный звон. И мы буквально ощущаем запах ладана, Стэнли.

Слушает он меня? Очарован или умирает со скуки?

А знатные дамы этого города, Стэнли, с виду благочестивые до чертиков и такие искусные притворщицы, что на званом обеде в епископском дворце смотришь на даму справа и гадаешь: совокуплялся ты с ней во время вчерашней ночной оргии или она в это время была дома и читала молитву вместе с детьми.

Завершив сольное выступление, я немало собой доволен, и некоторое время мы идем в молчании. Даже притихшие собаки, кажется, насладились моим красноречием. Наконец Стэнли говорит:

— Думаю, снимать будем в Нью-Йорке.

И все мы направляемся к дому.